"Убийце — Гонкуровская премия" - читать интересную книгу автора (Гамарра Пьер)

Глава 6. ГОСТИНИЦА РОЗОВАЯ ГРОЗДЬ

В то утро часов в восемь маленький двухместный самолётик Север-1000 приземлился на аэродроме Монтобана.

Вскоре после этого по дороге на Муассак стрелой мчалось такси.

Поля и виноградники покрывал густой туман. На листьях платанов, растущих вдоль шоссе, лежали мелкие капли росы. Фермы с коричневыми черепичными крышами зябко кутались в серые лохмотья тумана. Время от времени шеренги тополей и ив прорезали непроглядную мглу, возвышаясь словно привидения и то появляясь, то исчезая, в зависимости от направления ветра.

Машина бесшумно катила по блестящему гудрону.

Оставив позади реку Тарн, она въехала в Муассак, в район Сент-Бланш. Этот район сильно пострадал во время недавнего наводнения. Большинство домов было восстановлено, но попадались и такие, что сохранили ещё следы этого стихийного бедствия.

Все, казалось, было погружено в сон. Такие провинциальные городки вообще в ранний утренний час очень тихи, а в то утро туман ещё более усиливал ощущение непреодолимого сна, которое исходило от низких домов и пустынных улиц.

У порогов лавчонок шушукались домашние хозяйки, потом внезапно расходились в разные стороны и сразу же растворялись в тумане. Запоздавшие школьники бежали вдоль домов, разрисованных тёмными фестонами потёков.

Такси въехало на улицу генерала Гра и остановилось у мрачного, безмолвного здания суда.

Было холодно. От грязных тротуаров и мокрых стен поднимался пар. Видимо, накануне ночью шёл дождь. Тёмное небо нависло над крышами. Сквозь завесу тумана мерцали огни — в нескольких окнах ещё горело электричество.

Небольшого роста молодой блондин со светлыми глазами, в застёгнутом доверху сером плаще, вышел из такси и направился к площади Реколле. В руке у него был чемоданчик.

В маленьком бистро, неподалёку от рынка, Жозэ Робен выпил у стопки стакан кофе и спросил дорогу. У кабатчика был заспанный вид. В витрине соседней кондитерской репортёр увидел довольно аппетитные коржики. Он зашёл туда, съел три коржика и поболтал с хозяйкой. Но она оказалась не очень разговорчивой.

Когда репортёр вышел, вдруг поднялся сильный ветер. Жозэ укрылся в здании рынка — большом и пустынном, по которому разгуливали предательские сквозняки.

Он с тоской вспомнил о кондитерской: там было тепло и вкусно пахло.

Полил дождь.

Неподалёку от Робена остановились две кумушки. Он незаметно приблизился к ним и закурил. -…ужасно, — говорила одна. -…знал, что у него золото, — шмыгая носом, прошептала вторая.

— Надо купить газету… -…всегда был какой-то странный. Последнее время совсем не выходил из дома.

Его и не видели почти.

— И вообще непонятно, на что он жил. Разве что летом, туристы. Да и то… -…говорят, в доме страшная грязь…

— Какой-то чудак!

— Все-таки ужасно.

— Теперь только о таком и слышишь. Газеты расписывают всякие преступления, грабежи да кражи.

— Да. Знаете, я даже как-то не верила во все это. Считала — не может быть столько ужаса, наверное, эти газетчики придумывают. А вот видите, оказывается, ничего подобного, все правда. Мы сами убедились.

— Конечно, соблазнительно! Старик с деньжатами. Да и не стерёгся. Для грабителей лакомый кусочек!

— Ну зато я для них не лакомый кусочек!

Ливень утих, и кумушки ушли.

Жозэ осмотрелся. Слева от него пролегала улица Сент-Катрин, она вела к вокзалу.

Прямо — длинная улица вела к церкви Сен-Пьер и к знаменитому старинному монастырю. Где-то в том же направлении и находилась нужная Робену улица Кабретт.

Ещё дальше должна была проходить железнодорожная линия Тулуза — Бордо. В той стороне, на фоне грязного неба, вырисовывались смутные очертания какого-то холма.

Репортёр пошёл в сторону монастыря. Среди тумана показался прославленный портал со стрельчатыми сводами, окаймлёнными каменными кружевами. Не доходя метров сто до церкви, Жозэ в нерешительности остановился, затем направился к обшарпанному двухэтажному зданию.

