"Если надо-порвем НАТО" - читать интересную книгу автора (Серегин Михаил)

Глава 2 WELCOME К НАМ, НА ХРЕН!

Стойлохряков построил на взлетке первого этажа отобранных для оказания достойного сопротивления прибывающим войскам НАТО мотострелков. По условиям предстоящих учений русский взвод, впрочем, как и все подразделения прибывающих гостей, состоял из тридцати человек плюс один младший офицер – командир взвода.

Мудрецкому и не снилось стать предводителем отборных сил отдельного батальона, и правильно. Он был оставлен Стойлохряковым заниматься химиками, а командиром отборного взвода был назначен старший лейтенант Бекетов, командир разведчиков.

Из его подразделения пятнадцать человек – ровно половина – были призваны под маленький флажок с российским триколором защищать честь армии. Да оно и понятно, у разведчиков с физподготовкой все в порядке. Из трех рот и химвзвода к ним добавили лучших бойцов, в том числе и Простакова, как лучшего стрелка, и Резинкина, как лучшего водителя. И что самое удивительное, неожиданно для большинства крутым рейнджером стал и Валетов.

Фрол был просто в психологической коме, когда узнал, что и Леха, и Витек идут соревноваться с натовцами, а его оставляют. Набравшись наглости, он лично пошел к командиру батальона и стал упрашивать его взять, так сказать, на поле брани. Но комбат был тверд, он не видел никаких причин, по которым должен был выбрасывать кого-то из пехотинцев и на его место ставить Валетова.

Фрол увещевал, что только при нем Простаков работает нормально, что только при нем Резинкин в состоянии верно и быстро провести машину по любым горам и долинам. Валетов даже набрался смелости и объявил себя душою всего коллектива.

Стойлохряков морщился – то ли от горячего чая, то ли от солдатской дерзости. Глядел на плавающий в коричневой жидкости лимончик и корректно отмалчивался. Наконец ему надоело слушать детсадовские нюни, и он спокойно поглядел на неказистого человечка:

– Ну почему я должен взять тебя? Какие у тебя есть достоинства? Ты сколько раз на турнике подтягиваешься?

Валетов задумался:

– Один, наверное, товарищ подполковник. Да разве это важно?

– А отжимаешься – полтора?

– Два! – воскликнул Фрол. – Целых два раза. Я могучий солдат, но сила моя в другом.

– И в чем же? – ухмыльнулся подполковник, заведомо зная, что никаких дельных аргументов Валетов не может ему привести.

– Я образованный! – воскликнул Фрол. – Самый образованный из всех солдат. Я полгода в политехническом институте проучился. И еще, – он поднял вверх палец, – я иностранный язык знаю!

В глазах у подполковника промелькнула искра. Действительно, неплохо было бы продемонстрировать не только умение хорошо стрелять и бегать, но и интеллектуальными солдатиками блеснуть не помешает. Мало ли какие там испытания заготовлены.

– И какой же ты язык знаешь?

Валетов хотел вначале обнаглеть и сообщить, что владеет английским, немецким и французским. Но затем остановился только на английском.

Утверждение нуждалось в проверке. Комбат задумался на некоторое время, но вскоре задал вопрос студенту:

– Как по-английски будет «трахаться»?

– Фак, – не задумываясь, ответил Фрол.

– А «мать»?

– Мавэ.

– Да, – согласился Стойлохряков, – мать, она везде мать. Ну ладно, будешь номером тридцать. Последним. Хотя списки утряс я еще два дня назад, но так и быть, кого-нибудь выкину оттуда ради такого интеллектуала. Можешь идти.

Валетов радостно повернулся на каблуке и строевым шагом затопал к двери, но не успел дойти до нее – комбат остановил.

– Погоди, что-то меня сомненья гложут. Переведи-ка мне на английский, скажем, такую фразу: «Полковник, мы этого делать не будем».

Не задумываясь, Валетов выпалил:

– Колонел, хэй, фак ю!

Стойлохряков в задумчивости взмахнул рукой в воздухе.

– Ну, в общем и целом, где-то так... смысл ты сохранил. Ладно, иди отсюда.

– Фак ю! – радостно воскликнул Валетов, приложил руку к кепке и быстро извинился: – Пардон, товарищ колонел, я хотел сказать, есть, сэр!

Когда счастливый Валетов завалился вечером в казарму с видом великого Давида, пять минут назад разделавшегося с Голиафом, Резинкин тут же бросился выяснять, где тот снова сумел надыбать денег – или в карты у кого-то выиграл, а может, жрачку раздобыл. Ведь обычно у Фрола настроение поднималось только в те минуты, когда он мог ублажить или собственный желудок, или карман. Но в данном случае Валетов умаслил собственное самолюбие.

Когда он сообщил всем присутствующим, что идет вместе с Простаковым и Резиной, дембель Петрушевский даже поднялся со своей койки и громким, басовитым голосом, подражая прежним дедам, высказался чисто по-русски, что, мол, вранье все это. Несмотря на крепость произнесенной фразы, Фрол на фольклор не обиделся. Он, словно муха, влетел на верхнюю койку и, шмякнувшись, начал довольно ржать.

– Учитесь, товарищи солдаты, воинской мудрости! Служите честно и верно, а я, великий я, буду отстаивать вашу задрипанную часть перед всей Европой!

Отборный взвод, одетый в новенькие камуфляжи, с ранцами за спиной, подвергался придирчивому осмотру командира батальона. Старший лейтенант Бекетов успел уже всех проклизмить не единожды по ходу авральной ночи, посвященной подготовке к приближающимся событиям. Оставшись довольным, подполковник сообщил о необходимости в точно таком же виде сегодня в двенадцать стоять на плацу и ожидать прибытия трех взводов и «ихнего» командования.

– Валетов! – ткнул Стойлохряков во Фрола. – Поедешь со мной переводчиком.

Вот только теперь всем стало ясно, по какой такой причине комбат включил в состав подразделения мелкого гада, выиграть у которого в карты было нереально – во всем, видимо, фамилия виновата, самая что ни на есть карточная.

Фрол постарался как можно солиднее и басовитее выкрикнуть: «Есть!»

Удалось.

Плюхнувшись на заднее сиденье «Ауди», Валетов замер, он лихорадочно вспоминал все известные ему английские слова – набиралось не так много. Если отбросить числительные до десяти, то еще в районе пятидесяти слов он помнил. Похоже, назревал некоторый конфуз, но стоит ли сейчас признаваться, вдруг все как-нибудь обойдется?

Стойлохряков в парадной форме на мытой машине въехал на территорию военного вертолетного аэродрома. К великому сожалению Фрола, длительной поездки в Самару не получилось. Оказывается, все намного проще.

В половине одиннадцатого утра три транспортных вертолета Министерства обороны один за другим приземлились на аэродром, и из них стали выбегать солдаты. Валетов, когда увидел прибывшие к ним силы, струхнул – обделать таких откормленных, здоровых жеребцов будет явно непросто. Судя по всему, отбирали в эту поездку и в Германии, и во Франции, и в Англии. Никто не хотел ударить в грязь лицом друг перед другом, и уж тем более перед русскими.

Три взвода замерли около вертолетов, а командиры подразделений, все одетые в полевую зелено-коричневую форму, направились к Стойлохрякову, встречавшему гостей. Рядом с подполковником стоял не так давно подъехавший генерал Лычко, успевший прихватить из Самары прапорщика. Но в отличие от большинства обыкновенных хозяйственников, этому прапорщику было очень даже приятно смотреть в глаза – девушка с длинными ногами выполняла роль переводчика.

Когда Валетов узнал об этом, он расслабился и вытер со лба испарину, но не смел даже дыхнуть, так как вот они, люди континентальной Европы и туманного Альбиона.

Генерал Лычко, перетащив свой маленький бурдючок, перетянутый ремнем, вперед на пару шагов, стал встречать гостей однотипным «Хеллоу!» и жал всем руки. Соблюдая субординацию, младшие офицеры, командиры взводов отдавали честь генералу, прежде чем с ним поздороваться.

Последним из вертолета вышел высокий, поджарый полковник. Как и понял Стойлохряков, это и был тот самый Тод Мартин – американец, которому предстояло наравне с комбатом заниматься координацией действий всех военных. В то время как младшие офицеры просто поздоровались и вернулись к своим подразделениям, американец подошел и поздоровался со всеми, включая и Валетова, чем поверг его в легкий транс. И затем бегло стал разговаривать с генералом, неслабо напрягая девушку переводчицу. Но та не тушевалась и синхронно тараторила в обе стороны.

Диалог налаживался. Из слов переводчицы следовало, что гость отмечает хорошую солнечную погоду, мол, у них такая же во Флориде, и надеется на плодотворную работу в течение следующих двух недель. Стойлохряков от естественного волнения – все-таки из-за границы к ним приехали! – и думать забыл о Валетове. А тот, совсем наоборот, честно выполнял свои обязанности, хотя и работал при этом вторым номером. Он, правда, не решался кричать громче, чем говорит эта высокая и прилизанная дамочка, но в то же время под нос себе бубнил все то же самое, что и она.

Первым делом людям дали команду и посадили в три подошедших грузовика. Стойлохряков вместе с Тодом потопали к «Ауди». На заднее сиденье посадили Валетова и прапорщика. Для удобства перевода девушка расположилась посередине заднего сиденья, а Валетов оказался прижат ее полненьким бедром к одной из дверей. Он мог бы и не касаться ножки девушки, но разве уж будет он забиваться в угол? Да ничего подобного! Не пощупает, так потрется.

Генерал Лычко, убедившись, что все прошло штатно, оставил длинноногую и умчался в свою Самару.

Отсутствие большого числа официальных лиц несколько удивило подполковника, и он первым делом поинтересовался, как их встретили в аэропорту.

– О’кей! – ответил Тод.

– Хорошо, – сказала переводчица.

– Ни одна муха не портила пейзаж на стекле собственным совокуплением с себе подобным, – тут же пробурчал Валетов.

– Как вам Россия из иллюминатора вертолета?

Тод: «Красивые церкви».

Переводчица: «Церкви понравились больше всего».

Валетов: «Не хреново, когда можно помолиться Богу даже в такой глуши».

Стойлохряков:

– Мы подготовили для вас небольшой дом, а сегодня вечером прошу ко мне, так сказать, на ужин.

Американец принял предложение с большим удовольствием, видимо, будучи наслышан о русских застольях и гостеприимстве, во всяком случае по отношению к иностранцам.

– Я обязательно приду. Во сколько состоится наша вечеринка?

Переводчица: «Конечно. Когда я должен подойти?»

Валетов: «Какие дела, я люблю пожрать!»

Тод:

– А почему у вас два переводчика работают одновременно?

Стойлохряков:

– Да это лишнее. Рядовой, помолчите.

Переводчица: «Полковник сказал, чтобы рядовой перестал меня дублировать».

Валетов: «У меня еще будет возможность, а сейчас я замолкаю, лишь бы не было войны».

Комбат отвез американца в дом, выделенный ему в Чернодырье, а сам отправился на плац поглядеть на своих красавцев. Оставшись довольным, он засадил их всех в «шишигу» и отправил на заранее выбранное место.

Англичане, французы и немцы копошились на большой поляне, устанавливая свои собственные палатки, когда подъехали русские. Работа в трех углах прекратилась, и все стали смотреть на взвод, выпрыгивающий из кузова. Соответственно, и хозяева стали разглядывать гостей.

Резинкин, имевший возможность наблюдать за приехавшими европейцами первым, так как находился за рулем, отметил сходство прибывших подразделений, и ему казалось, что родной взвод экипирован не хуже.

Камуфляжи всех трех взводов отличались друг от друга незначительно: преобладал зеленый цвет, а прожилки у кого были коричневыми, у кого – желтыми, а у кого зеленый цвет сменялся с темного на светлый. Русские прибыли в зелено-коричнево-желтой униформе, и поэтому каждое подразделение могло отличать своих от чужих.

Все четыре места для развертывания палаток были обозначены флажками. Участок, закрепленный за русскими, пока пустовал. Простаков, вывалившийся одним из первых из кузова, произвел надлежащий эффект габаритами. Появившийся следом за ним Валетов наблюдал, как стали оживленно переговариваться между собой гости. Но как только он сам появился и встал рядом с Лехой, встревоженные восклицания сменились улыбочками, и Валетов поспешил отойти от Простакова подальше, чтобы своей персоной не портить впечатления. Ну не уродился он здоровым, зато самый умный... и еще он переводчик!

Бекетов построил своих людей, еще больше выпячивая и без того крутую грудь. Он набирал в легкие большое количество воздуха и так резко и громко оглашал поляну командами, что не слышать его было невозможно. После того как смотрины и переглядывания были окончены, все четыре команды принялись в интенсивном темпе наводить марафет около своих точек.

Только Леха стоял и смотрел на здорового парня, усевшегося около немецкого флажка и не сводившего с Лехи глаз. Ребеночек крупненький. Простаков сразу понял, случись что – придется с ним тягаться в каком-нибудь конкурсе «Веселые старты», мать их.

Бросив последний взгляд на бюргера, Леха принялся помогать товарищам разворачивать огромную взводную палатку. Если младшие командиры были прикованы к своим подразделениям, то те, кто рангом повыше майора, могли себе позволить более комфортные условия обитания.

Вечером Стойлохряков прибыл в лагерь и с удовлетворением обнаружил, что все четыре подразделения уже не только разбили палатки, но и организовали общий пункт питания под навесом и суетились уже вокруг полевых кухонь. Причем наряды выставлялись смешанные: по одному человеку от каждой команды вынуждены были носить воду, дрова и заниматься готовкой обычной русской гречки, в честь дорогих гостей приправленной тушенкой.

Наряд по кухне выглядел весьма весело – от россиян трудился Валетов, от других взводов были направлены тоже самые «могучие». Фрол, хоть и был опытным солдатом, но в отборном взводе оказался самой большой незначительностью. Так как командовал подразделением разведчик Бекетов, соответственно, он и не собирался припрягать своих собственных людей на хозяйственные мероприятия.

Тощий очкастый француз с двумя ведрами воды семенил к кухне с засученными рукавами. Немец, рыжий и голубоглазый чертила, вымахавший до двух метров, но не набравший больше семидесяти килограммов веса, страдал с пилой над деревяшкой. А англичанин пытался разодрать зубами новенький мешок с крупой. Валетов же, с головою погрузившись в полевую кухню, пытался развести в ней огонь. Народ шуршал, что было приятно, так как кормить предстояло им ни много ни мало, а сто двадцать человек.

Выслушав доклад всех младших командиров без исключения о том, что подразделения развернуты, подполковник вместе с переводчицей подошел к наряду по кухне и выдернул из печи Валетова.

– Поедешь со мной, надо будет разговор перевести с американцем. Товарищ прапорщик вот уже, к сожалению, уезжает в Самару, – Стойлохряков облизал глазами стройную фигурку девушки. – И будет принимать участие только во всех официальных мероприятиях. Остальная нагрузка, похоже, Валетов, свалится на тебя.

