"Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов" - читать интересную книгу автора (Ффорде Джаспер)

Глава 1 Завтрак

В то утро первой полосой «Совы» снова завладел опасно высокий уровень Запаса глупости. Причина кризиса была очевидна: премьер-министр Редмонд Почтаар и его правящая Партия здравого смысла исполняли свои обязанности с безрассудной ответственностью, граничащей с вдохновенной прозорливостью. Вместо того чтобы дрейфовать от кризиса к кризису и баюкать народ устойчивым потоком предсказуемых законодательных актов и обеспечивающих броские заголовки в прессе, но вполне бессмысленных инициатив, они решительно строили плот из обдуманных долгосрочных планов, замешанных на единстве, честности и взаимной терпимости. Это положение дел оплакивал мистер Альфредо Траффиконе, лидер оппозиционной партии «Носповетру», мечтавший вернуть страну на более безопасную почву невежественной глупости.

— Как они ухитрились настолько все запустить? — вопросил, входя в кухню, Лондэн, только что спровадивший дочерей в школу.

Естественно, они ходили туда сами: тринадцатилетняя Вторник очень гордилась возложенной на нее ответственностью за Дженни, которой сравнялось десять.

— Ты о чем? — отозвалась я.

При этом голова моя была забита другими делами, и в первую очередь неприятной перспективой того, что хохолок у Пиквик может не отрасти вовсе и бедняжке придется провести остаток жизни в образе полуфабрикатной курицы из «Теско».

— О Запасе глупости, — пояснил Лондэн, усаживаясь за кухонный стол. — Я целиком и полностью за ответственное правительство, но при подобных темпах накопления глупости рано или поздно непременно возникнут проблемы. Даже действуя разумно, правительство проявляет себя сборищем идиотов.

— В этой стране множество идиотов, — рассеянно откликнулась я, — и они не меньше других заслуживают представительства в парламенте.

Но Лондэн был прав. В отличие от предыдущих правительств, искусно пополнявших запасы нашей коллективной глупости круглый год, нынешняя администрация решила собрать ее всю, а затем разом спустить на нечто невероятно дурацкое, утверждая, что один крупный маразм раз в десять лет менее разрушителен, нежели еженедельная доза мелких политических глупостей. Сложность заключалась в том, что прибавка глупости достигла невероятного уровня, превысив даже отметку «монументальная тупость». Только грубая ошибка колоссальных масштабов могла устранить прибавку, и характер этого парализующего мозг акта идиотизма являлся предметом изрядных споров в прессе.

— Здесь говорится, — муж перешел в режим проповеди, поправляя очки и постукивая указательным пальцем по газете, — что даже правительство вынуждено признать: Запас глупости представляет собой гораздо, гораздо большую проблему, чем казалось поначалу.

Я приложила недовязанный полосатый дронточехол к розовому пупырчатому тельцу Пиквик, чтобы сверить размер, и она надулась в надежде выглядеть более внушительно, но без толку. Затем она возмущенно заплокала — единственный звук, какой когда-либо издавало это существо.

— Как думаешь, может, связать ей еще и праздничный? Ну, знаешь, такой черный, с открытым плечом и в блестках?

— Но, — продолжал Лондэн с пеной у рта, — премьер-министр облил презрением предложение Траффиконе сбагрить невостребованную глупость в страны третьего мира, которые будут только счастливы забрать ее в обмен на несколько мешков бабла и «мерседес»-другой.

— Он прав, — вздохнула я в ответ. — Экспорт идиотизма — грязное дело. Глупость — наша собственная проблема, и разбираться с ней надо по принципу индивидуального «отпечатка тупости». А захоронение определенно ничего не даст.

Я имела в виду катастрофу в Корнуолле, где в шестидесятых закопали сорок тысяч тонн полоумия, и всего двадцать лет спустя оно просочилось на поверхность, в результате чего тамошние жители начали делать необъяснимо глупые вещи, как то пользоваться электросбивалкой в ванне или расчесывать волосы на прямой пробор.

— А что, если, — задумчиво продолжал Лондэн, — все тридцать миллионов обитателей Британских островов в одночасье поведутся на электронное письмо-удочку из серии «сообщите ваши банковские реквизиты», или, не знаю, провалятся в люк, или еще что-нибудь?

