Без Бога

1927

15.II.

Пока мать лежала в больнице, восьмилетнюю дочь пытался изнасиловать мальчик 17 лет, сын соседа по квартире. “Спасибо, соседи отбили. Хотела было в суд, да сраму не оберешься — бросила!”

Школьная работница 52 лет пришла за советом, что ей делать: всю жизнь никем особенно не увлекалась, теперь полюбила одного человека, а он пожил с ней месяц и бросил. А она была так счастлива, что не одна скоротает свой век, а прислонившись к близкой душе. Самое страшное, что и поделиться своим горем ни с кем нельзя — не поймут, засмеют! А жить нечем.

Слепой инвалид 60 лет спрашивает совета: жениться ему на одной особе, которая говорит, что он очень ей нравится и она будет за ним ухаживать? “Конечно, я не знаю, какова она лицом, а так на ощупь как будто человек подходящий и интеллигентный, и по голосу слышно, что не врет... А все же сомнение берет — не подбирается ли она к моей пенсии?!”

21.II. “У меня муж хошь и молодой, а старорежимской — не развратник, не нонешней жизни”.

25.II. “Что болит?” — “Да ничего не болит! Прослушай: может, чего и найдешь! Эка штука какая, если вам, докторам, укажешь, кое место болит: а вот ты найди такое место, где я и не чувствую, что болит, а оно и на самом деле болит, а я только его не чувствую!.. Я уж у многих докторов была: только тогда и говорят правду, когда им самим укажешь, где болит. А вот ты найди у меня такую болезнь, чтобы я и сама не знала! Этак-то, знамши-то, — кто хошь будет доктором, эдак-то и я сойду за доктора! Да сколько угодно! Уж теперь меня не проведешь, нет! Как только покажешь доктору больное место, так он сейчас тебе и найдет болезнь! А вот ты без моей указки найди: тогда я тебе в ножки поклонюсь, слава те, Господи, скажу — попала к настоящему доктору!”

2.III. “Муж, говорите, не пьет ли?” — “Да выпивает: где уж это нонче, штобы не пить! В деревне-то все пьют, от мала до велика, почитай, ни одного мужика трезвого нет — все пьют! Сам знаешь, время-то какое нонешнее, не прежнее время-то!”

“Вот что, мой батюшко, доктор ты мой любезный, разъясни ты мне, к чему это: как двенадцать пробьет ночью, так слышу вдруг пение, церковное пение? Таково-то хорошо станет... И зачну я молиться... За всех молюсь и за тебя, хороший человек, молюсь! Может, потому это Господь-батюшка устраивает, что никогда я грубого слова никому не сказала, чертом ни разу не обругалась... А молиться люблю, хорошо молиться ночью-то, никто тебя не потревожит, и вся-то жизнь вспоминается . Уж если не приду к тебе вскорости — значит, считай, что я уже на том свете. А помирать буду — попомни это! — при последнем вздохе молиться за тебя буду!”

“Нонче дети-то больно розврбощены, уж до того розврбощены, что и не выговоришь! Слава Богу, что я уж с лета ничего не вижу, ослепла... А теперь, грешница, молю Бога, чтобы оглохнуть мне, што ли, чтобы и не видеть и не слышать, што делается!”

7.III. “Замужем?” — “Да как вам сказать: ходит тут один... Определенной жизни нет — не как у людей!”

“Убалтория” (амбулатория).

“Ничего не пожалею, всего лишусь: овец продам, корову продам, только полечи ты меня, сделай милость! Ничего не пожалею... Теперь у меня куры заклались — яичек принесу: только будь отец родной, вылечи!”

Девица 19 лет, беременность 6 месяцев. Просит дать ей чего-нибудь, чтобы выкинуть. “Не о выкидыше, — говорю, — думать надо, а об алиментах...” — “Ну да! Алименты!.. Алименты-то лежат при смерти, зашибло деревом в лесу! С какого лешего алименты-то теперь искать?!”

15.III. “Нонче неудивительно: кажный месяц женятся”.

“Прежде у меня уж вот какой хороший карахтер был! За карахтер все и любили. Сколько лет в прислугах жила! А теперь от одного слова на стену лезу, никак не могу стерпеть... А все они, проклятые, испортили!”

“Никакого в жизни спокою нету... Замужем жила только два месяца, а он возьми да и помри — уж такой лядащий, а туда же — жениться удумал! — потом корова заховыляла, потом локоть себе разбила, а теперь уж и сама не знаю, што со мной делается: неохота жить, да и все тут!”

18.III. “С ума сошла на старости лет: вздумала потанцевать на свадьбе! Вот теперь спина и болит... Да не обидно было бы, ежели бы свадьба-то была путевая, а то нонешняя, говенная-то!..”

25.III. “Все молила Бога: вразуми ты его — пришел бы он ко мне. А вот ты и пришел! Не оставляй ты меня, кормилец ты мой: доведи уж, ради Христа, до могилы! ”

“В голове-то как тройка едет — уж до чего звонит, до чего шумит! А моча-то до чего ядуча: как попадет на тело, так все и изъест! Не оттого ли, что принес мне, этта, муженек колбаски: ну и съела я два кружочка? А ведь теперь пост-то больно великий?!”

Беременная женщина, 8 месяцев, пришла с жалобой на боли в животе. На улице парень ударил ее носком сапога в живот.

30.III. “Уж больно вы лекарство-то хорошее дали: ребята прямо одолели, только и пристают: мамка, дай твоего лекарствица! Так все и выпили, сама только попробовала!”

“Ухо заложило, а боюсь к ушному-то идти: уж больно он гордый!”

“Прости ты меня, сладкой ты мой, живитель ты наш!”

“Пришел мой муж в ГПУ и говорит: „Разрешите мне надеть шапку на т. Ленина, нехорошо — головка голая, на нее птицы садятся и гадят!” Посмеялись: „Надевай, если сумеешь!” Подошел он к памятнику да и давай ругаться: „Разрешили надеть шапку, а лестницы не дают!” Ну и забрали его в милицию”.

7.IV. Старик и старушка. Пришли полечиться. Большое горе у них. Внучка — любимая, единственная — имела “почетника”. Шли с беседы, завел ее “почетник” в сарай и там изнасиловал. Хотела удавиться. Вынули из петли. Подала было в суд, а потом взяла обратно свое заявление: “Все равно, — говорит, — мне нужно или замуж за него выходить, или петлю надевать: все равно я человек конченый!”

— И девка-то такая смиренница да скромница. А ему только этого и нужно было, ни за что бы она не пошла за него по-добровольному — не нравился он ей. Да и как нравиться: самый отъявленный хулиган во всей округе. Теперь записались: уж какая это будет жизнь — одному Богу известно!

19.IV. “Сколько берете за прием? Сколько могу?! Потому и спрашиваю, что не вышло бы какого недоразумения... Вот также недавно пришел к одному доктору и тоже спросил его, сколько стоить будет. А он говорит: „Раздевайся, там видно будет!” Послушал, рецепт написал. Вынул я рубль и спрашиваю: „Довольно будет?” — „Нет, — говорит, — давай два!” Што ты будешь делать: вынул всю мелочь из кармана и набрал 1 р. 70 к., не хватает трех гривенников. Рассердился он на меня, накричал и велел оставить пинжак: „Принеси, — говорит, — остальное, тогда и пинжак получишь!” Так без пинжака и ушел”.

20.IV. “На какие средства живу? На свои труды „кровяные”!”

25.IV. “Дочь моя в совпартшколе. Уж и не молоденькая — за тридцать будет, а в Бога не верит. Велела снять все иконы. Уж сколько я расстраивалась из-за этого, сколько слез пролила! Ничего не поделаешь — уж видно, так Богу угодно! Убрала одну маленькую иконку в комод. Ночью выну ее оттуда, помолюсь, поплачу и опять уберу”.

28.IV. “Уж такая моя жизнь прискорбная, такая горькая, что и не пересказать! Муж-пьяница, как получит жалованье, так все и пропьет. А деток четверо. Не то что одеть, не всякий день найдется, чем бы накормить их. О себе уж не думаю: почти что голая хожу. Вчера получил жалованье, пришел пьяный, ни копейки не принес домой.

