"Бал. Жар крови" - читать интересную книгу автора (Немировски Ирен)IIВ этот вечер Антуанетта, которую гувернантка обычно укладывала ровно в девять часов, осталась с родителями в гостиной. Она очень редко тут бывала и поэтому принялась внимательно разглядывать резные панели из светлого дерева и золоченую мебель, как будто оказавшись в чужом доме. Мать указала ей на маленький круглый столик, где стояла чернильница, лежали перо и пачки открыток и конвертов. — Садись сюда. Я буду тебе диктовать адреса. Вы идете, милый друг? — громко позвала она, поворачиваясь к мужу. В соседней комнате лакей убирал со стола, а при нем Кампфы уже много месяцев обращались друг к другу на «вы». Когда господин Кампф подошел, Розина прошептала: «Послушай, отпусти лакея, мне неловко в его присутствии…» Затем, поймав взгляд Антуанетты, она покраснела и бодро приказала: — Жорж, вы скоро управитесь? Уберите то, что осталось, и поднимайтесь к себе… Какое-то время супруги молчали, застыв в своих креслах. Когда лакей ушел, госпожа Кампф облегченно вздохнула. — Как мне неприятен этот Жорж! Даже не знаю почему. Когда он прислуживает за столом и я чувствую, что он стоит за спиной, у меня пропадает аппетит… Что это еще за глупая улыбка, Антуанетта? Ну, за работу. У тебя список приглашенных, Альфред? — Да, — сказал Кампф, — но подожди, я сниму пиджак, мне жарко. — Ни в коем случае не забудь его здесь, как давеча, — предупредила супруга. — По выражению лиц Жоржа и Люси я прекрасно поняла, что им кажется странным, когда в гостиную приходят в рубашке с засученными рукавами. — Мне наплевать на мнение слуг, — проворчал Кампф. — Ты ошибаешься, мой друг, именно благодаря им создаются репутации, ведь они разносят сплетни из семьи в семью… Я бы никогда не узнала, что баронесса с третьего этажа… Понизив голос, она прошептала несколько слов, которые Антуанетта, несмотря на все свои старания, не смогла расслышать. — …Без Люси, которая проработала у нее три года. Кампф вынул из кармана листок бумаги, весь испещренный именами. — Начнем со знакомых, не так ли, Розина? Пиши, Антуанетта. Господин и госпожа Банюльс. У меня нет адреса, там лежит телефонная книга, посмотришь потом… — Они ведь очень богаты, — с уважением пробормотала Розина. — Очень. — Ты… думаешь, они пожелают прийти к нам? Я не знакома с госпожой Банюльс. — Я тоже. Но с ее мужем я в деловых отношениях, этого достаточно… Жена, кажется, очаровательна, а кроме того, ее не очень-то принимают в их кругу с тех пор, как она оказалась замешанной в этом скандале… Помнишь эти пресловутые оргии в Булонском лесу, два года назад?.. — Осторожно, Альфред, ребенок… — Она все равно ничего не понимает. Пиши, Антуанетта… Все же это очень достойная женщина. — Не забудь Остье, — живо проговорила Розина. — Судя по всему, они дают замечательные балы… — Господин и госпожа д’Аррашон, два «р», Антуанетта… За этих, дорогая, я не ручаюсь. Очень уж они чопорные… В свое время госпожа д’Аррашон была… Он сделал выразительный жест. — Не может быть! — Да-да. Я знаком с человеком, который частенько навещал ее в одном публичном доме в Марселе… Да-да, уверяю тебя… Но это было очень давно, около двадцати лет назад; замужество полностью ее очистило, она принимает у себя лучшее общество и очень разборчива в знакомствах… Как правило, через десять лет замужества все женщины легкого поведения становятся такими… — Ах, боже мой! — вздохнула госпожа Кампф. — Как все сложно! — Нужно выработать определенный метод, моя дорогая… На первый прием созвать как можно больше гостей: чем больше харь, тем лучше… Отбирать следует только после второго или третьего приема… Но в этот раз придется приглашать всех подряд… — Но если бы иметь уверенность, что все придут! Если кто-нибудь откажется, я, наверное, умру от стыда… Лицо Кампфа исказила кривая усмешка. — Если кто-нибудь откажется прийти, ты их в следующий раз снова пригласишь, и еще раз… К твоему сведению, для того чтобы пробиться в хорошее общество, нужно лишь буквально следовать евангельской морали… — О чем это ты? — Если тебе дали пощечину, подставь другую щеку… Свет — это лучшая школа христианского смирения. — Интересно, где ты набрался таких глупостей, друг мой? Кампф улыбнулся. — Ну, продолжим… Вот несколько адресов на бумажке, которые тебе надо просто скопировать, Антуанетта… Госпожа Кампф взглянула через плечо дочери, которая писала, не поднимая головы. — Правда, у нее очень красивый твердый почерк?.. Скажи-ка мне, Альфред, Жюльен Нассан — это не тот ли, который сидел в тюрьме за мошенничество? — Нассан? Да, именно. — А! — воскликнула