"Бал. Жар крови" - читать интересную книгу автора (Немировски Ирен)

VI

В бельевой комнате Антуанетта с гувернанткой доедали ужин за гладильной доской, положенной на два стула. Они слышали, как за стеной в кухне суетится прислуга, оттуда доносился звон посуды. Антуанетта не шевелилась, зажав руки между коленями. В девять гувернантка взглянула на часы.

— Надо быстренько ложиться, моя дорогая… В маленькой комнате вы не услышите музыки, вы будете спокойно спать.

Поскольку Антуанетта не отвечала, мисс Бетти, смеясь, хлопнула в ладоши:

— Ну же, очнитесь, Антуанетта, что с вами?

Она отвела ее в маленькую, плохо освещенную кладовку, в которой в спешке установили железную кровать и два стула.

На противоположной стороне двора ярко светились окна гостиной и столовой.

— Отсюда вы сможете наблюдать за танцами, здесь нет ставней, — посмеивалась мисс Бетти.

Как только она удалилась, Антуанетта сразу же боязливо подкралась к окну и прижалась лбом к стеклу; из окон напротив на стену лился теплый золотистый свет. За тюлевыми занавесками мелькали тени. Прислуга. Кто-то открыл окно эркера, и Антуанетта услышала, как в глубине гостиной настраивают музыкальные инструменты. Значит, музыканты уже пришли… Боже мой, уже девять с лишним… Всю неделю она смутно ожидала вселенской катастрофы, которая предотвратила бы разоблачение; но и этот вечер прошел, как все остальные. В соседней квартире часы пробили половину десятого. Еще полчаса, три четверти часа, и потом… Скорее всего, ничего не произойдет: сегодня, когда они вернулись с прогулки, госпожа Кампф спросила мисс Бетти, набросившись на нее с такой прытью, на какую только она и была способна и которая приводила слабонервных людей в полное замешательство: «А приглашения вы точно послали, вы ничего не потеряли, вы уверены?» И англичанка ответила: «Да, госпожа Кампф». Вне всякого сомнения, она несет ответственность, только она одна… И если ее выгонят, тем лучше, это ей послужит уроком.

«А мне наплевать, наплевать», — бормотала Антуанетта, яростно, до крови кусая руки своими молодыми острыми зубами.

«Ну, а та, другая, пусть она поступает со мной как хочет, я не боюсь, мне наплевать!»

Она посмотрела на темный колодец двора под окном.

«Я покончу с собой и перед смертью скажу, что это ее вина, вот и все, — думала она. — Я ничего не боюсь, я за себя уже заранее отомстила…»

Она выжидала. Стекло запотевало от ее дыхания, и Антуанетта его энергично протирала, чтобы снова прильнуть к нему. В конце концов, не выдержав, она распахнула обе створки. Ночь была ясная и прохладная. Теперь своими зоркими глазами подростка она четко видела ряд стульев у стены, музыкантов у рояля. Она простояла неподвижно так долго, что ее щеки и обнаженные руки совершенно окоченели. В какой-то момент ей даже представилось, что на самом деле ничего не случилось, что ей просто померещился и мост, и черные воды Сены, и разорванные, уносимые ветром приглашения, а сейчас каким-то чудом войдут гости и начнется бал. Она услышала, как пробило три четверти, а немного спустя — десять. Десять ударов… Она вздрогнула и выскользнула из комнаты. Антуанетта направилась к гостиной, куда ее влекло, как влечет к месту преступления неопытного преступника. Она пересекла коридор, где два официанта прямо из бутылки пили шампанское, и добралась до столовой. Там не оказалось ни души; все было готово, посредине стоял огромный стол, ломившийся от блюд с птицей и рыбой, серебряных подносов с устрицами, украшенных венецианским кружевом, с гирляндами цветов между тарелками и двумя одинаковыми пирамидами из фруктов. Вокруг, на накрытых на четыре или шесть персон столиках, сверкали хрусталь, костяной фарфор, серебро, позолота. Позднее Антуанетта так и не смогла понять, как она осмелилась пройти через весь сверкавший огнями зал. На пороге гостиной она на мгновение заколебалась, потом заметила в соседнем будуаре обитый шелком большой диван. Она встала на колени и протиснулась между спинкой дивана и развевающимся занавесом; там был лишь крошечный закуток, где она и уселась, обхватив колени руками. Когда она выглядывала оттуда, гостиная простиралась перед ней как театральная сцена. Долго простояв у открытого окна, она сильно замерзла и поэтому сейчас вся дрожала. Квартира казалась тихой, спокойной, как будто погруженной в сон. Негромко переговаривались музыканты. Она рассматривала негра с ослепительными зубами, даму в шелковом платье, литавры, похожие на тазы, которые продаются на ярмарке, громадную виолончель в углу. Негр вздохнул и слегка тронул ногтем струны гитары, отчего она загудела и издала глухой стон.