До того обидно сделалось, не вытерпела: сейчас, говорю, пойду в уком (коммунар он у меня), пусть тебя, подлеца, вышибут из партии! „Только посмей, — говорит, — сейчас же уйду и брошу вас всех к чертовой матери!” А ведь и верно — бросит, не посмотрит и на детей. Уж такой народ стал безжалостный! ”

2.V. “Занарок к тебе приехала, за сто верст, рожбоный ты мой! У своих-то, у кревенских, почитай, всю избу пролечила, а все без толку! Сделай милость, рожбоный ты мой, не оставь ты меня ради Христа! ради деток-то моих, рожоный мой! А я уж за тебя всю жизнь буду Бога молить, рожбоный ты мой!”

4.V. “Всё жили с мужем честь честью, по-хорошему! А нонче, на Пасхе, напился он пьяный и давай меня ножом резать: немного не дорезал до смерти”.

Разбитная, развязная девица, лет 20, комсомолка. Накрашенные губы и щеки, стриженая. Все время хихикает и играет глазами. Просит дать ей какого-нибудь лекарства, чтобы успокоить боли в животе и частые позывы на мочу. На мой совет сделать кой-какие анализы, чтобы точно определить болезнь и несколько дней полежать в постели, говорит: “Какие тут анализы — дело ясное: у меня триппер, и лежать мне некогда: мне сегодня надо ехать на вигоневую фабрику играть в спектакле! Вы дайте мне чего-нибудь на скорую руку: пустяки! поболит, да и отстанет! Я уж привыкла”.

С тем же развязно-веселым видом поведала мне, что она на одном году сделала шесть абортов. Вид у меня, вероятно, был весьма смущенный и расстроенный после таких разговоров, потому что девица под конец весело расхохоталась. Целый день было у меня отвратительное настроение, точно прикоснулся я к чему-то скользкому, гадкому, тошнотному.

20.V. “Вы знаете моего мужа: из себя такой видный и красивый. Вот и поверила и вышла за него замуж. А теперь и узнала, что он обманщик: на мне на третьей женился. От первой жены у него шестеро деток оказалось, да от второй — трое, а теперь у меня от него 4-месячный ребенок. Экая я дурища: все жила честной вдовой, а теперь попала к зверю в образе человеческом. На что ему, окаянному, женщина, когда у него и так две жены настоящие, да еще и так, на стороне, сколько угодно! Известное дело — обобрал все мое имущество, а теперь и гонит!”

2.VI. “Хотела было отравиться, до того прискорбно было. Должно быть, только Господь не допустил до греха! Дочка записалась тут с одним. Все была девчоночка смирная, славная — все смущалась... А тут вдруг приходит с ним и говорит: „Мама, мы записались!” Пожила две недели, а теперь пришла домой, теперь и сама кается”.

“Молодежь-то нонче — как посмотришь — ужас берет! Мальчишки 13 — 14 лет с ножами, с кинжалами, с револьверами, со всяким этим припасом. Поганые все, матерщинники. Нам, женщинам — и старым и молодым, — пройти нельзя! Как увидишь — так и стараешься обойти сторонкой!”

28.VI. “Как увижу воду, так сейчас же захочется помочиться. Просто беда — не то што к реке — к ведру с водой и то подойти боюсь!”

Июнь. Чудесный вечер. В моем саду тихо, как в церкви. На небе ни одной тучки. Сидя на скамье над обрывом, вижу только одну красноватую звездочку на южной стороне неба. А оно такое бледно-зеленовато-синее. Чудится море, и в нем “белеет парус одинокий”. С одной стороны обрыва стена диких яблонь (это мои дети, вырастил я их из семечек, полученных из Енисейского края), им уже 15 лет, еще недавно они сверху донизу были усыпаны белыми цветами, а теперь оделись крохотными яблочками: что-то удивительно трогательное в том, что я дал им жизнь здесь, в далеком от их родины краю, и кажется мне, что в этот тихий вечер стоят они, задумавшись, и, может быть, между дитей и матерью идет сейчас таинственная связь... Что я для них и что они для меня — не знаю; не знаю, но сердцем чувствую и свою с ними кровную связь. Что-то такое же родное и близкое и с маленькими сосенками и елочками, что сгрудились за моей спиной, и древними соснами и елями по другую сторону скамьи. Тихо, тихо... Угомонился человек — самое беспокойное существо на земле. Отдыхает земля от грубых выкриков, брани, пьяных песен. Наступил час ее покоя... В самую позднюю сторону ночи встает на молитву вечный молчальник — зеленый мир. Совершается какое-то великое таинство: земля служит своему Богу, и небо склоняется над ней, и слушает, и благословляет...

В сумраке ночи грустно чувствовать себя одиноким, чужим в таинственном храме...

“Боюсь — умру, а дети-то не похоронят по-настоящему, по-христианскому, а поволокут на кладбище с музыкой, по-собачьи!”

27.IX. “Подумайте, как жить! Сын, 17 лет, задумал жениться. Семь человек в доме — одна хозяйка. Все плакалась, бывало, что дети маленькие... думала: хоть подросли бы поскорей, все полегче будет! А вышло вон что... Повадился парнишка ходить в летний театр. Смирный он у меня, как красная девица. Ну и влюбился в какую-то шлюху 24-х лет, актрису, по балаганам да по театрам разъезжает. Привел ее домой. Размалеванная вся да расфуфыренная. Парнишка-то у меня, как сливки, беленький да чистенький, а она этакая-то скверная, шкуреха — так шкуреха и есть! Я так вся и обмерла. Кричу батьке: „Гони ты ее, стерву!” Теперь уехала куда-то. Смилостивился Господь-батюшка!”

В деревне Башарове (5 — 6 верст от города) живет гражданин Болонкин. Через канаву перекинут мосток к его дому. На мостике воздвигнуто сооружение вроде арки. Наверху надпись красной краской: “Хутор № 1 гражданина Дмитрия Николаевича Болонкина”. В доме две чистеньких комнаты. В одной из них отгорожен угол досками; там стоит широченная кровать. На кровати больная старуха. Невероятное количество мух, шумят, как пчелы в улье. Темно, грязно, душно. Над входом в загородку надпись черной краской по голубому фону: “Уголок для отдохновения”.

Сторожиха из сельской школы жалуется, что ей плохо живется: и жалованье маленькое, с ребятами сладу нет; раньше просто называли сторожихой, да зато жила себе помаленьку, а теперь называюсь технической служащей, а живу не лучше дворовой собаки”.

“У вас детки-то, говорят, уж очень хороши: не нонешние! Экое счастье послал вам Господь-батюшка! А у нас в доме — сущий ад: большак-то хмурый такой, все боком жалуется... а как напьется, драться лезет... И остальные все только ругаются: „Богомолка, шептуха” (это за то, што Богу молюсь). Выйду на двор, за угол — там и помолюсь, чтобы не увидали да не засмеяли”.

“Посмотри-ко ты, кормилец, што мне написали на лучах-то (рентген)... Ишь ты, дело какое — шесть болезней у меня! Так уж и чувствовала я, што дело неладно: ну-кося, шесть ведь болезней! Отдай мне обратно бумажку-то: пусть муж почитает, а то он мне не верит — говорит, что все выдумываю. Нет уж, голубчик, теперь поверишь: еще одну болезнь можно придумать, а уж шесть не выдумаешь!”

“Все на меня несчастья: прошлый год первая жена померла после родов (тройнями), вторая — в нынешнем году тоже после родов (двойнями). Теперь все бабы боятся за меня выходить, а чем я-то виноват?!”

Фамилия: Непомилуева.

“Уж я на службе-то и не доказываю, что вся, как есть, больная: ноги распухли, пальцы на руках не владеют, одышка, кашель; в глазах темнеет, ноги подкашиваются, а все стою... боюсь, как бы не уволили да не отправили в комиссию на инвалидность!” (Билетерша в пролеткульте.)

