"Убийце — Гонкуровская премия" - читать интересную книгу автора (Гамарра Пьер)

Глава 12. ПИРШЕСТВО БОГАЧА

Стены узкого кабинета Гастона Симони были сплошь заставлены книгами. Как и Монтень, Гастон Симони называл свой кабинет книжным магазином. В книгах царил полный беспорядок. Как говорил сам хозяин, он один мог в них разобраться.

Роскошные издания стояли вперемежку с брошюрами, дорогие переплёты красовались рядом с ободранными корешками, на которых бумага завернулась грязными трубочками.

На камине тоже лежали стопки книг. Рабочий стол был загромождён журналами, кипами исписанных листов бумаги, пирамидами книг. И всюду множество безделушек: крошечные зверюшки из дутого стекла, из фаянса, глины, олова. Это была мания Гастона Симони. Раз в неделю, а иногда и чаще — и все это знали — он бегал по антикварным лавкам в поисках новой безделушки: обезьяны из слоновой кости, будды, миниатюрной курильницы или очередного пресс-папье.

В тот вечер в кабинете Симони собралось много народу. Явление совершенно исключительное. Обычно Симони не позволял входить в кабинет даже уборщице и никогда никого здесь не принимал.

Сейчас в кабинете были Жозэ Робен, разумеется, Макс Бари — главный редактор Пари-Нувель, Рози Соваж, д'Аржан, Симони, писатель Воллар — — коренастый, низкорослый молодой человек с кислым выражением лица, и специально прибывшие сюда два инспектора полиции.

Жозэ повернулся к Убийце. Тот сидел на стуле с поникшей головой.

— Думаю, что все это не требует подробных объяснений. Большинство присутствующих, в общем-то, в курсе дела, но вы должны нам помочь…

Он едва заметно улыбнулся и провёл ладонью по лбу. Теперь, когда наступила развязка, он почувствовал, что им овладевает усталость, приятная усталость, которая требовательно смыкает ему глаза. Как странно устроен человек!

В этой спокойной комнате, где обстановка вдохновляла на труд, на размышления, на научную работу, сидело восемь человек, включая двух полицейских и Убийцу. Жозэ смотрел на преступника. Да, все так, ошибки не может быть. Туман рассеян.

Оставалось лишь уточнить некоторые подробности.

— Видите ли, — продолжал Жозэ, доставая сигарету из портсигара, — я многое понял благодаря учителю истории, с которым я познакомился в Муассаке. Он человек знающий, человек, одержимый страстью. И вот его страсть, настоящая мания, я бы сказал, и дала мне ключ к волнующей нас истории. Этот мосье Рессек помешан на старине и исступлённо занимается историей монастыря в Муассаке. Это объединяло его с покойным букинистом. И я сказал себе — вот тут и кроется объяснение. Если человек настолько поддаётся своей страсти, что теряет всякий разум и чувство самосохранения, он может пойти на преступление. Так и случилось с Убийцей. Он хотел добиться литературной славы, хотел, чтобы его имя появилось во всех газетах, чтобы люди при встрече с ним с завистью говорили: вот идёт лауреат Гонкуровской премии… До сих пор ему не везло. Каждый год объявляли нового лауреата, а его обходили. В конце концов он впал в бешенство и тщательно разработал план завоевания премии…

— И этот план предусматривал убийство без улик, — заметил кто-то.

— Да, — согласился репортёр, закуривая сигарету. — Первые догадки оказались правильными: мы подозревали литературное преступление, это подтвердилось.

Побудительная причина: добиться Гонкуровской премии в обстановке необычайной… газетной шумихи… Кроме того, бесспорное желание бросить вызов жюри и общественному мнению. Ах, так, вы, мол, не хотели наградить меня лаврами, которые я уже неоднократно заслужил, вы мне отвели место посредственного, никому не известного писателя… ну, так я вам покажу, на что я способен, я с вами сыграю такую шутку… Вот что, наверное, думал мосье Дубуа.

Жозэ пристально посмотрел на сидящего с поникшей головой Убийцу.

— Не так ли, мосье Дубуа? Ведь я прав?

— Да, — хрипло бросил тот.