У входа на тротуаре стояли три кадки с бересклетом. Под окнами второго этажа висела потрескавшаяся деревянная вывеска: ГОСТИНИЦА-КАФЕ "РОЗОВАЯ ГРОЗДЬ''.

Буквы напоминали готический шрифт. По обе стороны названия — две аляповатые виноградные грозди, нарисованные чёрной краской. Трудно было догадаться, что общего у этой дыры с виноградной гроздью. Серый фасад гостиницы во многих местах облупился, двери и оконные рамы требовали окраски.

Репортёр открыл дверь.

В кафе было чисто. На полу, который только что побрызгали, в углу лежала куча сырых опилок. Но стены были покрыты густым слоем грязи и копоти, а висевшие на стенах рекламы были десятилетней, а то и двадцатилетней давности.

За стойкой хлопотала черноволосая женщина с увядшим лицом. Облокотившись на один из мраморных столиков, небритый приземистый человек с брюшком читал газету.

Оба они тотчас взглянули на вошедшего.

— Здравствуйте, — сказал Жозэ, садясь рядом с мужчиной. Женщина приветливо ответила, а мужчина с любопытством уставился на посетителя и тихо проговорил:

— Сегодня не жарко.

— Да, прохладно, — согласился Жозэ. — У вас часто бывают такие туманы?

— Да не очень. Пожалуй, это впервые с начала ноября… — ответил мужчина. Все шипящие он выговаривал с присвистом.

— Можно кофе? — попросил Жозэ.

— Минуточку, — ответила женщина, вытирая стаканы. — Сейчас получите свеженький.

И хозяину, и хозяйке на вид было лет по сорок — сорок пять.

Хозяин, наверное, как раз подметал пол, когда ему принесли газету.

Он поставил щётку рядом с собой, прислонив её к столику.

Он перевернул прочитанную страницу, бегло просмотрел объявления и повернулся к репортёру:

— А вы не здешний?

— Нет, я только приехал.

— Сегодня утром?

— Да, — ответил Жозэ, не вдаваясь в подробности.

Мужчина бросил нерешительный взгляд на щётку, но жена приказала:

— Жино, убери опилки.

— Да-да, сейчас. У него итальянский акцент, — подумал Жозэ. — А кто его жена? Нет, она не итальянка.

— Вы мне не скажете, как пройти на улицу Кабретт, — медленно спросил Жозэ.

— На улицу Кабретт?

Хозяин провёл ладонью по седым небритым щекам и поднял брови.

— Вы приехали насчёт убийства?

— Да, — ответил Жозэ.

— Вы из тайной?

— Нет…

— Значит, от газеты?

— Да.

— А, понятно, — проговорил хозяин и, встав, взялся за щётку. — Да, мрачная история!

— А улица Кабретт недалеко отсюда? — спросил Жозэ.

— Нет. Идите в сторону монастыря, портал вы видели? Потом повернёте налево, а потом — ещё раз налево. Это совсем крошечная улочка. Посредине есть переулочек.

Вот там и…

— Это тупик, — бросила хозяйка из-за своей стойки.

— Вы были знакомы с этим букинистом? — спросил репортёр.

— Нет, мы его не знали, — ответила женщина. — Мы ведь недавно перебрались сюда. Видите, купили старую гостиницу, придётся её ремонтировать, и здорово.

— Понимаете, нам на этой улице делать нечего, — объяснил хозяин. — Это старый квартал, в нем никто и не живёт. Там только сараи, склады всякие и все еле держится.

Хозяйка принесла стакан и налила в него коричневатую жидкость, которая называлась кофе.

Жозэ выпил глоток и посмотрел сквозь витрину на улицу. Шёл мелкий дождик.

— Может, вам нужна комната? — спросила хозяйка, взглянув на чемоданчик, который Жозэ поставил на пол рядом с собой.

— Пожалуй…

— Мы можем вам дать с окном на улицу. Она только что оклеена обоями.

— Вы уже начали ремонт?

— Пока только самое необходимое. Дом ведь очень старый. — У неё были добрые, глубоко посаженные карие глаза и тонкие черты лица, но в уголках рта уже появились морщинки.

Видимо, здесь хозяйничала она. Толстячок изредка бросал на неё боязливо-почтительный взгляд.

— Должно быть, эта история взбудоражила весь квартал, — сказал Жозэ.

— Ещё бы! — ответил хозяин. — Приходили жандармы и даже сам комиссар…

— Вы его знали?

