"Герцог Бекингем" - читать интересную книгу автора (Дюшен Мишель)

Глава VI «Да благословит господь твое брачное ложе!»

Весной 1618 года – то есть еще до того, как Бекингем появился на политической арене, – в далекой Чехии, в Праге, разразился конфликт, который постепенно охватил всю Европу и продолжался тридцать лет. Англия волей-неволей оказалась втянута в него осенью того же года, и к концу года война в Германии стала играть все более значительную роль в судьбе Бекингема.

Мы расскажем об этом в последующих главах. Теперь же, несколько отклонившись от хронологической последовательности повествования, прежде чем перенестись в королевский дворец в Праге и увидеть, что там происходило в мае 1618 года, обратим внимание читателей на три события, произошедших в самой Англии в 1619 и 1620 годах. Они непосредственно касались Джорджа. Это смерть королевы Анны, болезнь короля и женитьба самого фаворита.

В начале марта 1619 года, когда события в Германии стали принимать неблагоприятный оборот, скончалась королева Анна. Ее здоровье уже давно было расстроено, она страдала водянкой и ревматизмом. Королева не играла серьезной роли в придворной жизни, больше времени проводила в своем лондонском дворце, который называли Датским домом (Denmark House), – по рождению она была принцессой Датской, – и почти не вмешивалась в интриги вельмож. С супругом у нее были хорошие отношения, но виделись они нечасто. «Король Яков отличался воздержанием, а королева не была настолько привлекательна, чтобы заставить его изменить свои привычки. Вместе с тем они любили друг друга в той мере, в какой могут любить друг друга мужчина и женщина, не связанные совместной жизнью» ^{80}.

Несмотря на скрытность Анны, было известно, что она склоняется к католичеству; некоторые даже утверждали, что королева сделалась «паписткой», и это тем более снижало ее политическое влияние.

Ее отношения с Бекингемом отличались сердечностью и, судя по всему, даже нежностью. Она называла его своим «добрым песиком», он называл себя ее «покорным псом и рабом». Она обращалась к нему, когда хотела добиться какой- либо небольшой милости от короля или получить поддержку в споре с супругом: пессимистические опасения, которые она высказала в самом начале карьеры фаворита, не оправдались.

Состояние здоровья королевы Анны быстро ухудшалось. К несчастью, король тоже заболел и оставался в замке в Ньюмаркете, не имея возможности приехать в Лондон, чтобы находиться у постели супруги, родившей ему троих детей[24]. Она призвала к себе сына Карла, передала ему свои драгоценности и умерла 2 марта 1619 года. Ей воздали погребальные почести, приличествующие ее рангу, несмотря на то, что достать для этого денег оказалось непросто. Бекингем участвовал в похоронах королевы.

Почти сразу же после этого события недомогание Якова усилилось, что вызвало серьезные опасения окружающих. Король никогда не отличался умеренностью, объедался олениной и фруктами, пил много вина, мало заботился о своем здоровье. Он страдал артритом, подагрой и задержками мочеиспускания из-за камней в мочевом пузыре. В середине марта, когда король находился в Ньюмаркете, у него началась рвота желчью, случались приступы неукротимой икоты, при этом повышалась температура, которая сопровождалась острыми болями в животе. Окружающие считали, что король умирает.

Чувствуя приближение смерти, он стал готовиться к ней так, как было принято в то время: набожно и с соблюдением всех обрядов. Он призвал к себе сына, своего шотландского кузена Леннокса, своего друга и родственника маркиза Гамильтона, главных членов Тайного совета и архиепископа Эббота. Он произнес перед собравшимися «боговдохновенную» речь, в которой подтвердил свою незыблемую приверженность англиканской церкви, и посоветовал Карлу сохранить дружбу с Бекингемом ^{81}. Во всех лондонских церквах служили молебны за здравие короля.

Однако его час еще не пробил. После того как из мочеточника, со страшными болями – иногда у короля даже не прощупывался пульс, – вышло три камня, король начал быстро поправляться. Едва встав на ноги, он вернулся к своему любимому развлечению, охоте, велел перевезти его в Рой- стон, где, убив оленя, приказал выпотрошить его и погрузил ноги в еще горячие внутренности: таково было королевское средство от подагры. В начале лета он вернулся в Лондон.

