"Мистер Слотер" - читать интересную книгу автора (МакКаммон Роберт Рик)

Глава тридцать четвертая

— Выпейте это.

Мэтью отшатнулся. Но не очень далеко — потому что кулем лежал на влажных простынях, руки вдоль туловища. К губам поднесли чашку, от которой шел пар, но Мэтью даже в таком сумеречном состоянии плотно стиснул зубы.

— Это всего лишь чай. Английский чай. С медом и чуточкой рома, кстати. Давайте пейте.

Мэтью перестал сопротивляться, и Джейсон Мэллори снова поднес чашку к его губам и держал, пока она не опустела.

— Ну вот, — сказал доктор Мэллори. — Не так уж и плохо?

Заплывшими глазами Мэтью посмотрел на доктора, сидящего на стуле возле кровати. Рядом со стулом восьмиугольный столик, на нем свеча с полированным жестяным рефлектором. Мэтью разглядывал лицо Мэллори. Вся остальная комната была погружена во тьму.

Ощущение было такое, будто мозг разбили, как зеркало, а потом его склеивал чужой человек, не очень понимающий, какой кусок памяти куда вставлять. Рэйчел Ховарт стояла когда-нибудь, красивая и непокорная, перед хохочущей толпой индейцев в длинном доме племени сенека? Магистрат Вудворд накладывал стрелу и пускал ее в черный ночной лес? Берри прислонялась головой к его плечу под звездами и рыдала от разбитого сердца?

Все перепуталось.

Более того, болели кости, даже сами зубы болели. Мэтью не мог встать с кровати, не мог даже поднять руки, лежащие многопудовой тяжестью, и у него осталось ужасающее воспоминание, как женщина подкладывает под него горшок и приговаривает: «Ну-ка, делай свои дела как хороший мальчик!»

Он вспомнил, что его прошибал пот, но помнил, что дрожал от холода. Потом горел. Потом… ему лили холодную воду на спину? Кто-то давил толчками на грудь, снова и снова, да сильно так… он плакал? Как плакала Берри? И кто-то прямо в ухо требовал: «Дыши, Мэтью! Дыши!»

А, да. Он вспомнил, как пил этот чай. Не английский чай точно. Густой, острого вкуса, и…

«Еще, Мэтью. Пей сейчас же. Ты сможешь. До дна».

Сердце. Он помнил, как стучало сердце, будто хотело вырваться из груди и поскакать по полу, разбрызгивая кровь. Он обливался потом, лежал в мокром тряпье, и…

«Еще чашку, Мэтью. Давайте, Грейтхауз, разожмите ему рот».

— Как себя чувствуете? — спросил Мэллори.

Мэтью издал какой-то звук — среднее между свистом и пусканием ветров.

— Вы знаете, где вы?

Мэтью ничего не видел, кроме лица доктора, освещенного рефлектором свечи. Доктор был худощавым красивым мужчиной, и в лице его сочетались черты ангела — длинный римский нос и искрящиеся глаза цвета морской зелени, и дьявола — густые темные брови дугой и полные губы, казалось, готовые в любой момент взорваться жестоким смехом. Обветренное лицо свидетельствовало о суровом огне тропического солнца. Волосы темно-каштановые, зачесанные назад и увязанные в хвост. Подбородок квадратный и благородный, манеры спокойные, зубы все на месте. Голос низкий и дымный, как рокот далеких пушек.

— Вы в процедурной моего дома, — ответил он сам, когда Мэтью промолчал. — Вы знаете, сколько времени вы здесь?

— Нет.

Мэтью сам был поражен, насколько слаб его голос. Как летит время: вчера молодой человек, сегодня — кандидат в «Парадиз».

— Сейчас утро третьего дня.

— Сейчас день?

А почему темно? Ведь должны же здесь быть окна?

— Когда я последний раз смотрел на часы, была половина третьего. Утра.

— Ночная сова, — просипел Мэтью.