— Мы все позже начинаем и все позже заканчиваем.

Пианист произнес несколько слов, которые Антуанетта не расслышала, — все рассмеялись. И тут вошли супруги Кампф.

Увидев их, Антуанетта сделала движение, как будто хотела провалиться сквозь землю. Она плотно прижалась к стенке, спрятав лицо в сгиб локтя. Она слышала их приближающиеся шаги. Родители были уже совсем рядом. Кампф сел в кресло напротив Антуанетты. Розина сделала круг по комнате, зажгла, а затем погасила светильники на камине. Ее бриллианты сверкали.

— Сядь, глупо так суетиться, — тихо сказал Кампф.

Почти касаясь головой деревянной рамы дивана, Антуанетта во все глаза смотрела на стоящую прямо перед ней мать. И девочку поразило новое выражение ее властного лица: на нем отражалось нечто вроде самоуничижения, усердия и испуга одновременно…

— Альфред, ты думаешь, все будет в порядке? — спросила Розина звонким, дрожащим детским голосом.

Не успел Альфред ответить, как раздался звонок, эхом отозвавшийся по всей квартире.

Розина сжала руки.

— Боже мой, начинается! — прошептала она, как будто речь шла о землетрясении.

Они бросились к двери в зал, обе створки которой были открыты.

Через минуту они вернулись, ведя мадемуазель Изабель, которая говорила очень громким, тоже для нее необычным высоким и резким голосом; ее трели прерывались короткими смешками.

«Об этой-то я совсем забыла», — с испугом подумала Антуанетта.

Сияющая госпожа Кампф говорила без умолку; на ее лице вновь появилось высокомерное и веселое выражение; она лукаво подмигивала мужу, украдкой указывая ему на платье мадемуазель Изабель из желтого тюля. Длинная жилистая шея старой девы была обмотана боа из перьев, которое она теребила обеими руками, как Селимена[17] — свой веер. На ее запястье была оранжевая бархатная ленточка с прикрепленным к ней серебряным лорнетом.

— Разве вы раньше не видели этой комнаты, Изабель?

— Да нет. Вся очень изящно, а откуда эта мебель? О, а эти фарфоровые вазы просто восхитительны. Значит, вы все еще любите японский стиль, Розина? Я его всегда отстаиваю. Как раз на днях я говорила Блоху-Леви — Соломону, вы его знаете? — который упрекал этот стиль в том, что он поддельный и подходит только нуворишам: «Можете оставаться при своем мнении, но это весело, живенько, к тому же не так дорого, как, скажем, стиль Людовика XV, и это совсем не недостаток, наоборот…»

— Да нет же, вы заблуждаетесь, Изабель, — энергично возражала Розина, — старинные китайские и японские вещи безумно дороги… Например, эта ваза с птичками…

— Старинная вещь…

— Мой муж заплатил за нее десять тысяч франков в «Отеле Друо»… Нет, что я говорю? Какие десять — двенадцать тысяч, не так ли, Альфред? Ох! Я его для порядка поругала, но недолго. Я и сама люблю посещать антикварные лавки. Это моя страсть.

Кампф позвонил.

— Вы не откажетесь от порто, милые дамы? Принесите, — обратился он к вошедшему Жоржу, — три бокала порто «Сандеман» и бутерброды, бутерброды с икрой…

Воспользовавшись тем, что мадемуазель Изабель отошла, чтобы рассмотреть через свой лорнет позолоченного Будду на бархатной подушечке, госпожа Кампф протараторила:

— Бутерброды! Да ты не в своем уме! Не будем же мы из-за нее все переставлять на столе! Жорж, принесите сухие хлебцы в саксонской корзинке, вы понимаете, о чем я?

— Да, мадам.

Он вернулся через минуту, неся поднос и хрустальный графинчик баккара. Втроем они молча выпили. Затем госпожа Кампф и мадемуазель Изабель сели на диван, за которым пряталась Антуанетта. Если бы она протянула руку, то смогла бы дотронуться до серебряных туфель матери и желтых шелковых «лодочек» своей учительницы. Кампф расхаживал взад и вперед, украдкой поглядывая на часы.

— Расскажите мне немного о сегодняшних гостях, — попросила Изабель.