На протяжении всех этих недель, полных страданий и ужасов, Бекингем не отходил от постели «дорогого папы». Яков всю жизнь был благодарен ему за это: теперь молодой адмирал действительно стал для него вторым сыном и товарищем во всех делах. Окружающие поняли, что испытание укрепило их дружбу. Король сразу же подтвердил это, когда решил не оставлять у принца Карла все отданные ему покойной королевой Анной драгоценности и многие из них передал Бекингему вместе с земельным наделом стоимостью 1200 фунтов стерлингов. Любопытно, что подобная дележка ни в коей мере не навредила отношениям между принцем и фаворитом. В королевской семье окончательно установилась гармония.

После выздоровления Якова I жизнь при дворе вернулась в привычное русло. В начале лета король отправился в традиционную ежегодную поездку (progress), во время которой праздники чередовались с приемами и разного рода увеселениями, почти не омрачаемыми трауром в связи со смертью королевы. 15 сентября королю представил свои верительные грамоты новый посол Франции граф Левенер де Тилльер. Поскольку он стал свидетелем многих политических событий в Англии и особенно развития карьеры Бекингема, нам придется неоднократно цитировать его сообщения.

Осенью, как мы уже упоминали выше, король и придворные присутствовали в Дептфорде близ устья Темзы при спуске на воду двух первых кораблей, построенных по приказу нового адмирала. По словам Крэнфилда, это ознаменовало начало нового золотого века английского флота. По рекомендации Бекингема, Крэнфилд получил пост казначея морского ведомства и в январе 1620 года стал членом Тайного совета, что вызвало в придворных кругах недовольство из-за его скромного происхождения: он родился в семье лондонского купца и не имел никаких родственных связей с вельможами и даже простыми дворянами.

Мы уже говорили, что король Яков, какого бы свойства ни были его близкие отношения с фаворитами, никогда не ревновал их к женщинам. Он дал согласие на свадьбу Сомерсета с Фрэнсис Говард и даже способствовал ей. Что до Бекингема, то король не мог не слышать о его многочисленных похождениях, что вовсе не удивительно, если учесть всеми признанное обаяние фаворита и ту притягательность, которую ему добавляли богатство и политическая власть.

Имена любовниц Бекингема неизвестны; однако за ним прочно укрепилась слава сердцееда. Даже епископ Гудмен, в мемуарах которого мы находим в целом благоприятное мнение о Бекингеме, признает, что «добрый герцог весьма грешил сладострастием» ^{82}, а Кларендон, также симпатизировавший фавориту, описывает его как человека, «естественно поддающегося страсти, когда ему встречается предмет вожделения, наделенный изяществом и красотой» ^{83}.

Враги Бекингема пошли дальше, открыто обвинив его в разврате, читай: в насилии. «Он влюблялся в красавиц повсюду, где их встречал, но считал женщин существами низшими, и если фантазия влекла его к доступной красотке, то его "загонщики" ловили ее в сети и привозили в дом какой-нибудь любезной дамы, куда и он приезжал якобы случайно и предавался развлечениям с ней в то время, как карета и слуги ждали у дверей, как если бы речь шла о приличном визите» ^{84}. Пуританин Саймондс Дьюз возмущается тем, что разврат сопровождался святотатством: «Его вера была столь слаба, что даже во время обряда крещения, на котором он был крестным отцом, видели, как он улыбается и подмигивает хорошенькой женщине в тот момент, когда священник говорил об отказе от плотских наслаждений» ^{85}. Враги Бекингема – особенно в конце его жизни и после смерти – приписывали ему все грехи и дошли даже до обвинений короля в причастности к преступлениям против невинности: «Он [Бекингем] лишил невинности не одну юную девицу с согласия короля». Однако это всего лишь сплетни, записанные памфлетистом-республиканцем после свержения Карла I, что сводит на нет ценность данного свидетельства как исторического источника ^{86}.