— За ночных сов вы могли бы Бога молить. Благодаря ночной сове по имени Эштон Мак-Кеггерс вас доставили ко мне быстро.

— Я помню… — Что же он помнит? Одноглазый призрак, выходящий из стены? Укол в шею сбоку? Да, это. Сердце снова забилось, и вдруг прошиб пот. Кровать стала тонуть, как лодка. — Рипли. Что с ним сталось?

— Ему нужно новое лицо. Сейчас он находится в арестантском отделении больницы на Кинг-стрит. Вряд ли он в ближайшее время сможет говорить. За это можете благодарить раба Мак-Кеггерса.

— А Зед как туда попал?

— Если коротко — вышиб дверь. Насколько я понимаю, невольник сидел на крыше Сити-Холла и увидел свет в ваших окнах. Он передал это — тем способом, очевидно, которым он это делает, — своему хозяину, который решил зайти к вам с бутылкой бренди отметить ваше возвращение. Потом передал что-то насчет звуков разбитого стекла. Так что опять-таки можете возблагодарить ночных сов, белой и черной масти.

— Почему… — начал Мэтью.

— Что почему?

— Секунду. — Мэтью должен был снова сложить вопрос, который рассыпался на губах. — Почему меня принесли именно к вам? Есть врачи и поближе к Стоун-стрит.

— Есть, — согласился Мэллори, — но никто из них не странствовал по миру так много, как я. И никто из них ничего не знает про лягушачий яд на том дротике, который вас ранил, и тем более как купировать его нежелательное действие.

— Как?..

— Я должен угадывать вопрос?

— Как вы… купировали?

— Прежде всего я понял, что это — что это должно быть, — по духовой трубке, которую нашел в вашей конторе Эштон, ну и, конечно, по вашему состоянию. Я полгода провел в экспедиции в джунглях Южной Америки, где видел, как туземцы охотятся с помощью таких трубок и дротиков. И не раз видел, как они валят даже ягуаров. Конечно, есть множество видов тех лягушек, которых они называют «лягушки отравленных дротиков», одни сильнее, другие слабее. Яд у них выпотевает на коже. Похож на желтовато-белое тесто. Как в том фарфоровом флаконе, что был в кармане у вашего юного негодяя.

Мэтью вспомнил пустое место в буфете, где висела когда-то трубка. Его имя тоже было в реестре жертв, но не вычеркнутое — ждало, пока Рипли сделает свое дело и доложит о результате.

— Яд плохо переносит хранение, — продолжал Мэллори. Его лицо при свечах казалось желтоватым. — Где-то за год он теряет исходную смертоносность. Но он по-прежнему может вызвать у человека паралич или хотя бы как следует напугать. Задача врача состоит в том, чтобы поддержать у отравленного дыхание и не дать сердцу остановиться. Что, собственно, я и делал с помощью своего чая.

— Чая?

— Не английского. Это мой рецепт, и я надеялся, что он поможет — если, конечно, яд не в полной силе. Чай этот варится из трехкосточника, тысячелистника, кайенского перца, листьев коки, боярышника и шлемника. Вы получили очень, очень мощную дозу. Даже не одну на самом деле. Выпаренную до осадка, можно сказать. В результате у вас сердце колотится, легкие качают, как мехи, пот течет ручьем — но если выживаете, то ядовитые вещества изгоняются.

— Ага, — сказал Мэтью. — Я думаю… лицо у меня красное?

— Как свекла.

— Могу я вам задать вопрос? — Мэтью осторожно поднялся и сел. Голова плыла, комната вертелась, но он сумел это сделать. — Вы когда-нибудь… давали этот чай Принцессе Лиллехорн?

