Солнце русской политэкономии

Вот вам вопрос на засыпку — “ученый-политэконом, поставивший экономические абстракции на партитуру поэтического звучания”. Сдаетесь? Эх вы... В полку политэкономов давным-давно прибыло. Пушкин Александр Сергеевич. Вспомните-ка среднюю свою школу, “Онегина” вспомните:

...Зато читал Адама Смита

И был глубокий эконом,

То есть умел судить о том,

Как государство богатеет,

И чем живет, и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет...

Когда я училась на экономическом факультете университета (именно на отделении политэкономии), преподаватели в стремлении как-то романтизировать сухую теорию очень любили этот литературный пример. А других, видимо, и не знали. (Правда, по теории статистики еще предъявлялось хрестоматийное ильфо-петровское “Статистика знает все...”.)

В труде Ивана Устияна1 та самая “экономическая строфа” тоже встречается не раз и не два, но автор одним “Онегиным” не ограничивается. Еще бы — И. Устиян не какой-то простой доцент и доктор экономики, но экс-Председатель Совета Министров Молдавской ССР (с 1980 по 1985 год). Он смело пытается впрячь в одну телегу грузного экономического коня и трепетную поэтическую лань на четырехстах с лишним страницах. Каких тем тут только нет: и “Пушкин и Байрон об аграрных реформах”, и “Мысли экономического реформизма в творчестве позднего Пушкина”, и “Пушкин и Орлов о кредите и налоге” и т. д. и т. п.

Попутно даются краткие сведения об экономических теориях той эпохи и их авторах — Адам Смит, физиократы, Бентам и Милль... И об экономическом образовании самого Пушкина — в Лицее и позже...

Но самое, конечно, главное и интересное в книге — филолого-экономический (или экономико-филологический) анализ пушкинского творчества: кроме “Евгения Онегина” — “Пиковая дама”, “Дубровский”, “Барышня-крестьянка”, “История Петра”.

Вот все тот же “Онегин” — “энциклопедия русской жизни”. Тщательно рассмотрев его в свете идей Кенэ, Смита и прочих “глубоких экономов”, И. Устиян приходит к выводу: “Пушкин возлюбил политическую экономию за то, что она являлась синонимом свободы, всем своим содержанием была направлена против крепостничества, то есть против рабства... Если бы в Пушкине не взял верх всемогущий поэтический гений над экономическим талантом, то нет никаких сомнений, что он стал бы выдающимся экономистом и прилежным хозяином-дворянином”. Глядишь, и “Капитал” бы не по Марксу учили — по Пушкину, была такая возможность! Сравнивая мысли Пушкина и Маркса о кредите, Иван Устиян пишет: “Генезис кредита решается Пушкиным чисто по-смитиански, по-рикардиански, по-марксистски(!)”. Впрочем, Муза от карьеры экономиста все же сумела Пушкина отвлечь. Хотя и не совсем. Базис есть базис, никуда от него не деться: гони экономику в дверь — влетит в окно.