Фрол был рад-радешенек бросить грязное занятие и поменять амплуа кашевара на престижную профессию военного переводчика.

Тод Мартин встретил Стойлохрякова и Валетова очередным рукопожатием и первое, что произнес:

– Ноу шауа.

– Чего? – не понял комбат.

– Жопу помыть ему тут нечем, – разъяснил Валетов.

– А-а, это! – воскликнул подполковник. Он махнул рукой и вымолвил: – Кам он!

Прошли из избы в сени, где комбат продемонстрировал удивленному полковнику шаечку и ковшик. Глядя на удивленные глаза американца, Стойлохряков прошептал:

– И эти люди хотели нас победить... Смешно.

Валетов поторопился с переводом:

– Смол комфорт, товарищ колонел. Сэр. Бойл уота он китчен энд уош е легз эт хиа.

– Чего ты ему сказал?! – переспросил командир.

– Да чтобы он на плите воду грел. А то ведь не догадается.

– Это точно, – согласился подполковник. – Поехали домой ко мне, там уж стол накрыт, – пригласил комбат, указывая жестом гостю на машину, которую было видно из низенького окошка.

Валетов, не зная некоторых слов, на руках сделал черпающие движения, а затем щелкнул по горлу:

– Холидей!

Как выяснилось, подполковник был не прочь прохолидеить весь вечер, тем более что он был уже морально подготовлен инструкторами еще в Штатах. Отказываться от застолья – обидеть хозяев.

Когда вошли к подполковнику, Стойлохряков первым делом сказал, что этот солдат будет у них переводчиком.

– Да я и сама несколько слов знаю, – ответила Вера. – Гуд ивнин!

Услышав, как жена почти по-американски поздоровалась с иностранцем, Стойлохряков щелчком по лбу отпустил Валетова. Тод поцеловал руку хозяйке и прошел следом за ней в зал. За столом уже сидел Холодец со своей женой – оба были в хороших костюмах.

После здоровкания с начальником штаба и его половиной, американец поглядел на стройный ряд выставленных посередине стола бутылок, графинчиков, фужерчиков, жбанчиков и фляжечек.

– Ноу дринк! – сообщил он обескураженным хозяевам.

Стойлохряков обратился за помощью к жене.

– Верунчик, спроси его, может, он чем болен?

Вера не зря получала в свое время высшее образование.

– Нет, говорит, что здоров. Но пить не будет.

– Так и мы тоже не пьем! – произнес Холодец.

– Но ты объясни дорогому гостю, что салат без водки – не салат, а за встречу, так это вообще надо поднять в обязательном порядке!

Хозяин дома сел на свое любимое место, потер ладони одна о другую и загадочно протянул: «Ну-с!», разглядывая интеллигентного вида подтянутого полковника.

– С чего начнем? – Пальцы бегали по бутылкам, словно по клавишам рояля, касаясь то одной, то другой.

– Да ну с чего, с русской, – подсказал Холодец, и одновременно перед гостем Вера поставила граненый стакан.

Подполковник знал заранее, что Тоду приходилось совсем недавно гонять талибов по Афганистану, но там все испытания, что выпадали на его долю, были явной фигней по сравнению с русским столом. Перехватив ошарашенный взгляд американца, жена подсуетилась и поставила перед ним небольшую стопочку, что вызвало вздох облегчения у гостя.

– Ну вот и отлично! – согласился с реакцией полковника комбат, свернул башку бутылке и налил стопку до краев.

С Холодцом на пару они не отказались от граненых стаканов, женщины плеснули себе винца.

– Ну, за встречу!

К удивлению Стойлохрякова, который ожидал, что полковник будет морщиться и бросится закусывать, ничего подобного не произошло. Цокнув от удовольствия языком, он произнес «Столичная» и набросился на салатик.

– Слушай, так он наш человек. Из скромности отказывался, получается.

Тем временем Тод не терялся за столом – прошелся по всем салатам, сделав у себя на тарелке неплохую горку, и начал с превеликим удовольствием уплетать все это за обе щеки.

Разговор не клеился по той простой причине, что рот у Мартина был все время занят. Наконец, споров салаты и очистив тарелку, он с благодарностью поглядел на Веру.

– Хорошо! – произнес он по-русски.

– Вы так проголодались? – справилась хозяйка.

– Нет, – ответил американец. – То есть да. Я не ел целые сутки. Так получилось.

Вера перевела.

– Ну надо же, наши вообще охренели! – согласился с такой постановкой проблемы комбат. – Нельзя так с гостями обращаться. За это надо выпить, чтобы больше такого не было.

Утром следующего дня «Ауди» подъехала к уже проснувшемуся лагерю, и первым из машины выпал Тод. Из-за баранки выбрался Стойлохряков, споткнулся и встал на четвереньки. Американец, не отошедший еще от выпитого, обошел машину и увидел комбата, стоящего на четырех «мостах», подумал одурманенной головой, что это такая шутка, причем чисто русская, и сам обозначился в точно такой же позиции. Теперь они вдвоем были готовы стартовать по укатанной машинами травке к палаткам, стоящим от них всего в сотне метров. Мыча и пережевывая жвачку из слюны, комбат пополз на четвереньках вперед, издавая при этом протяжное: «Му-у-у-у».

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Мартин и также замычал, подражая корове.

Бекетов также успел за ночь познакомиться с лейтенантами из европейских стран, и сейчас они вчетвером встречали приближающееся к ним начальство. Высокий, подтянутый офицер французской армии Пьер Боше толкнул в бок англичанина Стива Ватерспуна и, улыбнувшись, сказал ему по-английски пару фраз. Немец Дитрих Ельцки оценил шутку товарища и рассмеялся. Бекетов понял смысл сказанного – все сводилось к тому, что надо же было так ужраться. Но вместо того чтобы поддержать своих коллег по работе, сообщил им на немецком, что, мол, не надо радоваться, все еще впереди.

– Сегодня просто пить было нечего, – добавил он уже по-русски, и, слава богу, его никто не понял.

Тем временем командиры продолжали совершать марш-бросок и медленно-медленно приближались к выстроившимся в шеренгу офицерам. Все солдаты четырех взводов, не зная, как себя вести, за исключением уборщиков наряда по кухне и дневальных, выстроились каждый у своей палатки и замерли, наблюдая картину утреннего вползания болеющего после вчерашнего передоза начальства на объект. Но если эти граждане наконец-то придут в себя и им что-то не понравится, спишут один, а то и два балла.

Суть всей игры заключалась в том, что изначально у каждого подразделения сто очков. Баллы могут списывать только Стойлохряков и Мартин. Все остальные лезут из кожи вон для того, чтобы не зарабатывать штрафных очков. Соответственно, победит тот, у кого больше всего останется этих самых очков на виртуальном счету.

Мартин не настолько переусердствовал за столом, как принимающий его коллега, и воспринял все как некую шутку – первым быстро досеменил на четвереньках и коснулся ботинка Пьера Боше, после чего поднялся и стал весело посмеиваться над тем, как Петр Валерьевич бьется с силой тяготения. Наконец подполковник, поняв, что до ботинка на четвереньках он не доползет, поднялся и пьянющими глазами оглядел построившиеся команды. Потом взглянул на часы, пошатнулся и выкрикнул:

– Я не понял, орлы, вы почему не на трассе?

В первый день по расписанию имел место быть марш-бросок на тридцать километров с полной выкладкой. Побеждает то подразделение, которое первым в полном составе прибудет к финишу.

Валетов, стоя в строю, не поддерживал смехуечки своих товарищей по поводу ползущего командира, так как он больше всего боялся помереть во время эксперимента над собственным организмом. Как он сможет тащить тяжеленный ранец, автомат, четыре рожка с патронами? Да он сдохнет! Еще и бронежилет на него надели, сволочи! В нем дышать-то невозможно, давит все. А стальная каска. Вы когда-нибудь ее в руках держали? Это же офигеть можно! Она еще и на голову надевается! Да после этого башка не то что думать не будет, пищу через нее в пищевод не засунешь – все тело сминает и перекашивает! Ужасно.

Ночью Фрол разбудил Леху. Когда-то сам Простаков признался Валетову перед присягой, что не умеет читать и поэтому не сможет заучить весь текст самостоятельно. Точно так же сейчас Валетов плакался здоровому, что не выдержит беготни, и вел себя во время ночного разговора так, будто прощался с жизнью, а завтрашний день должен был для него стать последним.

– Я тебе не дам нас опозорить, – грозился Леха. – Что хочешь, как хочешь, но ты тридцать километров пробежишь. И не просто пробежишь, а пролетишь быстрее всех! Фрол, это же каких-то сраных тридцать километров, это же не вся жизнь.

Но Валетов не слышал его.

– Я вчера вечером в первый раз надел на себя бронежилет, – жаловался он. – Ты не представляешь, как это все тяжело.

– Я тоже надевал, – оправдывался Леха. – Ну и чего, надо потерпеть. Они же тоже не железные. Неужели мы должны опозориться перед всей Европой из-за того, что ты не сможешь пробежать какие-то километры? Ведь ты же сам просился.

– Да откуда я знал! – выл Фрол. – Я думал, у нас тут «мир, дружба, жвачка, фестиваль». А тут приходится надрываться. Да зачем мне это надо?!

Солнышко светило ярче, пригревая все основательнее, а Стойлохряков сидел на лавочке, держался одной рукой за голову, а в другой сжимал банку с маринованными огурчиками, и все это ужирал на глазах офигевшего Пьера Боше, который рассчитывал эту самую банку преподнести русскому лейтенанту во время сегодняшнего ужина, так как француз полагал, что нет лучшего способа восстановить силы после длительного марш-броска, чем съесть вот такую вот маленькую баночку огурчиков вместе с хорошим куском говядины. А русский подполковник нарушил все его планы. Да ладно, фиг с ней, с банкой! Лишь бы не прибежать последним.

Вернувшись в реальность, Стойлохряков быстренько построил все четыре подразделения. Сам вместе с американцем сел обратно в «Ауди» и, обозначив на карте место прибытия, продудел трижды в клаксон, после чего солдаты ломанулись по заранее определенному маршруту к деревне Дубровке.

Не прошло и пятнадцати минут, а подразделения растянулись по проселочной дороге и, пыхтя, кряхтя, бежали вперед. Офицеры орали каждый на своем языке примерно одно и то же: «Помните, зачет по последнему!», «Своих не бросать!», «Не растягиваться!», ну и тому подобное.

Лейтенант Бекетов по-мудрому бежал сзади и пинками подгонял уже хватающего воздух Валетова. Тот клялся и божился, что он больше не может, но не падал только благодаря тому, что время от времени старший лейтенант тащил его вперед за ремень. Дело изначально было дрянь.

Бекетов обходился без бронежилета, без каски и тому подобного и налегке ушел вперед, где пристроился к размеренно работающей машине:

– Слушай, Простаков, там твой мелкий сдыхает. Запорет все дело.

Леха поглядел на лейтенанта, посмотрел на небо и взвыл:

– Ну за что мне это по службе?! За что?! – И, развернувшись, побежал помогать Фролу чапать за основными силами.

Валетов отстал окончательно. Он уже был последним и кое-как семенил за отдающим концы немцем, но до того было аж целых сто метров. Отставание смерти подобно.

– Ты чего, козлина! – стал орать на Валетова Леха.

– Не могу я больше, – выл мелкий. – Ноги не идут.

– Ползи, ползи, сволочь! Как сегодня с утра комбат ползал. Он ведь не зря ползал. Ты думаешь, просто так? Он мудрый человек, он подсказывал нам своим собственным поведением, что если мы не пойдем, то мы должны ползти, мать твою!

Фрол остановился.

– Не стоять!!! – заорал Простаков. – Ты сволочь, ты понимаешь, что всех нас подставишь!

Валетов замолился:

– Слушай, можно я бронежилет сниму?

– Давай сюда на хрен! – кричал на весь лес Леха, а пыль уже успела обратно осесть на дорогу. Они остались вдвоем – отстали основательно.

Собрав у мелкого все, что на нем было, Леха, пыхтя и кряхтя, побежал вперед. Валетов, испытывая огромное унижение за собственную немощность, собрался и, схватив руки в ноги, почапал следом за гигантом.

Где-то на двадцатом километре они увидели впереди себя издолбанное стадо, которое кое-как перемещалось в пространстве.

– Ура, мы их сейчас догоним! – кричал Фрол.

– Ты сволочь, – пыхтел Простаков. – Ты не представляешь, как это тащить на себе двойную нагрузку!

– Ты здоровый, ты – два Ивана, – оправдывался мелкий. – Давай-давай, сейчас мы их всех сделаем!

Фрол, улыбаясь, нагнал дохлого немца, потом дохлого француза, а вот дохлых англичан не было – ни один не отставал, вся команда работала отменно и шла где-то впереди.

– Ну нам же не надо первое место, – оправдывался Фрол.

– Молчи, сволочь, я говорить не могу.

– Да чего ты, чего ты, – Валетов отскакивал в сторону, чтобы здоровый не споткнулся об него и не прошелся по его жидким косточкам. – Ну ладно, давай, что ли, я свой автомат возьму, а то уже вон и деревня показалась, как-то не здорово будет проигрывать-то.

Неожиданно для плетущейся в хвосте парочки не желающий позориться немец прибавил.

– Смотри, пацанчик-то ковыляет! – оборачивался Фрол. – Леха, давай, давай быстрее!

Леха тем временем уже «умер» километров пять назад и сейчас просто не существовал в реальности, сам не зная, как он все это переносит. Фрол обернулся и стал пятиться лицом к Простакову, подгоняя его. Неожиданно нога попала в какую-то небольшую ямку, Фрол полетел и одновременно взвыл.

– Нога! – орал он. – Нога!!

– Ах ты, тварь! Я тебя пришибу! – остановился Простаков, хватая ртом воздух и бросая в пыль военную амуницию. – Подымайся, скотина!

Мимо них, довольные, прочапали немец с французом. Простаков снова посмотрел на небо. Не увидев там никаких знаков свыше, взглянул в спину удаляющимся от них солдатам и заорал по-русски что было силы:

– Бля-я-я-ядь!!!

Ему на мгновение показалось, что время остановилось. Вопль услышали бегущие впереди разведчики Бекетова. Сразу же от основной массы отделились трое, они развернулись и понеслись вниз с небольшой горушки к ее основанию.

Впереди было только последнее препятствие: спуститься с одной горушки, забраться на другую, потом вниз и снова на холмик – и вот она, Дубровка.

– Пропади ты пропадом!

Фрола двое спасителей подхватили на руки и потащили вперед. В результате Простакову и еще одному здоровому парню из разведки пришлось взвалить на себя охренительное количество железа.