— В куда более умеренных порциях. Это очень дорогое лечение. Укрепляет нервы, улучшает баланс жидкостей и весьма благотворно для женских органов. Она мне говорила, что у нее некоторые проблемы в этом отношении. Я ее просил о лечении не рассказывать, потому что источник листьев коки у меня ограничен, но она сочла разумным сказать одной подруге, которая…

— Передала другой, та — третьей, и у вас оказалось пять пациенток, платящих за процедуры три раза в неделю?

— Да, и я не возражал, потому что каждый раз, когда я увеличивал мой гонорар, они платили. Но теперь… вы израсходовали мои последние запасы.

— Вряд ли мне захочется еще, — сказал Мэтью. — Но скажите… откуда Эштон Мак-Кеггерс знал, что вам что-то известно о яде лягушки?

— Мы с Эштоном, — ответил доктор, — регулярно вместе пьем кофе на Краун-стрит. Он весьма интересный и знающий молодой человек. Очень любознательный. Я ему рассказал о своих путешествиях: Италия, Пруссия, Венгрия, Китай, Япония… могу с гордостью сказать: и многих других. Однажды я упомянул о своих исследованиях Южной Америки и вспомнил, как туземцы используют духовые трубки. Он читал записки сэра Уолтера Рейли о путешествии по Ориноко, где говорится о духовых трубках, так что Эштон ее узнал, когда увидел.

Мэтью кивнул, но продолжал смотреть на доктора очень внимательно. Какая-то мелкая деталь, хвостик от детали не давал ему покоя.

— Мне интересно, — сказал он, — как этот юный негодяй, как вы его назвали, завладел трубкой, дротиком и флаконом яда. А вам?

— Естественно, интересно.

— Знаете, мне это кажется как-то странно.

— Мне тоже, — согласился доктор.

— Я имею в виду, что не каждый день убийца пытается убить кого-то ядом лягушки из Южной Америки, и при этом в том же самом городе находится доктор, который… скажем, почти эксперт по ядам лягушек из Южной Америки.

— Не эксперт. — Мэллори мимолетно улыбнулся. — Еще далеко не все виды ядовитых лягушек открыты, в этом я уверен.

Мэтью сел чуть прямее. Во рту было горько.

— Я думаю, что Мак-Кеггерса тоже заинтересует это совпадение, когда он о нем задумается.

— Уже задумался. Как я ему и сказал, это одна из тех невероятностей, которые составляют хаос жизни. Еще я сказал ему, а также Грейтхаузу и Лиллехорну, что трубку могли сделать и здесь, в Нью-Йорке, но для добычи яда нужны были время и деньги. Кто-то должен был привезти его из джунглей. Весьма экзотический способ убить жертву, но, быть может… это был эксперимент?

Мэтью снова пробрало холодом. «Сейчас идут эксперименты», — сказала миссис Такк Слотеру.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Мэтью.

— Я имею в виду, что… может быть, молодой негодяй испытывал этот способ. Для кого-то другого. Проверить, насколько хорошо сохраняется яд, или же… — Он резко оборвал речь: — Вы хотите намекнуть, что это я дал яд? — Дугообразные брови приподнялись. — Вам не кажется, что это несколько неблагодарно? В конце концов, я на вас потратил чаю на очень большую сумму.

— Но я не должен был умереть? — спросил Мэтью. — Потому что яд уже был недостаточно силен?

— Вы были на краю, — ответил Мэллори. — Но точно могу сказать, что без моего лечения вы бы пролежали на спине в адской горячке не меньше недели, а потом едва ходили бы в течение… кто знает, какого срока? А с моим лечением вы выйдете отсюда, пусть и шатаясь, завтра или послезавтра.

Мэтью не мог сдержаться. Как ни был он слаб, а прозондировать надо было.

— Вы говорили, что вы с женой приехали из Бостона? В середине сентября?

— Да, из Бостона. И в середине сентября, верно.

— Я хотел спросить, доктор Мэллори… понимаю, что вопрос звучит очень странно, но… — Мэтью заставил себя пристально посмотреть собеседнику в глаза. — Вы назвали бы Манхэттен островом?