— Кого? Комиссара?

— Нет, букиниста, старика Мюэ?

— Нет, мы его не знали. Мы же здесь недавно.

— А покупатели у него были? На что он жил?

— Сам не понимаю, — проговорил хозяин, качая головой.

— Он торговал не только книгами, — принялась рассказывать хозяйка. — — Он продавал ещё всякие старинные вещи. Покупателей у него, наверное, было не густо.

— Она повернулась к мужу. — Мосье Рессек, кажется, ходил туда время от времени?

— Мосье Рессек?

— Ну да, он преподаёт в коллеже и живёт у нас. Если придёте обедать, вы его увидите.

Жозэ встал.

— Я оставляю у вас чемоданчик и приду к вам ночевать… А что преподаёт мосье Рессек?

— Он учитель истории. Но он такой молчаливый… — Хозяйка рассмеялась и снова ушла за стойку.

С улицы донёсся шум машин. Кабатчик подошёл к двери и откинул занавеску.

— Это, кажется, они…

— Кто? — спросил Жозэ.

— Из суда, кто же ещё! Они приехали, чтобы установить… Тело отнесли в мэрию.

Жозэ уже раньше довелось побывать в Муассаке. Он тогда любовался порталом монастыря Сен-Пьер, великолепным образцом архитектуры, в котором сочетались романский и готический стили. Но в то утро ему было не до скульптур святых.

Его интересовали прежде всего улица Кабретт и старый дом, где был убит Гюстав Мюэ. Жозэ повернул налево, как ему указал приземистый толстяк с итальянским акцентом, и вскоре увидел улочку, которую искал: она извивалась между жёлтыми и серыми древними домишками.

Дождь продолжал идти. Мелкий, холодный, нескончаемый. Он явно зарядил на весь день.

На углу улочки стояли три машины: синяя, чёрная симка и пикап.

Около машин расхаживал жандарм.

Когда журналист проходил мимо, жандарм вопросительно взглянул на него и шагнул в его сторону, с намерением остановить незнакомца. Жозэ сделал вид, что не заметил этого, и углубился в улочку.

Метров через тридцать стоял ещё один жандарм.

Репортёр шёл вдоль облезлых домов, улочка казалась нежилой. Деревянные двери с выбитыми филёнками, закрытые ставни, ржавые ворота, опутанные густой паутиной.

Наверху, из чердачных оконцев, торчали пучки сена. Жозэ миновал низкий забор, за которым виднелся двор, заваленный железным ломом, и вышел в тупик; по обе стороны возвышались глухие стены. Лавка находилась в домике, который замыкал тупик.

Жозэ остановился и с любопытством посмотрел вперёд. У домика букиниста стояла группа людей в плащах. Входная дверь была открыта.

Здесь тоже стоял жандарм. Он вопросительно задрал подбородок и приблизился к Жозэ. Тот показал ему своё удостоверение. Жандарм удовлетворённо опустил голову.

— А кто эти люди? — спросил репортёр.

— Прокуратура, — помедлив, с певучим местным произношением ответил жандарм. — Из газет там всего двое. А вы не стесняйтесь, подходите.

Жозэ сделал шаг, но тут же обернулся к жандарму:

— Это следователь Рамонду?

— Да, Рамонду, — восторженно подтвердил жандарм.

— Ах так!

Репортёр подошёл к низенькому мужчине с бородкой, который тщательно обследовал вход в коридор.

Услышав чьи-то шаги, следователь, которого до сих пор было видно только в профиль, резко повернулся на каблуках и скорчил гримасу, которая означала улыбку.

— Мосье Рамонду, — обратился к нему Жозэ, — я осмелился вас побеспокоить, чтобы приветствовать. Надеюсь, вы меня узнали?

Следователь протянул ему руку.

— Черт побери, конечно, узнал, но не могу сказать, чтобы у меня ваше появление вызвало восторг.

Теперь уже Жозэ кисло улыбнулся.

— Почему же? — удивлённо спросил он.

— А очень просто, раз вы здесь, значит, дело серьёзное, и мы не скоро его распутаем. Ну, ладно… — И, обернувшись к остальным, он представил:

— Познакомьтесь, Жозэ Робен — известный парижский репортёр, специалист по уголовным делам. А это — секретарь суда и двое ваших собратьев — корреспонденты местных газет. Да, опять из Парижа вы первым примчались, мосье Робен. Ну а теперь, господа, за работу… Где комиссар?