Леха встал, выпучив глаза, и сообщил, что он идти не может. Но на него никто не обратил внимания, казалось, его даже не услышали, ну а поскольку не услышали, оправдываться смысла не имеет, надо идти.

Русские приплелись в лагерь последними под общие аплодисменты и задорные искорки в глазах победителей. Англичане пришли первыми, французы – вторыми, немцы – третьими. С русских списали четыре штрафных очка. С победителей-англичан не списали ничего, с французов – два, с немцев – три. Зато наши заслужили аплодисменты, не бросив вывихнувшего ногу товарища.

Бекетов сам стянул ботинок, – а выдали ботинки вместо сапог по поводу учений, – и поглядел на стопу Фрола.

– Козел ты, – промолвил лейтенант, взял ногу Валетова и дернул ее, вправляя сустав.

Фрол заорал, но тут же успокоился. Подоспел по-товарищески с обезболивающим медбрат из французов, но старший лейтенант покачал головою:

– Не надо, сам справится.

По мнению лежащего на траве и помирающего Резинкина, подобное обращение было жестоким, но, с другой стороны, лейтенант прав: Фрол – придурок, он все дело завалил.

Что там дальше будет? Может, завтра опять бежать. А теперь Валетов, скотина, будет у них с хромой ногой ходить, раненого бойца изображать, и никуда его припрягать не будут. Зараза!

Фрол сидел и утирал сопли, текущие не от боли, а от стыда. Наконец он вспомнил, что находится в многоязыком и разношерстном коллективе, встал, прихрамывая, оглядел отплевывающихся и пыхтящих солдат и, собрав всю мощь, которая была заложена в его неказистом теле, воскликнул:

– Фак!!!

Все обернулись на этот интернациональный возглас, и первыми зааплодировали англичане, которых поддержали все остальные. Поклонившись на все четыре стороны, Валетов вновь опустился на травку и стал смотреть с пригорка вдаль, на ту самую дорогу, по которой его тащили последнюю пару километров разведчики.

На следующий день конкурс по строевой подготовке без проблем взяли русские. На втором месте оказались немцы, на третьем – французы, а на четвертом – хорошо бегающие англичане. Успех от проведенного мероприятия старший лейтенант Бекетов напрямую увязывал с отсутствием в команде хромого Валетова. Нога у него быстро шла на поправку, но стоит ли об этом знать друзьям-соперникам?

Опять же Стойлохряков остался доволен. Прихватив с собой Тода, они на пару засели в местном кабаке и сидели там до четырех часов вечера, пока по сотовому, выданному комбату для поддержания связи со штабом округа, не сообщили пренеприятнейшее известие, а именно то, что к ним снова едет генерал Лычко.

Какого хрена ему тут снова потребовалось, пьяный Стойлохряков в толк взять не мог. Тода он понимал уже без переводчика, в основном за счет жестов, да еще жена пару слов подсказала. Кроме «йес», «ноу» и «фак», теперь Стойлохряков знал «дринк», «пись-пись» и «вери гуд». Получив сообщение о скором визите генерала, Петр Валерьевич завязал... на ближайшие четыре часа и к восьми вечера был в состоянии не только слушать, но и произносить складные предложения.

Как выяснилось со слов генерала, в район деревни Дубровки, до которой совсем недавно бегали солдатики, высадился большой десант гринписовцев и каких-то посланников от ОБСЕ. Развернули плакаты и по-русски и по-английски орут, что никаких учений проводить здесь нельзя, так как территория экологически чистая, а военные все засрут и загадят.

Не в кон такие вопли были хотя бы потому, что на следующий день должны были пройти учения, на которых людей бы гоняли уже в противогазах. Соответственно, не так далеко от деревни планировалось задымление, а это только подольет масла в огонь. Командование решило, что задымление состояться должно, а вот воплей гринписовцев никто слышать не должен. В противном случае натовцы будут во всех газетах по Европе печатать, что русские не могут провести столь примитивное мероприятие.

– Похоже, они сами нам этих козлов и подослали, – поделился мнением с генералом Стойлохряков, выпивая уже четвертую чашку чаю подряд и стремясь побыстрее отписаться и вымыть из организма алкоголь.

Генерал, поглаживая свой собственный животик, который, по сравнению с бурдюком Стойлохрякова, был незначительным прыщом, посоветовал подполковнику поменьше думать о политике и побыстрее решить конкретную проблему с затыканием ртов.

– Ну что, мне их всех под дула автоматов поставить, посадить в вагон и увезти в Сибирь? – размышлял вслух комбат. Только этого ему еще не хватало. С него хватает Тода. Его надо поить и кормить, иначе он в решающий момент задумает подгадить и поставить русских на последнее место, что, кстати, он сто пудов должен сделать по заданию тамошнего Пентагона. Ну не может НАТО русским проиграть. Даже в учениях, даже в небольших, даже в российской глуши, и уж тем более под командованием американца, который одновременно выступает и в роли судьи. Несмотря на то что его соплеменники участия в соревнованиях не принимают, вряд ли он будет глушить тех же англичан, которые, по сути, являются почти каким-то ихним штатом.

Побазарив с полчаса, Лычко укатил, оставив пьяного Стойлохрякова ковыряться в свалившейся на его голову проблеме. Выцепив из офицерского общежития Мудрецкого, комбат посоветовал ему по-быстренькому собраться, подпоясаться и вместе с ним поехать на поляну, где сейчас отдыхали бойцы со всей Европы.

По дороге Мудрецкий выслушал своего командира и, не зная еще, с какого бока подойти к проблеме, понял только одну-единственную вещь, что комбата кто-то трахнул наверху, а теперь он стремится перетрахать все собственное окружение для того, чтобы в конце концов проблема была решена.

Дернув Простакова и Резинкина, лейтенант сообщил им, что они сейчас вместе с комбатом падают в машину и направляются в разведку к деревне Дубровке. Валетов выказал большое желание надоедать путешественникам собственным видом и не был ликвидирован как класс Стойлохряковым лишь по той простой причине, что комбат был занят размышлениями о свалившейся на него задаче.

Флажок Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе и символы «Гринпис» развевались в свете костров. Любители чистого воздуха, а на самом деле явно выполняющие чей-то спецзаказ молодые люди, осветили кострами небольшое пространство рядом с деревней.

Стойлохряков с удовлетворением отметил, что в саму деревню они если и входили, то днем, а так стояли на отшибе большим табором. Из палаточного поселения доносились крики, песни и смех. Большое количество плакатов было свалено в кучу рядом с одним из костров, и, похоже, завтра вся эта толпень встанет и будет горланить во время учений всякую гадость. Одновременно наверняка понаедут журналисты – конфуза не избежать.

Сидя в своей машине, комбат поглядел на лейтенанта. Тот тупо ждал указаний, стараясь не выдвигать инициатив. Время, проведенное в армии, научило бывшего выскочку держать язык за зубами и больно много не умничать, пытаясь опередить не слишком-то быстрое сознание командира. Ну нечего мужика торопить – как чего-нибудь сообразит, так скажет.

Резинкин прервал размышления комбата фразой:

– Смотрите, девки!

Стойлохряков рассмеялся:

– Что, Резинкин, еще яйца на баранке не оставил?

– Никак нет, товарищ подполковник. Удается избегать травм на службе.

– Твои соображения, лейтенант.

У Мудрецкого мыслей было пруд пруди.

– Ну, первым делом надо вон с теми разобраться.

Повинуясь приказу своего командира, партизан Резинкин нес в одной руке палку, обмотанную тряпкой, которая была пропитана бензином, а в другой – зажигалку. Подкравшись в темноте к костерку, у которого сидели человек пятнадцать народу и пели какую-то романтическую песню на английском языке типа баллады, Резинкин чиркнул зажигалкой, подпалил факел и бросил его на кучу плакатов. Народ незамедлительно повскакивал и начал кричать, пытаясь разглядеть в темноте диверсанта.

Трое бросились на шорох к отступавшему солдату и с радостным улюлюканьем и криками, перемежая все это английской руганью, бежали за Резинкиным. Неожиданно из-под земли выросла пара крепких рук, которые столкнули головы первых двух бегущих, а третьему попало с ноги в рыло, оставляя фрагмент сорок шестого размера на лбу. Трое со стоном повалились на землю, а Простаков, прикрыв Резину, стал отступать дальше к «Ауди».

– Ну вот, – удовлетворенно хмыкнул Стойлохряков, – завтра им нечем махать будет. Но это только начало. У вас вся ночь впереди для того, чтобы придумать, каким образом нам этих гадов извести.

Валетов не считал себя дураком и, лежа в палатке, строил различные козни банде молодых людей и, что самое интересное, девок.

«Они, наверное, сейчас их там в темноте всех трахают, а я тут лежи, думай. Эх, служба».

Ночью особо много не увидишь, но, по приблизительным подсчетам, около Дубровки высадился десант человек в сто, и если задача военных заключалась в отработке взаимодействия, то целью этих граждан различных государств, в том числе и России, было, что называется, испортить праздник.

Планы на следующий день изменили – вместо беготни в противогазах назначили конкурс по вождению. Так как в распоряжении были только «шишиги», то Резинкин, прекрасно зная машину, сделал всех, заработав для русских первое место.

А в то время, пока он обливался потом за баранкой, объезжая на танковом полигоне хитро расставленные полковником Мартином фишки и вешки, Простаков с Валетовым сидели в кустах, наблюдая за жизнью «миротворческого» табора.

Полтора десятка кострищ были потушены. Все занимались тем, что из подручных средств создавали новые плакаты с призывами к местному населению помешать проведению учений, обратиться к собственному правительству, пожаловаться на произвол военных.

Леха почесывался, постукивал по морде рукой, убивая редких комаров, а Валетов с задумчивым видом сидел и поглядывал на разношерстную толпу, в которой было много молодых людей с длинными волосами – чего он очень не любил. Ну не нравятся ему мальчики с длинными волосиками.

Наконец Фрол вынес решение:

– Языка надо брать, узнать, чего хотят.

– Ты лучше вон туда глянь, – посоветовал Простаков, указывая на две красные палатки. Из них стали поочередно выходить люди, обвешанные фотоаппаратами и камерами.

– Журналисты, мать их! – прошептал Фрол. – Иностранные. Видишь, сколько техники? У наших столько нету.

– Да ну, – не поверил Простаков. – У наших тоже всего полно. Другое дело, что будет международный резонанс.

Валетов даже удивился:

– Где это ты слово такое услышал?

– По телевизору. От тех же журналистов, – гордо заявил Леха.

Девушка, одетая в белую футболочку с надписью: «Не дадим убивать природу!», сидела на корточках и малевала пальцем зеленую надпись по белой тряпке, по-видимому, старой простыне, которую выпросили в одном из домов в Дубровке.

Она успела написать: «Нет военным игра». Осталось только, видимо, вычертить букву «м», изредка опуская палец в баночку с гуашевой краской, когда почувствовала, что земля и подошвы ее кроссовок расстаются друг с другом. Как она сидела на корточках, так ее вверх и подняли, заткнули рот широченной ладонью и поволокли в кусты.

Леха тащил девчонку со всей быстротой, на какую только был способен. Валетов не скрывал собственного удовлетворения, когда Леха влетел в заросли вместе с добычей. Неловко приземлившись, он упал на колени, а затем накрыл ее всем телом, при этом разжал ладонь у рта, и девчонка закричала:

– Отвали, козел!

Тут же пришлось закрыть рот ей снова.

– Наша, – заулыбался Фрол, рукою стискивая грудь. Девчонка взвыла, и тут же Валетов отпустил. – Ладно, это я так, побаловался. Ну-ка переверни ее. – Фрол прищурился: – Будешь кричать, когда тебе рот откроют, я тебе больно сделаю.

Леха убрал ладонь.

– Вы кто такие?! – вытаращила она глаза.

– Ты что, в форме не разбираешься?

– Коза, – добавил Валетов.

– Мы, русские солдаты, тебя защищаем, а ты что делаешь?

– Овца, – снова вякнул рядовой.

– Вы всю уже природу изгадили, все реки засрали. Вас надо давно всех приструнить!

– Вон как заученно рассказывает, – поднял палец вверх Фрол. – Деточка, ты откуда родом?

– Ты сам-то на себя посмотри, мальчик.

Леха вступил в пререкания:

– Слушай, надо ее трахнуть, а то она чего-то разговорилась.

Девчонка повернула голову и поглядела карими глазами на мордатого Леху:

– Испугал ежа голой жопой!

Леха, глядя на каштановую коротенькую челку, даже как-то засмущался, не ожидая столь натурального замечания.

– Значит, можно вас это самое? – заулыбался Валетов, снова хватаясь за девичьи груди и тут же получая в ответ пощечину, которая свалила его на землю.

– Тихо вы, уроды, – забеспокоился Простаков, хватая девку в охапку и быстрыми-быстрыми перебежками от дерева к дереву скрываясь в чаще с целью вытащить захваченную дивчину к лейтенанту Мудрецкому, благоразумно оставшемуся в тылу под рябинкой.

Рассмотрев примерно восемнадцатилетнее стройное создание в уже не белой стараниями Простакова футболке и джинсах, лейтенант состряпал серьезное лицо, встал и, надвигая на затылок кепку, зло поглядел девчонке в глаза:

– Что, продалась империалистам?

На этот раз девушка испугалась на полном серьезе.

– Мы тут кровь проливаем, а ты подстилкой служишь волосатым англичанам, отрабатывающим деньги зарубежных спонсоров?!

– Да вы что? – дернулась девушка в жестких объятиях Простакова. – Я студентка, у нас миротворческая миссия.

– Трахаться любит, – сообщил ценную информацию из-за спины Простакова Валетов.

Девчонка запустила ладонь себе в промежность, протянула ее вверх к лобку, хлопнула по нему ладонью. Плюнув себе на руку, она свернула кукиш и сунула его в нос Валетову.

– Как же, трахнешь ты меня, жди. Кончай лапать, детина! – воскликнула пленница, развернулась и оттолкнула Простакова.

– Ладно-ладно, – согласился лейтенант, – отпусти ее и стой в сторонке.

– Чего вам от меня надо?

Мудрецкий поднялся, заложил руки за спину и, как большой начальник, стал выхаживать перед выкраденной из лагеря девушкой.

– Значит, продаемся на Запад целиком и полностью? Родину не хотим защищать? В то время как Россия испытывает экономические трудности, в политике бардак, еще и молодые граждане нашей страны вместо того, чтобы строить капитализм, поддерживают беспорядочные связи с иностранными подданными.

Поначалу девчонка смотрела на Мудрецкого, как на придурка, но по мере того, как он продолжал утюжить ее складной и обвиняющей речью, ей становилось не до смеха. Она глядела на лица стоящих рядом с ней солдат, но не видела в них ни капельки сочувствия.

А тем временем Мудрецкий перешел к рассказу о сложной внешнеполитической ситуации, сложившейся вокруг Родины.

– Да не преступница я! – воскликнула задержанная красотка и топнула ногой.