Ученица педтехникума, комсомолка 18 лет, говорит: “Вот вы меня выслушали — ничего такого особенного не нашли?” — “А что же вам, — говорю, — нужно за особенное?” — “Да вот, видите, какое дело, уж я вам откроюсь: один товарищ сделал мне предложение . Я ему отказала. Тогда он сказал: „Ну, все равно я возьму тебя силой!” И взял. Вот теперь и не знаю: не случилось бы со мной чего-нибудь особенного? ”

“Замужем?” — “Как сказать, увозом, насильно увезли меня в другую деревню. Нарочно так уж подстроили. Пожила с парнем только месяц и вижу: у него есть барышня обеспеченная... Я и говорю: что же это, Вася, как ты со мной нехорошо поступил! А он и говорит: не привязан к тебе — как хочу, так и устраиваю свою жизнь, а если тебе не нравится — уходи на все четыре стороны! Поплакала да и пошла в свою деревню. Хотела в суд подавать — уж и прошение написали мне. А потом люди стали говорить: лучше брось! одна только канитель выйдет. Так и бросила!”

“Чай пью, пищу всяку ем — и все не дюжаю!”

“Уж вы не обессудьте за крест-то на мне: мы деревенские, еще в крестах ходим — не как в городах”.

“Пища у нас очень плоха — один только хлеб. Найдется когда луковка, так уж это большая радость... Посыпешь сольцой, и поешь, и Бога поблагодаришь!”

“Детки к баушкам расположены лучше, чем к маткам”.

“Потрудитесь, товарищ Ливанов, осмотреть меня: страдаю головными болями и вообще желаю весь осмотреться”. — “Но ведь вы ко мне на прием не записаны, без записи я не могу вас принять”. — “Какие еще тут записи, я работать не могу, у меня голова болит, и весь я нездоров!” — “Понимаю, но нужно соблюдать заведенный порядок: нужно записаться в очередь к врачу — ко мне не попали, запишитесь к другому: он вас примет, может быть, и вне очереди”. — “Прошу без наставлений — я сам знаю, к какому доктору идти, и требую, чтобы вы меня осмотрели!” — “Я уж вам сказал, что не могу вас принять и почему, уходите, не отнимайте время у записанных...” — “Так, так, по-ни-маю! Это тебе не нравится, что я назвал тебя товарищем ... так и запомним: контр-ре-во-люция, значит!..” — “Вы что же, сюда пришли провокацией заниматься? Убирайтесь вон!!” — “Ах вот как, я, значится, провокатор, по-твоему, — ну хорошо же, я тебе припомню, милый друг! (Грозит пальцем.) Ты у меня всю жизнь будешь помнить, как я тебе отомщу”.

Отец семейства жалуется на боли в области сердца. Боль чаще появляется после еды. Высказывает опасение, что в пищу ему домашние кладут что-нибудь для отравы. Подозревает в этом своих детей: “Не нравится им, что я наставляю их, как надо жить по-христиански”.

“Нынче дочерей-то выдать замуж одно горе... Уж такая молодежь, такая молодежь — что хуже нельзя! Выдаем замуж, а сами знаем, что через неделю, много — две, домой явятся. Без благословения церкви — уж какой же это брак! Просватали, этта, дочку... Скромненько таково — чтобы не обиделся, — говорю жениху-то, что хорошо бы повенчаться в церкви, да и благословить желалось бы иконой Заступницы... а он только зубы оскалил да и говорит: „Благословить хочешь, так возьми лопату и помахай: все равно один толк — что лопата, что икона!” Уж так теперь прискорбно, что и сказать нельзя. Не свадьба у нас, а похороны: детей своих, вымоленных у Бога, хороним!”

“Один сын расстрелян, другой пропал на фронте, третьего в остроге замучили... Учим, учим — только подняли всех: всех лишились!.. В городе жили — все обрали, в деревню переселились — и здесь кругом обобрали!”

“Так, вверху все как будто здорово, зато вся нижняя квартира никуда не годится. Абортами испортила”.

1928

Пожилая девица. Воспитывала племянника: вырастила, женила. Когда женился, потребовал раздела. Отдала ему корову и избу. Самой ничего не осталось. “Вот и живу у него вроде как в прислугах, а теперь и вовсе гонит вон”.

“Вы не пугайтесь, если к вам придет мой муж спрашивать о моем здоровье”. — “?” — “А он, видите ли, служит в ГПУ”.

“Вчерашний день вышло маленькое недоразумение: было собрание, никому не давали говорить. Не стерпел я — выступил. Только успел каких-нибудь пять слов сказать, как подскочит тут один да как даст мне по морде, да еще и еще — как есть, все лицо искровянил!”

“Муж мой — псаломщик. Детей пятеро. Налогом совсем задавили: 70 рублей сельхозналога, да за девочку в школу — З5 р., да самообложения — 15, да за то, что лишили голоса, — с мужа 6 р., да с меня — 6. Только один день просрочили с уплатой налога — явились с описью имущества: облазили все чердаки, перерыли все в чулане. Мы и деньги даем — получите! Нет, говорят, сначала опись сделаем... Потом деньги взяли, а за опись взяли отдельно 1 р., да пени за один день 53 к. за 33 р. налога. Да еще поиздевались: вы, говорят, как служители вредного культа никакой пощады от нас не ждите!”

“Уж все у меня худое стало — пора бы костям на место!”

“Одиннадцать лет была замужем. Теперь муж бросил: чего от нынешних мужевьев ждать? Другую нашел. Вот теперь одна на белом свете и путаюсь!”

“Было, говорят, партейное заседание. Постановили: 28 и 29 год не работать никому. Все, что ни делается, — все к лучшему. Бывало, служил я у хозяина. Чтобы людей набрать, ездил и в Питер, и в Москву, и в Смоленск, и в Петрозаводск, и в Вологду. Где наймешь одного, двух, а уж пять человек — так уж это милость Божья! Вот как весь народ занят был! А теперь от народу отбою нет — только возьми! Да взять-то некому и не для чего. Клубы развели, танцуют. А дуракам чего больше надо?! А командиры-то нонешние окапировали себя со всех сторон — худо ли, чего больше надо? А остальные-прочие: танцуй, выделывай ножками, пока пыль из себя, дурака, не вытрясешь!”

Один немецкий писатель в приветственном письме по поводу юбилея М. Горького назвал Ленина мозгом, а Горького — сердцем новой России.

“Учила сына 12 лет. Выучила — службу ему дали. Живем хорошо, дружно: я ему готовлю, и он со мной такой ласковый — все мама да мама... Вдруг женился. И сам знал, что берет больную (чахотка у нее). И чем понравилась? — никакой в ней приятности, вся-то издерганная, злая. И сразу переменился ко мне. Хоть бы сказал почему? — так ничего не говорит, а только все молчит да хмурится. Вот все и плачу, и расстраиваюсь... А еще коммунистка: все ораторствует на всяких собраниях. Оба с сыном зарабатывают рублей полтораста. Едят отдельно, а мне когда-когда сын потихоньку сунет гривенник на булку... И солить не надо, когда ешь, — ем и слезами поливаю”...

Девица 28 лет, полька. Работает машинисткой на спичечной фабрике. Выслана из Ленинграда на 3 года в Рыбинск. В Питере получала 70 р., здесь — 15. Живется трудно. В Питере — родители и родные. Уже приехавши в Рыбинск, узнала, что она выслана на основании предъявления к ней 122 статьи Уголовного кодекса. Поинтересовалась в кодексе, и оказалось, что ее выслали за преподавание Закона Божия детям. Между тем она говорит, что никогда никаким детям Закона Божия не преподавала. Побежала к прокурору с жалобой. Прокурор сказал, что это не его дело”.

25.V. Женщина 20 лет. Была замужем два года; на днях развелась. Муж стал все проигрывать в карты и в лото: проиграл машину, самовар, стал из сундуков тащить. Попробовала отнимать — изрезал ножом (на теле масса мелких порезов).

“Восемь лет здесь живем. Голод заставил выехать из Самарской губернии. Товарищи-то любезные все у нас ограбили, заставили с голоду помирать. Кто выехал из наших — остался жив, а кто остался — все, почитай, перемерли. Теперь и здесь голодаем, а дома ничего не осталось и ехать не к чему: ни дома, ни земли”.

“Пойдут все по гостям да по кинам... „Баушка! Посмотри за ребятами да похрани квартеру”. А как заболела, этта, прошу сына: кормилец, пошли за „скорой помощью”... Куды тебе! Никто и не подумал, — так и провалялась, как кошка, без призору...”