— Бесспорно, — с удовлетворением сказал Жозэ. И он продолжал: — А теперь перейдём к обстоятельствам, при которых было совершено преступление. Убийца — неглупый малый. Он все продумал. Вероятно, он потратил на подготовку несколько месяцев. Сперва он набросал общий план действия: описать убийство, приукрасив это описание литературными, психологическими и псевдофилософскими отступлениями, а затем совершить его. То самое убийство, которое было предначертано в буквальном смысле этого слова. Первая часть программы была выполнена тщательно и талантливо. Да, наш герой талантлив. Он к тому же знал о разногласиях между членами жюри, и это давало ему надежду на успех: ведь он представил необычное и, надо признать, любопытное, зловещее и тем самым притягательное произведение.

Репортёр улыбнулся.

— В общем-то все несложно, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто преступник… Но он предусмотрел массу деталей… и они были придуманы искусно, для того чтобы отвлечь от себя подозрение. Во-первых, зелёная накидка мосье Симони. При чем тут она? И почему мосье Симони пришёл ко мне с просьбой не так шумно освещать события? Признаюсь, я долго не мог понять беспокойство нашего дорогого поэта. Оказывается, все объяснялось весьма просто. Зелёная накидка члена Гонкуровской академии играла в этом деле символическую роль. Её знают в литературной среде Парижа, и убийца использовал её, чтобы запутать следы, а заодно и бросить вызов обществу. Он тем самым как бы говорил: да, к убийству причастна литература, да, к убийству причастна Гонкуровская премия. Остальное все известно. Убийца застрелил букиниста и прикрыл труп накидкой. Потом он нашёл золотые монеты и, желая подчеркнуть, что убийство совершено не с целью грабежа, бросил их на накидку. Но преступление раскрыли с опозданием: убийца перед уходом распахнул ставни — и в дом забрёл юродивый Фризу. Он взял и накидку и золотые монеты. Так что на этот раз инсценировка не удалась, мосье Дубуа.

Гастон Симони встал, шагнул к столику, взял стеклянную обезьянку и принялся машинально её гладить.

— Все это очень интересно, — сказал поэт, — но расскажите о самом убийстве.

— Ну так вот, — продолжал Жозэ. — Тяга к театрализации не покидала Убийцу ни на минуту. Загадочные звонки по телефону, до того искажённый голос, что нельзя было понять, кто говорит — женщина или мужчина… О следах я не буду долго распространяться. Здесь была одна непоследовательность: ни одного отпечатка пальцев — Убийца был в перчатках — и в то же время чёткие следы обуви.

Очередная инсценировка. Следы мужские — сорок второго размера и женские — тридцать седьмого. Я сразу подумал, что это подлог. Ведь что стоит человеку, носящему сорок первый размер обуви, надеть туфли на номер больше? Просто надо натянуть вторую пару носков. И женщина, как вы понимаете, может поступить точно так же. Впрочем, хотя я был убеждён, что все это — липа, я вначале все же пытался понять, какие следы принадлежат преступнику. Мужские или женские. Или и те и другие. Но постепенно я пришёл к выводу, что Убийца мог действовать только в одиночку. Было бы неосмотрительно посвящать в тайну второе лицо. Убийца принёс с собой в кармане пару женской обуви и, чтобы спутать карты, оставил и свои следы и женские… Но это не главное, хотя именно это навело меня на мысль, что в данную историю замешана женщина.

Едва Жозэ произнёс это, как Убийца вскочил с места. Остальное произошло так молниеносно, что все опешили.

На письменном столе лежал длинный голубоватый стальной нож, подобие испанского кинжала, который служил Гастону Симони для абсолютно мирных целей, а именно для разрезания книг. Но это было настоящее оружие, и Убийца, хотя он и выглядел подавленным, видимо, высмотрел этот кинжал и кинулся за ним.

Схватив кинжал, Убийца направил его себе в грудь, но тщетно: Жозэ рванулся и сжал ему руку.

— Я знаком с некоторыми приёмами дзюдо, — улыбнулся репортёр.

Теперь Убийцу держали крепко.

Один из полицейских достал наручники. Раздался щелчок. Преступник может неистовствовать сколько угодно, он обезврежен.

— Следовало это сделать раньше, мосье, — заметил репортёр. — Излишняя предусмотрительность никогда не помешает.