Можно было подумать, что после столь нервного жеста по всей поляне пройдет глубокая трещина.

– Тихо, психовать не надо. Давай рассказывай, сколько вас там?

– А что им будет? – уже начала беспокоиться девушка.

– Ничего не будет, – зло ухмыльнулся лейтенант. – Рассадят всех по вагонам и отвезут в Сибирь. Высадят – и живи как хочешь. Вот сейчас лето закончится, там осень, а потом зима, и никого не останется в живых. Голодная, страшная смерть.

– Вы шутите, – отстранилась от офицера защитница зайчиков и белочек.

– Фамилия! – рявкнул Мудрецкий и, приблизившись к ней на минимальное расстояние, зло посмотрел глаза в глаза.

– Вы что? – зашептала она. – Миронова я.

– Имя!

– Маша.

– Слушай меня, Маша, – страстно зашептал Юра. – Ты сейчас нам все обо всех расскажешь, или...

Она покраснела и попыталась отпихнуть лейтенанта, но Простаков, стоящий сзади, тут же сковал ей руки, завернул их за спину и, улыбаясь, глядел на лейтенанта. Но тот ничем не выдавал собственного настроения.

– Еще раз меня тронешь, отведу вон к тому дереву, – лейтенант показал на высокую сосну, – и пущу пулю в лоб, поняла?

– У тебя даже пистолета нет, – огрызнулась Маша.

– А я тебе эту пулю между глаз руками затолкаю, – услышала она над головой, далее последовал злой, садистский смех.

Валетов подскочил к ней и поспешил заверить:

– Он может, он такой. Он пальцами гвозди в узлы вяжет. А уж тебе твою тупую головешку продырявить сможет за три секунды.

– Я буду кричать, – всхлипнула она.

– Ты государственный преступник, – продолжал лейтенант. – Сколько в лагере народу?

– Да не знаю я, может, человек сто.

– Не ври, засранка! – Лейтенант запустил свою ладонь в короткие каштановые волосы, притянул ее голову к себе и зло зашептал на ухо: – Или ты сейчас все расскажешь, или тебя никто никогда не найдет.

Валетов с опаской посмотрел на своего командира и подумал, на самом деле, что ли, он уже того-этого.

Численность обитателей лагеря была названа с точностью до одного человека.

– Нас сто шестьдесят два, – потупив глаза, сообщила девушка.

– Какие у вас планы на сегодня? – продолжал утюжить ее лейтенант, достаточно больно таская за волосы. Голова девчонки моталась туда-сюда. – Говори, Миронова Маша, мать твою.

– Мы... должны... – она делала между словами небольшие паузы, что еще больше бесило Мудрецкого.

– Быстрее!

– Мы должны сегодня были спуститься с горушки и в низинке развернуться в живую цепь, закрывая проход военным на их полигон, где они обычно пускают вредные дымы.

– Да кто тебе сказал, что они вредные? – отпустил девчонку лейтенант. – Ты вот хоть раз нюхала хоть чего-нибудь когда-нибудь?

– Она, поди, только дихлофос нюхала, – съязвил Валетов. – Тебе сколько лет?

– Семнадцать.

– Ни фига себе, а какая развитая! – произнес человек сверху.

– Я не только развитая, я знаю то, что лучше всех трахаются французы. У нас их в лагере десяток, они все из Парижа.

– С французами у нас тоже все хорошо, – заверил ее лейтенант. – Хочешь, мы тебе устроим приключение, запомнишь на всю оставшуюся жизнь.

– Да откуда тут у вас французы? – начала спорить Миронова.

– Все оттуда, из Парижу, – сообщил сверху Простаков.

– Не из Парижу, а из Парижа, – вякнула семнадцатилетняя гринписовщица.

– Кто у вас там предводитель, в вашем племени?

– Не скажу, – гордо сообщила она.

– Да? – Лейтенант подошел и снова схватил ее за волосы. – Тогда будем пытать.

– Жанна д’Арк.

– Кто?! – сморщился лейтенант.

– Я не знаю, как ее зовут. Все называют ее Жанна д’Арк или просто Жанна. Она из Бельгии. Приехала сюда, чтобы защищать природу.

– Да? Оставила там своего любовника, свою старую мамку, папку, учебу или работу и за десять тысяч километров поперлась под российскую деревню Дубровку махать плакатами? И все это задаром? Ты, девочка, не понимаешь, во что ввязалась. Представляешь, тебя покажут по телевизору с антироссийским плакатом в руке, а твои мама и папа будут опозорены на весь белый свет и не смогут посмотреть спокойно в глаза соседям.

– У меня очень известные родители! – воскликнула Маша.

– Так вот тем более, зачем тебе их позорить.

– Нам говорили, что мы защищаем природу.

– Вы херней занимаетесь. Много среди приехавших сюда русских?

– Да большая часть! Иностранцев всего человек двадцать.

– Но они вами руководят, как стадом баранов, да? А во главе стоит эта Жанна д’Арк. Как она выглядит?

– Ну, такая баба...

– Ясно, не мужик, раз Жанна. Рост?

– Маленькая она, вот... как вот он, – Маша показала на Валетова.

– Слышь, Фрол, невесту тебе нашли, – сообщил Простаков.

– Заткнитесь! Сколько ей лет?

– Пятьдесят.

– Пятьдесят лет? – не поверил Мудрецкий. – Значит, всю эту акцию возглавляет старая жаба. Она по-русски говорит?

– Плохо, но слов много знает. Понимает все.

– Это хорошо. Пойдешь сейчас с нами.

– Куда? Отпустите меня!

– «Отпустите» можно кричать, когда тебя те, которые из Парижа, трахают, а с нами пойдешь без разговоров. Простаков, на плечо!

– Есть!

Результата набега на лагерь гринписовцев Стойлохряков ожидал, сидя в салоне собственного автомобиля. Он встретил пленницу легким кивком головы.

Девушка сразу же уловила, что все издевательства, которые учинили над ней лейтенант с солдатами, здесь продолжаться не будут, и поспешила пожаловаться:

– Они всю меня облапали, а вот этот вот, – она показала на Мудрецкого, – тряс меня за волосы.

Надув щеки, комбат строго посмотрел на лейтенанта и солдат, потом вновь на Машу:

– А вам-то, девушка, что больше не понравилось?... Когда вас лапали или за волосы трясли?

Миронова молчала, а Валетов поспешил доложить о результатах допроса:

– Там у них всем заправляет какая-то Клара Цеткин.

– Не Клара Цеткин, а Жанна д’Арк, – поправила Миронова.

– Тебя как зовут? – спросил Стойлохряков, опускаясь вновь на кресло водителя, но так, что ноги оставались на земле.

– Маша.

– Послушай, Мария, дело, которое вы тут затеяли со своими товарищами, государству совсем не нравится.

– Это военным не нравится, а не государству. Вы загрязняете природу!

– Ну-ну, – остановил ее подполковник. – Не будем делать столь поспешные выводы. Сколько вас там?

– Я уже говорила этим, сто шестьдесят человек.

– Понимаешь ли, Маша, в чем проблема. Нам нужно за сегодняшний день всех вас отсюда убрать и сделать это как можно тише. Какие у тебя будут на этот счет соображения?

– Вы что хотите, чтобы я помогла вам все наше мероприятие испортить?

– Ну-ну-ну, – Стойлохряков продолжал строить из себя институтского преподавателя. – Ваши сто шестьдесят мешают проведению весьма специфического мероприятия. Мы можем опозориться на всю Европу. И я подозреваю, что части ваших как раз и нужен большой резонанс. Журналисты же есть в лагере?

– Есть, и целые две палатки! – тут же гордо ответила украденная. – У них там полно всякого оборудования. Они все заснимут!

– Журналисты, – пропел комбат. – Так, девчонку отправляйте в лагерь.

– В какой лагерь, – не понял лейтенант. – В наш или в ихний?

– В наш, Мудрецкий! До чего же бестолковых пиджаков присылают.

– Куда! – завопила Маша, когда ее начали заталкивать в салон машины.

– Ты же хотела к французам, – вспомнил лейтенант. – Так мы сейчас к ним и поедем. Будешь прямо у них в палатке жить. Думаю, что к вечеру, какая бы ты крепкая ни была и сколько бы ни хорохорилась, как минимум язык на плечо повесишь. А то вот им сегодня делать нечего, кроме как смотреть на соревнования водителей. Так они с тобою позабавятся.

– Вы что, какие французы?! – Она расчищала себе пространство в середине сиденья между здоровым Лехой и маленьким Фролом. – Перестаньте меня лапать!

Стойлохряков рявкнул:

– Успокоиться!

В финальном заезде на «ГАЗ-66» встретились Резинкин и француз. Рядовой, которого откопали где-то под Марселем, пилотировал «шишигу», как свою родную, и Резинкин уже все слюни потратил и весь пол с лобовым стеклом заплевал, но не смог доказать Тоду Мартину, что он лучший водила. Поэтому назначили отдельный заезд, что явно свидетельствовало о засуживании русских со стороны американца.

Если бы Тод знал эту черту характера у населяющих самую большую страну в мире людей, то не слишком злостно бы реагировал на средние пальцы, которые показывали ему из русской толпы болельщиков. Потом орали про какое-то мыло и советовали стать членистоногим под названием «рак».

Машины застыли на старте с включенными двигателями и меняли обороты, подчиняясь педалям акселераторов. Они походили на тяжелоатлетов, поигрывающих мускулами перед началом соревнований.

К Тоду подошел «ученик» Мудрецкого и Валетова, дед Федот, улыбаясь и показывая те зубы, которые оставил местный стоматолог в разбитых деснах:

– Сейчас полетят, соколики!

Мартин не понимал, чему улыбается этот старый человек, но по сложившейся за пару веков в Америке традиции улыбался ему в ответ, выставляя эшелон начищенных белых зубов, демонстрируя превосходство тамошних дантистов над местными.

Резинкин нервничал – француз был хорош, и сейчас им предстоит промчаться по трехкилометровому кругу. Можно было не только подрезать друг друга на поворотах, но просто-напросто и таранить. Что называется, гонки на выживание.

Командование не жалело сил и средств для того, чтобы создать положительное впечатление у военных корреспондентов, стоящих рядом с американским полковником и изредка щелкающих фотоаппаратами. Наверняка в западных журналах появится статья, а может быть, и спецвыпуск сделают – позориться никак нельзя!

Резинкин сам попросил дедульку подлить себе в баки, что называется, чего покрепче, надеясь, что двигатель хотя бы эти несколько секунд будет выдавать куда большую мощность, чем в него заложено.

По фигу, что потом движок выкинуть придется! Главное – победить! Стойлохрякова что-то не видно. Мог бы прийти и посмотреть на то, как он сейчас француза сделает.

Стоя на пригорке, Тод махнул рукой, и машины под свист и улюлюканье молодых болельщиков понеслись к первому из четырех поворотов. Француз – зараза, марсельский лягушатник! – прошел его гладко, и главное – первым, по меньшему радиусу. Резина давил на газ и пытался столкнуть своего противника в сторону, шлепая собственным бампером по задку несущейся впереди машины.

Неожиданно у двигателя как бы открылось второе дыхание, и Витек почувствовал, что алюминиевые чушки начинают вырываться из-под капота и уносить его машину вперед. От несанкционированного взлета и пилотирования уже по воздуху Витька спас идущий впереди грузовик. Ему требовалось прикладывать невозможное усилие для того, чтобы удержать баранку.

Вот впереди очередной поворот, и Витьку приходится сбросить газ. Машина вместо того чтобы сбавить чуть-чуть, сбавляет резко, и, выходит, теперь он проигрывает уже два корпуса. Ну, фиг с ним, с поворотом! Резина выравнивает машину, они снова на прямой. Сейчас или никогда!

Давит на газ, а она не идет. Встала как вкопанная, и два корпуса остаются! Пыль из-под колес ведущего не дает рассмотреть происходящее впереди. Вот снова француз сбрасывает скорость – третий вираж. Они проходят его, и уже ничто не может помочь Витьку – дальше небольшой зигзаг и выход на прямую.

Французы посрывали с себя кепки, орут что-то на своем языке. Наши стоят в стороне, жуют сопли и со злости уже на самом финише, видя, что проигрыш очевиден, начинают орать частушку: «Атакуй не атакуй, все равно получишь... шайбу, шайбу!» И в этот момент двигатель вновь просыпается, ядреная смесь деда Федота сгорает в цилиндрах, и машина начинает стремительно сокращать расстояние.

Финишная черта. Американец даже подошел, встал напротив нее, чтобы точно видеть, кто же придет первым. Невиданное дело! Машина русского не только сократила расстояние, но на целый бампер финишировала первой. Вот это да!

Восторгу отдельного взвода под командованием старшего лейтенанта Бекетова нет предела. Лейтенант Пьер Боше рвет на голове волосы. Англичанин и немец идут поздравлять русского. После хотят было идти и утешать француза, но глаза сами ловят продолжающую движение машину Резинкина.

Он пролетает мимо зрителя и по прямой, не признавая наезженной колеи, несется по траве к рощице. Дед Федот стоит и крестится – неужели снова солдатик с парашютом спасаться будет? Опять взрывная волна. Неужто, неужто...

Резинкин давно отпустил педаль газа и двумя ногами жал на тормоз, вытянул ручник, а машину все тащит юзом вперед на деревья! И наконец уже должна была встать колом, а нет, все идет и идет. Он кое-как пытается удержать машину на колесах. Еще немного, и он перевернется!

Машина наклоняется набок, контакт с почвой поддерживается всего двумя колесами, и в этот момент она ударяется в дерево. Резинкин вылетает из-за баранки вправо, пролетает через открытое окно и в полете, вытягивая вперед руки и предохраняя голову от удара, налетает на тонкую осинку, кое-как обхватывает ее руками и ногами и медленно сползает вниз по деревцу, щекой собирая старую кору, муравьев и гусениц.

Петрушевский, будучи говняст характером, во время заезда болел за француза, так как сейчас должен был быть на месте Резинкина. Но после того как Витек выиграл, младший сержант забыл о соперничестве и первым добежал до машины.

– Ну ты как? – глядел он на Витька, держащегося за расцарапанную щеку.

– Ничего, осталось только комбату доложить. Охренеть, какое у деда Федота горючее!

– Чего? – не понял Петрусь, приподнимая за химок Витька. – Ты чего, скотина, мне тогда в баки налил? Ты, сволочь, дрянь какую-то подмешал и выиграл! Я сейчас должен был вместо тебя ехать!

– Да отвали ты! – Витек толкнул предъявляющего претензии военного. – Какая тебе, на фиг, разница: ты или я? Видишь, мы выиграли.

Раздосадованные французы вваливались после проигрыша в решающем заезде в свою палатку. Никто так и не упал на койки, так как в самом центре стояла рыжая, голубоглазая, очень даже аккуратненькая русская девушка. Застыв в недоумении, солдаты разглядывали божественное создание семнадцати годов от роду.