Обратимся опять к школьной программе. Возьмем “Дубровского”. Что вспоминается на сей раз? Маша и благородный разбойник Владимир, самодур Троекуров, любовь и разлука, записки в дупле... Романтика! А между тем в “Дубровском” Пушкин не удержался-таки и “осуществил колоссальное экономическое открытие — экономическую конкуренцию между неравновеликими феодальными собственниками. Причем он вывернул наизнанку чисто зоологическую сердцевину души крупного феодала...”. (Ай да Пушкин, ай да сукин сын!) Потому что хорошо понимал идеи “Смита, Рикардо и Сисмонди, а позже и Маркса, что базисные, экономические отношения общества определяют все остальные надстроечные отношения — юридические, религиозные, нравственные и так далее”. И Троекуров уже не просто барин-самодур, но “мощная экономическая сила”. “Присвоив себе всю экономическую мощь, они [Троекуров и князь Верейский] лишили живительных соков нереализованную любовь двух молодых дворян, оставив им несбыточные надежды, утраченные грезы и романтические мечтания. Бесправному феодальному обществу нет никакого дела до человеческой личности, до любви и страданий... А брак является таким же экономическим контрактом, как купчая имения, недаром же он назывался брачным контрактом, куда записывалось приданое молодоженов, причем приданое (то есть имущество, вещи) ставилось на первое место. О личности человека, о душе, тем более о любви никто и не помышлял, а слезы преднамеренно (! — О. Р. ) воспринимались как атрибут счастья”. Так что, увы, базис определяет-таки надстройку: и любовь, и слезы, и записочки в дупле — плоды зверских экономических отношений. Тут, правда, возникают вопросы. Если в “бесправном феодальном обществе... о любви никто и не помышлял”, то как же сам Пушкин женился по любви? Или это тоже был “брачный контракт”? А столь трагическая развязка семейной жизни произошла оттого, что не вписался Александр Сергеевич в феодальную экономику? Впрочем, это, наверное, отдельная тема...

А мы перейдем теперь к “Пиковой даме”. И тоже узнаем немало любопытного. Это вам не просто “три карты, три карты, три карты!”, здесь “Пушкин дает субъективацию объективной категории буржуазной системы хозяйствования. Это проблема проблем — оптимальность во всем... в размере предприятия, в ведении семейного бюджета, в принятии любых хозяйственных решений... Только умеренность способствует равновесию между производством и потреблением, между материально-вещественными потоками и денежно-финансовой системой, обеспечивающей оборот этих потоков”. Если чего-то (или вообще ничего) не поняли, то сами виноваты: нечего было лекции по политэкономии в свое время прогуливать!

В общем, книга получилась очень и очень познавательная. Рассчитана она на педагогов, экономистов, студентов, старшеклассников и всех желающих “ ознакомиться с оригинальными экономическими воззрениями А. С. Пушкина”. Экономистам наверняка будет приятно, что поэзия служила Пушкину средством выражения экономических теорий. А учащийся гуманитарий, спешно перелистав в ночь накануне экзамена по экономической теории труд Ивана Устияна, может смело рассчитывать на твердую тройку, а то и четверку — за находчивость и эрудицию.

Весьма любопытен и “Указатель имен” в конце книги. Скажем, “Осипова Прасковья Александровна (1781 — 1859) — высокообразованная аристократка”, а вот “Керн Анна Петровна (1800 — 1879) — высокообразованная и красивая аристократка духа” — чувствуете разницу? Жаль, не дотянула Осипова до “аристократки духа”... Хотя Чаадаев-то вообще просто-напросто “высокообразованный дворянин”. Не повезло.

Все равно “скромная попытка изучения политико-экономических воззрений гениального русского поэта А. С. Пушкина” (так сказано в аннотации) вышла на редкость занятной. Да и какая она “скромная”? Настоящий полет экономической мысли над филологическим гнездом2.

А там, глядишь, у Пушкина еще какие-нибудь скрытые таланты обнаружатся. В очередных областях науки: “Пушкин и метеорология” (“Тиха украинская ночь...”), “Пушкин и астрономия” (“Прозрачно небо. Звезды блещут...”), “Пушкин и...”. Гений — он ведь во всем гений. И не зря, не зря было им сказано:

О, сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух...

Все-то он предвидел, все-то предугадал...

Ольга РЫЧКОВА.

1 Устиян И. Пушкин и политэкономия. Кишинев, “Картя Молдовей”, 2002, 438 стр.

2 Впрочем, на ту же тему существует основательный труд А. В. Аникина “Муза и мамона. Социально-экономические мотивы у Пушкина” (М., 1989). И. Устиян упоминает автора этой книги в числе своих предшественников, но от ссылок на нее и цитирования, кажется, воздерживается. (Примеч. ред.)