"Брайтонский леденец" - читать интересную книгу автора (Грин Грэм)

1

Все обошлось как нельзя лучше — материалы дознания даже не попали на газетные стенды, никого не допрашивали. Малыш возвращался пешком вместе с Дэллоу, он мог бы чувствовать себя победителем.

— Хорошо, что Кьюбит не знает, как все было, он не очень-то надежный, — заметил Малыш.

— А Кьюбит ничего и не узнает. Друитт пикнуть побоится, а я, как тебе известно, не из болтливых, Пинки.

— Мне все кажется, Дэллоу, что за нами следят.

Дэллоу осмотрелся.

— Никого. Я знаю в Брайтоне каждого шпика.

— Женщины не видно?

— Нет. На кого это ты думаешь?

— Сам не знаю.

Вдоль края тротуара двигались слепые музыканты. В ярком свете дня они шаркали подошвами, нащупывая дорогу, лица у них покрылись испариной. Малыш двинулся по мостовой им наперерез; они играли что-то заунывное и жалобное, вероятно, один из псалмов о тяготах жизни; это звучало, как глас, предвещающий несчастье в минуту победы. Малыш подошел к поводырю и оттолкнул его в сторону, тихо обругав; и все музыканты, услышав, что их поводырь отошел, тоже неловко сделали шаг назад, прямо на мостовую. Там они остановились в замешательстве, как баркасы, попавшие в штиль в суровом и безбрежном Атлантическом океане; только когда Малыш миновал их, они успокоились и стали бочком взбираться назад, ощупывая край тротуара.

— Что это на тебя нашло, Пинки? — неодобрительно спросил Дэллоу. — Ведь они же слепые.

— Зачем это я буду уступать дорогу всякому нищему? — Но он сначала не заметил, что они слепые, и устыдился своего поступка. Получалось так, как будто его слишком далеко понесло на пути, по которому он хотел пройти только определенное расстояние. Он остановился, прислонившись к парапету набережной; будничная толпа спешила мимо, палящее солнце постепенно опускалось к горизонту.

— Что у тебя на уме, Пинки?

— Подумать только о всей этой заварухе с Хейлом. Он-то получил по заслугам, но знай я, как все это обернется, может, и оставил бы его в живых. Может, и не стоило его убивать. Этот паршивый репортеришка играл на руку Коллеони, из-за него и Кайта пришили. Кто станет переживать за него? — Вдруг он оглянулся через плечо. — Где я раньше видел этого типа?

— Скорей всего приезжий.

— Мне показалось, что я уже видел этот галстук.

— В магазинах сотни таких. Будь ты пьющий, я посоветовал бы тебе хватить чего-нибудь. Послушай, Пинки, все же идет прекрасно. Никто ни до чего не докапывался.

— Только два человека могли довести нас до петли — Спайсер и девчонка. Я убил Спайсера и женюсь на девчонке. Уж кажется, я делаю все, что надо.

— Ну, ясно, теперь мы будем в безопасности.

— Ты-то, конечно, будешь в безопасности. Это только я всем рискую. Вот ты знаешь, что я убил Спайсера. Друитт тоже. Не хватает только Кьюбита, и тогда мне придется и его укокошить, чтобы на этот раз уж наверняка спрятать концы в воду.

— Тебе ни к чему так со мной разговаривать, Пинки. Очень уж ты стал подозрительным после смерти Кайта. Тебе просто нужно немного развлечься.

— Я ведь так любил Кайта, — ответил Малыш. Он пристально смотрел вдаль, в сторону Франции, неведомой страны. Позади него, за отелем «Космополитен», за Олд-Стейн, за Люис-роуд, простирались меловые холмы, поселки, скот бродил вокруг запруд — там была тоже неведомая страна. А здесь он чувствовал себя как дома: многолюдное побережье, несколько тысяч акров жилых домов, узкая полоска электрической железной дороги, ведущей в Лондон, две-три станции с буфетами и сдобными булочками. Это были владения Кайта, они были достаточно хороши для Кайта, а когда Кайт умер в зале ожидания на вокзале Сент-Панкрас. Малыш как будто лишился отца, завещавшего ему никогда не покидать родных мест. Он унаследовал даже привычки Кайта: обкусывал ногти, никогда не пил спиртного. Солнце, как каракатица, скользя опускалось за море, в мучительной агонии. Сопротивляясь, оно, словно кровью, окрашивало небо своими лучами.