Следователь ничуть не изменился. Жозэ встретился с ним впервые года три тому назад, во время следствия по одному делу. Таким он остался у него в памяти — нервный, подозрительный, во все сующий свой нос… Суетливые руки, живой взгляд и взъерошенная бородка.

— Комиссар, я вас слушаю, — сказал следователь.

Комиссар, спокойный тучный мужчина лет тридцати, показав рукой на лавку, доложил:

— Ну так вот, после того, как была проведена констатация, все осталось в том же положении. Дверь, вот так же как сейчас, была приоткрыта, вернее полузакрыта.

Как вам известно, бакалейщица из соседней лавки, недоумевая, почему старик не пришёл за молоком, отправила свою дочь узнать. Девочка толкнула дверь в коридор.

В глубине она увидела труп, испугалась и со всех ног бросилась к матери.

— Значит, дверь даже не была плотно закрыта? — спросил следователь.

— Так точно. Девочка это подчеркнула. Она только чуть толкнула дверь, чтобы войти.

Жозэ, отойдя на несколько шагов, внимательно рассматривал лачугу. Одноэтажный домишко. Планировка очень простая. В центре коридор, слева лавка, справа квартирка: одна комната и кухня. В кухне квадратное окно, покрытое пылью, слева дверь лавки и витрина, за которой виднелись стопки сильно потрёпанных книг.

— Ну, а дверь в лавку? — спросил следователь.

— Она была заперта, как сейчас. Ручка находится внутри.

— Непривлекательная картина, — процедил сквозь зубы Рамонду. — Пройдёмте-ка внутрь.

В этот момент к ним подбежал один из жандармов. Он протянул следователю записку и, запыхавшись, сказал:

— Телефонограмма от прокурора из Монтобана.

— Что ещё стряслось? — воскликнул следователь, разворачивая листок. — Эге!

Что такое?

Лицо его помрачнело.

— Вот так история! Да, но… Ну-ка…

Он внимательно перечитал телефонограмму и повернулся к Жозэ.

— И вы мне ничего не сказали, мосье Робен?

— А что я вам должен был сказать, мосье Рамонду?

— Как же, вот у меня телеграмма от прокурора, он получил указания из Парижа.

Значит, дело очень важное. Прокурор не собирался приезжать, он занят. А сейчас вдруг сообщает, что это дело государственной важности и он прибудет с минуты на минуту. Вы-то знали это, да или нет? И почему вы так быстро оказались здесь?

Преступление было обнаружено только вчера во второй половине дня…

Жозэ Робен в нескольких словах изложил основные факты.

— Впрочем, вы все это прочтёте в Пари-Нувель. Правда, наш ночной выпуск продаётся только в Париже, но информация будет немедленно передана многим телеграфным агентствам, а может быть, это уже и сделано.

— Да, не зря я сразу почувствовал, что ваше появление здесь не предвещает ничего хорошего, — проговорил следователь. — Ну что ж, а теперь, господин репортёр, постарайтесь ничего не упустить и помочь нам.

Следователь вошёл в коридор.

От тёмных стен несло плесенью. Здесь пахло и старой кожей, и влажной бумагой, и сырой штукатуркой, и ещё тысячью вещей. Воздух был удивительно спёртый и затхлый.

— Там обнаружили труп? — спросил следователь, показывая в глубь коридора.

На полу у приоткрытой двери в лавку мелом был нарисован белый крест.

— Да, — подтвердил комиссар. — Как было установлено экспертизой, старик упал здесь. Он умер сразу.

— Три пули в сердце? — тихо спросил Жозэ.

— Да, три выстрела в упор. На жилете были отчётливо видны три прожжённые дырки.

Убийца стрелял с очень близкого расстояния. После того, как его жертва рухнула, он не дотронулся до тела.

Следователь Рамонду прошёл в лавку.

Это было длинное и узкое помещение. Вдоль стен стояли полки. Чего только не было на них! Старые книги, выщербленные чашки, тарелки в цветочках. Много безделушек.

Все было покрыто слоем пыли. В редких промежутках между стеллажами висели дешёвые картины.

Запах плесени и старой бумаги в лавке был ещё навязчивее. До чего же тяжёлый запах! Казалось, что лавка никогда не проветривалась и затхлость, создававшаяся всем этим старьём, не улетучивалась, а только сгущалась изо дня в день, из года в год.

Следователь бродил по лавке, морща свой острый нос. Ему явно был неприятен этот едкий запах.