Крестьянин 70 лет. Сорок лет жил с первой женой. “Сдуру вздумал жениться на второй. Такая жененка попалась, что просто беда! Три года пожили, потом сбежала; 14 месяцев не являлась, где пропадала — неизвестно. Явилась опять, обещала жить хорошо. Пожила еще три года и опять сбежала! Поболталась с месяц, а к празднику — здравствуйте! — и опять ко мне. В праздник ушла на беседу смотреть, всю ночь где-то шлялась. Пришла наутре; стал ей выговаривать, а она схватила полено да и давай меня дубасить по боку. Думал, что дух из меня вон. Сама изувечила, а потом побежала мужиков созывать. Приходят мужики и на меня: „Ты чево же, дедушка Иван, дерешься и обижаешь жену?” — „Как — дерешься?! Да она сама, люди добрые, меня поленом изувечила, я ее и пальцем не успел тронуть!” Подал в суд. Уж и не молоденькая, за пятьдесят, — не иначе, вселился в нее бес!”

“Вот только и думаю, что от ребят хвораю... Двое мальчишек-погодков: одному 7, другому — 6-й год. Одевай да раздевай; целый день гулять-то — выпачкаются: то в сапоги воды нальют, то раздерутся, то сопли утри, то поесть дай... Надоели, как собаки, — прости, Господи!”

Муж на глазах у детей наточил нож и спокойно подошел к жене со словами: “Ну, я сейчас тебя буду резать!” Детишки заревели: “Тятя, тятя! Не трогай маму, не убивай ее”. Нож к груди приставил — упала я на пол без сознания... Ползком выбралась из избы — да к соседям... Положи ты меня в больницу или куда-нибудь... Уж больно дома-то мне покою нет: живи и жди, что либо убьет, либо зарежет!”

31.V. “Нужно бы замуж выходить, да боюсь: народ-то у нас в деревне больно плохой”.

“Бил, бил меня муж и добил до конца, а теперь такую-то убогую и бросил”.

Входит еврей средних лет, торговец. “Конец пришел, доктор, всем конец!” — “Почему конец?” — “Да как же! вконец разорили: все описали, в суд таскали, на полгода принудительные работы. Нет уж, конец мира приходит!” — “Позвольте, да вы ведь верующий человек, как же вам не стыдно так малодушествовать!” — “А, что там — верующий! всю веру растеряли. Десять лет государству помогали, ничего не жалели, а теперь, изволите ли видеть, за нашу помощь — полное разорение. Как бы у меня было что-нибудь, так я бы готов все отдать, последнюю рубашку снял бы — только бы не ходить опозоренным, только бы на тебя на улице пальцем не указывали. Попрошу вас, доктор, направить меня на комиссию: у меня грыжа, меня и от военной службы освободили, может быть, и теперь меня освободят от работы, а уж вам я по совести говорю: всем конец, всему миру конец приходит!”

2.VI. Женщина, 20 лет, жалуется на упадок сил, общую слабость — вид изнуренный. Только что после аборта. Аборт сделала потому, что разводится с мужем. Говорит: “Откровенно говорю вам, что напрасно вышла я замуж, до замужества лучше жилось. И пожила-то только один год, не о такой жизни думала и не так ее представляла! Тело мое было нужно и больше ничего, а мне думалось о тихом, тихом покое, о чем-то чистом, красивом, детей я очень люблю — о ребенке думала. Одна грязь оказалась — чувствую себя опозоренной, заплеванной и не знаю, как теперь буду жить!”

“Вся, как есть, больная, расстроенная... Выдала свою дочку, да так неудачно, за ражженю. Развелся с первой женой из-за ребенка: мать хотела его крестить, а он не позволял (коммунист он). Все уговаривали с мужем — не выходить за него; так разве нонешние дети послушают: твердит одно, что он ей нравится и она привержена к партии. Ражженя и коммунист — бросил первую жену, ничего не стоит бросить и вторую! Сердце болит — вернется она домой!”

“Доктор сказал, что у меня воспаление сливочного нерва и воспаление седалишного шеста”.

Мать привела девочку 6 лет. Воспаление легких. Отец пьет 7-й месяц. По ночам выгоняет жену на улицу. Девочка не хочет оставаться без матери и выбегает за ней на улицу. “Третьего дня ночь была холодная, мы с Сашенькой всю ночь просидели в холодных сенях, всю ночь проплакали, а к утру всю ее огнем распалило”.

8.VI. “Дайте мне записочку, чтобы не стоять в очередях. Из-за маленькой булочки стоишь целый день... Затолкают экую-то слабую-то да больную — сил никаких нет!”

На днях, будучи в деревне, услыхал первый раз в своей жизни, как крестьянские девицы пели похабные песни.

“Плохо живем, уж так плохо, что глаза бы ни на что не глядели... Не поверите: далеко от нашей деревни до города, всего каких-нибудь 20 верст, а я до нонешней зимы с самой этой революции в городе не бывала. Да и не по что ездить, поглядеть-то не на что! Нынче в пост собралась. Иду по Крестовой и вижу: где памятник-то был царский, на том месте, где царь-то батюшка, красавец-то наш стоял, словно бы копна из теста надета. Вгляделась: лицо такое нехорошее и губу-то этак выпятил, длинное-то экое да противное... После экой-то красоты, што тут была, да экая-то скверность!.. Идет какой-то человек с книжкой под мышкой. Остановился и говорит: „Ты чего смотришь, тетка?” А я и говорю: „Да кто же это?” А он говорит: „Да разве не узнала? — ведь это царь!” Батюшки-святы! Так это Ленин-то и есть, ну и харя! А он засмеялся да и говорит: „Только ты, тетка, больше уж никому так не говори, а то посадят!””1.

27.VI. “11-й год живем в этой маяте, чем дальше, тем все хуже и хуже... Довели товарищи — никому житья нет!”

1.VII. “Девочку зовут Кларой: это по-новому, для мужа, а я ее потихоньку окрестила и назвала Ларисой — для мужа одно имя, а для меня — другое”.

“Запуганы мы все в деревне страх как: как закричат под окном: „На собрание!”, так я вся и затрясусь, сяду на пол, закроюсь руками и сижу ни жива ни мертва!”

3.VII. “Я партийный человек, держусь того взгляда, что надо поддерживать и выдвигать молодых советских врачей... Так что вы, может быть, не поверите мне, если я скажу вам, что рассчитываю только на вас, о вас очень хорошее мнение существует со всех сторон! Как честный человек я вам откровенно заявляю, что верю только вам!”

“Прислали к нам двух докторов, двух жидочков. Ничего, как есть, не понимают. Этта, захворал мой отец — мочу захватило, а они бились-бились: никак мочу спустить не могут! Уж возили к фершалу за десять верст — он уж и помог, а то бы помирать надо!”

Приходит парень лет 19 — 20. Просит избавить его от “срамоты”. На одной руке у него татуировкой написано похабное слово (х), на другой нарисован penis с принадлежностями. Рассказывает, что это устроили ему товарищи, когда он был пьян до бесчувствия.

15.VII. “Мужики пьянствуют, а бабы аборты делают — вот и вся наша теперешняя распоганая жизнь!”

25.VII. “Ничего нам, родимый, не дают: ни беленькой мучки, ни каких-нибудь круп... Этта, дали на сенокос 5 фунтов пшена горького-прегорького: что хошь, то и делай, хошь ешь, хошь гляди на него!”

“Как жить-то, дорогой доктор?! Жакта нашла лишку в квартире, раньше платили 1 р. 35 к., а теперь наложили 5 р. в месяц. Хотела пустить кого-нибудь — не дают, говорят: будешь спекулировать квартирой! Пришлось выселяться, а двенадцать ведь лет жили в квартире-то. А я и пенсии-то получаю за ребят 9 рублей. Чем жить-то?! А этта, и пенсии-то не получила. Пришла получать, а кассир-то любезный с нашими-то сиротскими деньгами возьми да и сбежи! Так целый месяц и прожили без денег. Через месяц пошла получать, получила, а дорогой-то у меня все деньги-то и вытащили. И опять целый месяц без денег. Вот жизнь-то, не приведи никому, Господи!”

23.VII. Мои слова дочери Гале перед венчанием .