— О! — воскликнула Розина. — Придут очаровательные люди и несколько старых грымз, например, маркиза Сан-Паласьо, которой я должна отплатить любезностью за любезность, — она так любит нас навещать… Я ее видела вчера, она собиралась уезжать. Она мне сказала: «Дорогая моя, из-за вашего бала я на неделю отложила свой отъезд на юг. У вас обычно так весело…»

— А, так вы уже устраивали балы? — надув губки, спросила Изабель.

— Нет-нет, — торопливо возразила госпожа Кампф, — мы только на чай приглашали. Вас я не позвала, зная, как вы заняты днем…

— Да, конечно. Кроме того, я собираюсь давать концерты в будущем году…

— В самом деле? Какая замечательная идея!

Они замолчали. Мадемуазель Изабель еще раз огляделась по сторонам.

— Это изумительно, просто изумительно, какой вкус…

И снова воцарилось молчание. Женщины покашливали. Розина приглаживала волосы. Изабель старательно оправляла юбку.

— Какая приятная погода стоит последние дни, не правда ли?

Кампф резко перебил:

— Ну что, мы так и будем сидеть сложа руки? Как поздно все-таки гости приходят! Вы точно указали десять часов на приглашениях, Розина?

— Я вижу, что пришла намного раньше.

— Да нет же, дорогая, что вы такое говорите? У всех просто ужасная привычка приходить поздно, это так неприятно…

— Предлагаю потанцевать, — игриво сказал Кампф, хлопая в ладоши.

— Ну конечно, какая замечательная идея! Начинайте! — крикнула госпожа Кампф оркестру. — Чарльстон.

— Вы танцуете чарльстон, Изабель?

— Ну да, немножко, как все…

— Прекрасно, у вас не будет недостатка в кавалерах. Например, маркиз Ичарра, племянник испанского посла, — он получает все призы в Довилле, не так ли, Розина? Ну а тем временем давайте откроем бал.

Они ушли, и в пустой гостиной взревел оркестр. Антуанетта видела, как госпожа Кампф поднялась, подбежала к окну и прислонилась лицом к холодному стеклу («Совсем как я», — подумала Антуанетта). Часы пробили половину одиннадцатого.

— Боже мой, боже мой, но где же они? — волнуясь, прошептала госпожа Кампф. — Ах, черт бы побрал эту сумасшедшую старуху, — добавила она почти вслух и тут же зааплодировала и закричала, смеясь: — Ах! Чудесно, очаровательно! Я не знала, что вы так прекрасно танцуете, Изабель.

— Она танцует прямо как Жозефин Бейкер[18], — раздался голос Кампфа с противоположного конца гостиной.

Как только танец закончился, Кампф крикнул:

— Розина, я веду Изабель в бар, не ревнуйте.

— А вы нам не составите компанию, дорогая?

— Минутку, если позволите, надо отдать прислуге кое-какие распоряжения, и я тут же к вам присоединюсь…

— Я целый вечер собираюсь флиртовать с Изабель, предупреждаю вас, Розина.

Госпожа Кампф нашла в себе силы засмеяться и погрозить им пальчиком, но не смогла произнести ни слова и, как только осталась одна, снова бросилась к окну. Слышно было, как по проспекту проезжают автомобили, некоторые из них притормаживали перед домом, и тогда госпожа Кампф жадно вглядывалась в темную зимнюю улицу, но машины удалялись; звук мотора становился все слабее, пока окончательно не таял в темноте. По мере того как шло время, автомобилей становилось все меньше и меньше, и в течение долгих минут никакие звуки уже не раздавались на пустынном, как в провинции, проспекте. Лишь на соседней улице звенел трамвай да доносились далекие гудки, приглушенные расстоянием…

Розина тряслась как в лихорадке. Без пятнадцати одиннадцать. В пустой гостиной часы издавали негромкие торопливые удары в аргентинском ритме, энергичном и четком. Им настойчиво вторили часы в столовой, а с другой стороны улицы, с фронтона церкви, раздавался медленный и торжественный бой, тем громче, чем дальше продвигались стрелки.

— Девять, десять, одиннадцать! — кричала госпожа Кампф в отчаянии, поднимая к небу руки, покрытые сверкающими бриллиантами. — Но что же это? Ну что же случилось, Господи Иисусе?

Альфред и Изабель вернулись. Все трое молча смотрели друг на друга.

Госпожа Кампф нервно произнесла:

— Это довольно странно, вам не кажется? Как бы что-нибудь не стряслось…

— О, моя дорогая, разве что землетрясение, — сказала Изабель, и в ее голосе слышались триумфальные нотки.