И он продолжал свой рассказ:

— Перейду к другим обстоятельствам преступления. Первое моё подозрение: я узнал, что главный редактор крупной ежедневной газеты Пари-Нувель Макс Бари, опытный журналист, который ценит точную информацию и любит сенсационные заголовки, ко всему ещё и поэт: мне случайно попал в руки черновик его стихотворения. Позже в камине убитого букиниста в золе было обнаружено другое стихотворение Макса Бари, вырванное из рукописного сборника. Странное стечение обстоятельств: Бари родился в Муассаке, там у него старая тётя и домик, оставшийся от родителей, куда он любит приезжать время от времени, чтобы собраться с мыслями и позабавиться с музой. Все это прекрасно, поэтично и умилительно. Бари довольно хорошо знал привычки старого букиниста. Да и кому в Муассаке они не были известны? Этот старик давал пищу кумушкам, когда у них иссякали другие темы. Вот вам первое звено, связывающее преступление с Пари-Нувель. И тут я вспомнил об одном методе, который хоть и не нов, однако заслуживает внимания. Обычно как действуют полицейские и все, кто занимается расследованием преступлений? Они выискивают как можно больше подробностей и улик. Потом выбирают из накопленного материала те сведения, которые ведут к одной точке, к одному человеку, и когда против него собирается достаточно улик и доказательств виновности, полиция его арестовывает.

Но представьте себе такого преступника, который решил сыграть именно на этом. Он оставит столько улик, что невольно должна будет возникнуть мысль: это слишком красиво, слишком легко, слишком ясно, здесь что-то не так. И преступник окажется вне подозрений именно потому, что против него слишком много улик… Извините, что я так долго задерживаю ваше внимание, но, признаться, эта гипотеза долго не давала мне покоя. Пожалуй, из-за этого моё расследование так и затянулось.

— Ну, это было бы слишком изобретательно, — вставил Симони.

— О, убийцы иногда бывают очень изобретательны! — улыбнулся Жозэ.

— Меня в вашем рассказе, — продолжал Симони, — больше всего заинтересовала история с анонимными письмами в Муассаке.

— Ах, это вы о записке, где был нарисован череп? Проще простого. Убийца сунул её в жилетный карман покойника, но её заметили не сразу. Поэтому и сложилось впечатление, будто преступник положил её в карман убитого некоторое время спустя…

— Нет, я говорю об анонимном письме следователю, — сказал Симони. — О письме, в котором сообщалось, что найденные в куче пепла стихи написаны Бари.

— Тоже очень просто, — ответил Жозэ. — Это письмо опустила в ящик тётя Бари.

Она одна во всем Муассаке могла это сделать. В противном случае следовало бы признать, что Убийца, которого я выслеживал в Париже, одновременно находился и в Муассаке. Тётя, по всей видимости, получила письмо, написанное на машинке, на редакционном бланке. В нем племянник просил её бросить в ящик вот это самое письмо, о котором идёт речь, а оно, естественно, прилагалось в заклеенном конверте.

Репортёр закурил новую сигарету.

— Вот как было совершено преступление. Убийца тщательно распределил своё время.

Он прибыл в Муассак вечерним поездом и отбыл утренним. У него, скорее всего, был взят билет туда и обратно. Он не зашёл ни в гостиницу, ни в кафе. Его никто не видел. О нем могли бы сказать так: кто-то торопливо протянул свой билет контролёру, выскользнул на улицу и смешался с толпой. Убийца приехал вечером.

Сейчас темнеет рано. Он направился к дому тёти Бари. Там очень тихий район.

Думаю, что сперва убийца намеревался проникнуть в дом, как вор, хотя бы через окно, которое выходит в сад. Но ему повезло. Это оказалось ненужным. Мне удалось восстановить все детали. Я был в гостях у этой дамы. Она мне призналась, что в ночь убийства она забыла запереть дверь. На самом же деле все было не так. Тётя Бари заперла дверь, но кто-то после этого вышел из дому, кто-то, кто не мог снова запереть замок. Этот кто-то и был Убийца, которого мы именуем мосье Дубуа. Что же произошло? Мосье Дубуа решил выкрасть рукопись Бари, но в тот момент, когда он подходил к дому, он увидел, что старушка вышла в бакалейную лавку, которая находится по соседству, метрах в пятидесяти. Это совсем близко, и тётя Бари не заперла дверь. Убийца зашёл в дом и довольно уверенным шагом — — он заранее узнал план квартиры — направился в кабинет Бари. Порывшись в столе, он нашёл рукопись. Вернулась хозяйка и заперла дверь… Убийца остался в доме. Где он мог найти лучшее убежище? На улице было очень ветрено. Старушка не подозревала, что кто-то забрался к ней. Она хлопотала по хозяйству, потом поужинала и ушла спать. Убийца выжидал. Но вот наступило время действовать. Он выскользнул в переднюю, отпер замок, отодвинул засов и пошёл к дому букиниста.