— Во Франции уже ставили массовый эксперимент «впилиться в столб», ради смягчения La Dette Idiote,[2] — напомнила я, — но серьезность, с какой этот план был осуществлен, сделала его де-факто разумным, так что в итоге пострадали только гордые галльские лбы.

Лондэн глотнул кофе, развернул газету и, пробежав глазами оставшуюся часть передовицы, рассеянно заметил:

— Я воспользовался твоей идеей и на прошлой неделе послал издателю несколько набросков для книг о самопомощи.

— И кому предположительно ты будешь помогать?

— Ну… себе и, наверное, другим — разве не так это должно работать? По-моему, все предельно ясно. Как тебе такой заголовок: «Мужчины с Земли, женщины с Земли — просто смиритесь с этим»?

Он взглянул на меня и улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Я любила его не только за красивое колено, высокий рост и умение меня рассмешить, но еще и потому, что мы были двумя половинками одного целого и ни один из нас не представлял себе жизни без другого. Жаль, не могу описать это лучше, но я не поэт. В частной жизни Лондэн был мужем и отцом троих расчудесных детей, но по профессии он был писателем. К сожалению, полоса неудач после полученной в 1988 году литературной премии «Армитидж Шанкс»[3] за «Скверный диван» сделала его отношения с издателем немного натянутыми. Настолько натянутыми, что предложения свелись к написанию заведомо коммерческой документальной классики типа «Книжечка о хорошеньких домашних зверьках, которых очень хочется обнять» и «Самые ужасные детские высказывания». Когда он не работал над этим, то присматривал за нашими детьми и пытался оживить свою карьеру по-настоящему сильным романом — магнум опус. Это было нелегко, но он это любил, а я любила его, так что жили мы на мое жалованье, которое размерами напоминало мозг Пиквик, только поменьше и без надежды на увеличение.

— Это тебе, — сказал Лондэн и запустил по столу сверточек из розовой бумаги.

— Любимый, — я по-настоящему разозлилась и в то же время по-настоящему обрадовалась, — я не праздную день рождения.

— Знаю, — отозвался он, не поднимая головы от газеты, — так что тебе просто придется выполнить мой каприз.

Я развернула бумагу и обнаружила маленький серебряный медальон на цепочке. Я не фанат драгоценностей, но фанат Лондэна, поэтому подержала волосы, пока он застегивал замочек, затем поблагодарила и поцеловала его. Он чмокнул меня в ответ и, зная о моем отвращении к дням рождения, полностью закрыл эту тему.

— Пятница встал?

— В это время?

Пятница, следует заметить, старший из трех наших детей и единственный мальчик. К тому моменту ему исполнилось шестнадцать, и вместо того, чтобы готовиться к успешной карьере в элитном подразделении Временной промышленности, известном как Хроностража, он представлял собой образец вялого подростка — бурчащего, шумно вздыхающего в ответ на малейшую просьбу, валяющегося в койке до полудня, а потом слоняющегося по дому в полубессознательном состоянии, каковое сделало бы честь профессиональному зомби. Мы могли бы и не знать, что он живет в доме, если бы не грязные миски из-под хлопьев, загадочным образом возникающие на отдаленных подступах к кухонной раковине, приглушенное уханье хеви-метал из его спальни, благодаря которому, по мнению Лондэна, слизняки обходили наш сад стороной, и последовательно возникавшие на пороге столь же апатичные горемыки, бормотавшие: «Пятница дома?» — на что я, не в силах удержаться, отвечала: «Можно только догадываться».

— Когда ему снова в школу? — спросил Лондэн, который управлялся с подавляющей частью повседневных родительских обязанностей, но, как многие мужчины, с трудом запоминал конкретные даты.

— В следующий понедельник, — ответила я и пошла забрать почту, только что выпавшую из щели в двери. — Исключение из школы — это меньшее, что он заслуживал. Хорошо, что полиция не вмешалась.

— Он всего-то швырнул кепку Барни Плотца в грязную лужу, — задумчиво произнес Лондэн, — а потом наступил на нее.

— Да, но кепка в тот момент находилась у Барни Плотца на голове, — напомнила я, подумав при этом, что неплохо бы вывалять в грязной луже всю семейку Плотц. — Пятнице не следовало так поступать. Насилие никогда ничего не решает.

Лондэн вскинул бровь и взглянул на меня.

— Ладно, — кивнула я, — иногда решает, но не для него. По крайней мере, пока.