Но госпожа Кампф все еще не готова была признать поражение. Теребя жемчужное колье, она сказала охрипшим от тревоги голосом:

— Ах, это еще ничего не значит. Представьте себе, на днях я была у своей подруги, графини Бруннеллески, и первые гости начали прибывать без четверти двенадцать. Так что…

— Хозяйке это доставляет столько беспокойства, столько волнений, — сочувственно шептала Изабель.

— Ну что ж… Надо привыкать, не так ли?

И тут раздался звонок. Альфред и Розина бросились к дверям.

— Играйте, — крикнула Розина музыкантам.

Они тут же заиграли блюз. Но никто не появился. Розина не могла больше выносить неизвестность. Она позвала:

— Жорж, Жорж, кто-то звонил, вы разве не слышали?

— Это от Рея мороженое принесли.

Госпожа Кампф взорвалась:

— Уверяю вас, что-то случилось: несчастье, недопонимание, или была указана не та дата, не тот час! Десять минут двенадцатого, уже десять минут двенадцатого, — повторяла она в отчаянии.

— Ну, так теперь уже не долго ждать! — громко объявил Кампф.

Все трое снова уселись, но больше никто не говорил. Слышно было, как слуги хохочут на кухне.

— Скажи им, чтобы они замолчали, Альфред, — наконец попросила Розина дрожащим от бешенства голосом. — Иди же!

В половине двенадцатого появился пианист.

— Следует ли еще подождать, мадам?

— Нет, уходите, уходите! — вдруг завопила Розина. Казалось, что у нее начинается припадок. — Вам заплатят, и убирайтесь отсюда! Бала не будет, ничего не будет: это оскорбление, издевательство, заговор врагов, они хотят нас скомпрометировать, а меня — так просто загнать в могилу! Если кто-нибудь явится сейчас, я не хочу их видеть, слышите? — продолжала она со все большим негодованием. — Скажете, что меня нет, что в доме тяжелобольной или покойник — все, что хотите!

Мадемуазель Изабель усердствовала:

— Ну что вы, дорогая, еще есть надежда. Не переживайте так, вам станет плохо… Разумеется, я понимаю, что вы испытываете, бедняжка, но люди так бессердечны, увы!.. Альфред, вам следовало бы поговорить с ней, приласкать, утешить…

— Какая комедия! — побледнев, прошипел Кампф сквозь зубы. — Розина, замолчите вы наконец?!

— Послушайте, Альфред, не кричите же, наоборот, приласкайте ее…

— Неприлично так вести себя! — Он резко повернулся и набросился на музыкантов: — А вы что еще здесь делаете? Сколько вам причитается? И убирайтесь поскорее, ради всех святых…

Мадемуазель Изабель медленно собрала боа из перьев, лорнет, сумочку.

— Наверное, лучше мне уйти, Альфред. Разве что я могу быть вам чем-нибудь полезна, бедный мой…

Так как он не отвечал, она наклонилась и поцеловала в лоб неподвижную Розину, которая даже не плакала и сидела, уставившись сухими глазами в одну точку.

— Прощайте, дорогая. Поверьте, я в отчаянии, я так вам соболезную, — машинально шептала мадемуазель Изабель, как шепчут на похоронах. — Нет, нет, не провожайте меня, Альфред, я ухожу, удаляюсь, меня уже нет, плачьте вволю, моя дорогая, слезы приносят облегчение! — провозгласила она еще раз очень громко посреди пустой гостиной.

Альфред и Розина слышали, как, проходя через столовую, она говорила прислуге:

— Пожалуйста, не шумите. Мадам очень расстроена, ей так тяжело сейчас.

И наконец раздался рокот лифта и глухой щелчок отрывающейся и закрывающейся входной двери.

— Старая кляча, — пробормотал Кампф, — если, по крайней мере…

Он не успел договорить. Внезапно Розина вскинулась, по ее лицу ручьем текли слезы. С криком она грозила ему кулаком:

— Это ты, придурок, во всем виноват, все из-за твоего дурацкого тщеславия, твоей верблюжьей спеси, это твоя вина!.. Месье желает давать балы! Устраивать приемы! Нет, можно умереть со смеху! В самом деле, как будто ты думаешь, что люди не знают, кто ты такой и откуда ты взялся! Нувориш! Они вдоволь над тобой поиздевались, твои дружки, воры и вымогатели!

— А все эти твои графы, маркизы — сутенеры!