Не зная, что ей теперь делать с таким количеством натуральных французов, – вон флаги на рукавах нашиты! – Маша заулыбалась, моргнула глазками с длинными ресничками и пропела:

– Бонжур!

Стойлохряков, мучаясь головными болями по поводу проблемы с защитниками природы, которые, по данным разведки, восстановили весь свой инвентарь и написали краской, видимо, имеющейся у них в запасе, куда более наглые лозунги, мол, «Не дадим убийцам стариков загадить будущее детей» и «Дымовых свиней в погонах к ответу!».

Проблему надо урегулировать до завтрашнего утра, иначе план учения окончательно сорвется. Неприятное это дело, тем более что, по словам Маши, собрались они тут торчать ровно столько, сколько продлятся учения. А что? Лето на дворе, студентов набрать в той же Москве или Самаре можно без труда – им все равно, где трахаться, дома на диванах или в палатке. В палатке оно даже романтичнее.

И без того ходящие по лагерю напидоренными французы на обед явились гусарами и дисциплинированно рассаживались за своими столиками. Глядя на «лягушачий» взвод, Стойлохряков не понимал, с чего такая торжественность. И тут вот тебе номер!

Маша, облаченная в белый передничек и беленькую херозочку на голове а-ля официантка, начинает метаться между столами и расставлять русский борщ.

– Сладкий плен, – протянул Стойлохряков. – Простаков! Ко мне!

Как выяснилось после приема пищи, у Маши были в подружках Даша, Саша и Глаша. Все жили в одной палатке и одновременно бывали под хипповатыми Мишей, Гришей и Пашей.

Простаков, Валетов и пяток разведчиков Бекетова получили недвусмысленное задание отделить зерна от плевел, то есть девок сюда, а Мишу, Гришу и Пашу можно потихонечку немножко помять, но так, чтобы без последствий.

На операцию прихватили и Миронову, которой уже было все равно, в каком лагере жить, и, пожалуй, даже у военных лучше.

– Каждому взводу по бабе, – скалился Простаков, пробираясь сквозь кусты. – Валетов, – позвал он.

– Чего ты фамильярничаешь, Простаков? – обиделся Фрол.

– Да ладно тебе, Валетов, ты слушай, я тебе тут должность придумал.

– Какую должность?

– Резинки будешь использованные полоскать, а потом тебе дадут поглядеть в щелочку.

– Да пошел ты, урод! – обиделся Валетов. – Я в свое время так жил, как тебе, деревенскому тупарю, и не снилось, а если снилось, то не в этой жизни.

Простакову, Валетову и разведчикам пришлось долго сидеть в засаде, ожидая подходящего момента. Лехе всякий раз приходилось затыкать рот Маше, пытавшейся издать звук, когда какие-нибудь тела отбивались от основного роя лагеря и проходили вблизи нее.

Наконец появились Машины подружки с огромным плакатом: «Хей солдиерз, фак ю эса» – интернациональный лозунг был весьма оскорбительным. И несмотря на то что английские слова, когда на них смотрит русский, воспринимаются не так близко к сердцу, тем не менее девушек только за одно это надо было схватить за ноги и втянуть в кусты вместе с плакатом, что и было реализовано за две секунды – разведка дело свое знает!

Пищали захваченные молоденькие курочки намного больше, чем можно было бы ожидать при стандартном проведении данной операции. Но грубые солдатские руки во время завязывания кистей за спинами и затыкания ртов портянками, причем далеко не свежими, умудрились еще и побродить по грудкам, попкам и пипкам, щечкам, носикам и ляжкам.

Когда языков или язычниц, это как посмотреть, доставили в распоряжение подполковника Стойлохрякова, он нашел девушек весьма привлекательными, хотя их внешний вид – растрепанные волосы и расстегнутые пуговицы – свидетельствовал о длительном пути к командованию и не слишком корректном обращении с военнопленными. Хотя синяков не было.

Самая маленькая, по имени Глаша, стояла и хлюпала носом.

– Мы ничего не делали, товарищ подполковник, – взвыла она еще до того, как Стойлохряков успел рот открыть.

– В званиях разбираешься, – похвалил комбат. – Что, папа военный?

– И мама тоже, – снова завыла Глаша.

– Замечательно, всех на кухню.

– И что теперь делать? – Мудрецкий, впрочем, как и сотня молодых парней, провожали взглядами пленниц. – Что делать?

– Подождем. Пусть поищут, а потом поставим этой Жанне ультиматум: или она отсюда уберется, или все будут у нас на кухне работать. Пацанов заставлю какие-нибудь канавы копать, а всех девок перетрахаем, да, лейтенант?

– Но это же криминал!

– Да кто тут скажет, что криминал. Ни одна из молоденьких не сознается. Думаешь, не по приколу трахнуться, допустим, с тем же англичанином? Эх, лейтенант. Ты вроде молодой, а плохо себе представляешь забавы малолетних. – Мудрецкий опешил – его ли обвинять в отсталости. – А для того чтобы ихняя вождица лучше соображала, есть кое-какие наработки у меня в этой области. Метод называется «утечка информации».

Монополия французов на Машу была прекращена, и уже за ужином она ставила тарелку с кашей и свининой на стол перед Резинкиным. Витек сегодня был героем – ему аплодировали стоя все и поднимали жестяные кружки с компотом в честь самого лучшего водителя.

Поскольку Витек – герой, да еще и не простой, российский, а можно сказать, интернациональный, ему ли не пользоваться авторитетом у девушек?

Стойлохрякову, желая предотвратить разврат в лагере, – Тоду он вообще объяснил, что это добровольцы женского пола, – пришлось привезти еще одну палатку, поставить отдельно для девчонок.

На ночь он назначил охранять покой девушек Резинкина. Витек давно привык в армии, что хоть ты сегодня и герой, а чтобы скрасить твой поступок, который как бы выделил тебя из серого коллектива, придется пойти попахать – в говно сунут, чтоб прыщом не торчал. Вот наряд, допустим, баб охранять. Это же ночь не спать!

Девки без умолку свиристели о тряпках до двенадцати. У приставленного к ним солдата, сидящего на чурбане, уже перед глазами летали белые мухи, так хотелось спать. К тому же сегодня он на танковом полигоне явно перенервничал. Да и авария...

Только в половине первого последняя дура бормотать перестала. Витек только было кое-как засунул голову между коленей и забылся под писк комаров, как слева послышался шорох. Открыв глаза, встряхнувшись и схватившись за оружие, он офигел, увидев перед собою четверых немцев.

– Чего надо? – шепотом спросил Витек. По-немецки он ни бум-бум, как и они – по-русски.

Стоят, улыбаются, один рядом с другим, все амбалы. И главное – деньги тянут ему. И пальцем на палатку показывают. Витек прикинул так – неплохо вроде получается. Но Стойлохряков ведь предупредил, и американец может очки списать с русских за то, что охранял-то плохо. Тут так вопрос не решить.

Резина сделал жест, означающий «обождите», вошел в палатку, и на него тут же зацыкали и зашипели, мол, пошел отсюда.

– Девчонки, – провыл Резина, – любви хотите? По-немецки. И бесплатно. Где такое еще получите?

Глаша, сладко чмокая во сне полными губами, поинтересовалась, есть ли у них резина. Но тут же подружки загалдели в голос:

– Да ты чего! Иди отсюда! Мы подполковнику пожалуемся!

Под крик и визг Витек вышел из палатки, умоляя слишком громко не кричать. Представ перед немцами, он развел руки в стороны, попросил убрать деньги и покачал головой.

Немцы постояли немного, понюхали запах духов, идущий из палатки, и ни с чем удалились.

Только Витек задремал, как снова шум. Французы. Восемь человек. Мсье, мол, вот вам хорошие деньги, мы хотели бы полюбить всех девушек. Все будет, мол, чин-чинарем, трясут презервативами, которых у каждого по десять видов, – интересно, куда они вообще ехали, на учения или на курорт?

Девки, Резинкин чует, уже не спят, слушают, что там на улице происходит. Попросив делегатов обождать, Витек вновь зашел внутрь. Включив лампочку от аккумулятора, Маша попросила вежливо пойти Витю на х..., хотя ему сегодня за ужином показалось, что она даже с ним вполне не против и все такое.

Англичане вообще пришли всем взводом и с одним противозачаточным устройством. Зато денег давали аж пятьсот ихних фунтов.

Витьку это все надоело, он хотел просто выспаться. Ему-то никто ничего не даст. Он вообще тут в часовых находится. Его задача – не пустить. Заглянув в палатку, он взял и растолкал Глашку.

– Слушай, – Витек подсел на лежак. – Пятьсот фунтов предлагают.

– Ах ты, сволочь! – завыла она. – Да мы тут чего, девки! Они нас за проституток держат!

– Идите отсюда, зеленые пидорасы! – начали раздаваться угрожающие крики.

В Резинкина полетел металлический термос. Попал в бедро. Больно. Прихрамывая, Витек вновь ретировался на улицу, к комарам и англичанам. Показывая пальцами на разразившуюся девичьими криками палатку, он произнес не по-нашему:

– Пардон, – после чего поклонился до земли, коснувшись кистью травы, выпрямился и тихо добавил: – Говорят, пойдите на х..., пожалуйста.

Англичане, поняв, что ни фига не выйдет, также удалились. Больше в течение ночи делегации не было, и где-то к четырем утра Витек, положив на колени автомат, для пущей надежности вынув из него рожок и поставив на предохранитель, заснул. Видел сладкие, прекрасные сны о том, как он спит дома на кровати и никто его не будит и не трогает. И никаких девок вокруг.

Он не чувствовал, как чьи-то руки бережно подняли его с земли и куда-то понесли. Как открывался полог палатки и его клали на настил, и тихонько-тихонько снимали с него сапоги и одежду. Витьку казалось, будто он маленький и мать меняет ему потную пижаму на другую, свежую.

Когда он сквозь сон почувствовал, что у него, кажись, случилась эрекция, было поздняк метаться. Нежные, маленькие пальчики бегали по его телу, лаская и закрывая раскрывшийся было от неожиданности рот ладонью.

Лампочку от аккумулятора никто не зажигал. В палатке до самого утра шла бурная возня, а потом уснувшего Витька снова одели в его форму, нежно-нежно вынесли и положили спать на травке.

А буквально через пятнадцать минут, ровно в шесть, Глаша вышла из своего «номера», подошла к Витьку и, небрежно так попихивая его кроссовкой по заднице, спросила, где тут можно умыться. Очнувшись и вздрогнув, он вскочил на ноги, проверил, на месте ли его патроны. Потом прислушался сам к себе и, осознав, что, похоже, сегодня ночью он с кем-то трахался, поглядел на нее сам не свой и, показав пальцем налево, подумал и изменил направление на противоположное. Затем вздохнул и посоветовал поискать где-то поблизости жестяную бочку на колесах, привезенную специально для обеспечения всех четырех взводов питьевой водой.

Миниатюрная Глаша не смогла долго сопротивляться увещеваниям Стойлохрякова и согласилась подыграть военным в их авантюре.

Перед тем как начать операцию, комбат осознал, что необходимо привлечь для пущей убедительности кого-либо из бывших обитателей гринписовского лагеря. На его взгляд, кандидатуры лучше, чем Глаша, не найти. В отличие от своих раскрепощенных подружек, девушка казалась Петру Валерьевичу очень спокойной и неизвестно каким образом попавшей в компанию развратных девчонок. Поди, очень интеллигентные родители, музыка с четырех лет, танцы с пяти и так всю жизнь, и вдруг такие резкие перемены.

Помнил бы Стойлохряков поговорку: «В тихом омуте черти водятся», он, может, на мгновение и засомневался бы в собственных предположениях.

Выбрав себе жертву, он усадил ее на противоположный конец стола и стал громко распаляться:

– Вас государство поило, растило, а вы вместо того, чтобы хотя бы сидеть и молчать в своем углу, еще и демонстрации устраиваете.

Начал он весьма энергично и по мере того, как «утюжил» патриотическими речами сознание девушки, распалялся сам все больше и больше, не замечая этого. Глаша сидела в одиночестве, он лишил ее всякой поддержки, и на то были основания – девчонка впоследствии должна была делать точно то, что ей скажут, и говорить все слово в слово. Если у нее появится хоть малейшее желание заложить всю операцию, то Стойлохрякову, кроме себя, винить будет некого.

Командир отдельного батальона не прочитал за всю свою жизнь ни одного учебника по курсу растаптывания личности, но он и не подозревал о замечательных собственных способностях. А с другой стороны – почему он комбат? Да потому, что умеет взять человека и освободить всю его голову от ненужных мыслей, оставить только те, которые в прямые извилины укладываются строго по уставу.

Когда лейтенант Мудрецкий, как и было оговорено, подошел через пятнадцать минут к отдельно стоящему небольшому столику для офицеров, за которым и проходила беседа, то он обнаружил сидящую и беззвучно плачущую Глашу и продолжающего накачивать ее подполковника.

– Поэтому ты будешь делать все так, как я тебе скажу. Иначе отправишься в тюрьму за шпионаж, и потом на протяжении пятнадцати лет твоя старая мамочка будет носить тебе передачки и обтирать кровавыми соплями косяки далекой северной тюрьмы только для того, чтобы передать тебе полкилограммчика сахару.

Девчонка шептала едва слышно:

– Я все сделаю, что вы прикажете, только не надо в тюрьму. И другим девочкам ничего не делайте.

– А, лейтенант! – приветливо встретил Стойлохряков взводника и так, чтобы не видела девчонка, подмигнул ему. – Можешь забирать, проведешь с ней инструктаж – и в путь. Все ясно?

– Так точно.

Известие о пропаже четырех русских девушек Жанна д’Арк восприняла встревоженно. Привыкшая с малолетства к порядку, она не представляла себе, как можно нарушить дисциплину и уйти куда-то, тем более что для девушек эта местность не знакома, и таким образом подводить всех организаторов мероприятия. А вдруг что случилось, и теперь родители девиц ее живой съедят.

Уроженка Бельгии перестала разглядывать свое собственное, начавшее покрываться сеткой морщин лицо, вспомнила слова своего шефа, наставлявшего ее перед поездкой, и поспешила найти предводителя русской части протестующих, аспиранта факультета микробиологии Московского государственного университета, Евгения. Человек в драных джинсах и длиннющей не по размеру майке навыпуск заявился в отдельную палатку матроны и, прекрасно зная французский, стал выяснять причину срочного вызова.

Выяснилось, что пришедшие с фискальным докладом Миша, Гриша и Паша были правы – девочек нигде не могли найти. К тому же, по сообщениям наблюдателей, на том самом поле, где должны были проводиться учения, не наблюдалось не то что взвода, даже ни одного военного, и уж тем более никто не дымил и не загрязнял окружающую среду. А жаль, журналисты из Франции, Голландии и Швейцарии томятся, им необходимо заснять то, как учения в России превращаются в издевательство над природой, как ядовитые дымы обволакивают близлежащую деревню. Вот где будут дивиденды, где будет общественный резонанс, и на этом деле можно поднять громкий визг, надолго способный испортить отношение европейцев к рвущейся в их объятия России.