Все собравшиеся молча ходили за ним по пятам.

Сквозь грязную витрину проникал тусклый свет. Все молча осматривали помещение, силясь представить себе загадочное существование старика среди этих потрёпанных книг и потрескавшихся тарелок, и каждый думал о разыгравшейся в этих стенах трагедии. К букинисту пришёл посетитель. Возможно, старик даже просто забыл запереть входную дверь. Услышав шум, он встал. И тут же из револьвера в него всадили три пули подряд.

— Похоже, — говорил следователь, — что здесь все в том же порядке, как и было.

Не видно ни следов борьбы, ни чтобы преступник искал что— либо.

— Да, — подтвердил полицейский. — Я собрал показания нескольких соседей. Судя по всему, все осталось на своих местах. Лавка всегда так и выглядела. Только вот у двери рассыпана стопка книг. А так здесь нет ни особого порядка, ни особого беспорядка.

— Да вы и сами посмотрите: на всем лежит толстый слой пыли.

Все перешли в квартиру.

Дверь в неё находилась напротив двери в лавку. За комнатой помещалась кухня, которая освещалась окном, выходившим на улицу. В комнате окна не было.

В углу стояла кровать тёмного орехового дерева. Остальная мебель состояла из шкафа, двух комодов, вольтеровского кресла с вылезающим отовсюду волосом и трех колченогих стульев.

— Электричества нет? — спросил Рамонду.

— Есть, только все лампочки перегорели, за исключением коридорной, — объяснил полицейский. — Старик жил в темноте, как крот. Видите… — И он показал на ночной столик, где стоял пузырёк весь в потёках стеарина. Из горлышка торчал крошечный огарок. Рядом лежала почти пустая коробка серных спичек.

— Откройте дверь в кухню! — распорядился следователь. — Будет виднее.

В комнату проник тусклый утренний свет, осветив жалкую мебель. И тут тоже всюду лежала пыль, пахло лежалой бумагой и отсыревшим деревом. Печки не было. Старые календари-рекламы были единственным украшением стен.

Кухня выглядела также невзрачно. Пол был выложен потрескавшимися неровными плитками. В раковине лежало несколько грязных тарелок. Над камином висели плохо вымытые кастрюли. Старик готовил прямо на очаге. Топил дровами — один из углов кухни был завален хворостом. В очаге — огромная куча пепла. Ничем не покрытый маленький деревянный столик, весь в старых винных пятнах. Два стула. Больше ничего. Все это производило мрачное впечатление холода, нищеты и запущенности.

— Где нашли золотую монету? — спросил Жозэ.

— В коридоре, у входной двери, — ответил полицейский. — Монета Латинского союза[2].

— Эге! По теперешнему курсу это 38 франков 50 сантимов, — заметил один из местных журналистов, с которым следователь познакомил Робена.

— Если бы их было много! — промолвил Робен.

— Вот это-то и надо выяснить, — словно про себя пробормотал следователь. — Говорят, старик был скрягой. Все возможно.

— Мы обыскали все закоулки, — сказал комиссар. — Осмотрели плитки, потолок, пол… Ничего. В шкафах только старое тряпьё.

— Ему, видно, было безразлично, что есть и где спать…

— Это правильно, — согласился комиссар, кивая головой. — По словам соседей, он вечно торчал в лавке. Даже ночью, закрыв ставни, подолгу сидел там.

— А что он делал?

— Читал. Говорят, только и делал, что читал. И несмотря на это, у него было великолепное зрение. В семьдесят три года он не носил очков!

— Любопытный старик, ничего не скажешь, — задумчиво заметил Жозэ.

Следователь Рамонду, заложив руки за спину, в раздражении расхаживал мелкими шажками между окном и камином.

— Все это прекрасно, господа, но ровно ничего нам не даёт. Этот заядлый книжник был убит тремя выстрелами из револьвера. Вот из чего мы должны исходить. А я не вижу ни одной наводящей подробности. Беспорядка нет. Нищенское жильё, потерянная золотая монета и в глубине коридора — труп. В самом деле, ни одной наводящей детали! — подумал Жозэ. — Но разве так может быть? Наверняка улики здесь, они где-то разбросаны по этим холодным и пыльным помещениям. Они должны быть здесь. Мало смотреть во все глаза. Увы, бывает так, что смотришь, смотришь, а ничего путного не видишь. Голые стены, пыль… — А какого калибра револьвер? — спросил Жозэ.