— Встряхнись, Пинки. Отвлекись немного. Тебе надо развлечься. Поедем-ка со мной и Кьюбитом в «Червонную даму» и отпразднуем нашу удачу.

— Ты же знаешь, я в рот не беру спиртного.

— Все равно на свадьбе придется. Где это слыхано, чтобы свадьба без попойки?

По берегу, согнувшись, медленно брел старик; он переворачивал камни, отыскивая среди сухих водорослей окурки и объедки. Чайки, до его приближения как свечи стоявшие у самой воды, поднялись и с криками улетели под мол. Старик подобрал какой-то башмак и сунул его в мешок; одна чайка слетела с набережной, в темноте она пронеслась между железными сваями Дворцового мола, белая и стремительная, полустервятник, полуголубь… В конце концов, человек ведь должен когда-то все познать…

— Ладно. Поеду, — согласился Малыш.

— Лучший кабак на пути отсюда в Лондон, — подзадоривал его Дэллоу.

Они выехали на шоссе в своем старом «моррисе».

— Люблю кутнуть за городом, — сказал Дэллоу. Был тот час, когда зажигаются фонари, но полная темнота еще не наступила, и в сероватых сумерках свет автомобильных фар казался таким же слабым и ненужным, как свет ночника в детской. Рекламные плакаты тянулись вдоль автострады; дачные домики, заброшенная ферма, густая, засыпанная мелом трава у повалившейся ограды, ветряная мельница с огромными растопыренными крыльями — там можно выпить чаю или лимонаду.

— Бедному старику Спайсеру по душе бы пришлась такая езда, — вздохнул Кьюбит.

Малыш сидел рядом с Дэллоу, который вел машину, а Кьюбит поместился сзади на откидном сиденье. В зеркальце водителя Малышу было видно, как он слегка подпрыгивал вверх и вниз на сломанных пружинах.

«Червонная дама», залитая потоками света, находилась сразу за бензоколонкой. Ресторан когда-то перестроили из амбара тюдоровских времен, старая планировка двора определила расположение главного зала и баров, на месте бывшего загона для скота был устроен плавательный бассейн.

— Зря мы не захватили с собой каких-нибудь девочек, — пожалел Дэллоу, — в этом притоне их невозможно подцепить. Тут все уж очень шикарное.

— Зайдем-ка в бар, — предложил Кьюбит и пошел вперед. На пороге он остановился и мотнул головой в сторону девушки, одиноко сидевшей со стаканом в руке у длинной хромированной стойки под старыми стропилами.

— Надо бы сказать ей пару слов, Пинки. Знаешь, что-нибудь вроде того, что он был мировой парень, мы, дескать, сочувствуем твоему горю.

— О чем это ты болтаешь?

— Это девушка Спайсера, — объяснил Кьюбит.

Стоя в дверях. Малыш неохотно оглядел девушку: волосы светлые, как серебро, высокий чистый лоб, аккуратный маленький зад, обрисовывающийся на высоком табурете; одинокая со своим стаканом и своим горем.

— Как дела, Сильвия? — спросил Кьюбит.

— Кошмарно.

— Вот ужас! Хороший он был парень. Лучше не найти.

— Ты ведь был там? — повернулась она к Дэллоу.

— Билли давно следовало починить эти перила… — сказал Дэллоу. — Познакомься с Пинки, Сильвия, он самый главный в нашей шайке.

— И вы тоже там были?

— Его там не было, — ответил Дэллоу.

— Хотите еще выпить? — спросил Малыш.

Сильвия осушила свой стакан.

— Ничего не имею против. Коктейль «мотоцикл».

— Два виски, один «мотоцикл», один грейпфрутовый сок.

— Как? — удивилась Сильвия. — Вы что, не пьете?

— Нет.

— Могу поспорить, вы и с девочками не водитесь.

— Убила ты его, Сильвия, — захохотал Кьюбит, — с первого выстрела.

— Обожаю таких мужчин, — продолжала Сильвия, — по-моему, так чудесно быть стойким. Спайси всегда говорил, что вы когда-нибудь развернетесь… а потом… ох, черт, как чудесно! — Она хотела поставить стакан, но, не рассчитав, пролила свой коктейль. — Я не пьяная, — попыталась она оправдаться, — я просто расстроена из-за бедного Спайси.