Ночь была очень тёмная, улицы — пустынны. Такие маленькие городки вечером бывают безлюдны. Мосье Дубуа совершил задуманное преступление, расставил декорации и исчез, соблюдая все меры предосторожности.

— А на следующее утро он уже был в Париже и присутствовал при объявлении Гонкуровской премии этого года, — вставил Бари.

— Конечно!

— Да, — задумчиво протянул Бари, — вы хорошо поработали, дорогой Жозэ, но ваш коронный номер — это то, что вы сумели вывести Убийцу из себя, спровоцировали его.

— Видите ли, — вернулся к своему рассказу репортёр, — мне нужно было получить подтверждение своим догадкам. — У меня было несколько веских доказательств и почти твёрдая уверенность, что преступление совершено человеком, помешанным на литературной славе. Мосье Дубуа хотел любой ценой добиться лаврового венка Гонкуровской премии. Сказать ему, что он недостоин этого, означало чудовищно оскорбить его, нанести ему удар в самое больное место. Тут-то мне и пришло в голову распространить слух, что роман Молчание Гарпократа ничего не стоит, и я прибегнул к помощи Воллара, предложив ему написать разносную статью.

Репортёр улыбнулся.

— Литературная критика призывалась, так сказать, на помощь правосудию.

Благородная миссия! И, конечно, Убийца, вернее — одержимый литератор, среагировал соответственно своей своеобразной психике: он решил убрать Воллара.

Одно преступление влекло за собой второе. Вот почему мы и устроили сегодня небольшой спектакль. Гастон Симони с Волларом собирались поужинать в ресторане.

Я постарался, чтобы Убийца узнал об этом. После ужина мосье Воллар поехал провожать мосье Симони на набережную Анжу. Это очень тихий квартал, он вполне подходил для осуществления замысла мосье Дубуа. К счастью, мы приняли меры предосторожности и мосье Дубуа не смог отомстить своему критику. Признаюсь, что мы играли с огнём, и приношу извинения мосье Воллару, который подвергался риску получить пулю в лоб.

Воллар скорчил шутливую гримасу: чепуха!

Симони, вздохнув, сказал:

— Ловко задумано. Другими словами, вы просто сыграли на тщеславии Убийцы.

— Совершенно верно. Когда я раскритиковал его произведение и сказал, что с литературной точки зрения оно не представляет большой ценности, он, помимо своей воли, переменился в лице. И я это заметил.

— Ну и дела! — проговорил поэт.

— Но мы не в убытке, — заметил Воллар. — У нас есть и лауреат и Убийца. А знаете, здраво поразмыслив, я все-таки пришёл к выводу, что роман нельзя назвать гениальным. Возможно, он и гениален — с точки зрения уголовной и полицейской, но не литературной. Словом, моя критическая статья остаётся в силе, и она поможет нам покончить с этим делом.

— Но вы говорили мне, — обратился Бари к Жозэ, — что до последней минуты у вас все-таки были сомнения.

— Да, — подтвердил Жозэ. — Убийца обеспечил себя довольно вескими алиби.

Сейчас я вам все расскажу.

Жозэ помолчал, пристально глядя на Убийцу, сидевшего на стуле с поникшей головой.

— Я не думал, мосье д'Аржан, что вы способны на такое, — медленно сказал репортёр.

Раздался звон наручников. Д'Аржан поднял голову и злобно улыбнулся.

— А я не думал, мосье Робен, что вы так хитры, — проговорил он хриплым голосом.

Жозэ пожал плечами. В общем-то Убийца скорее всего маньяк, человек немного тронутый, несмотря на все его ухищрения.

— Да, — начал Жозэ, — одна вещь оставалась для меня загадочной до самого конца. Д'Аржан был ранен Убийцей. Так, во всяком случае, я считал. Я сам видел царапину на плече д'Аржана. И видел пробитые стекла в лифте. Версия д'Аржана была вполне приемлема. Первая пуля пролетела, не задев его, после чего, как он утверждал, он потерял голову, кинулся в лифт, забыв, что в кабине автоматически включается свет, как только в неё заходят. И, как он сказал, в этот момент Убийца выстрелил в него второй раз. Все это выглядело вполне правдоподобно. Но если д'Аржан — Убийца, — а это все больше и больше подтверждалось, — значит, это ложь.