Неожиданно, а впрочем, по-другому и не может быть, раздались автоматные очереди совсем близко от лагеря. Жанна д’Арк мгновенно выскочила из палатки и, радостная, затараторила по-французски, что, мол, начались учения, надо собирать людей и с плакатами выдвигаться на поляну для того, чтобы прекратить военное безобразие.

Горстка примкнувших к походу пацифистов дружно завизжала на английском, немецком и русском и стала живо перехватывать длиннющие волосы резиночками, дабы не мешали при скором переходе, и побежала было к заготовленным транспарантам, но в этот самый момент на горушку вбежала Глаша в ободранной рубашке и, кажется, с небольшим пятном крови на боку. Она стала стремительно спускаться вниз к лагерю. За ней следом несся оборванный солдат росточком ненамного выше самой девушки. Так они на пару вбежали в переполошившийся лагерь и, скрывшись за спинами вставших сплошной стеной юношей и девушек, устремились к палатке начальницы.

Жанна д’Арк встретила их безумными глазами, не зная, что теперь делать. Глаша картинно рухнула ей под ноги прямо на траву, затем подняла к матроне заплаканные глаза и с помощью Евгения начала общаться с предводительницей.

– Они меня избивали! – выла она.

Валетов стоял в стороне и пыхтел: Простаков – придурок, он вместо того, чтобы пустить очередь в небо, скотина, взял и прямо над головами прошил! Он чуть не обосрался там от страха. Девчонка неизвестно как это все вынесла. Она, может, и подумала, что так надо, а вот Валетов был иного мнения, он на самом деле сиганул недуром. И Глашка-то быстро бегает – не догонишь даже с перепугу. Может, не меньше его обделалась-то?

Валетов контролировал прохождение концерта. Жанна подняла за плечи девушку, поставила ее на ноги и собственноручно вытерла белым платком льющиеся из глаз слезы.

– Там солдаты. Там и французы, и англичане, и немцы!

– А где твои подруги?

Ну что могла Глаша ответить?

– Они в плену.

– Их не обижают?

– Нет. Они сидят в яме и раз в день получают еду.

– Но это возмутительно! – воскликнула Жанна д’Арк и победоносно посмотрела на войско, выстроившееся подле нее.

Оглядев нечесаные и немытые рваные ряды своих подданных, вождица устремила ясные, наполненные злобой глаза вперед – туда, за холм, где по другую сторону стоит лагерь солдат, не только собирающихся проводить свои мерзкие учения, но и еще и хватающих девушек из ее отряда и, поди, надругавшихся над ними. И тут она решила выяснить этот вопрос.

– Вас насиловали? – поинтересовалась она через переводчика с материнской теплотой, глядя на дитя.

У Глаши чуть с языка не слезло, что, мол, мы сами давали. Она задумалась.

– Нет, нас не трогали. Мне удалось бежать, – продолжала она, показывая на Валетова. – Этот солдат согласился мне помочь. Они стреляли по нам.

– Русские варвары, – прошептала Жанна д’Арк, подходя вплотную к Валетову. – Что же вы за солдаты?

– Я не хочу отравлять свою Родину! – страстно заявил Фрол, обнимая Жанну и целуя ее в губы. Отстранив офигевшую бельгийку от себя, он, глядя на трудившегося в поте лица Евгения, сообщил волосатому новость: – Учения будут проходить в десяти километрах отсюда, на другой поляне. Там будут применяться дымы. Я знаю это точно, вы все сможете заснять. Только надо быстрее, все начнется через час!

– Куда, куда нам идти?! – затараторила предводительница, разглядывая натурально окровавленный бок девушки. – Что случилось?

Так уж получилось. Пока выбирались из палисадника, Глашка напоролась на сучок, который рассек ей кожу, и теперь, несмотря на боль, это было очень кстати. Правда, Валетову было жаль девушку – не такой же ценой платить за выходки Стойлохрякова.

Тем временем до начала учений оставалось уже меньше часа, необходимо было быстро выдвигаться в новый район. Двинув короткую воинственную речь по-французски и приказав беглецам оставаться в лагере, дамочка повела быстрым маршем свое войско с плакатами на расстояние в десяток километров. Желая предотвратить начало учений, сухонькая, маленькая Жанна перешла на бег, заставляя тем самым ведомых с плакатами в руках также отрабатывать марш-бросок вместе с ней.

Когда организованная колонна скрылась с глаз, Валетов стал ржать, а Глаша опустилась на траву, держа себя рукой за бок.

– Ты бы поглядел, что там, – предложила она.

– Ну это мы запросто, – опомнился Валетов и подсел к ней. – А у вас тут есть чем перевязать?

– Найдется.

Глашке пришлось заголиться и выставить напоказ голую грудь с алыми торчащими сосками. У Валетова поднялась температура и участился пульс. А пока он ее перевязывал, обхватывая несколько раз бинтом все тельце как раз под грудями, не удержался и разок чмокнул в сиську. Думал, что сейчас по башке получит, а она ничего, никак не реагировала. Удостоверившись в том, что не будут его наказывать за столь маленькие шалости, перевязав девчонку, он поинтересовался, больно ей или нет.

Глаша понагибалась из стороны в сторону и сообщила, что все хорошо. После этого он жадно вцепился ей в сосок и остановился только после того, как его попросили: «Потише».

В то время как молодая парочка забавлялась друг с другом, отряд любителей природы вместе с журналистами несся со всех ног к предполагаемому месту организации маневров.

Простаков, двигаясь по лесу параллельно дороге, по которой бежали патлатые придурки и придурышни во главе с шизанутой женщиной, поглядывал на тех, кто в мыле и с пеной у рта тащил на себе деревяшки.

– Сейчас, еще немного осталось, – подбадривал он их про себя. – Вперед-вперед, вас ждут великие дела.

Мудрецкий, сидя в кустах, видел, как на них надвигается нестройная лента бегунов, и улыбнулся. По взмаху руки на дорогу со всех сторон полетели дымовые шашки. Девчонки закричали, закрывая лицо руками. Еще бы! Обычная дымовая шашка при горении выделяет не только дым, но также наполняет воздух удушающими соединениями, и если быстро не выйти из очага задымления, то можно кинуть кони.

Задачей Простакова, Резинкина и десятка разведчиков старшего лейтенанта Бекетова было именно заставить всю эту массу оставаться на дороге как можно дольше и никого не пускать в кусты, даже, если потребуется, «бить в дыню», как выразился комбат и передал затем военнослужащим лейтенант Мудрецкий.

В противогазах химики и разведка стояли вдоль дороги и заталкивали обратно в дымовую кучу тех, кто с визгом и кашлем вырывался из облака. Таким образом была организована неслабая банька.

На Мудрецкого неожиданно выскочила маленькая женщина, закрывая руками глаза, и что-то кричала, выражая свое негативное отношение к происходящему большим количеством картавых слов, которые, к удивлению солдат, покрывали русскую матерщину, поднявшуюся сразу после того, как полетели дымовые шашки.

Чтобы стало веселее, «заботливый» Резинкин швырнул под ноги мечущимся, ослепленным людям взрывпакет. После чего девчонки, которые матерились до этого вместе с парнями, перешли на визг и плач, а парни приутихли. Через тридцать секунд уже у многих были биты рожи, а в центр был запущен Простаков.

Надев противогаз с натовским широким стеклом, Леха все прекрасно видел и разбирал, кому хватит просто пинка под зад, а кому можно и по роже хлопнуть. Девчонок он в основном всех за попки щупал, а от этого они взвизгивали, подпрыгивали и выбегали из дымового облака прочь в поле, где валились на траву и терли слезящиеся глаза.

Перед тем как послать людей на дело, комбат провел и с ними воспитательную беседу. Сейчас Леха, нежно стукая кулачищами молодых корчившихся людей по мордам, был уверен в правильности выполняемого им задания.

Мудрецкий несколько оторопел – увидев перед собой женщину в возрасте, он понял сразу, кто перед ним. Но, поскольку она ничего не видит, можно продолжить. Схватив Жанну за плечи, лейтенант развернул ее к себе спиной и, поддав пинка, отправил обратно в дымовое облако.

Леха, находящийся в гуще событий, пошел на крик и увидел перед собою пытающуюся фильтровать дым с помощью блузки какую-то малявку. По уже наметившейся традиции он больно ухватил ее за задницу, и та с визгом вылетела из кучи-малы, пролетела мимо Мудрецкого и понеслась бы прочь в поле, если бы не поймала лбом дерево. Хлопнувшись об отдельно стоящий дубок, Жанна, возглавлявшая нашествие любителей охраны природы, а также представителей ОБСЕ, корреспондентов и московских хиппи, упала в беспамятстве.

Пока на нее никто не обращал внимания. В клубах начавшего рассеиваться дыма было еще достаточно девушек, которых хотелось перещупать, для того чтобы они больше никогда в жизни ни в какие походы не ходили. Стойлохряков не был сволочью, впрочем, как и остальные, просто у них была своя программа и необходимость ее выполнить.

Поморив людей газом, добрые химики подогнали дегазационную машину и с помощью шлангов стали купать и умывать нахлебавшихся людей. Все забыли про плакаты и с благодарностью принимали из рук солдат шланги с льющейся водой.

Порядок промывания носоглоток и глаз был установлен жестокий – тех, кто возмущался и начинал бухтеть, типа вы, мол, охренели, разогревшийся Леха приводил в порядок двумя ударами, ставил снова в очередь, и промывка продолжалась. Западные журналисты начали было, протерев глаза, снимать все на пленку, но данные действия были быстренько прекращены лейтенантом, и все оборудование пришлось сдать.

Один дятел, подобрав с земли очки, которые чудом остались целы, пытаясь выбраться из общей очереди, решил что-то там по-немецки возникнуть о правах человека, но, получив струей воды в рожу, закончил свои изыскания, покорно расстался с двумя фотоаппаратами и встал в общую очередь, ожидая помывки.

Организовав восемь точек, химики быстро прополоскали весь народ, после чего машина исчезла. Наконец волосатый Евгений огляделся и не обнаружил Жанны – он здесь не просто так, он здесь за бабки, за неплохие бабки. И кто ему будет платить, а теперь еще и за вред, причиненный здоровью?

Жанну нашли и откачали. Очнувшись, она поднялась на ноги, поглядела на разбитое стадо и объявила, что на сегодня достаточно, и все идут в лагерь. Услышав перевод, многие из пострадавших высказались на тему о том, «а не пошла бы она обратно в Париж».

И тут все вспомнили о предательнице Глаше и о каком-то подозрительном маленьком рваном солдате. С чувством мести огромная толпа в сто пятьдесят человек устремилась обратно в лагерь в надежде устроить нехилую вендетту.

Тем временем Фрол не понимал, что с ним творится. Он уже в третий раз принялся за дело, не понимая, почему его отталкивает от себя только что отвечавшая ему взаимностью девушка. Оглянувшись, он увидел, что вокруг них плотным кольцом стоят прошедшие химобработку молодые злые люди обоих полов не только в грязных одеждах, но и с расквашенными физиономиями.

– А они тут трахаются! – разорвала тишину одна из девушек.

Валетову было как-то стремно при народе отрываться от Глаши и натягивать на себя штаны.

– Придется демонстрировать гениталии, – по-научному сообщил волосатый Евгений, нагибаясь к переставшей совокупляться парочке.

– Да пошел ты! – ответил ему, улыбаясь, Валетов. Рядовой Российской армии встал и картинно застегнул штаны. Потом помог подняться своей партнерше и огляделся: – Ну мы, пожалуй, пойдем.

Толпа недовольно загудела, из нее вышли два крепеньких делегата в спортивных трико с развитыми дельтовидными мышцами и придвинулись к Валетову и Глаше...

Простаков, довольный выдавшейся разминкой, вернулся обратно в опустевший лагерь. Основные силы все-таки начали учения в двадцати километрах отсюда, и теперь уже никто не мог помешать им. Зайдя в палатку, он не обнаружил там Валетова.

– А где Фрол? – спросил он у суетящихся на кухне Маши, Даши и Саши.

Ни одна из девчонок не могла ему сказать ничего определенного, они в свою очередь волновались о бесследно исчезнувшей подруге.

Витек, отогнав в парк дегазационную машину, из которой мыли отравленных, вернулся обратно на «шишиге». Узнав от Лехи, что Фрола до сих пор нет, он помрачнел.

– Ему же говорили, чтоб он уходил оттуда, идиот!

– А может, он Глашку трахает?! – тут же выдвинул умное предположение Леха. – Когда ему еще возможность представится?

– Бабу трахнуть – пять минут, – ответил Резинкин.

– Ну а как же ухаживания?

– Ухаживание – еще пять минут, – согласился Витек. – Дальше что?

– Ну, после этого пять минут полежать.

– Он уже полтора часа как должен был быть здесь! – не выдержал Резина. – Слушай, а может, он в бега ударился?

– Где наша девушка? – подошла делегатом от подружек Маша.

Леха поглядел на нее тоскливо:

– Нет больше вашей Глаши. Погибла.

И несмотря на то что Простаков затем улыбнулся, а получилось это у него весьма протокольно, Миронова отошла к подружкам, после чего они вернулись все вместе и, не проявляя никаких теплых чувств, потребовали свою девчушечку обратно, иначе пожалуются Стойло-хрякову.

Ну не говорить же им, что комбат в курсе всего происходящего? Даже более того – это его идея. Но вернуть и Валетова, и Глашу в целости и сохранности они просто обязаны. Операция не подразумевала, что со стороны солдат и уж тем более мирных граждан будут какие-либо потери.

Наступил день. Довольные немцы зажирали кашу быстрее остальных, так как оказались самыми способными во время газовой атаки. Остальные жевали с меньшей охотой. Но самые горячие страсти кипели рядом с палаткой русских, где шли дебаты между Мудрецким, Простаковым и Резинкиным по поводу исчезнувшей парочки.

Доклад у комбата должен состояться через полчаса. И что они скажут? Что ни Фрола, ни Глашки нету? Это же кобздец! Это жопа! ЧП, сливай воду, туши свет, руби концы, начинай молиться, даже и не думай, иди за вазелином, готовься к промыванию, имей моральное внедрение, а по большому счету – интенсивный половой акт не в твою пользу.

Мудрецкий оценил приближающуюся неприятность как весьма опасную для собственного здоровья и решил «отсрачить» процедуру «промывания». Тем более если с Валетовым на самом деле что случилось, то лучше позже, чем раньше.