— Интересно, — оживился Лондэн, — а нельзя ли израсходовать излишки глупости, подбив всех подростков страны на грандиозный кутеж, где они смогут выплеснуть всю свою дурь?

— У нас излишки глупости, а не стереотипной тупости, — ответила я, выбирая наобум конверт и разглядывая марку.

Я по-прежнему получала ежедневно как минимум полдюжины писем от фанатов, даже при том что, согласно рейтингу Отдела по содействию развлечениям, течение времени милосердно сократило мою популярность до уровня Z-4. Подобные мне персонажи появляются в заметках типа «А что случилось с N?» и заслуживают отдельной колонки только в том случае, если попадают в тюрьму, разводятся, ложатся в клинику или (если редактору по-настоящему повезет) все это разом — либо же в какой-нибудь отдаленной связи с мисс Корби Старлеткой или какой-то другой очередной знаменитостью дня.

Фанатская почта состояла в основном из писем закоренелых поклонников, которых, к их чести сказать, рейтинг не волновал. Обычно они задавали невразумительные вопросы о публикациях моих многочисленных приключений, или рассуждали о том, насколько дерьмовый вышел фильм, или спрашивали, почему я оставила профессиональный крокет. Но по большей части писали поклонники «Джен Эйр», жаждавшие узнать, как могла миссис Фэйрфакс оказаться убийцей-ниндзя, действительно ли мне пришлось стрелять в Берту Рочестер и правда ли, что я спала с Эдвардом Рочестером, — три самых упорных и далеких от действительности слуха, окружавших небезупречную в плане фактов первую книгу о моих приключениях «Дело Джен, или Эйра немилосердия».

— Что там? — ухмыльнулся Лондэн. — Кому-то не терпится выяснить, будет ли Лола Вавум играть тебя в следующем фильме про Четверг?

— Больше никакого кино. Особенно после провала первого фильма. Нет, это от Всемирной федерации крокета. Они хотят, чтобы я вела презентацию видеофильма, озаглавленного «Пятьдесят величайших спортивных моментов в истории крокета».

— Твой пятидесятиярдовый на Суперкольце входит в первую десятку?

Я пробежала глазами список.

— Я у них на двадцать шестом месте.

— Пошли их на фиг.

— Они заплатят пятьсот гиней.

— Отставить «на фиг»! Скажи им, что почтешь за честь и с радостью приступишь.

— Это рекламная акция. А я не участвую в рекламных акциях. Во всяком случае, не за такие деньги.

Открыв небольшую бандероль, я обнаружила в ней третью из книг про меня, «Кладезь погибших сюжетов». Я продемонстрировала ее Лондэну, и тот скорчил рожу:

— Они еще продаются?

— К сожалению.

— Я там есть?

— Нет, дорогой. Ты только в пятом томе. — Я взглянула на приложенное к посылке письмо. — Автограф хотят.

У меня в кабинете лежала пачка стандартных писем, где объяснялось, почему я не подписываю книги: первые четыре тома цикла про Четверг имели такое же отношение к реальным событиям, как осел к репе, а моя подпись известным образом придавала им достоверность, чего мне вовсе не хотелось. Единственная книга, которую бы я подписала, — это пятая, «Великое фиаско Сэмюэла Пеписа», имевшая, в отличие от первых четырех, печать моего одобрения. Четверг Нонетот из «Великого фиаско Сэмюэла Пеписа» получилась куда более мягкой и дипломатичной, чем Четверг из четырех предыдущих книг, — та кидалась на все, что видит, пила, сквернословила, спала с кем ни попадя и вообще наводила ужас на все Книгомирье. Я хотела, чтобы цикл стал пробуждающей мысль игрой вокруг литературы, книгой для людей, которые любят истории, или историей для людей, которые любят книги. Этому не суждено было сбыться. Первые четыре тома являлись в меньшей степени хрониками моих приключений и в большей — вариациями на тему «Грязный Гарри встречает Фанни Хилл»,[4] только с преобладанием секса и насилия. Издатели ухитрились проявить не только фактологическую неточность, но и опасные клеветнические наклонности. К тому моменту, когда удалось взять цикл под контроль перед выходом «Великого фиаско Сэмюэла Пеписа», репутация моя уже серьезно пострадала.