— Ну, так как же все произошло на самом деле? — спросил Воллар. — Кто стрелял в д'Аржана?

— Есть ответ и на эту загадку, — улыбнулся Жозэ. — В д'Аржана стрелял д'Аржан.

Первый выстрел, который, как он мне сказал, был сделан с улицы, он сделал сам, целясь себе в плечо. Спросите у специалиста, он вам подтвердит, что это возможно.

Д'Аржан, конечно, шёл на риск. Пуля могла пройти глубже. Но ему повезло, он даже не очень сильно прожёг свой пиджак. А когда стреляют в упор — это трудно, для этого нужно быть виртуозом. Должно быть, он до предела вытянул руку вперёд и изогнул кисть руки. Но я, повторяю, разговаривал со специалистом, и он подтвердил, что это возможно.

— А второй выстрел? — спросил Симони.

— Второй раз д'Аржан выстрелил в пустую кабину. Я был не прав, считая, что один человек находился в кабине, а другой — снаружи.

— Да и зачем Убийце было стрелять в д'Аржана, — добавила Рози Соваж.

— Нет, простите, — перебил её Жозэ. — Я имел право предположить, что д'Аржан ему попался на пути и Убийца хотел убрать случайного свидетеля. Кстати, д'Аржан именно на это и намекал мне.

— Ну и история, — покачал головой Симони. — Признаться, мне до сих пор все это кажется дурным сном. Преступление ради литературной славы! Я впервые сталкиваюсь с таким явлением. В сущности, это довольно характерно для нашей эпохи. Нам следовало более продуманно подойти к присуждению премии. Мы увенчали лавровым венком преступника.

— Да, — сказал Бари. — А пресса в свою очередь напрасно с такой поспешностью раздула все это дело. Она действовала на руку Убийце. Кровь на первой полосе!

Нездоровое, извращённое тщеславие!

— Конечно, — согласился Жозэ. — Но вы сами знаете, да и врачи это утверждают, что все преступники — неполноценные люди. Мне кажется, что и у этого, несмотря на изощрённость его ума, не все дома. Он не нашёл своей дороги в жизни. Когда я был в Муассаке, я любовался великолепными барельефами и скульптурами монастыря Сен-Пьер. Там есть одна сцена, которая изображает старую притчу о Пиршестве богача. Так вот, д'Аржан, — не подумайте, что я хочу в какой-то степени снять с него вину, — оказался в положении бедняка за столом богача. Кем он был? Знающим, ловким литературным обозревателем. Он хорошо вёл литературную хронику, давал живые, интересные статьи, много лет присутствовал при объявлении литературных премий. И каждый раз премия доставалась не ему, а кому-то другому. Он оставался ломовой лошадью, чернорабочим, выполняющим невидимую работу. Он написал роман, который приняли кисло. В газетах появилось несколько вежливых, сухих критических статеек… и все. Вот тогда-то его душу и начали разъедать злоба и зависть. Он жаждал признания. Постепенно он отказался от надежды завоевать славу обычным путём и разработал свой чудовищный план. Он знал, что Бари на досуге пописывает стихи…

Жозэ сделал паузу.

— Мне кажется, что преступника особенно приводило в ярость то, что вот, например, Бари сочиняет стихи и не придаёт этому особого значения, не гонится за литературной славой и не собирается издавать их, а пишет для себя, для своих друзей. Да, поведение Бари ожесточило д'Аржана. Он навёл справки о своём редакторе, расспросил его самого, узнал о существовании тёти и старого дома в Муассаке… И начал готовить своё преступление. Он наверняка заранее побывал в Муассаке, побывал, как и все, в старом монастыре и набрёл на эту странную букинистическую лавку, владельцем которой был Постав Мюэ. Фамилия букиниста поразила его. Он поразмыслил, расспросил соседей, порылся в книгах, начал плести канву, отталкиваясь от этой фамилии: Мюэ — немой.

— Вот тогда-то и родилось Молчание Гарпократа, — тихо вставила Рози.

— Да, — сказал Жозэ. — Даже в выборе псевдонима Поля Дубуа я вижу все то же стремление бросить вызов обществу. Д'Аржан взял очень распространённую фамилию Дюбуа, но превратил её в необычную, заменив ю на у.