От своего имени, от имени твоей матери, от имени всех наших предков благословляю тебя, милое дитя мое, на почетную, красивую, честную жизнь женщины-матери. Мы тебя вынянчили, выпестовали и теперь вывели на широкую дорогу жизни... Но жизнь прожить — не поле перейти. Недаром жизнь называют еще морем житейским. Не все в море “струя светлей лазури”, не все над ним “луч солнца золотой”. Бывают и бури, и бурь этих больше, чем тишины и покоя. Тебе легче будет переплыть это море с новым товарищем и другом, если между вами будет всегда мир и согласие, “совет да любовь”. Но и этого все-таки мало. В полной безопасности будешь только тогда, когда сохранишь в душе своей страх Божий и не угасишь в сердце своем пламень веры. Сохрани их. Вручаю дальнейшую судьбу твою Той, образом которой благословляю тебя, — благословеннейшей из жен, величайшей страдалице — Матери всех обездоленных, всех сирот — Матери Бога нашего!

27.VII. “Уж ты не молись Богу сам-то — я за тебя помолюсь!”

“Лучше бы в землю уйти — только детей жалко... Уж так тяжело, так тяжело нам, женщинам! Никакой помощи от мужей, а только одна порча. Пьяница на пьянице, хулиган на хулигане!”

28.VII. “Болит голова, все тело болит — муж отдул вчерашний день. Из-за того, что я не даю ему продавать картошку-скороспелку. Только дождались свежей картошечки, а он хочет вырыть всю и продать, чтобы деньги пропить. 11-й год живем — как чуть-нибудь, так и бьет чем попало”.

31.VII. Ученик 1-го курса сельскохозяйственного техникума за Волгой. Резкое исхудание, усталый, изнуренный вид. Жалуется на общий упадок сил. Работает как чернорабочий на покосе в совхозе техникума. За работу ничего не получают учащиеся — ни деньгами, ни пищей. Кормятся за свой счет. Из дома ничего не помогают. Живет на 5 рублей пенсии. Около полугода не видел горячей пищи и вообще не обедал. Питается всухомятку, кое-чем.

9.VIII. “Поехала бы в деревню — да никак нельзя. С нами живут две золовки да деверь. Ничего, как есть, не делают. Этта, уехала, а они и разодрались, насилу разняли. Муж придет со службы, где бы пообедать спокойно, а они начнут ссориться да на меня жаловаться. Хлопнет дверью да и убежит не евши. А то, чтобы успокоить свое сердце, и их изругает, и меня. Я в слезы. Как я уеду — и при мне-то никакого сладу нет, а без меня все вверх дном пойдет. Нет, уж видно, как живем в аду, так и помирать надо в аду”.

“Будешь ли спокойно жить, когда муж каждый день пьяный. Вчера говорит: рядись в няньки, не буду я тебя кормить! А куда я пойду — больная-то такая да и от детей”.

В 8 часов вечера.

“Доктор дома?” — “Нет его”. — “Где же он?!” — “Ушел к больным, вернется не скоро”. — “Скажите ему, чтобы пришел на Волжскую набережную, № 7. У меня ребенок заболел, обязательно пришел бы!” — “Сходите к другому доктору!” — “А где я их на ночь глядя буду искать! Вот наказание...” Уходя, в воротах: “Зарылись, сволочи этакие!..”

Судили комсомольца-активиста за изнасилование.

Прокурор настаивал на обвинении. Подсудимый был приговорен на 4 года заключения.

Для меня этот процесс был любопытен, как иллюстрация к тому новому быту, о котором так много говорят и пишут. На сцену вытащен маленький кусочек, осколочек той жизни, которая где-то большими шагами идет мимо нас, о чем мы только смутно догадываемся, в тревоге думаем и поскорее отмахиваемся как от невозможного, невероятного.

Цветущий юноша, комсомолец, избач. Несомненно, в своей ячейке передовой общественный работник, “активист” — как их называют. Не секрет, что в среде этой молодежи усиленно изучают и интересуются вопросами пола. Собрания, конференции, доклады, дискуссии, “проработки” различных тем общественного и политического порядка — это все формальная, трескучая “для публики” сторона дела. Внутри, для себя, — пол, пол и пол. В самом опасном возрасте, когда пол и так прет со всех сторон, мучает тело, поднимает из темных душевных глубин донную грязь, — молодая душа человеческая оставлена на добычу животной стихии. “Без черемухи” тускнеет чистое зеркало души, покрывается тиной. Для этой молодежи в волшебную майскую ночь под серебряным блеском месяца не дремлет тихий пруд, не отражаются в нем кусты и деревья, не смотрится старый усадебный дом, не поет соловей, не открывается окно в доме и не смотрит из него прозрачно-белое девичье лицо с большими черными очами...

18.VIII. “Как себя хорошо чувствовала после вашего лечения! — прямо все обращали внимание. А теперь от расстройства все прахом пошло... Сын объявил, что женится... Куда ни шло, если бы невеста-то была какая-нибудь путевая, а то — просто шляющая девка... В приюте ребенок, да еще два аборта сделала. И на что польстился — как есть, не понимаем! Отец цельную неделю плакал”.

22.VIII. “Как можно хорошо жить, господин доктор?! В прошлое время у мине все было, что надо при моей болезни: и компот, и яблоки, и всякие фрукты. Все у мине было, что хочу, господин доктор. Раз господин доктор приказали: не есть того-другого, а есть только фрукты — пажалуйста, раз для здоровья нужно, пажалуйста. А теперь, господин доктор, разве я знаю, что такое компот, яблочки, виноград? Ничего я не знаю. В прежнее время я пила боржом, сентуки — чтобы не поднимался мой живот. А типерь — посмотрите, господин доктор, какой у мине живот! И что ж я поделаю, господин доктор, когда ничего нет и я не знаю, на что купить?! Я знаю, что мине нужны ванны, а скажите, господин доктор, — могу я делать ванны, когда у нас такая квартира, что, извините за выражение, только горшок ночной еще поставить можно — и то тесно! Ну скажите, господин доктор, по совести — можно так жить? Ну так я вам скажу — совсем, совсем невозможно так жить! Вот я как вам скажу, господин доктор, и вы уж поверьте мне — честной еврейской женщине, господин доктор!”

“Пришла домой — дочка говорит: „Папа гулял два дня, прогулял десять рублей!” Как меня всю затрясет, как затрясет, зуб на зуб не попадает: у-у-у-у! Вот ведь какая нервная стала от нонешняго житья!”

“Уж не знаю: говорить ли?.. На старости-то лет такую болезнь получила, в таком-то месте, что сказать совестно. Не оттого ли, думаю, что, этта, за вениками ходила да на холодной земле и посидела — задницу-то, наверно, и настудила? Не иначе, как от этого. Больше ума не приложу — отчего могло эко-то приключиться. Недели уж четыре болит: думаю, как я пойду, да, батюшки, срам-то какой, да, батюшки, совестно-то как!”

24.VIII. “Он учится, и я учусь. Условились, что через год женимся. Теперь год прошел, и он требует, чтобы я сходила к доктору и представила ему бумагу о своей невинности. В противном случае он не считает возможным жениться на мне. Я согласилась. Он, конечно, вправе этого требовать. Но как-то неприятно и гадко, чувствую в этом что-то оскорбительное: я же ему доверяла, мне и в голову не приходило ставить ему какие-то условия. Сказала ему так, а он ответил: „Мало ли что с тобой могло случиться! Хочу быть твердо уверенным!””

“Очень хорошо, честно вдовею: живу у отца с матерью”.

“У нас в деревню доктор приезжал, еврей заграничный, и вот что мне сказал: „Если будешь есть плохую пищу — обязательно умрешь!””

28.VIII. По мосткам с пристани городского перевоза идет женщина-крестьянка с мальчиком лет 13. У мостков причален плот. На дощечке надпись: “За полосканье белья две копейки с корзины”. Женщина, обращаясь к мальчику, говорит: “Это за тряпки-то да за мешки-то наши... выполоскать-то их мы и без вашего плота сумеем! А вот хлебца-то дала бы советская власть крестьянам — это было бы лучше!”

Переправляюсь на лодке через Волгу. Кроме меня и перевозчика в лодке — две женщины: пожилая и молодая. Нам пересекает дорогу лодка, у руля и на веслах два совершенно голых молодца. Пожилая женщина плюнула и, обращаясь к молодой, говорит: “Было бы ружье, так бы и застрелила эту погань!”