Розина в некотором недоумении. Кампф объяснил: — Да у тебя сведения столетней давности. Его давно реабилитировали и повсюду принимают, он славный парень, а главное — выдающийся бизнесмен… — Господин Жюльен Нассан, 23-бис, авеню Ош, — перечитала Антуанетта. — Что дальше, папа? — Всего двадцать пять персон, — простонала госпожа Кампф. — Никогда нам не собрать двести человек, Альфред… — Да нет же, перестань нервничать. А где твой список? Все те, с кем ты познакомилась в прошлом году в Ницце, в Довилле, в Шамони… Госпожа Кампф взяла со стола блокнот. — Граф Моисси; господин, госпожа и мадемуазель Леви де Бруннеллески и маркиз д’Ичарра: это жиголо госпожи Леви, их всегда вместе приглашают. — Но ведь и мужа тоже? — спросил Кампф с сомнением в голосе. — Насколько я знаю, это очень достойные люди. Знаешь, есть еще маркизы, всего их пятеро… Маркиз де Лиг-и-Эрмоса, маркиз… А скажи-ка, Альфред, нужно ли, обращаясь к ним, называть их титулы? Мне кажется, так будет лучше, не правда ли? Конечно, не «господин маркиз», как говорит прислуга, а «дорогой маркиз», «моя дорогая графиня»… Иначе остальные даже не поймут, что мы принимаем аристократическую публику… — Вот бы им всем наклеить на спину этикетки, тогда ты была бы довольна, да? — Ах, опять твои идиотские шуточки… Ну давай, Антуанетта, поскорее перепиши все это, девочка моя… Некоторое время Антуанетта писала, потом громко прочла: — Барон и баронесса Левинштейн-Леви, граф и графиня дю Пуарье… — А это, между прочим, Абрам и Ребекка Бирнбаум, они купили себе титул. Правда, глупо называться дю Пуарье?..[13] Если бы у меня был выбор, то я бы… — Розина погрузилась в глубокие размышления. — Граф и графиня Кампф, — прошептала она, — звучит совсем неплохо. — Подожди немного, — посоветовал Кампф, — лет этак через десять, не раньше. Тем временем Розина перебирала визитные карточки, небрежно брошенные в малахитовую вазу, украшенную китайскими драконами и позолоченной бронзой. — Хотелось бы все-таки знать, кто все эти люди, — пробормотала она. — Некоторые из этих открыток я получила на Новый год, в основном от мелких жиголо, с которыми я познакомилась в Довилле… — Этих нужно как можно больше, для мебели, а если они прилично оденутся… — Ты шутишь, мой дорогой, они все по меньшей мере графы, маркизы, виконты… Ноя не могу вспомнить, как они выглядят… Они все похожи друг на друга… Но это и не так важно. Ты же видел, как поступала Ротван де Фиеск? Всем говорила одну и ту же фразу: «Как я рада…», а потом, если кого-нибудь надо было представить, проглатывала имена… Невозможно было расслышать… Смотри, Антуанетта, девочка моя, это легкая работа, адреса написаны на открытках… — Но, мама, — перебила ее Антуанетта, — тут визитка обивщика мебели… — Это еще что такое? Дай-ка взглянуть. Да, она права. Боже мой, Боже мой, я с ума схожу, Альфред, честное слово… Сколько их всего у тебя, Антуанетта? — Сто семьдесят два, мама. — Ах! Все-таки! Кампфы удовлетворенно вздохнули и, улыбаясь, посмотрели друг на друга с выражением блаженной усталости и триумфа на лицах, как два актера после третьего вызова. — Значит, все идет неплохо, да? Антуанетта робко спросила: — А… а мадемуазель Изабель Коссетт — это разве не «моя» Изабель? — Да, разумеется… — Ах! — воскликнула Антуанетта. — Зачем ты ее приглашаешь? И тут же густо покраснела, ожидая сухого окрика матери «а тебе какое дело?», но госпожа Кампф растерянно объяснила: — Это очень приятная девушка… Надо доставить людям удовольствие… — Но она же злюка, — протестовала Антуанетта. Мадемуазель Изабель, кузина Кампфов, преподавательница музыки во многих семьях богатых евреев — биржевых маклеров, была плоской старой девой, державшейся очень прямо, словно аршин проглотила. Она давала Антуанетте уроки фортепиано и сольфеджио. Будучи чрезвычайно близорукой, она никогда не носила пенсне, так как очень гордилась своими довольно красивыми глазами и густыми бровями. Она едва не касалась партитуры своим длинным, мясистым, заостренным носом, синим от пудры, а когда Антуанетта ошибалась, Изабель сильно била ее по пальцам линейкой из черного дерева, такой же плоской и жесткой, как и она сама. Изабель была злорадной и любопытной, как старая сорока. Накануне занятий Антуанетта усердно повторяла свою вечернюю молитву (ее отец перед свадьбой крестился, и она воспитывалась в католической вере): «Мой Боже, сделай так, чтобы мадемуазель Изабель скончалась этой ночью». — Ребенок прав, — заметил удивленный Кампф. — Почему ты решила пригласить эту престарелую дуру? Не может же