— Давай выпей, Пинки, — убеждал Дэллоу, — это тебя встряхнет… Пинки тоже расстроен, — объяснил он Сильвии.

В дансинге оркестр играл:

— Выпейте, — предложила Сильвия. — Я была страшно расстроена. Вы же видите — я плакала. Посмотрите, во что у меня превратились глаза… Господи, я еле-еле отважилась показаться сюда. Теперь мне понятно, почему люди идут в монастырь.

Музыка ломала сопротивление Малыша; с ужасом и любопытством он наблюдал за подругой Спайсера — она-то знала толк в игре. Он покачал головой, безмолвный в своей ущемленной гордости. Он знал, в чем его сила — он был главарем; тщеславию его не было пределов, он не мог допустить, чтобы люди, более опытные, чем он сам, сделали из него посмешище… сравнили его со Спайсером и обнаружили, что он еще не… Он страдальчески отвел глаза, а музыка все завывала свое «а днем мечтаю, чтоб забыла» — о той игре, которую все они знали несравненно лучше, чем он.

— Спайси был уверен, что вы никогда не заведете себе девочку, так он мне говорил, — продолжала Сильвия.

— Мало ли чего Спайси не знал.

— Вы ужасно молодой и такой уже знаменитый.

— Лучше нам с тобой уйти, — предложил Кьюбит, обращаясь к Дэллоу. — Кажется, мы тут лишние. Пойдем-ка поглазеем, как там купаются красотки.

Они вышли, тяжело ступая.

— Дэлли всегда замечает, когда мне нравится какой-нибудь мальчик, — сказала Сильвия.

— Кто это — Дэлли?

— Глупенький, да это ваш дружок, мистер Дэллоу. Вы танцуете?… Подумать только, я даже не знаю вашего настоящего имени!

Он наблюдал за ней с робким вожделением. Она раньше была любовницей Спайсера, это ее голос пронзительно звучал по телефонным проводам, назначая свиданья, от нее Спайсер получал таинственные письма в розовых конвертах, адресованные лично ему; даже у Спайсера было что-то такое, чем он мог гордиться, чем мог похвастать перед приятелями — «моя девушка». Он вспомнил, что в пансион Билли иногда присылали цветы с запиской «от разбитого сердца». Он был заворожен ее непостоянством. Она никому не принадлежала, не то что какой-нибудь стол или стул. Он потянулся к ее стакану, попутно обняв ее рукой и неловко сжав ей грудь. Затем медленно проговорил:

— На днях я собираюсь жениться.

Он сказал это так, как будто тоже сделал ставку в этой игре в непостоянство; он не хотел спасовать перед, видавшей виды, девушкой. Подняв ее стакан, он выпил его; сладкий напиток заструился у него в горле, первый раз в жизни алкоголь обжег его небо, ему стало противно. И люди называют это удовольствием, это и еще те забавы. С каким-то ужасом он положил ей руку на бедро… Роз и он… через двое суток после того, как Друитт все уладит, одни, бог знает под какой крышей… а потом, что потом? Он знал, как обычно ведут себя в таких случаях, подобно человеку, который знает законы артиллерийской стрельбы по чертежам, сделанным мелом на доске, но связать эти знания с практикой, с разрушенными деревнями и разорванными на клочки женщинами — для этого требовались крепкие нервы. Его собственные нервы онемели от отвращения — он не хотел ничьих прикосновений, никаких приступов откровенности, он воздерживался от близости как можно дольше, хотя и шел уже по острию ножа.

— Пойдемте-ка. Потанцуем, — предложил он.

Они медленно закружились по залу… Беда если осрамишься перед опытной красоткой, но осрамиться перед этой желторотой, этой невинной девчонкой, которая носит тарелки у Сноу, перед маленькой шестнадцатилетней сучкой…

— Спайси вас так ценил, — сказала Сильвия.

— Выйдем-ка и пройдемся к машинам, — предложил Малыш.

— Не могу, ведь Спайси только вчера умер.

Они постояли, аплодируя, и танец начался снова. В баре трещал шейкер; к окну над огромным барабаном и саксофоном прижимались листья маленького деревца.