“Как есть вся в синяках... Муж дрался и раньше помаленьку, а этта, как коршун напал”.

“Страдание в глазах молодых людей является как бы законным достоянием пожилых. Оно-то и служит источником уважения к ним” (А. де Ренье, “Первая страсть”).

1.IX. “Бог совсем на нас, видно, обиделся. Весь хлеб в воде. Да и следует обидеться: сами себе-то надоели, не то что Ему-батюшке! Не только молодые — про них уж говорить не приходится, — а старики-то и те обасурманели!”

2.IX. “Семь лет живем здесь. В голодное время уехали из Новгородской губернии в Саратовскую. Оттуда уехали из-за голода, пока ехали полтора месяца, ели одну траву. Здесь тоже трудно живется. Отвели нам землю мужики. Обстроились — поставили избу, сарай, лошадь завели, двух коров. Мужики стали завидовать, что живем справно, и все стращают, что землю отымут. Налогами стали давить — хоть бросай все и опять уезжай куда ни на есть! Как не работаешь, жить нечем; работаешь, так зависть берет — зачем лучше нас живешь! Нечего сказать, дожили до порядка!”

3.IX. “Чувствую себя много лучше, слава тебе, Господи! Только простите, пожалуйста: может, неловко при вас Бога-то поминать? Не знаю, верите ли вы в Бога-то? Как-то все не осмеливалась спросить вас. Ходила, этта, к железнодорожному врачу и тоже по привычке нашей глупой сказала к чему-то: ну и слава Богу! А доктор-то словно обиделся и говорит: „А при чем тут Бог?” Ничего ему не сказала, а только, каюсь, подумала: если бы ты в Бога-то веровал, тебе же лучше было бы: и человека бы больше пожалел — создание Божие, — и, жалеючи, лучше помог бы ему, надеясь не на себя только и на свое лекарство, а и на милость и помощь Божию”.

5.IX. “Бессонница, сердце болит, нигде места себе не нахожу. По ночам кошмары. Обворовали меня дочиста. Сосед по квартире. И доказательства есть, а заявить боюсь: прирежет ночью ножом, а то и удушит: теперь это зачастую делается”.

7.IX. “Пустила ночевать девицу, прохожую из города. А она ночью-то колуном меня и ударила. Метила, видно, в голову, а попала по плечу, переломила руку — две недели на перевязку хожу. Ограбить хотела, да, видно, Господь уберег!”

Мальчик 9 лет, сын священника. Резко выраженная неврастения. Причина: насмешки, травля, побои и озорство товарищей по школе. Учительница не только не останавливает детей, а еще сама рассказывает детям разные анекдоты про попов. Мальчик, приходя из школы, все плачет. Несколько дней тому назад учительница вместе с акушеркой написали донос на отца, будто он в проповеди нападал на комсомол. Отца арестовали и посадили в тюрьму.

10.IX. Старик-крестьянин 74-х лет. Жалуется на боль в груди: “От расстройства, батюшка доктор, сынка у меня 29 лет, этта, зарезали, на улице около своего дому; по злобе, свои, деревенские: зачем живем справно”.

Старуха 60 лет (из Мологского уезда). Страдает одышкой, отеками живота и ног (порок сердца). Зять даром хлеба не дает. Приходится пестовать ребенка. Так как руки у старухи плохо действуют, она таскает ребенка восьми месяцев в зубах (завернет в одеяльце, зубами держит одеяло, и ребенок лежит на распухшем животе).

12.IX. “Нам, инвалидам, ничего ведь не дают. Дают только по фунту хлеба. Сухой-то хлеб жуешь, жуешь... Этта, собирались мы на собрание и написали письмо в Москву — ихнему-то царю, Рыкову. Написали: давай хлеба! Чтобы не было таких порядков: одним есть, а другим не есть!”

“Мне ничего не делают: я „их” ругаю, а они только слушают да помалкивают. Плуты, говорю, мошенники, озорники! долго, говорю, народ-то голодом будете морить?! А они говорят: „А Николай-то много тебе давал?!” — „При Николае-то, — говорю, — у всех свое было, голодных-то не было, а теперь вы всех нищими сделали, а накормить-то не можете! Ну не плуты ли вы, не разбойники ли с большой дороги?””

Женщина 22-х лет (с фарфоровой фабрики). Трое детей. Муж — пьяница. “Жизни не рада, дети не в обиходе, все из рук валится, а тут муж придет пьяный, еще хорошо бы дебоширил только, а то драться зачнет, мало что не убьет иной раз. Жизни не рада, ушла бы куда на край света, ничего не жалко. Как подумаю, что всю жизнь так буду мучиться, — к петле тянет!”

“Муж у меня больно слаб, все-то озорует. Поозоровал на своем веку: немного живого чего осталось!”

13.IX. “Не жизнь, а жестянка — никак не могу устроиться!”

15.IX. Мальчик 4-х лет. Жар, боли в животе, понос. “Ты чего-нибудь наелся?” — “Ничего не наелся!” — “Яблоки ел?” — “Не ел”. — “Грибы ел?” — “Ничего, говорю, не ел”. — “Может, репу, горох ел?” — “Да ничего не ел — вино только пил!”

22.IX . Работница на спичечной фабрике. “В неделю раз едим суп. А на детей-то поглядели бы: прямо ветром качает! Раньше здоровье-то было получше — зарабатывали побольше, до 40 рублей в месяц, — ну и пища была получше. А теперь сил нет — еле-еле до 28 рублей выгоняю. От такой жизни, как теперь, рехнуться недолго. Ребята есть просят, а ничего-то не стряпаю, и не топлено. А тут еще отдышаться не можешь с работы-то нашей: в роту-то словно все серой забито. Есть и муж — да толку-то в нем нет: зимогорит. Уж только и молю Бога, чтобы плюхнулся где пьяный да околел бы”.

Сторожиха в школе. Муж умер месяца три тому назад от рака желудка. Шесть человек детей. Неожиданно уволила заведующая школой от должности “по нетрудоспособности”. “Девка старая — коммунистка! — что ей думать: куда я денусь с ребятами! Кабы в Бога-то верила — не выгнала бы с детьми на улицу!”

2.X. “Я так о нашем народе понимаю: скажи ему, что, мол, декрет вышел: всем отправляться на Сенную площадь к 9 часам утра, а зачем — там скажут, — и сделайте милость, все пойдут. Придут на площадь, а там и объявят: вот, граждане, вышел декрет, чтобы вас сегодня всех перепороть. Становись в очередь, мужики здесь, бабы там, снимай штаны, поднимай юбки! И что вы скажете? — никто не уйдет, так всех по очереди и выпорют”.

6.X. Мать привела дочку 12 лет, ученицу, заболевшую, по-видимому, гриппом: “Посмотри-ка, батюшка доктор, что с девчонкой-то сделали... в экую-то слякоть да грязь-то погнали в экскурсию. Вот уж ума-то у начальства ни эстолько вот нет! Да еще хоть смотреть-то бы было на что, а то на завод „Металлист”: подумаешь! самый-то никудышный, говенный заводишко, и смотреть-то там, как есть, нечего. А грязи-то по колено! Пришла домой-то, а в башмаках-то полно грязи, подол мокрехонек, а теперь вот лечите, пожалуйста”.

“Писали, этта, самому царю-то ихнему, Рыкову-то: и насчет хлеба, и насчет утеснения всякого, и телеграмму посылали: никакого ответу! — потому и отвечать-то, как есть, нечего!”

9.X. “Муж-то мой был, прежний-то, — разве этому, прости, Господи, паршивцу чета. Ангел, можно сказать, небесный... Как посравнишь, так плюнуть и хочется на погань-то эту, мужевьев-то советских!”

“Развели с мужем-то, а квартиры-то отдельной не дали. Так в одной комнате и живем вот уже два месяца... Как ночь, так и пьянка... наведет приятелей да девиц... Куда деваться: так, почитай, каждую ночь и мерзну на дворе. И жаловаться некому, потому весь дом — пьяница на пьянице, и бабы, как есть, все табак нюхают...”

12.X. “Была я у вас весной: да как побывала у вас — словно от сна пробудилась...”