быть, что ты считаешь ее… Госпожа Кампф в гневе пожала плечами: — Ах! Ты ничего не понимаешь… А как, по-твоему, обо всем узнают мои родственники? Я уже представляю себе лицо тети Лоридон, которая рассорилась со мной из-за того, что я вышла замуж за еврея, и Жюли Лакомб, и дяди Марсьяля, всех, кто говорил с нами покровительственным тоном, потому что они были богаче нас, ты помнишь? В конце концов, это очень просто: если мы не пригласим Изабель и я не буду уверена, что на следующий же день все они лопнут от зависти, я вообще не хочу давать бал. Пиши, Антуанетта. — А танцевать мы будем в обеих гостиных? — Естественно, и в галерее… Ты же знаешь, какая у нас красивая галерея… Я закажу большие корзины с цветами. Ты увидишь, как это чудесно: в большой галерее соберутся женщины в вечерних платьях с восхитительными драгоценностями, мужчины во фраках… У Леви де Бруннеллески получилось просто феерическое зрелище… Когда танцевали танго, выключили электричество и оставили лишь большие алебастровые лампы по углам, отбрасывавшие красноватый свет… — Ах! Я не очень-то все это люблю, напоминает дансинг. — Но, кажется, так сейчас делается повсюду; женщины обожают, когда их тискают под музыку… Ужин, разумеется, сервируем на маленьких столиках… — А, может, для начала организуем напитки у барной стойки?.. — Это мысль… «Подогреем» гостей, как только они придут. Бар установим в спальне Антуанетты. Одну ночь она поспит в бельевой комнате или в чулане в конце коридора… Антуанетта содрогнулась. Смертельно побледнев, она пробормотала тихим сдавленным голосом: — Разве мне нельзя будет побыть там, хоть четверть часика? Бал… Боже мой, боже мой, возможно ли, что в двух шагах от нее будет происходить нечто столь волшебное, о чем она давно смутно грезила, представляя неясную смесь оглушительной музыки, хмельного аромата духов, блестящих туалетов… любовных признаний в отдаленном будуаре, темном и свежем, как альков… А ее уложат в этот вечер, по обыкновению, в девять, как ребенка!.. Возможно, мужчины, знающие, что у Кампфов есть дочь, спросят о ней, и мать ответит со своим отвратительным смешком: «Ну, она уже давно спит…» А чем бы ей помешало, если бы и Антуанетта получила свою долю счастья на этом свете?.. Ах! Протанцевать один раз, один-единственный раз в объятиях мужчины, в прелестном платье, как настоящая барышня… Она повторила с отчаянной дерзостью, закрыв глаза, как будто направляя к груди заряженный револьвер: — Ну хоть четверть часика, а, мама? — Что?! — воскликнула ошеломленная госпожа Кампф. — Ну-ка, повтори… — Ты сможешь пойти на бал к господину Бланку, — пробормотал отец. Госпожа Кампф пожала плечами: — Кажется, ребенок не в своем уме… Внезапно лицо Антуанетты перекосилось, и она принялась кричать: — Умоляю, мама, я тебя умоляю!.. Мне четырнадцать лет, мама, я уже не маленькая девочка!.. Я знаю, что первый выход в свет всегда совершают в пятнадцать лет; я выгляжу на пятнадцать, и в будущем году… Госпожа Кампф взорвалась. — Ну вот, это просто замечательно! — завопила она хриплым от гнева голосом. — Пустить на бал эту девчонку, эту соплячку, видали вы!.. Ну, подожди же, я у тебя выбью из головы все мысли о твоем возрасте… Так ты полагаешь, что в будущем году ты «выйдешь в свет»? Кто это тебя надоумил? Заруби себе на носу, малявка, что и я-то только еще начинаю жить по-настоящему, слышишь, я сама, и я не собираюсь сразу же таскать за собой дочь на выданье… Не знаю, что меня останавливает, — выдрать бы тебя за уши, повыбивать из тебя эти мысли! — продолжала она тем же тоном, подступая к Антуанетте. Антуанетта отодвинулась и еще больше побледнела; выражение растерянности и отчаяния в ее глазах вызвало у Кампфа нечто, похожее на жалость. — Да ладно, оставь ее, — сказал он, останавливая занесенную руку Розины. — Малышка устала, она перенервничала и сама не знает, что говорит… Иди ложись, Антуанетта. Антуанетта не шевелилась; мать легонько подтолкнула ее в спину: — Давай, брысь отсюда, и без возражений; живей, или уж держись у меня… Антуанетта содрогалась всем телом, но вышла она медленно, не проронив ни единой слезы. — Очаровательно, — сказала госпожа Кампф, когда она ушла, — то ли еще будет… Впрочем, я была совсем такой же в ее возрасте; но я не моя бедная мамочка, которая никогда не умела сказать мне «нет»… Я ее укрощу, клянусь тебе… — Ну, выспится, и все пройдет; она утомлена; уже одиннадцать часов, она не привыкла ложиться так поздно, именно поэтому она так разнервничалась… Продолжим составлять список, это более интересное занятие, — заключил Кампф. |
||
|