Остается отметить, что во время поездки в Испанию в 1623 году, о чем мы еще расскажем, возникло множество слухов о любовных победах герцога при мадридском дворе. Кроме того, всем известна знаменитая история любви Бекингема к Анне Австрийской; его страсть вспыхнула во время посольской поездки в Париж в 1625 году. Мы еще обсудим вопрос о том, сумел ли он в последнем случае одержать победу.

Все это было бы не интереснее обычного анекдота, если бы репутация Бекингема как соблазнителя не послужила фоном одной интриге, которая весной 1620 года закончилась женитьбой фаворита.

О его женитьбе уже давно задумывались все, и в первую очередь король Яков и мать Джорджа, леди Бекингем. Маркиз Бекингем, красивый, богатый, могущественный, увенчанный славой и любимый королем, несомненно, являлся самой прекрасной партией в королевстве (разумеется, после принца Карла). В 1620 году Джорджу исполнилось двадцать восемь лет, а в его время это был уже солидный возраст, подразумевавший создание семьи (средняя продолжительность жизни мужчин из привилегированных сословий не превышала в первой половине XVII века 50-55 лет). Леди Бекингем, вечно занятая возвышением клана Вильерсов, не могла не желать продолжения своего рода, а кроме того, рассчитывала на материальные и политические преимущества, которые мог бы принести союз с какой-нибудь знатной семьей. Что до короля, то, как мы знаем, он уже однажды публично высказал намерение поставить семейство фаворита «выше всех остальных». Вдобавок, как сейчас принято говорить, у него были сильно развиты отцовские чувства, и он страстно желал испытать себя, так сказать, в роли дедушки детей своего дорогого Стини.

В числе возможных невест Бекингема называли леди Диану Сесил, внучку знаменитого министра Елизаветы I лорда Барли и богатую наследницу. Леди Хаттон, неугомонная супруга Эдварда Кока, была родственницей Сесилов и очень желала этого брака. Она устроила встречу Дианы и Джорджа. Король, несомненно, благосклонно отнесся бы к брачному союзу, позволявшему фавориту войти в узкий круг высшей протестантской аристократии. Однако Джорджа этот брак не привлек. Не исключено, что ему не нравилась сама мысль косвенно породниться со своим былым соперником Сомерсетом (мать Дианы происходила из рода Говардов). А кроме того, Джордж, похоже, уже сделал выбор. Летом 1619 года он влюбился в юную Кэтрин Мэннерс, дочь графа Рутленда, и она отвечала ему взаимностью. Хронисты стали говорить об этом союзе уже в конце того же года.

Породниться с семейством Мэннерс означало получить все возможные преимущества, даваемые аристократическим браком. Граф Рутленд был весьма богат (по слухам, обладал самым крупным состоянием в Лестершире). Его замок Бельвуар считался одним из красивейших в Англии. Граф был связан родственными узами с самыми высокородными семействами. Существовало только одно препятствие, и, на первый взгляд, оно казалось непреодолимым: Рутленд был католиком, убежденным католиком; он не хотел выдавать дочь за протестанта, тем более что два его сына незадолго до того умерли и Кэтрин стала единственной наследницей. Король же, как бы он ни мечтал женить Джорджа, ни в коем случае не дал бы согласия на его брак с «паписткой»: это могло вызвать политические потрясения и дать пуританам серьезное оружие в борьбе против фаворита и его господина. Дело казалось безнадежным.

Но существовала одна весьма сильная личность, которая желала этого брака. Это леди Бекингем. Она и сама склонялась к католичеству, но главное – ее необоримо влекло к себе золото Мэннерсов. Мы знаем, сколько энергии она вкладывала в заключение выгодных браков членов ее семьи. Теперь же речь шла о ее любимом сыне, и она была готова превзойти самое себя Леди Бекингем встретилась с графом Рутлендом, расписала ему все преимущества союза с другом короля и выставила свои условия: Кэтрин должна была получить в приданое 10 тысяч фунтов стерлингов наличными плюс земли, приносящие ежегодно 4 тысячи фунтов. Граф сразу же отказался: он не обладал политическим честолюбием; к тому же различие вероисповеданий в любом случае оставалось непреодолимым препятствием. Если бы его дочь осмелилась уступить оказываемому давлению и принять протестантскую веру, он лишил бы ее наследства. Леди Бекингем удалилась несолоно хлебавши. Однако она не привыкла признавать себя побежденной.