— Ого! — воскликнул Лондэн, читая письмо. — Отказ от издателей. «Фатальные ошибки при прыжках с парашютом и как избежать их повторения» не совпадают с их представлением о книге практических советов.

— Полагаю, покойники в их целевую аудиторию не входят.

— Возможно, ты права.

Я вскрыла следующее письмо.

— Держись, — сказала я, задумчиво пробегая взглядом по строчкам. — Суиндонское общество любителей дронтов предлагает нам за Пики тридцать тысяч.

Я взглянула на Пиквик, выполнявшую свой излюбленный трюк «вот-вот упаду», который она проделывала, когда засыпала стоя. Я сконструировала ее сама, когда наборы для клонирования в домашних условиях были еще на пике популярности. В свои почти двадцать девять лет и при серийном номере Д-009 она являлась старейшим дронтом из ныне живущих. Как ранней версии 1.2, крыльев ей не досталось, поскольку соответствующую цепочку генов в тот момент еще не закончили, но и встроенного саморазрушения клеток ей тоже не полагалось. Похоже было, что она переживет… в общем, все. Так или иначе, ее ценность существенно возросла, когда интерес к вспыхнувшей в семидесятые годы революции домашнего клонирования исчезнувших видов неожиданно вошел в моду. Мамонтиха версии 1.5.6 семьдесят восьмого года сборки недавно сменила хозяина за шестьдесят тысяч, бескрылые гагарки даже в неважном состоянии могли стоить пять штук за экземпляр, а если у вас завалялся выпущенный до семьдесят второго трилобит любой марки, вы могли смело называть какую угодно сумму.

— Тридцать тысяч? — эхом отозвался Лондэн. — Они в курсе, что она слегка ущербна в области мозгов и хохолка?

— Я думаю, им без разницы. Мы могли бы покрыть ипотеку.

Пиквик внезапно полностью проснулась и взглянула на нас с выражением, означавшим у дронтов вздернутую бровь (впрочем, неотличимым от выражения дронта, понюхавшего сырую луковицу).

— И купить один из этих новых дизельно-паточных кабриолетов.

— Или в отпуск съездить.

— Сплавили бы Пятницу в суиндонский Дом вялых подростков, — добавил Лондэн.

— А Дженни получила бы новое пианино.

Для Пиквик это было уже слишком, и она хлопнулась в обморок прямо посреди стола.

— Не очень-то у нее с чувством юмора, а? — улыбнулся Лондэн, снова утыкаясь в газету.

— Что да, то да, — откликнулась я, разрывая на мелкие кусочки письмо от Суиндонского общества любителей дронтов. — Но знаешь, я уверена: для птицы с неизмеримо малым мозгом она понимает почти все, что мы говорим.

Лондэн взглянул на Пиквик, которая уже очухалась и теперь подозрительно таращилась на свою левую лапу, гадая, всегда ли она была на этом месте, а если нет, то зачем она к ней подбирается.

— Что-то не похоже.

— Как продвигается книга? — спросила я, возвращаясь к вязанию.

— Самоучитель?

— Магнум опус.

Лондэн подумал и признался:

— Скорее «опус», нежели «магнум». Никак не соображу, из-за чего все застопорилось: то ли это творческий клин, то ли прокрастинация,[5] то ли лень, то ли банальный непрофессионализм.

— Ну-у, — протянула я с невозмутимым видом, — при таком богатом выборе и впрямь сложно решить. А ты не обдумывал возможность комбинации всех четырех факторов?

— Черт! — Он хлопнул себя по лбу. — Может, ты и права!

— А серьезно?

Он пожал плечами.

— Дела так себе. История плетется потихоньку вперед, но в ней нет изюминки. Жизненно необходимо ввести новый сюжетный поворот или персонаж.

— Над какой книгой ты сейчас работаешь?

— «Бананы для Эдуарда».

— Ты что-нибудь придумаешь, любимый. У тебя же всегда получалось.

Я зевнула петлю в вязании, поймала ее, взглянула на настенные часы и уже потом сказала:

— Мама прислала мне сообщение.

— Она наконец научилась делать это?

— Там говорится: «ЛиДтиОбДСЛДЩ-ВСКР??»

— Хм, — отозвался Лондэн, — при прочих равных одно из наиболее осмысленных. Скорее всего, здесь зашифровано: «Я забыла, как писать текстовые сообщения». Зачем она вообще пытается осваивать новые технологии в таком возрасте?