22.X. Девочка 10 лет. Тощая, бледная, под глазами темные полукружия. Живущий в одном доме парень 18 лет пытался ее изнасиловать несколько раз. Не удавалось: отбивали соседи. Наконец удалось...

Судебный эксперт установил факт растления. Парень сидит сейчас в тюрьме до суда. Теперь другая беда. Другой мальчишка из этого же дома, 15 лет, стал преследовать девочку. Теперь мать хлопочет перед комхозом, чтобы ей дали другую квартиру, так как она не знает, как уберечь дочку от насильников.

23.X. За последний месяц ежедневно обращаются ко мне больные с просьбами о рецептах на муку, манную крупу и рис: “Хлеб, что выдают, есть невозможно: кислый, клейкий, в рот не лезет, а как поешь — весь живот изрежет”, “Молока покупать не на что, а чем без молока кормить ребят: никаких круп не дают”, “Уж вы вместо лекарства-то напишите, сделайте милость, рецептик на мучку беленькую, а если можно, то и на манную крупу: все и болезни-то наши от голода, как бы ели хорошо, и к докторам бы не ходили, не беспокоили бы их”, “Уж вы мне скажите, доктор, откровенно: стоит принимать лекарства, когда пищи нету?”, “Все предусмотрено начальством нашим: как от болезней оберегаться, что полезно, что вредно, физкультура всякая на стенах развешана, до всего в уме дошли, дошли, что и Бога-то нету... уж так все распрекрасно, что и умирать не надо. А вот как есть-то нечего, кому скажешь без Бога-то: хлеб наш насущный даждь нам днесь? Не Михаилу ли Иванычу с Алексеем Иванычем2: попробуй сунься! Они тебе покажут, где хлебец растет, это они умеют...”

24.X. “Мой муж после обложения финотделом — два раза травился”.

25.X. Мать семерых детей. Ночью живущий в доме квартирант насильно овладел ею. Хотела “руки на себя наложить”. Теперь в ужасе от возможной беременности.

“Мужу 52 года, мне 50-й. Тридцать два года жили вместе. Теперь разошлись. Взял девчонку 18 лет: конечно, потому и пошла, что ей есть нечего, а муж-то мой хорошо зарабатывает”.

27.X. Разговор двух крестьянок .

— Если хочешь знать, что за начальство у нас, сходи в финотдел. Там увидишь, когда спросишь, где самый главный, — вот ни за что не вздогадаешься, кого увидишь! Мишку Базанова увидишь!

— Какого Мишку, нашего сретенского?

— Его самого! Такого из себя разделывает — куды любому барину до него! А ведь сама знаешь: никудышный мужичонка!

“Ухо заложило. Сходила к ушному. Дунул в ухо-то, уж так хорошо дунул, что теперь и вовсе ничего не слышу!”

Милиционер 32 лет. Просит дать справку в том, что обращался за медицинской помощью: “Сегодня у нас песни учат петь, к празднику. Прошлый год учили, не могли выучить. Вывели на площадь да как запели, так никто и не знает ни одного слова! Теперь опять учат. С 18-го года все учат петь. До чего надоели. Только и песен: за власть да за власть! И конца не видно!”

“Доктор наш деревенский сказал мне: ничего не опасайся, я тебе сделаю аборт по-заграничному, а потом подвинчу тебе матку и сделаю опять как новенькую!”

3.XI. “Ходила, этта, в полуклинику: давали капли красные, потом порошки серые да микстуру зеленую. Что-что разного цвету — а толку никакого!”

“Детей у меня — до дуры” (много).

“Уж как жить-то трудно — а все оттого, что Бога-то нету! ”

“Уж вы не обидьтесь, господин доктор, если я вам вот что скажу: не любят вас доктора и уж чего не говорят про вас... И лекарствами будто старыми лечит, а новых не признает, и на лучи не посылает, а если к нему идут, так это колдовство какое-то. И почему, мол, его любят как-то по-особенному, в отличку от всех — понять невозможно! Со всякими болезнями к нему идут, а настоящих специалистов обходят! Ему не надо, говорят, доверяться — он отсталых взглядов держится”.

6.XI. Женщина около 50 лет. Собираясь уходить после осмотра и получения рецепта, в нерешительности остановилась у дверей, потом, быстро повернувшись, бросилась на кушетку и, закрывши лицо руками, начала плакать. Я молча сидел за столом, смотрел и ждал, что будет дальше. “Милый, дорогой доктор... простите... тяжело мне... стыдно как! Никому никогда не говорила... не могу больше. Сердце мне говорит, что вам одному нужно сказать, что вы один не станете презирать меня. Мне стыдно глядеть вам в лицо, пожалейте меня... скверную, грязную... Муж мой заставляет меня... о, Господи, не знаю, как и выговорить! Заставляет брать в рот свой член... И плачу, и молю всячески — ничего не слушает! Будешь отказываться: исщиплет всю. Кричать боюсь: перегородка тонкая — другие квартиранты там, услышат — стыдно. Если ты жена моя, говорит, и хочешь со мной жить, должна исполнять все мои желания. Не интересно, вишь, ему, надоело, как люди-то живут. Весь день потом полощу рот, тошнит, ничего есть не могу. Не глядела бы на свет Божий. Родители мои милые, матушка с батюшкой! Легче бы мне лечь к вам в сырую землю, чем терпеть такое над собой!”

Рано утром вызвали меня к больному профессору политинститута С. А. Алексееву-Аскольдову. Колоссальное желудочно-кишечное кровотечение — вероятно, на почве язвы желудка. Профессор сослан в Рыбинск на три года. Живет вдвоем с другим ссыльным. Комнатка маленькая, в частном доме, плата 20 рублей в месяц. Профессор лежит на неудобных козлах, жесткий тюфяк, тощая подушка. Питание плохое, заработков никаких. Для ухода за больным приехала его дочь, девушка 18 — 19 лет. Треть комнаты занимает стол с разными принадлежностями для производства кукол (заработок второго ссыльного студента-медика). В углу на полу тюфяк (вернее, мешок, набитый соломой). На нем спит дочь профессора. Все трое удивительно милые, кроткие люди. Настоящие христиане. Профессор — последователь Вл. Соловьева, тонкий знаток и ценитель Достоевского, Розанова, А. Белого. Красивое, одухотворенное лицо в рамке белых волос, что-то от Соловьева в нем. Невольно думается — есть какой-то глубокий провидческий смысл в том, что такие люди рассеиваются по лицу земли Русской.

11.XI. “Муж мой (чиновник почтовый 48 лет) в последнее время все нервничал. По службе все придирки. Пришел на днях домой, говорит: „Что-то лихорадит”. Положил голову ко мне на руки, вздохнул и помер. Успел только сказать, что экзаменовали его по политграмоте, что спрашивали, все ответил”.

“Конешно, мужовья-то нонче не очень удашны, так что про семейное положение говорить не приходится”.

15.XI. “Не спали целую ночь. Рядом у квартирантов кутеж был. Молодой барышне кавалер подсыпал чего-то в вино. Говорят, что-то такое, чтобы она сама ему на шею бросилась. Да, должно быть, переложил: она и отравилась. Вызывали „скорую помощь”. Доктор сказал, хорошо, что она не выпила всю рюмку, а то бы померла”.

“Уж какое наше житье, у фабричных (станция Волга)... Муж живет с двумя: со мной и еще с одной. Только пьяный ко мне и приходит, так с пьяным только и приходится жить, другой жизни и не знавала”.

25.XI. “Ну меня-то еще туда-сюда выслали, хоть не за что, ну да хоть действительно не люблю советскую власть. А вот мою знакомую сослали, так уж, простите, до того глупо, что и поверить трудно: кроме кошек и собак, как есть, ничем не интересуется. Как увидит на улице собачку или кошку бездомную, так и тащит домой. У нее было в доме не меньше 15 животных. Вот и здесь то же самое: только и знает одних собак да кошек”.

7.XII. “Он к вам придет... Поговорите вы с ним, ради Христа. Сошелся с бабой, да хоть бы какая чистая была, а то вся-то грязная, путается со всеми, и мальчишка у нее совсем гнилой. И от нее-то ко мне лезет, не опасайся, говорит, я секрет знаю от всякой заразы... Ах, доктор, как тяжело жить!”