Кэтрин Мэннерс не устояла перед обаянием Бекингема. Ей исполнилось всего семнадцать лет (возраст, который в ее время считался вполне обычным для замужества), но она очень хорошо знала, чего хочет, и не собиралась подчиниться отцовскому запрету. Обретя союзницу в лице леди Бекингем, она начала действовать.

Девушка понимала, что главным препятствием к браку является различие в вероисповеданиях. Она была католичкой, но те, кто хорошо знал ее, не были уверены, что ее приверженность Риму продлится долго, коль скоро обращение в протестантство оказалось единственным путем для выхода из тупиковой ситуации. Для решения вопроса требовалось только вмешательство достаточно ловкого богослова, который сумел бы тактично подойти к делу, избегая любых проявлений агрессивности или фанатизма.

В окружении Бекингема имелся такой священник: честолюбивый, умный, воспитанный, давно искавший возможности проявить себя перед королем, от которого в конечном счете более всего зависело назначение на должности в англиканской церкви. Этого человека звали Джон Уильямc, ему было 38 лет, он являлся деканом в Солсбери, и эта должность давно наскучила ему. Все знали о его враждебном отношении к пуританам, что не могло не нравиться королю. Уильямс решил воспользоваться возможностью обратить Кэтрин Мэннерс в англиканство. Король доверил ему заботы по духовному наставлению девушки. «Преподобный Уильямc принял на себя эту миссию с большой радостью, – пишет его друг и биограф Джон Хэккет, – ибо он знал, что леди Кэтрин будет восприимчива к его наставлениям, понимая, что супружеские узы крепче и сладостнее в тех случаях, когда муж и жена служат Богу, оставаясь едиными в вере. Он изложил ей истину нашего катехизиса [то есть катехизиса англиканского] и описал свадебную литургию нашей церкви. Последняя так понравилась ей, что она признала наших пастырей истинными провозвестниками божественной благодати, способными давать благословение от имени Иисуса Христа» ^{87}.

После обращения Кэтрин путь для «колесницы Амура», как выразился преподобный Хэккет, был открыт. Оставалось лишь убедить отца девушки, который по-прежнему не хотел уступать требованиям леди Бекингем. Ловкий Уильямс занялся и этим, пользуясь поддержкой короля, объявившего графу о своей личной заинтересованности в благополучном исходе данного дела.

Дело было на мази, когда неожиданное событие чуть не провалило его.

Свидетельства современников слишком туманны, и трудно восстановить детали произошедшего. Представляется, впрочем, достоверным, что юная Кэтрин, по собственной воле и, возможно, из-за недомогания, согласилась остаться на ночь в доме матери своего будущего мужа, графини Бекингем, и что лорд Рутленд не впустил ее в отчий дом, когда она явилась туда на следующий день. Он заявил, что его дочь обесчещена присутствием Джорджа. Смущенная девушка вернулась к леди Бекингем.

Вскоре весь Лондон был в курсе событий. По мнению любителя сплетен Артура Уилсона, нетерпеливый жених попытался ускорить брак, поставив под угрозу честь наследницы. Это кажется маловероятным, даже несмотря на то, что оскорбленный Рутленд тоже намекал на это. Однако не стоит полностью исключать возможность шантажа со стороны леди Бекингем.