— Семь шестьдесят пять, — ответил комиссар. — Обычный браунинг с восьмью патронами. У настоящих гангстеров — 9-ти или 11— миллиметровые…

Следователь продолжал семенить по кухне. Вдруг он остановился у камина и подозрительно уставился на кучу пепла.

— Что это такое? — спросил он, показывая своим худым пальцем на очаг.

Комиссар присел на корточки, разгрёб пепел, из которого выступило что— то белое.

— Вы забыли осмотреть пепел! — укоризненно воскликнул следователь. — — Надо думать обо всем.

Находка оказалась клочком бумаги. Вернее — скомканной бумажкой. Полицейский старательно расправил её. Это была страничка обычного формата, небрежно выдранная из тетради или альбома.

На листке было что-то написано от руки.

Комиссар взглянул на него, пожал плечами и передал его следователю.

— Не думаю, что это может пригодиться. — И он снова принялся разгребать кочергой пепел.

Следователь взял листок и стал подозрительно рассматривать его. Он осторожно зажал его между указательным пальцем и ногтем большого, боясь стереть отпечатки пальцев, которые могли оказаться на нем.

— Да это же стихотворение! — воскликнул он.

Комиссар обернулся к нему и снова пожал плечами. Следователь совершенно неожиданно вскипел:

— Да, это стихотворение, и нужно обратить на него внимание. Не забывайте, что здесь замешана литература!

И он добавил как бы про себя:

— И с чем нам только не приходится сталкиваться!

Жозэ подошёл к следователю.

Он еле удержался, чтобы не выдать своего удивления.

Листок, который держал следователь, напомнил Жозэ о черновике, подобранном им в коридоре редакции, черновике стихотворения, который выпал из кармана главного редактора. Жозэ узнал почерк Бари. Он был твёрдо уверен, что не ошибается.

Что же все это значит? Каким образом стихотворение главного редактора Пари-Нувель попало сюда, в запущенную кухню убитого букиниста?

Да, вероятно, следователь прав. Здесь орудовали не обычные грабители, не стандартные гангстеры. Здесь замешана литература.

Как поступить? Поделиться своим открытием с Рамонду? Сообщить полиции? Нет, надо повременить. Кто знает, Рамонду может проявить слишком много горячности, втянет в это дело одну следственную комиссию, за ней другую и наломает дров, как слон в посудной лавке. От этого маленького бородача можно всего ожидать.

— Что вы об этом думаете, мосье парижанин? — спросил Рамонду.

— Разрешите, — и Жозэ наклонился, чтобы прочитать написанное на листке.

Стихотворение называлось Волшебство молчания.

Начиналось оно так:

— Неплохо, — заметил репортёр. — Кто автор?

— Вы что, смеётесь надо мной, а? — Королевская немая мантия, — вполголоса продекламировал Жозэ.

— Немая? — буркнул следователь. — Вы думаете, что здесь есть какая— то связь с именем старика? Нет, я решительно ничего не понимаю в этом деле. Я считал, что это обыкновенный ночной грабёж. Вы мне говорили, что тот странный роман называется Молчание… — Гарпократа. Это греческий бог, бог молчания.

В полдень Жозэ поднялся к себе в номер.

Дождь продолжался.

Сквозь штору журналист видел густую сетку, повисшую над городом. Судебное следствие не продвинулось ни на шаг. На место преступления прибыл прокурор при суде первой инстанции. Он досконально обследовал лачугу Гюстава Мюэ.

Никто ничего не знал. Никто не слышал выстрелов. Врач утверждал, что убийство было произведено ночью, часа в три-четыре.

Когда было обнаружено преступление, в доме все выглядело, как обычно. Ставни в лавке и на кухне были открыты.

Место, конечно, очень благоприятное для преступников — в тупике никто не жил.

Самые близкие соседи букиниста — рабочие и старики — жили на улице Кабретт.

Жозэ передал по телефону свой первый репортаж, заодно поболтал с Бари и Рози Соваж. Пари-Нувель вставила фитиль другим газетам, связав убийство в Муассаке с романом, получившим Гонкуровскую премию. Только две газеты напечатали сообщение об убийстве, да и то одна на третьей полосе, а другая — на четвёртой.

Провинциальный корреспондент передал эту информацию, не придавая ей значения.