– Мужики, – лейтенант постучал по стеклышку часов, – времени у нас до вечерней поверки, точнее у вас. Вот вы двое что хотите, то и делайте. Валетов с Глашкой в двадцать два ноль-ноль должны быть в лагере. Если их не будет, нам всем грозят большие неприятности. Пропажа солдата во время учений – дрянное дело. Приедут из военной прокуратуры, и такое начнется... И чем сильнее будет доставаться комбату, тем веселее придется нам вертеться, уворачиваясь от всевозможных надругательств над нашими душами и телами.

Самым большим счастьем Валетова в последние полтора часа его пребывания в плену было отсутствие по отношению к его телу физических воздействий, за исключением заворачивания рук за спину и редких плевков. Но такая мелочь не должна слишком сильно травмировать в те минуты, когда вас привязывают к врытому в центре палаточного лагеря столбу спиной к спине с вашей ненаглядной. Причем из одежды на вас ничего, а вокруг ходят любопытствующие девушки, с одной стороны, и юноши – с другой, каждый оглядывает противоположный пол и оценивает про себя, могло бы им быть хорошо вместе или нет.

Чувствуя по поведению Глашки и зная по разговорам от девчонок, Валетов представлял, что находится в весьма раскрепощенном обществе и столь позорное в других обстоятельствах стояние голышом на солнце в центре лагеря вызывало бы в нем стыд, но здесь, несмотря на то что жители «маленькой деревеньки» были при одежде, у него почему-то собственная нагота большого конфуза не вызывала. Фрол даже голову держал высоко поднятой, будто революционер, готовый принять казнь за свои убеждения.

– Ты как там? – спросил он у Глаши.

– Плохо мне, – пожаловалась девушка.

– Что, голову солнцем напекло?

– Стыдно, придурок!

Валетов успокаивал:

– Да ты не бойся, у меня друг тут есть – Леха. Он если узнает, вашим всем конец!

– Да ты смотри, сколько тут народу. Какой там Леха, тут никто не поможет. Разве только тебя будут все твои искать.

– А они будут, – поддержал морально девушку Валетов. – Обязательно, вот увидишь!

– Это тот самый Леха, который нам очередь прямо над головами дал?

– Ну да, – вяло согласился Фрол.

– Мне кажется, он тебя готов пристрелить.

– Ну, – Валетов закатил глаза и почесал ногу об ногу. – Знаешь, порой бывает так. Я ведь не сахарный, да и он тоже. Но он придет. Без меня ему нельзя. Я его единственная отдушина по службе.

– Придет – спасет! – подхватила Глаша. – Дурак ты. Тебя теперь на самом деле легче записать в беглые солдаты. Вернешься – под суд отдадут. Кто тебя искать-то будет? Там учения с натовскими солдатами, а ты кто такой? Ты как раз ложка дерьма в бочке меда, с тобою никто считаться не будет.

– Неправда, – не верил Валетов, хотя в его голосе появлялись нотки тревоги. – Должны прийти. Как же так? Это же все по договоренности, спланированное мероприятие. Ты ничего не понимаешь в военном деле.

– Фрол, – произнесла Глаша спустя минут двадцать, – тебе пить хочется?

– Хочется, – пожаловался Валетов. – Но ведь не дадут.

Услышав разговор стоящих у столба голых пленных, проходящий мимо парнишка снял с пояса фляжку, отвернул крышечку и поднес к губам девушки. Только она с благодарностью поглядела на него, – это же был ее Миша, тот самый, с которым она много раз была и никогда не отказывала, – так этот Миша взял и вылил полфляжки воды ей на голову.

Глашка улыбнулась ему:

– И на том спасибо, дружочек!

Он послал ее на три буквы и пошел своей дорогой. К большому облегчению Валетова и его девушки, толпа, которая стояла вокруг них в течение первых пятнадцати минут, вскоре рассеялась, и теперь их разговоры могли слышать только случайно проходящие мимо молодые люди. К большому своему удовлетворению, Валетов наблюдал подшибленные глаза, распухшие губы и залепленные пластырями носы. А кое-кто лежал в палатках, ахал и охал. Даже у столба слыхать.

– Что вы с ними наделали? – шептала Глаша.

– Да ничего. То же самое, что я сегодня с тобою, – оживился Валетов.

– Что ты пошлятину-то гонишь? – обиделась она.

– Ой, пошлятину! Какие мы, оказывается, скромницы!

Глашка, что ей несвойственно, промолчала.

– А ты кем был на гражданке?

Валетов поглядел на ярко палящее солнце и тряхнул головою.

– О-о-о, – протянул он. – Водкой торговал.

– И как же ты сюда-то попал?

– От мафии сбежал, – пробурчал Фрол.

– Нашел место, где прятаться! – стала смеяться истерично Глашка. – Вот придурок! В армии от мафии прятаться, это же надо!

– Да чего ты, ты же не знаешь ничего, – стал оправдываться Валетов. – На меня наехали по полной, я чуть башку не потерял!

– Зато сейчас тебе хорошо.

– Ну, сейчас, во всяком случае, голова на месте, да и Леха...

– Да забудь ты про Леху!

Фрол на самом деле стал переживать. Прошло уже три часа, и жрать хочется, и ноги затекли, а Лехи все нет. Хотя он и не такой дурак, вряд ли попрется среди бела дня в лагерь. Наверное, ночью что-то будет.

Тут Жанна д’Арк вышла из своей палатки и приблизилась к схваченным провокаторам вместе с предводителем русской диаспоры Евгением.

– Вас сегодня вечером будут казнить, – сообщила матрона.

Глаша уже устала стоять, и столь отвратительное известие ей совершенно испортило настроение. Она надеялась, что до убийства-то дело не дойдет, но поиздеваются над ними вдоволь. Тем более к вечеру комары примутся за дело. Она с содроганием думала об этих маленьких кровопийцах, которых этим летом почему-то больше, чем обычно, во всяком случае так казалось.

– И что за казнь? – спросил Валетов у волосатого.

Тот сразу же перевел вопрос Жанне. Маленькая женщина прищурилась и поглядела на сладкую парочку.

– Будете есть лягушек!

Валетов тут же вспомнил, что лягушатина, по слухам, похожа на курицу, и ничего, нормально. Лягушачьи лапки. Главное – уметь их приготовить. Своими знаниями он делился с абсолютно скиснувшей Глашей, но она ничего не могла ответить ему. Язык к небу прилип, хотелось пить.

Простаков с Резинкиным сидели в кустах, росших на холме, и глядели вниз, на лагерь защитников природы. Не видеть обнаженную пару, стоящую посередине брезентовых домиков, было невозможно.

Леха поднес бинокль к глазам.

– Если бы я знал, – прошептал он, кусая губы, – я бы их, в натуре, всех вымочил бы, уродов!

Витек заволновался:

– Кончай бухтеть, давай думать, чего делать будем.

– Чего делать, – передразнил Леха и отдал бинокль Резине. – Юра сказал, чтобы мы к десяти вечера их доставили. Иначе – жопа!

– Да, – согласился Витек. – Белая и мясистая. Так чего делать-то будем?

Наступил вечер. Валетов не чувствовал под собой ног. Он с тревогой ожидал того, когда вокруг них соберутся люди и когда им принесут подвяленные на костре лягушачьи ножки. Потом под смех и приколы они будут обязаны все это сожрать. Но если уж на то пошло, он сожрет. Пусть все стоящие вокруг подавятся тем, как он запихивает в себя французскую кухню. А вот справится ли с таким заданием Глашка? Ведь женщины, они более брезгливые, могут и не съесть. А что тогда? Они возьмут и начнут в них все это запихивать?

– Держись, – произнес он, когда начали собираться вокруг бывшие ее соратники по плакатам.

– Держусь, – пискнула Глаша и покрепче обхватила ручонками столб.

Добрые люди, собравшиеся вокруг привязанных друг к другу и одновременно к столбу пленников, развели вокруг них костры, садились в небольшие кружки и начинали шарить по собственным рюкзакам, доставая из них жрачку. Порою ветер дул в ту и другую сторону и дым от костров залетал Фролу и Глаше в глаза, проникал в горло, от чего они начинали кашлять, тем самым доставляя большое удовольствие своим мучителям.

Так как костры располагались вокруг Фрола и Глаши, куда бы ни дул ветер, им все равно доставалась изрядная порция едкого дыма. Не обращая никакого внимания на стоящих уже на протяжении нескольких часов молодых людей, народ принялся хавать собственные запасы, разливать по пластиковым стаканчикам винцо и петь песни под гитару. Каждый кружок соревновался со своими соседями в громкости исполняемой песни, и вскоре вся поляна загалдела на разные голоса и языки – обычное времяпрепровождение.

Валетов смотрел на все это, пуская слюни, но не на самом деле, а в голове. Из-за того что они постояли на солнышке сегодня целый день, жидкости в нем не было. А сейчас их с помощью этих костров, видимо, уже завяливали. Слюни он пускал по поводу возможной мести этим уродам. Он закрывал глаза и видел, как до горизонта стоят точно такие же столбы и люди на них. Только не привязанные, а повешенные вниз головами, болтаются на палящем июньском солнце. Вот где красота-то и торжество справедливости! У всех сиськи и письки висят вниз, то есть вверх, ну, потому как они вверх ногами!

Неожиданно Валетов увидел, а было еще очень даже светло, как от одного из костров отвернулся пацанчик с вымазанными зелеными волосами и, прицелившись Валетову точно в лоб, бросил куриную косточку.

Фрол дернул головой и остаток дичи стукнулся о столб и упал на землю.

– А! – воскликнул с досады пацан и отвернулся.

Но его соплеменники также подключились к проделанной выходке, и в Валетова очень скоро начали со всех сторон лететь остатки трапез, причем кидали все подряд: не только косточки, но и яичную скорлупу, полиэтиленовые пакеты с огрызками, завернутые в газетку остатки чешуи воблы с костями. Недопитый остывший чай в пластиковых стаканчиках довершал дело.

Вскоре начало доставаться и Глашке, так как волна выраженного к ним презрения перекатилась и на ее сторону. Уворачиваться было бессмысленно – куда ты денешься, стоя у столба со связанными сзади руками.

Начавшаяся спонтанно скорее моральная, нежели физическая экзекуция закончилась так же быстро. Гринписовцы и остальные писовцы обратились снова к своим кострам, а один из иностранных корреспондентов не удержался, подошел поближе к Валетову и Глаше и отснял целую катушку пленки, чем остался очень доволен. Сука.

После того как племя поужинало, к пленникам подошли два парнишки с горящими фонарями под глазами.

«Узнаю работу Простакова!» – подумал Валетов, но не стал обозначать злорадные мысли вслух.

Ребята пришли не с пустыми руками, но, слава богу, и не со щипцами, а всего-навсего с плотной веревкой. За пять минут их так крепко примотали к столбу, не обращая внимания на Глашино «Козлы вонючие!», что теперь они были не в состоянии не то что пошевелиться, но даже и вздохнуть по-человечески!

Ритуал имел неожиданное продолжение – двое завязывающих исчезли, и их место заняли четверо с лопатами. Начала собираться толпа. Фрол смотрел теперь на это уже далеко не веселыми глазами, не зная, что дальше будет.

– Вы уроды!!! – воскликнул он. Глашка заплакала. – Вы не посмеете!

Им тут же заклеили рты лейкопластырем, и оставалось только мычать, обозначая собственный протест. Четверо начали споро трудиться, выкапывая столб, еще двое поддерживали его так, чтобы он не рухнул. Копать им пришлось достаточно глубоко, и тем не менее деревяшка была откопана и очищена от земли.

Их аккуратно наклонили набок, и несколько человек из числа парней, среди которых не наблюдалось ни одного мускулистого, так, худосочные «веревки»: наркоманы, алкоголики, токсикоманы, больные венерическими заболеваниями, – в общем, весь цвет молодежи, подхватили двоих бедняжек и, взвалив на свои неудавшиеся плечи, понесли безжизненно висящих на бревне пленников в неизвестность.

Валетов начал потихоньку сходить с ума. Ему и в дурном сне не могло присниться, что придется когда-либо в своей собственной жизни – и не где-нибудь в неизведанной Африке, а посреди России – путешествовать привязанным к дереву.

На его счастье, все очень быстро закончилось. Только отвязывать никто не спешил. Глухой удар – и, похоже, бревно горизонтально к земле расположилось в чем-то, что не давало ему двинуться с места. Фрол не видел, на что легло бревно, но, скосив глаза и поглядев на землю, он обнаружил под собой черное пятно от кострища.

Палачи исчезли, оставив Валетова мучиться догадками. Неужели все так явно? Сейчас возьмут и зажарят нас на вертеле. А эта Жанна д’Арк с помощью ножичка и вилочки будет отдирать от его ляжки кусочек и с аппетитом жевать, после того как он хорошенько провялится.

– Мм, мм! – все чаще мычала Глаша, обозначая собственный ужас.

Все племя защитников природы постепенно перекочевало к месту будущих событий. Вокруг двоих пленников, висящих над землей, собралось все сообщество. Жанна д’Арк подошла к ним и бесцеремонно похлопала Валетова по той самой ляжке, от которой намечалось оттяпать кусочек. После того как она сказала несколько слов, появился небольшой пластмассовый тазик, кишащий живыми лягушками.

Валетов не мог днем подумать, что все будет так плохо, и вместо нежно приготовленных ножек ему предложат сожрать живые экземпляры. На самом деле липкий пластырь со рта содрали, и Евгений, стоя с лягушечкой, которую держал за лапку перед Валетовым, предложил ему закрыть глазки и пошире открыть ротик, будто сейчас манную кашку запихивать в него будут.

Вот стоит Витек Резинкин в старых армейских штанах, в берцах, не чищенных, видимо, с того момента, как их произвели на фабрике, в едко-зеленой майке навыпуск и смотрит на мучающегося и кривляющегося Валетова.

А из толпы кричат: «Давай глотай, козел!», «Жри, ублюдок!» – и другие ласковые слова, побуждающие съесть эту слизкую, мерзкую гадость.

– Мы придумали процедуру, абсолютно противоположную клизме, – комментировал волосатый предводитель русскоязычной диаспоры. – Сейчас ты съешь эту маленькую гадость, а заметь, тебя расположили горизонтально, и после, если ты не убьешь ее собственными зубами и не почувствуешь растекающееся у тебя по языку говно, ты все это извергнешь обратно вместе с желудочным соком. Какое прекрасное промывание! А если ты разжуешь и проглотишь, то все равно твой организм не примет эту гадость.

Все увещевания мучителя Фрол не слышал, он продолжал смотреть на Витька. Вот сволочь! Пялится на него с животным любопытством – сожрет Фрол лягушку или нет.

«Ублюдок! – светилось в глазах Фрола. – Ты думаешь меня отсюда вытаскивать или продолжишь любоваться?»

Но, поглядев по сторонам, он осознал невозможность собственного спасения, во всяком случае пока. Слишком много вокруг его противников и, случись сейчас драка, уж кого-кого, а Резинкина прикрутят к этому же столбу или же к другому, если здесь места не найдется.