Как бы то ни было, не отличавшийся сдержанностью Рутленд счел необходимым выставить разногласия на всеобщее обозрение. Он послал Бекингему исключительно дерзкое письмо: «Милорд, признаюсь, что, получив от Вас предложение [о браке с моей дочерью], я мог бы быть тронут словами Вашей Милости, если бы видел со стороны дочери хоть малейшие признаки уважения и любви ко мне. Однако, хотя она и не заслуживает такой отеческой заботы, каковую не ценит, я должен все же защитить ее честь, пусть даже ценой собственной жизни. И поскольку в данном случае речь идет именно о чести, Вы простите мне, милорд, если я объявлю, что мне не в чем упрекнуть себя, а вся ответственность за произошедшее лежит на Вас, каково и всеобщее мнение. Будьте уверены, что, если моя дочь принадлежит Вам, я готов забыть об отсутствии у нее уважения ко мне, несмотря на нанесенную мне обиду. […] Короче говоря, милорд, мой вывод таков: хотя моя совесть и не полностью удовлетворена тем, что моя дочь стала принадлежать Вам, я оставляю Вас следовать Вашим путем, как я буду следовать моим, преисполнившись терпения. Желаю Вам всяческого счастья с моей дочерью, какого Вы сами изволите пожелать, и остаюсь Вашим покорным слугой, лорд Рутленд».

Во Франции того времени подобное дело было бы без промедления решено поединком. Бекингему, боявшемуся рассердить своего покровителя-короля, такой способ не подходил. Теперь, когда Кэтрин обратилась к истинной религии, Яков рассчитывал на брак и советовал фавориту сохранять спокойствие. Бекингем ответил на письмо разозленного отца со всем возможным изяществом: «Милорд, тот тон, с которым Вы обращаетесь к порядочному человеку, равно как и Ваша грубость по отношению к дочери заставили меня сразу же помчаться в Хемптон-корт и броситься к ногам Его Величества, дабы сообщить ему все касательно произошедшего между Вашей Милостью и мной в отношении брака с Вашей дочерью, ибо я боялся, что из-за Вашего неблагоприятного отношения до слуха Его Величества дойдут неверные толки. […] Теперь я могу сообщить Вам, что меня весьма задело Ваше поведение, и, поскольку Вам безразличны моя дружба и моя честь, я должен отныне, вопреки моему изначальному намерению, оставить надежду на брак с Вашей дочерью. Однако всегда и перед всеми я буду настаивать на том, что ее честь ни на мгновение не подвергалась оскорблению, за исключением лишь тех оскорблений, которые были произнесены Вами. Я даже не мог представить, что меня когда-нибудь заподозрят в желании похитить для себя супругу без согласия ее родителей, учитывая те милости, которых Его Величеству было угодно меня удостоить, несмотря на то, что я так мало их заслуживаю. Посему я могу лишь предоставить Вашей совести судить о Ваших действиях и уверяю, что остаюсь слугой Вашей Милости, Дж. Бекингем» ^{88}.

Рутленд понял, что своим упрямством не только обесчестит собственную дочь, но и вызовет гнев короля. Пришлось еще раз вмешаться преподобному Уильямсу. Вмешался даже принц Карл. И в конце концов брачный контракт был подписан, как того и желала леди Бекингем.

Свадьбу отпраздновали в Лондоне 16 мая 1620 года в узком кругу и без всякой пышности. Бракосочетание освятил Уильямс. Вознаграждение не заставило себя ждать: Уильямсу было предложено деканство в Вестминстере – должность, послужившая первым шагом к Линкольнскому епископству, а затем к посту архиепископа Йоркского. В результате Уильямс вошел в историю как «архиепископ Уильямс», и нам еще доведется проследить за развитием его карьеры.

Как мы уже говорили, Кэтрин Мэннерс была сильно влюблена в Бекингема. Впоследствии никакие тучи не омрачали их союз. Неверность прекрасного супруга – ибо он, разумеется, не отказывался от дальнейших побед над женщинами, – похоже, не тревожила ее. Во всяком случае, если она и переживала, то никому этого не показывала. Все ее письма, сохранившиеся до наших дней, дышат счастьем и любовью к мужу: «Никогда не было на свете женщины, более счастливой, чем я, как и мужчины, более нежного, чем Вы, и я благодарю за это Бога». «Я неспособна выразить всю бесконечную любовь к Вам и перед Богом клянусь, что ни одна женщина не любила мужчину так, как я люблю Вас…» ^{89} А вот, кстати, каково было впечатление современников: «Герцог [Бекингем] всю жизнь нежно любил герцогиню, как она того и заслуживала благодаря несравненному совершенству тела и души; и, умирая, он оставил ей пожизненное право пользования всем, что имел…» ^{90}