— Ты ж ее знаешь. Я загляну к ней по пути на работу и спрошу, чего ей надо.

— Не забудь про Пятницу и Хроностражную профконференцию нынче вечером: «Если у вас есть время для нас, то у нас есть время для вас».

— Забудешь тут, — вздохнула я, уже не первую неделю достававшая Пятницу по этому поводу.

— У него долги по домашним заданиям, — добавил Лондэн, — а поскольку ты минимум в шесть раз страшнее меня, не возьмешь ли на себя первую фазу подросткопобудочной процедуры? Порой мне кажется, что он реально приклеен к постели.

— Учитывая текущий уровень его личной гигиены, — заметила я, — ты, вероятно, недалек от истины.

— Если не встанет, — добавил Лондэн с улыбкой, — всегда можешь припугнуть его куском мыла и шампунем.

— И травмировать бедного мальчика? Как вам не стыдно, мистер Парк-Лейн!

Лондэн рассмеялся, а я пошла наверх, к Пятнице.

Постучала в дверь, ответа не дождалась и открыла ее навстречу зловонному духу грязных носков и немытой юности. Тщательно очищенный и расфасованный, он мог бы послужить отличным репеллентом от акул, но вслух я этого не сказала: сыновья-подростки плохо реагируют на иронию. Комната была щедро оклеена плакатами с Джимми Хендриксом, Че Геварой и Уэйном Скунсом, соло-гитаристом и вокалистом «Урановой козы». На полу валялись разбросанная одежда, тетради с просроченными домашними заданиями и плоские тарелки с окаменевшими остатками бутербродов. По-моему, некогда в комнате имелся ковер, но уже не поручусь.

— Ау-у, Пятница, — обратилась я к завернутому в пуховое одеяло неподвижному предмету, потом уселась на кровать и пощекотала крошечный участок кожи, который сумела разглядеть.

— Хрмпф, — донесся голос из глубин постели.

— Твой отец сказал мне, что у тебя долги по домашним заданиям.

— Хрмпф.

— Да, конечно, тебя исключили на две недели, но реферат-то все равно писать надо.

— Хрмпф.

— Который час? В данный момент девять, и я хочу, чтобы ты принял вертикальное положение и открыл глаза до того, как я выйду из комнаты.

В ответ раздалось очередное хрюканье и пуканье. Я вздохнула, снова пощекотала его, и вскоре нечто с немытыми темными волосами село и уставилось на меня из-под опухших век.

— Хрпмф, — сказало оно, — хрмпф-хрмпф.

Меня подмывало отпустить ехидное замечание насчет того, как полезно открывать рот во время разговора, но я не стала, поскольку отчаянно нуждалась в его согласии. Хоть я и не умела объясняться на подростковом бмбрхрмпфе, но уж понимала-то всяко.

— Как музыка? — спросила я, ибо подростков надо довести до определенной степени прояснения сознания, прежде чем выйти из комнаты и предоставить им вставать дальше самостоятельно. Не дотянешь всего два-три градуса до критического порога — и они задрыхнут еще часов на восемь, а то и дольше.

— Бмбр, — медленно произнес он, — я хрмпфбмбр собрал группу хрмпфа-шпчшщ.

— Группу? А название?

Сын глубоко вздохнул и потер лицо. Бедняга знал, что не избавится от меня, пока не ответит хотя бы на три вопроса. Он взглянул на меня своими ясными умными глазами, засопел и заявил мятежным тоном:

— Она называется «Дерьмовочка».

— Но так же нельзя!

Пятница пожал плечами.

— Ладно, — пробурчал он небрежно, — вернемся к исходному названию.

— Какому?

— «Задроты».

— Ты знаешь, а по-моему, «Дерьмовочка» — потрясное название для группы. Хлесткое и при этом декадентское. А теперь послушай: я понимаю, что тебе не по нутру даже идея карьеры во Временной промышленности, но ты обещал. Я рассчитываю, что к моменту моего возвращения ты будешь свеж, бодр, чист и пушист и подберешь все школьные хвосты.

Я уставилась на сидящее передо мной воплощение безалаберного отрочества. Меня бы устроило «проснувшееся и/или вменяемое»… но я всегда целилась высоко.

— Хршомам, — выдохнуло оно без пробелов.