Обернувшись к Убийце, репортёр спросил:

— Ну как, дорогой друг, разве я не прав?

Убийца передёрнул плечами и раздражённо сказал:

— О, вы очень проницательны, вы многое узнали, но не все. Всего вы никогда не узнаете.

И он уронил голову на грудь. Его худое лицо исказила чудовищная ненависть. Д'Аржан всегда слыл элегантным молодым человеком с довольно аристократическими манерами, но сейчас это было жалкое, опустившееся существо.

— Что же нам остаётся узнать? — мягко спросил Жозэ. — Разве мы не все выяснили? Вы попытались бросить тень на Бари, написали в Муассак его тёте на бланке главного редактора. Письмо было отпечатано на машинке. У старушки, обожающей своего племянника, оно не вызвало никаких подозрений. В общем, вы предусмотрели все, но об одном не подумали: вы сделали его слишком незаурядным преступлением. Вот это и помогло мне распутать весь клубок. Все ваше поведение говорило об озлобленности, страшной озлобленности.

Д'Аржан не шелохнулся.

Он так и сидел, понурив голову, опустив плечи, с закрытыми глазами. Из него уже ничего нельзя было вытянуть.

Несколько дней спустя писатель Жюль Воллар встретился с репортёром Жозэ Робеном.

Обменявшись приветствиями, они заговорили о событиях, которыми были заполнены все газеты.

— Скажите, дорогой мой, что же подразумевал д'Аржан, говоря, что мы чего-то никогда не узнаем?

Жозэ развёл руками.

— Мы не надеялись понять все его поступки и узнать, чем они были вызваны. Чтобы полностью восстановить всю картину, нужно проделать очень кропотливую работу, а на это требуется время и терпение. Но у меня вызывают сомнение его слова. Хотя, пожалуй, он прав. Все узнать очень трудно. Кто такой д'Аржан? Молодой человек из приличной семьи. Их род, кажется, довольно старинный. Но герб д'Аржанов давно уже потускнел. Сам д'Аржан, хоть и не бедствовал, всегда был стеснён в средствах.

Он вынужден был писать статейки, корпеть над хроникой. А он считал, что рождён для совсем иной судьбы… Но это лишь домыслы… Интересно, конечно, было бы узнать истину…

— Да, правильно, — проговорил Воллар. — И потом он жил один. У него не было ни друзей, ни любовницы… Одиночество, полное одиночество.

— Опасное одиночество. Есть ещё одна причина — только пусть это останется между нами, — но мне кажется, что д'Аржан был влюблён в Рози Соваж. И он заметил, что между нею и нашим шефом Максом Бари устанавливаются все более нежные отношения. Но я не стал говорить об этом. У правосудия и без того достаточно материала.

— Конечно. Тем более, что основную побудительную причину вы определили правильно. Ему вскружили голову лавры Гонкуровской премии.

Так беседовали Робен и Воллар, пробираясь сквозь парижскую толпу.

Париж был подёрнут сумеречной дымкой. Прохожие спешили по своим делам. За пеленой тумана чернели массивы домов. Тысячи людей сновали по тротуарам, бесконечные вереницы машин тянулись по мостовой… Зимний Париж: блестящий асфальт, тёмные, почти чёрные стены; неоновые вывески — единственное, что вносило яркие краски в серый пейзаж. Несмолкаемый городской гул окружал Робена и Воллара.

— Толпа… — задумчиво произнёс Воллар.

— Что вы хотите сказать? — спросил Жозэ.

— У нас неправильное отношение к толпе. Толпа — не безликая масса. Нужно научиться видеть лица.

— Вы правы, — согласился журналист. — Нельзя судить о человеке по его внешности. В каждом человеке кроется что-нибудь своё, но что именно?..

— Вот это мы и должны раскрыть.

— Да, таково уж наше ремесло, — улыбнулся Жозэ. И вытянув вперёд руку, он сказал:

— Дорогой Воллар, видите вон там на углу кабачок?

— С виду он неприглядный… Вы меня пугаете. Хозяин убил кого-нибудь?

— Нет, нет. Кабатчик — честный малый. Он родом с берегов Гаронны и подаст нам такое белое вино, что пальчики оближете. А что вы скажете о хорошем куске ветчины, привезённой с Гаронны? Такая пища обогащает литературу. А после вы мне расскажете о романе, над которым сейчас работаете. Надеюсь, он весёлый. Я обожаю весёлые истории.