Разогретая винцом толпа требовала зрелища. Еще живы были воспоминания о страданиях, перенесенных утром во время попадания в дымовую ловушку, еще многие кашляли, а у большинства саднили или рожи, или жопы, в зависимости от того, за какое место кого Простаков хватал. Девчонки не все сегодня нормально сидели у костров, а мальчишки не все позволяли своим ненаглядным касаться их небритых мордашек, потому как больно.

– Корми, корми эту сволочь! – орали с разных сторон.

Фрол снова покрутил головой. Женя тем временем, схватив лягушку так, чтобы она не шевелила лапками, острой мордой пропихивал ее между зубами. Если бы Фролу было сейчас чем блевать, он бы уже давно бы обделал и себя, и этого урода, до которого ему, видимо, не суждено будет добраться никогда.

И в этот критический момент из толпы вышел очень большой человек, сбросил с себя цветастую рубаху и вознес свои далеко не худенькие руки к небу:

– Братья и сестры! – воскликнул он. – Я приму мучения вместо этого божьего агнца!

Собрание замерло в офигевшем недоумении, разглядывая чудо природы. Лешу бог не обидел мускулатурой, и сейчас было самое время ее продемонстрировать, так как любой, кто решился бы прервать выступление этого выскочки, имел все шансы испортить себе здоровье на всю оставшуюся жизнь.

– Дети мои, не будьте суетны! Не давайте дьяволу искушать вас местью над такими же, как вы! Смиритесь! Встаньте на колени и закройте глаза!

Что бы вы думали? На самом деле одна девушка просто покорно плюхнулась на четыре моста и, замотав головой, заплакала:

– Простите нас, батюшка!

Леха бросил пренебрежительный взгляд в сторону падшей жертвы и продолжил, поигрывая огромными бицепсами:

– Заклинаю вас, успокойтесь и разойдитесь по палаткам!

Цвет отмороженного молодежного сообщества в лице панков, скинхедов, наркоманов и токсикоманов смотрел стеклянными глазами на чудо природы из Сибири, продолжавшее во время речи интенсивно жестикулировать огромными руками.

Первым от выходки опомнился Евгений и закричал:

– Бейте его, это он нас всех мочил в дыму!

– Неправда! – тут же возразил басом Леха. – Тогда я был в противогазе, как ты мог меня узнать?

– Сволочь, это же он! – воскликнула девчонка, только что падавшая на колени. Она тыкала в Леху маленьким, накрашенным в синий цвет ноготком и призывала своих знакомых кобелей пойти порвать мучителя на куски.

Резинкин, несмотря на то что он больше боялся за собственное здоровье, чем за здоровье Лехи или Фрола, вышел в центр круга и высказал мысль, которая не могла никому понравиться:

– Пусть он забирает своих и уходит!

– Да кто ты такой, – выполз длинный, худощавый юноша к Витьку. – Э, пиплы! Его кто-нибудь знает? – вопросил он пьяным голосом, сжимая между пальцами сигаретку с марихуаной.

Среди защитников природы у Резинкина ни братьев, ни сестер, ни каких-либо иных родственников не обнаружилось.

– Примкните к верно выбравшему путь свой! – басил Леха.

Но тут, перекрывая его визгливым криком, Женя призвал всех к оружию. И наркоманско-алкогольная толпа сомкнула ряды и двинулась на Леху.

Делать было нечего – надо спасать не только свою собственную шкуру, но и шкурки своих товарищей. Алексей выставил ладонь вперед и попросил у людей только три секунды. Офигевшие, но не желающие расставаться со здоровьем и испытывать боль представители «Гринписа», ОБСЕ и свободные журналисты замерли.

Леха ударом кулака отправил в глубокий нокаут Евгения, пролетевшего после апперкота пару метров и врезавшегося в толпу, подбежал к привязанным к столбу жертвам репрессий, поднял ствол с козлов и начал им размахивать, разгоняя вокруг себя людей. Очень многие попали под удар. И после того, как раздался хруст костей и предсмертные крики, толпа аборигенов бросилась врассыпную, сметая непрогоревшие кострища и подпаливая пятки. Самые смелые оттаскивали раненых, орущих благим матом, несмотря на алкогольную анестезию, и грозились со второго захода выпотрошить Леху.

Повертев над головой дубьем с привязанными к нему пленниками, Простаков положил его обратно в козлы и, тяжело дыша, стал оглядываться. Никого, пустая поляна. Только Витек стоит на коленях и трясется.

– Ты чего? – подошел к нему Леха.

– Да вот, думаю, хорошо, что ты меня не задел.

Илья Муромец взглянул на часы Резинкина.

– До вечерней поверки осталось двадцать минут. Мы не успеем.

Фрол пожаловался:

– Слушай, мы целый день тут привязанные, у меня ноги отекли.

Отлепили пластырь и со рта Глашки. Она тут же завизжала, потом сделала несколько глотков, успокоилась и, наклонив голову набок, замерла.

– Ну вот, у нее, наверное, обморок, – сообщил Леха, похлопав девчонку по щеке; при этом голова ее, свесившаяся в сторону земли, несколько раз дернулась наверх и снова вниз. – Ни фига, ничего не чувствует.

– Давайте по-быстренькому выбираться отсюда!

Послышался топот и матерные крики.

– Это бегут к нам! – Леха подтолкнул Резинкина к дальнему, явно более легкому концу бревна. – Подсаживайся под козлы, поднимай бревно и бежим!

Леха сам взвалил на себя тяжелый конец, тот, ближе к которому были привязаны пленники, и парочка понеслась к лесу, благо с каждым мгновением становилось все темнее и темнее. Резинкин, пробежав метров пятьдесят, кряхтя и пыхтя, сообщил Лехе, что он больше не может. На что здоровый бугай посоветовал забыть «не могу» на ближайшие двадцать минут.

Кое-как они вломились в кустарник, и тут Фрол начал ойкать и материться.

– Вы, уроды, вы мне всю рожу поцарапали ветками!

Глашка присоединилась к нему:

– Осторожнее, придурки! Осторожнее! Вы не представляете, как это больно!

– Лучше бы спасибо сказали, – бормотал Простаков, таща на себе тяжеленную ношу и подгоняя держащегося за хвост столба Витька. – Лягушек живых не наелись, и то хорошо. А то эти французские казни, они мне не по душе. Как думаете, мужики, убил я там кого-нибудь?

– Да не боись, они живучие – наркоманы, проститутки.

– Кого ты назвал проституткой?! – взвизгнула Глаша и тут же получила веткой по башке. – А-а! – воскликнула она.

– Вот-вот, – Леха улыбался в темноте, – не рыпайся и не повизгивай.

Шли быстро.

– Слушай, может, развяжем меня? – предложил Валетов. – А то уж веревки больно кожу трут.

– Молчи, мы должны успеть до начала вечерней поверки. Если облажаемся, нам лейтенант вставит, а ему – комбат. Понял? Из-за тебя, из-за урода, будут все трахаться. Кстати, что вы там делали столько времени? Неужели уйти было нельзя?

Валетов молчал. Резинкин, держа свой конец, начал хохотать. Глаша возмутилась:

– Ну и что тут такого? Ты что, маленький, что ли? Задержались немного.

– Валетов! – Леха все прекрасно понял. – Ты придурок, тебя вообще отвязывать от этого столба не надо!

Продравшись сквозь лесочек, команда спасения выбралась на поляну, где уже были построены все четыре взвода.

И надо же такой херне случиться – Стойлохряков сам приехал проверить, все ли вверенные ему тела в строю. Он лично начал идти вдоль строя русского взвода, придирчиво оглядывая форму солдат.

Так, Простакова нет, уже залет. Разведчики старшего лейтенанта Бекетова, красавцы один к одному, приятно смотреть. И Резинкина нет. Ну, химики...

Вот и конец строя...

На месте последнего, где обычно фиксировался Валетов, стоит столб. К столбу прикручена голая девка. Лицо знакомое. Сиськи через веревки торчат. Смотрит на него, не моргая. А глаза красивые, тоже стоял бы и смотрел. Были бы у нее руки свободны, еще бы и честь отдала. По бокам от столба и немного сзади стоят Простаков с Резинкиным. Поддерживают привязанную даму, чтоб не рухнула.

– Это что такое!! – возмутился Стойлохряков, отступая на два шага назад и обращаясь к Мудрецкому.

Тот лупает глазами, будто в первый раз увидел. Простаков подает голос:

– Извините, товарищ подполковник. – И, не дожидаясь утвердительного ответа, поворачивает столб на сто восемьдесят градусов. – Вот! – он показывает толстым пальцем на маленького мальчика. – Вот Валетов. Рядовой Валетов. Видите, товарищ подполковник? У нас полный состав, все на месте. Он немного веревками перевязан. Как было, так и взяли.

Глядя на столб в конце строя и болтающиеся в воздухе ноги тридцать шестого размера, Стойлохряков раздувал от негодования щеки и ноздри:

– Нет, ты лучше поверни в обратную сторону, я буду на голую девушку смотреть.

Глаша закричала:

– Не имеете права!

– Ну, конечно, – не обрадовался Стойлохряков. – Я здесь на все право имею. Простаков, вращай!

Леха с удовольствием повернул столб в обратную сторону. Солдаты, услышав, что в конце строя, оказывается, стоит не просто столб, а привязанная к нему девка, нарушили порядок, принятый в армии, и стали разглядывать Глашку.

– Ну вы чего! – засуетился Мудрецкий. – Ну-ка встаньте все как положено! Как вас тут учили!

Комбат, увидев сбродность состояния, крикнул:

– Смирно! После отбоя девку от столба отвязать! Рядового Валетова одеть.

– А девку одевать? А Валетова от столба отвязывать? – не понял лейтенант.

– Как тебя зовут? – спросил комбат.

– Так я же Глаша, вы сегодня с утра со мной разговаривали.

– А-а-а, – вспомнил подполковник, – так это вы вдвоем ходили в лагерь к Жанне, а сейчас у столба. Простаков, вращай, – снова на подполковника смотрит Валетов. – Молодец, рядовой. С задачей справился. Эк они вас... Лейтенант...

– Так вы же сказали, товарищ подполковник, чтобы все были налицо.

– Какого хрена, лейтенант, ты голожопых мне в ряды ставишь?! Потом не просто голожопых, а парня с девкой, и стоят они с помощью этого столба спиной к спине. А в армии положено, чтобы смотрели друг другу в затылок! И у нас здесь одна шеренга, а не две! Если в следующий раз будете столб в конце строя содержать, так делайте все по уставу! И вообще, у военнослужащего весь срам наружу! А у девки, между прочим... Ну-ка поверни, – попросил комбат Простакова, и тот снова повернул Глашку всеми своими прелестями к комбату, – а у девки, лейтенант, тебе уже давно пора знать, срама никакого нету!

– Как нету? – обиделась Глаша, опуская голову вниз.

– Нет у тебя срама! – повторил комбат. – Все, я пошел к другим взводам, а вы давайте тут развязывайтесь.

– Так главное, что все живы, товарищ подполковник, все на месте!

– Еще бы все живы не были, – пробурчал недовольно Стойлохряков, удаляясь. – Что бы тогда мы делали с неживыми-то солдатами, воевать-то с кем? Хорошо, когда все живы, а то смотри мне. Живые все, хоть и голожопые, но живые.

Напившись воды и наевшись, Валетов спал. Ему абсолютно ничего не снилось, только под утро он почувствовал, что рука нащупала что-то мягкое и, кажется, волосатое. Похоже, будто кошку гладишь, так ему казалось. Он мял это мягкое недолго, но ощущения были приятными. Наконец почувствовал, как кто-то его поцеловал и прошептал нежно на ухо:

– Ну так у нас будет сегодня что-нибудь или нет?

Вынырнув из потустороннего мира, Фрол открыл глаза и увидел перед собой Глашку.

– А-а! – воскликнул он и улыбнулся.

– Ты чего? – не поняла она.

– Как хорошо, а то ведь я не думал, что ты рядом. Испугался.

– Чего испугался-то?

– То, что пидорас я, понимаешь? Это самый страшный сон, какой только может увидеть нормально сориентированный мужчина.

То, что нащупала его рука, оказалось всего-навсего ее милой головкой.

– А-а-а, – протянула она с пониманием. – Нет, у тебя все в порядке.

Тут ее маленькая ручка ширкнула под одеяло и нащупала часть Валетова. Тот закатил глаза от приятных ощущений, затем снова вернулся к реальности.

– Погоди, – оборвал он ее, и Глашка обиделась. – Мы где? – он ошарашенно глядел на белые стены и потолок.

– Как где? В вашей санчасти. Нас сюда привезли с поля и положили в одной палате.

Фрол поглядел по сторонам:

– Так вон та койка твоя.

– Ну да, – согласилась Глаша. – А я под утро к тебе перебралась. Правда, нам здесь удобнее?

– Ну, – Фрол чмокнул ее в щеку. – Конечно, тут хорошо. А вдруг зайдет кто?

– А никто не зайдет, – шептала она ему на ухо. – Никто... никогда... не зайдет, – голос ее становился все нежнее и тише.

И Валетов, недолго размышляя над тем, что его ожидает сегодня днем, принял все ласки Глаши близко к сердцу.

Простаков сидел грустный: по рассказам лейтенанта Мудрецкого, из лагеря защитников природы с утра ушло в Самару четыре машины «Скорой помощи». У одного сотрясение мозга, у другого сломаны ребра, у третьего – рука, а у четвертого выбит палец. Причем с выбитым пальчиком поехала девочка. Лехе было стыдно. Это, судя по всему, те, кто попали под дубину.

Но ведь ему надо было выбираться. А если бы он их не прищучил, то они бы его прищучили. Хотя сомневается он в данном вопросе очень сильно, но вот Фролу и Витьку досталось бы по полной программе. Наверное, тогда бы Валетова на самом деле на вертеле изжарили вместе с его подружкой.

Самое главное, что жалоб на военных не поступало, хотя Стойлохряков и отказался класть пострадавших в собственную санчасть. С какого чуда он должен помогать гражданским лицам, возжелавшим добавить в проводимое им мероприятие яду.

Люди не при смерти – потерпят. Да какие это люди? Пьяницы и наркоманы! Вот у него – люди! Все одеты по форме, накормлены три раза в день, умыты и начищены; через утренний осмотр перед завтраком проведенные. Никаких разгильдяев не наблюдается.

А Валетов, так он вообще герой, целый день провел на жаре привязанным к столбу. Это дорогого стоит. Видимо, получал тяжеленные солнечные удары по собственному темени и ничего – выдержал. Девчонка – тоже молодец. Жена декабриста. Он бы такую себе в батальон взял чай готовить с лимоном так, как он любит. А то эти дежурные по батальону постоянно всякую дрянь из порядочного чая вываривают – а ему пей всякие там радикалы с токсинами! Тяжелая доля у комбата, ей-богу!