Стоило мне закрыть дверь, как изнутри донесся хлопок упавшего обратно тела. Это не имело значения. Он проснулся, а остальное сделает его отец.

— Надо понимать, рвется в бой? — поинтересовался Лондэн, когда я спустилась. — Пришлось запереть его в комнате, дабы поумерить энтузиазм?

— Сгорает от нетерпения, — устало ответила я. — Объевшийся снотворного дохлый слизняк и тот реагировал бы живее.

— Я не был таким вялым в его возрасте, — задумчиво проговорил Лондэн, передавая мне чашку с чаем. — Не пойму, где он этого набрался?

— Современный образ жизни, но не переживай. Ему всего шестнадцать — перерастет.

— Надеюсь.

В этом-то и состояла проблема. То были не просто обычные тревоги озабоченных родителей ворчливых и невразумительных подростков — он уже должен был перерасти. В прошлом я несколько раз встречалась с будущим Пятницей, и тот достиг заоблачных высот в виде чрезвычайно ответственного поста генерального директора Хроностражи, наделенного абсолютной властью над Стандартной Исторической Линией. Он не менее семисот пятидесяти шести раз играл ключевую роль в спасении моей и своей собственной жизни и всей планеты от уничтожения. К сорока годам заработал прозвище Апокалипсис Нонетот. Но всего этого еще не произошло. А с учетом текущих жизненных приоритетов Пятницы, как то «Урановая коза», поспать, Че Гевара, Хендрикс и еще поспать, мы начинали сомневаться, произойдет ли вообще.

— Не пора ли тебе на работу, дорогая женушка? Добрые граждане Суиндона погрязнут в тоске и растерянности, если ты не снимешь с них бремя принятия ковроукладочных решений.

Лондэн говорил дело: я опаздывала уже на десять минут. Я несколько раз поцеловала его, просто на случай, если стрясется нечто непредвиденное, способное разлучить нас на более долгий срок, нежели я планировала. Под «непредвиденным» я понимала те два года, в течение которых он пробыл устраненным по милости корпорации «Голиаф». Обширный международный концерн вернулся на деловой олимп спустя годы финансовой и политической депрессии, хотя пока еще не решался выкидывать фокусы, отличавшие наши отношения в прошлом. Надеюсь, они усвоили урок, но отделаться от ощущения, что новое столкновение не за горами, не получалось, поэтому я каждый раз старалась рассказывать Лондэну все, ничего не оставляя на потом.

— Тебя ждет насыщенный день? — спросил он, провожая меня до калитки.

— Подгонка большого ковра в офисе новой фирмы в финансовом центре, а кроме этого, куча ответственных заказов плюс обычные. Думаю, нам с Колом придется укладывать лестничную дорожку в старом тюдоровском доме, а там ступеньки неровные — та еще работенка.

Лондэн остановился и прикусил нижнюю губу.

— Хорошо, значит, не… не… не ТИПА-задание и иже с ними?

— Любимый! — Я обняла его. — Это все в прошлом. Нынче я занимаюсь коврами — это гораздо спокойнее, поверь мне. С чего ты вдруг вспомнил?

— Да так… Просто в районе Солсбери видели диатрим, и люди поговаривают, что бывших ТИПА-оперативников могут снова призвать на службу.

— Даже существуй шестифутовые плотоядные птички из позднего палеоцена на самом деле — в чем я лично сомневаюсь, — это была бы забота ТИПА-13,— заметила я. — Я служила в ТИПА-27. Литтективы. Вот когда экземпляры «Тристрама Шенди» начнут пугать старушек в темных аллеях, моим мнением могут и поинтересоваться. К тому же в наши дни никто уже не читает, так что я в глубоком резерве.

— Что правда, то правда, — вздохнул Лондэн. — Вероятно, писательство, в конце концов, не такой уж великий подвиг.

— Тогда пиши свой магнум опус для меня, — нежно сказала я ему. — Я буду твоей аудиторией, женой, фан-клубом, сексуальной кошечкой и критиком в одном флаконе. Сегодня я забираю Вторник из школы?

— Ты.

— А ты подхватишь Дженни?

— Не забуду. Что делать, если Пиквик снова начнет дрожать в этой своей безысходно-жалобной манере?

— Сунь ее в сушилку. Я постараюсь закончить ей чехол на работе.

— Значит, день не настолько насыщенный?

Я поцеловала его еще раз и отчалила.