— Люблю деревню. Я здесь становлюсь романтичной. А вы любите деревню?

— Нет.

— Здесь ведь настоящая деревня. Только что видела тут курицу. Вы подумайте, в коктейль с джином здесь кладут яйца от собственных кур.

— Пойдемте к машинам.

— Я вообще-то не прочь. Ох, черт, это было бы очень мило. Но не могу я, ведь бедняга Спайси…

— Ну так вы ведь и цветы послали, и поплакали…

— Глаза у меня — просто кошмар.

— Ну, что же вы еще можете сделать?

— Это разбило мне сердце. Бедный Спайси, так уйти из жизни!

— Понятно… Я видел ваш венок.

— Какой все-таки ужас! Мы тут с вами танцуем, а он…

— Пойдемте к машинам.

— Бедный Спайси.

Но, говоря все это, она шла впереди него, и он со смущением заметил, что она даже побежала, буквально перебежала через освещенный угол бывшего скотного двора, по направлению к темной стоянке автомашин, навстречу этим забавам. «Через три минуты я все узнаю», — подумал он, чувствуя, что в нем поднимается тошнота.

— Которая ваша машина? — спросила Сильвия.

— Вон тот «моррис».

— Не подойдет, — сказала Сильвия. Она ринулась к шеренге автомобилей. — Вот этот «форд». — Рывком отворив дверцу, она воскликнула: — Ой, простите! — и быстро захлопнула ее, затем забралась на заднее сиденье соседней машины и уселась там, ожидая его. — Ой, — тихо и с чувством произнес ее голос в сумраке машины, — как мне нравится «ланчия»!

Он остановился у дверки, темнота между ним и ее миловидным, невыразительным лицом рассеивалась. Юбка ее задралась выше колен, она ждала его со щедрой покорностью. Перед ним вихрем пронеслись его беспредельные честолюбивые мечты, заслоненные этим отвратительным, низменным актом: номер в «Космополитене», золотая зажигалка, стулья, украшенные коронами в честь иностранки по имени Евгения. Хейл появился в его сознании и тут же исчез, будто камень, брошенный со скалы; сам он стоял в начале длинного коридора с натертым паркетом; вдруг появилась толпа влиятельных лиц, раздались приветственные крики, мистер Коллеони, отступая назад, кланялся ему, как рассыльный из универмага, за ним виднелась целая армия бритв — триумф победителя! На скаковой дорожке перед финишем забарабанили копыта, а по радио объявили имя лошади, выигравшей заезд; грянула музыка. Грудь его заныла от жажды овладеть всем миром.

— Ты что, не можешь, что ли? — спросила Сильвия.

А он со страхом и смятением думал: «Какой же следующий ход?»

— Быстро! — сказала Сильвия. — Пока нас тут не увидели.

Паркетный пол начал скатываться, как ковер. Лунный свет упал на дешевое кольцо и на круглое колено. Он сказал с горькой и мучительной яростью:

— Подожди тут, я приведу тебе Кьюбита.

Он повернулся спиной к «ланчии» и зашагал по направлению к бару. Но тут же пошел в другую сторону, услышав смех, доносившийся из бассейна. Стоя у входа и ощущая во рту вкус спиртного, он смотрел на девушку в красной резиновой шапочке, хихикавшую в потоках света. Но мысли его метались к Сильвии и обратно — так работает безотказный двигатель с электрическим мотором. Страх и любопытство разъедали его честолюбивые мечты о будущем, к горлу подступила тошнота, его чуть не вырвало. «Жениться — нет, черт побери, пусть меня лучше повесят», подумал он.

Мужчина в плавках добежал до края трамплина, прыгнул, перекувыркнулся в ярком жемчужном свете и нырнул в темную воду; двое купающихся плавали вместе; взмах за взмахом доплывали они до мелкого места, поворачивали и возвращались рядом, ровно, неторопливо, занятые собой, счастливые и спокойные.

Малыш стоял и наблюдал за ними; когда они во второй раз переплывали бассейн, он увидел на залитой светом поверхности воды свое собственное отражение, дрожавшее от взмахов их рук, — узкие плечи, впалая грудь, и вдруг почувствовал, что его остроносые коричневые ботинки скользят по мокрому и блестящему кафелю.