Они продолжали кричать одновременно, изливая друг на друга неистовый поток агрессивных, грубых слов. Затем, стиснув зубы, Кампф сказал чуть потише:

— Я тебя подобрал бог знает в какой грязи! Ты думаешь, я ничего не понимал, ничего не видел? Я считал тебя хорошенькой и умненькой, решил, что ты составишь мне отличную партию, когда я разбогатею… Как же я просчитался, что уж говорить! Хорошенькое дельце: манеры базарной торговки, старуха, которая ведет себя как кухарка…

— Другие были довольны…

— Сомневаюсь. Но избавь меня от подробностей, чтобы завтра не пожалеть…

— Завтра? Ты думаешь, что я еще хоть на час останусь с тобой после всего, что ты мне наговорил? Скотина!

— Убирайся! Иди к черту!

Он вышел, хлопнув дверью.

Розина позвала:

— Альфред, вернись!

И, тяжело дыша, она ждала, глядя на дверь гостиной, но он был уже далеко… Он спускался по лестнице. С улицы некоторое время доносился его раздраженный голос: «Такси, такси…», становясь все слабее и отдаленнее, пока не затих за углом.

Слуги поднялись к себе, оставив горящий свет, раскрытые двери… Розина застыла в своем блестящем платье; ее жемчуга скатились в углубления кресел.

Вдруг она дернулась, так резко и с такой силой, что Антуанетта вздрогнула и, отпрянув, ударилась о стену. Девочка еще больше съежилась и задрожала, но мать ничего не услышала. Она срывала свои браслеты и бросала их на пол. Один из них, красивый и тяжелый, сплошь усеянный бриллиантами, закатился под диван, прямо к ногам Антуанетты, которая завороженно наблюдала за происходящим.

Она видела лицо своей матери, по которому текли слезы, смывая грим. На этом увядшем лице менялись гримасы, оно покрылось пятнами, выглядело детским, смешным… трогательным… Но Антуанетта не испытывала жалости. Она не испытывала ничего, кроме отвращения, презрительного равнодушия. Много лет спустя она скажет своему поклоннику: «О, знаете, я была ужасным ребенком. Представьте себе, однажды…» Она вдруг ощутила, как богата она этим будущим, своими молодыми нетронутыми силами и тем, что у нее есть возможность думать: «Как можно так рыдать из-за этого?.. А любовь? А смерть? Ведь она рано или поздно умрет… Неужели она об этом забыла?»

Значит, и взрослые страдают по ничтожным и незначительным поводам? А она, Антуанетта, боялась их, трепетала от их криков, гнева, тщетных и абсурдных угроз… Она тихонько выскользнула из своего укрытия. Еще несколько секунд оставаясь в тени, она смотрела на мать, которая больше не всхлипывала; Розина сидела, сжавшись в комок, слезы текли по ее лицу, попадая в рот, — она их даже не вытирала. Антуанетта наконец поднялась, подошла поближе.

— Мама.

Госпожа Кампф подскочила в кресле.

— Чего тебе, что ты тут делаешь?! — раздраженно закричала она. — Уходи, убирайся сейчас же! Оставь меня! Нет мне ни минуты покоя в собственном доме!

Слегка побледнев, Антуанетта не шевелилась; она стояла, опустив голову. Эти крики потеряли свою мощь, казались слабыми, как бутафорский гром на сцене. В недалеком будущем она скажет мужчине: «Мама, разумеется, будет кричать, ну так что ж…»

Она тихо протянула руку, дотронулась до волос матери, начала гладить их своими легкими подрагивающими пальчиками.

— Бедная мамочка, не плачь…

Еще мгновение Розина машинально отбивалась, отталкивала ее, конвульсивно трясла головой:

— Оставь меня, уходи… оставь, говорю тебе…

Но затем на ее лице появилось слабое, жалкое выражение побежденного:

— Ах! Бедная моя доченька, бедная, маленькая Антуанетта; хорошо тебе — ты еще не знаешь, какими несправедливыми, злыми и лицемерными могут быть люди… Они улыбались мне, приглашали меня в гости, а оказалось, что они смеялись надо мной за моей спиной, презирая меня, потому что я не их круга. Верблюды, подон… Но ты не сможешь этого понять, бедная моя доченька! А твой отец каков!.. Ах! У меня теперь есть только ты! — вдруг сказала она. — У меня никого нет, кроме тебя, доченька моя…

Она обняла ее. И прижимая к своим жемчугам застывшее личико Антуанетты, она не увидела озарившую его улыбку. Мать прошептала:

— Ты хорошая девочка, Антуанетта.

Это было лишь мгновение, неуловимая вспышка при пересечении их жизненных путей: одна из них вскоре начнет подъем, другая погрузится во мрак. Но они этого не знали. Все-таки Антуанетта тихонько повторила:

— Бедная мамочка…

Париж, 1928