— Он и есть остров. — Мэллори вдруг остановился, только губы у него шевелились, будто готовые взорваться смехом. — А! Вы вот про это!

Из-под своей белой рубашки он достал лист светло-коричневой бумаги, сложенный вдвое, бумага была тоньше, чем пергамент. Мэллори развернул ее перед свечой, и Мэтью увидел карандашный отпечаток осьминога на обороте.

— Это секрет, — сказал он. Голос его дрогнул или ему показалось?

— Секретом и должно остаться. Я послал в вашу контору Ребекку, когда вас принесли. Хотел знать, нет ли на полу еще этих мерзких дротиков вроде того, что принес Эштон. — Мэллори протянул руку к столу, за пределы света рефлектора, взял дротик и показал пациенту. — Оказалось, что вы были поражены только вот этим, но я не был уверен, а вы не могли сказать, и этот беззубый негодяй тоже не мог. Потом выяснилось, что у него были с собой еще три в кожаном чехле в кармане. Я подумал, что неплохо бы Ребекке было там осмотреться быстренько до прихода Лиллехорна. Ну и… на полу возле стола лежало это письмо.

Мэтью молчал, мысленно ругая себя за глупость. Снова забрел в край гремучих змей, когда меньше всего того ожидал.

Мэллори долгим тяжелым взглядом посмотрел на изображение осьминога.

— Я так понимаю, — сказал он, и зарокотали далекие пушки, — что вы убили человека, за которым вас послали. Тирануса Слотера. Да?

Мэтью не ответил.

— Успокойтесь, Мэтью, мы только разговариваем. Два человека в комнате, в полтретьего утра. Просто ночные совы. — Он мельком улыбнулся, глаза остались холодными. — Я предполагаю, что вы убили Слотера — по крайней мере так говорит Лиллехорн. Но я хотел спросить про миссис Такк: она мертва или в тюрьме?

— Кто вы такой? — сумел спросил Мэтью. Горло у него снова похолодело.

— Я, — ответил доктор, — ваш друг. И я также предполагаю, что к имени миссис Такк можно добавлять «покойная» — она бы предпочла себя убить, но не дала бы посадить себя в клетку. — Он снова сложил письмо и сунул под рубашку. — Жаль. Мне нравились ее колбасы.

Мэтью решил, что надо двигаться. Надо встать и уйти, во что бы то ни стало. Но когда он попытался — нет, правда, он не оставлял попыток, — сил не оказалось. Руки и ноги теряли чувствительность, свет от свечи закручивался длинными желтыми иглами.

— Скажите мне, Мэтью, — Мэллори наклонился ближе, глаза его сияли, — когда вы убили Слотера и миссис Такк, какое у вас было чувство?

— Что?

— Чувство. Что вы испытывали?

— Я… тошноту.

Мэллори снова улыбнулся.

— И для этого есть лекарство.

Мэтью снова попытался встать, но и на этот раз рухнул спиной на подушку, потому что мышцы шеи отказали тоже. Подумал позвать на помощь, однако мысль эта разлетелась, как стекло, и развеялась, как дым.

— Через минуту вы будете мирно спать, — сказал Мэллори. — И хочу вам сказать, что порез поперек груди у вас заживает нормально, а порез на боку, хотя и поменьше, но воспалился. Я положил на него мазь, которая должна помочь, но наблюдать за ним надо.

Мэтью боролся с наступающей тьмой. Свет уходил, лицо доктора вместе с ним.

— Вы… вы меня убьете? — спросил он и добавил: — Профессор?

Добрый доктор побарабанил пальцами по подлокотнику.

— На ваш вопрос отвечаю: ни в коем случае. На ваше предположение скажу… что даже ночным совам нужен отдых.

Протянув руку, он двумя пальцами закрыл Мэтью веки. Скрипнуло кресло, когда он встал, послышалось дуновение, загасившее свечу, и стало тихо.