Правда, сейчас уже все редакции сбились с ног в поисках материала. Скоро городок наводнят корреспонденты и Рамонду потеряет голову. Впрочем, за это дело берётся парижский уголовный розыск.

Жозэ был в смятении.

В сотый раз он восстанавливал в памяти все, что произошло с начала расследования.

Никаких выводов он не мог сделать. Все оставалось совершенно загадочным.

Он хотел было вызвать Бари и рассказать о стихотворении, найденном в пепле, но передумал. Лучше подождать. В своём репортаже он, конечно, обошёл молчанием обнаруженный в камине листок.

Жозэ глядел на дождь.

Его мучил один вопрос.

Какую роль во всей этой истории играл главный редактор? Он родился в Муассаке, здесь у него была старая тётка. Может, повидаться с нею? Она жила на бульваре Сансер, между Увариумом и мостом Наполеона. У Жозэ в книжечке был записан её адрес.

Жозэ уже побывал в морге и осмотрел труп.

Гюстав Мюэ оказался очень дряхлым стариком. И мёртвым он сохранил на лице выражение иронического спокойствия. Длинные морщины избороздили его худое белое лицо с бородкой под Кальвина…

Но ведь по трупу нельзя ни о чем судить. Наружность обманчива.

Жозэ взглянул на часы. Пора обедать.

Гостиница оказалась неплохая. Внешне Розовая гроздь выглядела непривлекательно, но номер был чистый, большой и довольно удобный. Интересно, как здесь готовят?

Сейчас он это узнает. Впрочем, он ведь приехал в Муассак не ради южной кухни.

В ту минуту, когда Жозэ выходил из своего номера, рядом резко распахнулась дверь и высокий человек в чёрном костюме, с седыми длинными волосами, которые завивались на затылке, направился к лестнице. Он шёл крупным шагом и стучал каблуками по паркету. Он походил на деревянную марионетку с грубо сработанными суставами.

Верно, это тот учитель, о котором говорила хозяйка, решил Жозэ. Мосье… как же его зовут? Ах да, мосье Рессек, учитель истории.

Спускаясь по лестнице, Жозэ продолжал размышлять.

Что и говорить, это дело превосходит все, что можно вообразить. Выдвигались разные версии относительно найденных улик, побудительных причин, личности преступника. И все же самым загадочным было то, что уже известно.

Спустившись с лестницы, Жозэ оказался в коридоре, который вёл с одной стороны на улицу, с другой — во двор, загромождённый старыми бочками, ящиками и штабелями дров. Какой-то старик в лохмотьях пилил во дворе дрова. Дверь в зал была слева, Жозэ открыл её и вошёл в ресторан.

За дверной портьерой сидел Жино и, глядя в окно на дождь, курил сигарету.

Из задней комнаты доносился звон посуды.

Преподаватель сидел около стойки и читал газету. Перед ним стояла миска с дымящимся супом. Он ещё не начал есть.

Хозяин, услышав шаги репортёра, обернулся.

— Я накрыл для вас около двери. Здесь светлее. Сейчас я подам вам суп.

Жино подошёл к преподавателю.

— Мосье Рессек, пожалуйста, налейте себе…

Не говоря ни слова, учитель отложил газету и взял разливательную ложку. Жино с подчёркнутым почтением поклонился и отнёс супницу репортёру.

Бульон был чуть тёплым и совершенно не наваристым. Он и отдалённо не напоминал жирные супы, которыми иногда удаётся полакомиться в Гаскони или Лангедоке.

Трапеза проходила в полном молчании. Хозяин исчез. Хозяйка с увядшим лицом время от времени появлялась и сновала между столиками.

Дождь тихо стучал по стёклам, и казалось, что уже наступил вечер. После десерта учитель закурил сигарету и направился к двери.

— Ну и погода, — сказал Жозэ, чтобы завязать разговор.

— Да, отвратительная, — не оборачиваясь обронил Рессек. У него был красивый бас очень низких тонов.

— Такая погода здесь, наверное, редкость?

— Обычная для этого времени года… — Учитель не был расположен поддерживать разговор.

— Сколько жителей в Муассаке? — продолжал тем не менее Жозе.

— По последней переписи — семь тысяч восемьсот четырнадцать. — Учитель стоял как вкопанный. Не поворачивая головы, с сигаретой в углу рта, он глядел на дождь.

Но Жозэ не отчаивался.

— У вас великолепный монастырь! — восторженно сказал он. — А какой портал!

Учитель повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, зашагал между столиками, рывками переставляя ноги.