10.XII. “В деревне нынче плохо совсем жить. Беднота эта самая донимает. Ничего не делают. Только и занимаются тем, что нюхают, как кто живет, да что есть, да что делает, да много ли скотины на дворе... А потом и доносят, за это и деньги получают, и ссуды всякие, и хлебом кормят. Так, ничего не делая, и живут, да еще нас поднимают: мы-де начальство над вами”.

13.XII. Девочка 8 лет просит прийти к больной матери. “А что у нее?” — “А у нее после аборта — все болит!”

14.XII. “Кулаком считают, потому что поросят держу”.

16.XII. Школьный работник. Тяжелая неврастения. Кроме школьных занятий привлечен к работе по займу индустриализации, клубная работа, доклады в ВИКе, конференции. В последнее время выбрали в комиссию по отобранию церкви под клуб. “Вот и живи так, чтобы и начальству угодить, и крестьяне были довольны!”

“Сами знаете, какое у нас — пожарников — жалованье? А деньги теребят почем зря. Ребята в школу ходят — купи сапоги, книги, тетрадки. А на службу придешь — то на клуб подпиши, то в МОПР дай, то на беспризорника, тут тебе индустриализация и еще — пес ее знает! — что, а жри уж, что останется!”

19.XII. Молодежь скоро опомнится. Как только семейством обзаведутся, пить-есть всем надо будет, обувка там, одевка, так и заревут, да еще и как! Вот тогда и поймут и вспомнят нас, стариков, что не зря мы говорили: “Нельзя так народу существовать!”

22.XII. “Расстроилась: муж в тюрьме служит — сказали, что, кто служил в тюрьме при старом режиме, всех к увольнению. А всей и службы-то его только год при старом режиме, но, между прочим, никаких слов не принимают и слушать не хотят!”

“Приехала на лучи, а лучей-то в ту пору не оказалось... говорят, что в отдыхе на сколько-то время”.

“Про питание уж лучше не говорить, доктор! С мужем развелась уже шесть месяцев, работы никакой. От мужа ничего не хочу брать, даже не хочу спрашивать, где он. Гордость не позволяет! Лучше умру, но не буду ему обязываться. Тяжело, доктор. Сегодня мороз 20 градусов, а у меня на ногах, как видите, летние ботинки, без галош. Хоть бы дома-то согреться около печечки — так топить-то нечем!”

“24 года жили с мужем — теперь приходится уходить... В месяц-то раз десять прогонял из дому. Сегодня ночью-то зябла-зябла в коридоре, в одном платьишке, под утро уж в сон стало клонить, еще бы немножко — и замерзла бы: спасибо, соседка оттерла!”

1929

11.I. Фамилия: Забинтуева.

15.I. Старуха 76 лет. “Пока силы хватало — торговала семечками, тем и кормилась. А теперь силы-то нету, да и стужа, стужи-то не могу терпеть. А дочка-то без работы, ходит на биржу, а все без толку. Теперь, кормилец ты мой, приду домой-то, а за стол-то и боюсь садиться. Дочка-то сердится: „Не- велика работа постоять на улице с корзинкой, а не хочешь — не буду тебя кормить!” Вот уж три дня и не обедала и не ужинала. Ноженьки-то и рученьки-то не терпят холоду, не могу стоять на улице... плачу, плачу и ума не приложу, что делать буду!”

“Встала утром, взглянула в зеркало, так и ужаснулась: лицо-то нехорошее, нечистое, глаза-то какие-то неправильные, как будто искосились и застыли, как у покойника. Руки-ноги озябли вдруг, и сердце перестало биться. Закрылась с головой одеялом и думаю: сейчас смерть придет!”

16.I. Родители (из деревни около Шестихина) привезли ко мне для осмотра девочку 4-х лет. Жутко смотреть, до чего взволнованны и расстроены оба. Оказывается, что их сын 14 лет уже несколько месяцев насиловал четырехлетнюю сестренку. “Уйдем с женой работать, а мальчишку-то оставим нянчить девочку, а он вон чем занимался... Теперь вся деревня знает, проходу нам нету, мальчишка скрылся из дому — вот уже два месяца его нету, видели раз на станции, и с тех пор ни слуху ни духу”. Мать говорит, когда отец с девочкой вышли в приемную: “Что мне делать? Видеть после этого не могу свою дочку, колочу ее, пинаю ногами; понимаю, что она не виновата, а ничего с собой не могу поделать, боюсь, что как-нибудь задушу ее”.

“Сочли меня кулаком, а за што, и сами не понимают: хозяйство вел справно, всю жизнь работал, всем помогал, семью большую вырастил и всех в люди вывел... Только и думаю, что дьявол „их” сомущает, сами не знают, что нельзя пренебрегать теми, кем не надо бы пренебрегать... Думал-думал и написал Рыкову письмо страниц в двадцать. Не выбирайте, говорю, меня никуда, ни в какие Советы, никуда я и сам не пойду и не хочу, ни на какие собрания не хожу и не буду ходить, все буду дома сидеть и к себе никого не пущу. Научите только, что мне делать, чтобы хоть какую-нибудь пользу приносить людям. Не привык я без дела сидеть сызмалости. Знаю, что ничего мне не ответит, только душу отвести хотел”.

21.I. “На собрании я только и сказал: „Не надо нам никакой классовой розни, хотим жить, как раньше жили, по-братски, по-Божьи”... За такие слова ячейка наша хотела меня арестовать, да собрание не допустило”.

23.I. “Мне 41 год, мужу моему — 28. Я была раньше учительницей, теперь служу машинисткой в исполкоме. Муж коммунист: знаете, совсем не развитой, грубый. Живем вместе полгода. Чем дальше, тем я все больше убеждаюсь, что напрасно я вышла замуж, мы чужие друг другу. Нам не о чем поговорить, подумать вместе. Он знает одну постель и — стыдно говорить — мучит меня каждую ночь. Я чувствую себя разбитой, боли везде, голова кружится, руки дрожат, работать не могу. И сама я стала себе противной. Будущее... никакого у меня будущего нет! Конечно, нам нужно разойтись. Да я уже решила уйти, но знаю, что вся моя жизнь отравлена навсегда!”

26.I. “Бедняки совсем одолели. Власть-то и сама не рада: маху дали, с бедняком связались, оттолкнулись от середняка. Все беднота да беднота, а про нас, середняков, и забыли. Сами посудите, ну разве это не нахальство: если середняк, например, сдал в кооперацию 50 пудов молока — ему премия один пуд хлеба, а бедняк ежели сдал 20 пудов — ему премию в 12 пудов хлеба! Так это как, по-вашему: „Опираясь на бедноту, в союзе со средняком”?! Хорош союзец, только дурак этого не поймет! А то еще, скажем, лес на дрова отводят — бедноте в версте от деревни, а нам — в 15 верстах. Только развратили бедноту эту самую: если раньше хоть что-нибудь работали, теперь и вовсе ничего не делают — нам, дескать, и так все дадут, работать не хотят, хорошую землю, удобренную, и ту не берут, вовсе ничем не интересуются. Какой союз у нас может быть со шпаной этой? По-нашему, на бедноте власть себе ничего не выиграет, а шею обязательно сломат!”

29.I. В селе Огаркове умер скоропостижно священник Попов. В самое Крещенье помер. Отслужил обедню, на реку сходил с водосвятием. Вернулся в церковь, народ весь отпустил. Вошел в алтарь, крест положил на престол, сел на стул, облокотился на подоконник и умер. Смиренник был, безответный, жил в бане, плохое было житье ему. За кротость его и послал ему Господь такую хорошую смерть.

Объявление: “Завтра отчетное собрание горсовета. Все должны явиться на собрание в порядке партдисциплины! Служащие поликлиники, подтянитесь! Даешь 100% явку на отчетное собрание горсовета!”

1 На постамент памятника Александру II работы скульптора А. Опекушина в 1924 году был поставлен бюст Ленина.

2 Михаил Иваныч — Калинин М. И. (1875 — 1946), председатель ЦИК СССР; Алексей Иваныч — Рыков А. И. (1881 — 1938), председатель СНК СССР.

Окончание. Начало см. “Новый мир”, № 1 с. г.

Публикация, предисловие и примечания О. Ю. ТИШИНОВОЙ (г. Рыбинск).