Оглашенная тишина

Кучкина Ольга Андреевна родилась и живет в Москве. Поэт, прозаик, драматург, обозреватель газеты “Комсомольская правда”. Автор трех лирических сборников: “Сообщающий сосуд” (1991), “Итальянская бабочка” (1999) и “Високосный век” (2002).

*    *

 *

Я никто, и звать меня никак,

для себя умна и знаменита,

а для вас темна, полуоткрыта,

словно дверь в подвал, где мрак.

                                                               Итак,

мрак, морока, скука и обман,

от страстей не выметенный мусор,

сумма крупных минусов и плюсов

и прекрасный капельный туман,

в каждой капле океанский глаз,

пристальная камера-обскура,

смотрит уходящая натура,

не мелеет чудных сил запас

повернуть фонарное стекло,

удлинить фитиль волшебной лампы

и пройти сквозь крыши, стены, дамбы,

в свет преобразившись и тепло.

Я останусь, узнана иль нет,

озареньем, трепетом и пылом

присоединясь к другим, мне милым,

отчего на свете этот свет.

10 августа 2002.

*    *

 *

Спаси моих детей, о Господи, трагична

картинка, что идет и вхожа в каждый дом.

Спаси ее детей, сегодня смерть привычна,

как воздух и вода, мы дышим ей и пьем.

Спаси его детей, пусть землю населяет

не гибель, а живых людей живая жизнь.

Я знаю, Кто на нас несчастье насылает,

и ведаю, за что, без слез и укоризн.

Здесь стыд давно забыт, и ум спекулятивен,

играет на низах бесплодно и темно,

и каждый негодяй убийственно активен,

а добрый человек молчит, глядит в окно.

Спаси!..

25 ноября 2002.

*    *

 *

Жили-были Алеша и Никита,

любили своих баб и пап примерно равно,

но один делал все шито-крыто,

открыто — другой и своенравно.

А папа был один в сынка — хитрый и во всем участный,

и второй в сынка — вопросами озадаченный,

один прислонялся к власти всеми местами страстно,

а второй — местами, и не всегда удачно.

Один был гимнюк, а другой — не то, что помыслили,

один скоро сгорел, а другой — долгожитель,

сирота художник горючими заряжен искрами,

сынок-умелец удачно вписался в события.

Один любил искусство в себе, а другой — себя в искусстве,

а еще власть в себе и себя во власти,

оба поскользнулись на чистом чувстве,

вот напасти.

Ловкач использовал клаку-клоаку,

чтобы художника посильнее умыли,

а художник, как пацан, почти что плакал,

такие подлые времена были.

11 сентября 2002.

*    *

 *

Отчего так грохочет ночное, в себе, подсознанье,

эта жизнь, что не та, эта жизнь, что не там и не с тем,

и пробиты на раз ложно краеугольные камни,

а помстилось, что выстроен — выстрадан — был ряд отличных систем.

Днем казалось, что, как у людей, все почти что в порядке,

и похож на людей, и, как люди, одет и обут,

ночью видно, что это игра, это детские прятки,

впрочем, и остальные играют в нее наобум.

За обманом обман, не других, а себя, горемычных,

за атакой в атаку на немочь, и горечь, и желчь.

Мы вернемся в Итаку, к истоку, к началам привычным,

ложь, как кожу, сдерем и умрем, если нас не сумели сберечь.

18 октября 2002.

Доктор Ложкин

Доктор Ложкин по коленке никогда не стучал,

глаз не выдавливал и не кричал,

а, почесывая пальцем одно из двух крыльев носа,

спокойно ждал моего вопроса

(как избавиться от страха смерти).

Доктор Ложкин на вопрос не отвечал,

а, взглядывая косенько, все отмечал

и продолжал высокопарно вещать чудное,

поправляя очки и увлекаясь мною

(хотите — верьте, хотите — не верьте).

Да, да, если не верите — то не верьте,

но однажды я проснулась, свободная от страха смерти,

и мир протянул мне ножки целиком по одежке,

и я подумала: ай да доктор Ложкин.

Он был толстенький и лысоватый,

и речь его была радостной и витиеватой,

он говорил: ваш дар не ниже Толстого,

пишите романы, право слово.

Он видел, что я страдаю недооценкой,

прижата к пространству сжатым воздухом легких,

                                                                                         словно тяжелой стенкой,

и, любя меня и меня жалея,

он внушал мне, как манию, ахинею.

Прошло двадцать лет. Я написала роман,

один и другой, и за словом в карман

я больше не лезу, а сосредоточенна и весела,

потому что знаю, как талантлива я была.

Доктор Ложкин женился на школьнице-секретарше,

будучи на сорок лет ее старше,

почесывая крылья и шмыгая носом,

он, точно, владел гипнозом.

Он уходил к себе в подсознанье, как в поднебесье,

доставая оттуда тайны с чудесами вместе,

а потом вкладывал нам в подсознанье

как дар случайный.

Доктор Ложкин, где вы, какой вы странный,

я б вам почитала свои романы!..

Но он, вероятно, встал на крыло

и взмыл в поднебесье, и ветром его снесло.

14 сентября 2002.

*    *

 *

Мужчины и женщины тонкая связь,

до гибельной дрожи и чудного срама,

века пронеслись, как она началась,

а длится все так же, сильна и упряма.

Поездка на рынок, вчерашний обед,

случайная ссора, все жестко и плоско,

но пола и пола начальный завет

все преобразит с озареньем подростка.

Любовным стихом обделила судьба,

был скован молчаньем в том возрасте пылком,

когда господина вминало в раба

и било о стену то лбом, то затылком.

Прекрасно-тяжелый был опыт испит,

от сходов трясло и трясло от разрывов,

а немотный разум болеет и спит,

и любящих Бог усмехается криво.

Теперь развязался язык. Я скажу,

что близость с обоими производит:

ты служишь мне всем, тебе верно служу,

пусть жизнь как дыханье, как крик на исходе.

20 октября 2002.

*    *

 *

Замирает какой-то во мне человечек,

мотылек, или бабочка, или кузнечик,

летом бархатным и летним ливнем вспоенный,

до последних сезонов не утоленный.

Замирает мой маленький, замирает,

замерзает и пылью морозной мерцает,

властелином колец годовых я смотрюсь, как шальная,

я с потерей внутри, а размера потери не знаю.

22 декабря 2002.

*    *

 *

В отеле на столе

стояли синие розы.

Распахнута дверь на балкон,

шум улицы в комнату втянут,

и синие розы не вянут

в отеле, завернутом в сон.

Неоновой буквы луна

так выбелила подушку,

что светятся пальцы под ушком,

уложены пястью для сна.

А сна ни в едином глазу,

и жалко на сон прерываться,

ведь самое тайное, братцы,

нас пробует ночью на зуб.

И вдруг как обвал — ничего.

Такой тишины оглашенной

от века не знать отрешенно,

в какую впадать для того,

чтоб вычерпать чувство до дна

любви и конечности жизни

и так приготовиться к тризне

своей за пределами сна.

18 октября 2002.