— Уникальный монастырь. Самый прекрасный романский монастырь, ничуть не уступающий церквам в Эльне и святого Трофима в Арле. Он был воздвигнут в тысяча сотом году аббатом Анскитилем. В нем семьдесят шесть арок, которые опираются на мраморные колонны.. Когда-то в центре находился бассейн с чудотворной водой.

Жозэ сдержал улыбку. Но учитель на него не смотрел. Казалось, он говорил, обращаясь к стенам.

— Портал роскошный. Да, да, это жемчужина. Нечто невообразимое. Настоящее чудо.

Он сооружён в тысяча сто тридцатом году. Вначале он находился с западной стороны.

К концу двенадцатого века его разобрали и перенесли к южной стороне монастыря, чтобы оградить его от снарядов, которые могли быть в него пущены с соседних холмов… да, с холмов. Это именно чудо, другого слова нет. На фронтоне — апокалипсическая сцена: Христос, окружённый символами евангелистов и двадцатью четырьмя старцами. Перемычка — из белого пиренейского мрамора. Я не знаю более прекрасного мрамора. Трюмо — поразительно. На нем изображены переплетённые львы — их три пары, с двух сторон портала — святые в замечательных одеяниях. У правого святого очень приятное лицо.

Учитель остановился у стойки. Казалось, он прислушивался к тому, что происходило в задней комнате, где обедали хозяева. Затем он снова принялся шагать.

— Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо. Слева — демоны пытают Скупость и Прелюбодеяние. Наверху — пиршество богача, смерть Лазаря и рай, в котором Авраам держит на коленях душу бедняка.

Справа — Благовещение, Явление волхвов, Сретение… Да, мосье, это чудо, настоящее чудо… Вы видели его раньше?

Учитель так внезапно повернулся к Жозэ, что тот растерялся.

— Увы, нет.

Только тут он разглядел лицо Рессека. Черты его были неправильны, у рта — горькие морщины. Глаза глубоко запали, лоб был высокий и широкий, кожа бледная, землистая, как у всех, кто много читает и поздно ложится. В бездонных чёрных глазах таилось что-то безумное.

— Очень немногие понимают истинную ценность этого сокровища, — добавил учитель своим низким голосом.

Что-то подсказывало Жозэ: Вот тебе прекрасная возможность расспросить о твоём букинисте. Ведь ты приехал сюда за этим, а вовсе не за тем, чтобы слушать рассуждения о старине.

— Вы думаете, немногие? Но ведь в провинции немало образованных людей. Я считаю, что, например, несчастный старик, которого вчера убили, был в некотором роде учёным…

— Истинно образованные люди — редкость, — отрезал учитель и зашагал к двери. Нет, я должен во что бы то ни стало его расспросить, — решил Жозэ.

— Вы знали этого букиниста?

Преподаватель повернулся и подошёл к столику журналиста.

— Я его знал, как и все в городе. По правде говоря, он не был образованным человеком, как это думаете вы. Он просто был отравлен чтением, читал все, что попадало под руку. Плохой самоучка.

— Почему же?

Учитель сделал паузу и поднёс руку к своему галстуку — нервный жест, который он то и дело повторял.

— Да взять хотя бы наш монастырь. Старик Гюстав, букинист, утверждал, будто капители относятся всего к тысяча двухсотому году, однако легче лёгкого доказать, что творение Анскитиля дошло до нас совершенно неповреждённым. Я никак не мог ему это втолковать… Да уж что там…

Учитель развёл руками и с глухим вздохом тут же опустил их.

— Вы часто с ним разговаривали?

— Нет, редко. В лавчонке стоял такой запах! И вообще он жил в грязи. За последние полгода я не виделся с ним ни разу, а теперь вот узнал… Но это вам не интересно… До свидания, мосье. Если у вас будет время, не забудьте осмотреть монастырь. Это уникальный памятник, настоящее сокровище, повторяю вам.

Преподаватель отошёл от столика. Он шёл подпрыгивая, как-то рывками, и в такт шагам у него дёргались руки, а длинные седые кудри рассыпались по воротнику.

Он ушёл. Немного погодя Жино привёл в зал старика, который пилил во дворе дрова.

— Несчастный человек, — объяснил итальянец. — Он живёт в халупе по ту сторону железной дороги, на холме, он немой. Кажется, от рождения.

Жозэ нахмурил брови.

— Немой?

— Да. От рождения. Он немой от рождения.