Брак, как того и желал король, оказался плодовитым. Родилось пятеро детей: в 1622 году -Мэри, в 1625 году – Якобина, в 1626 году -Карл, в 1628-м – Джордж и, наконец, в 1629 году, уже после смерти отца, – Фрэнсис. Якобина и Карл умерли в детстве. Джордж унаследовал отцовский титул герцога Бекингема, Фрэнсис погиб в 1648 году, сражаясь во время гражданской войны в рядах сторонников короля. Однако самым любимым и драгоценным чадом всегда оставалась Мэри, которая получила прозвище Молли. Король Яков обожал ее как собственную дочь или внучку.

Чем старше король становился, тем больше его любовь к Джорджу напоминала отеческую. Тон его писем не позволяет усомниться в этом.

На следующий день после свадьбы Бекингема король написал ему: «Мое милое, дорогое и единственное дитя (My only sweet and dear child), твой дорогой папа шлет в это утро тебе и своей дочери благословение. Да подарит тебе Господь счастливое пробуждение, и да благословит Он твое супружеское ложе, дабы у меня появились милые маленькие пажи, с которыми я стану играть в игры: такова моя молитва, сердечный мой друг. Когда ты поднимешься с постели, как можно скорее избавь себя от назойливости людей, способных испортить тебе настроение, чтобы, встретив тебя, я увидел твою белоснежную улыбку…» ^{91}

Когда Кэтрин была беременна, Яков беспокоился о ее здоровье, хлопоча, как наседка. «Мое милое, дорогое и единственное дитя, – писал он Бекингему, – да благословит Господь тебя и мою дорогую дочь, твою супругу, а также драгоценного малыша в ее чреве. Умоляю тебя: не разрешай ей ездить в карете по улицам, а также ездить быстро. Не позволяй твоей матушке беспокоить ее дурными новостями. Следи, чтобы она не ела слишком много фруктов, и увези ее из Лондона, как только мы уедем. Да одарит меня Бог нынче вечером счастливой встречей с моим дорогим Стини…» ^{92} Едва родившись, маленькая Молли стала любимицей двора. Ее представляли послам, восхищавшимся ее врожденной грацией, а еще больше – ее умом и очарованием.

Семья Бекингема стала частью королевского семейства, которое, впрочем, в 1620 году состояло из одного принца Карла, если не считать двух шотландских кузенов Леннокса и Гамильтона. Последние никогда не играли роли «принцев крови» в том смысле, в каком это понималось во Франции [25], несмотря на то, что были в прекрасных отношениях с королем. Современники пишут, что во дворце Уайтхолл дети Вильерса «носились вверх и вниз по лестницам, как крольчата возле норы», или, согласно другому свидетельству, «как маленькие феи (like little fairies)» ^{93}.

Кэтрин стала «дорогой дочерью» короля. Он настоял, чтобы она находилась при нем. «Мое дитя, мой ученик и друг (My sweet dear child, scholar and friend), – писал он Бекингему, – не забудь, о чем я просил тебя: привези ко мне свою дорогую супругу, ибо я желал бы насладиться ее присутствием. Не забудь приехать ко мне сюда [в Теобальде] перед ужином. Твой старый поставщик посылает тебе козленка, а когда ты приедешь сюда, то получишь еще одного. P. S. Я посылаю тебе также трех фазанов, трех кроликов и большого зайца; всех их я убил собственной рукой» ^{94}. Король, принц Карл и супруг называли Кэтрин сокращенным именем «Кейт». «Дорогой папа» Джорджа относился к ней, как свекор к невестке. Она поверяла ему мельчайшие подробности своей жизни. «Я получила от Вашего Величества две банки сушеных слив и изюма, а также пирожки с фиалками и пулярок, за что покорнейше Вас благодарю. Должна сообщить вам, что намереваюсь в ближайшее время отнять от груди малышку Молли, поскольку думаю, что она достаточно подросла, и боюсь, что молоко у нее плохо переваривается. Я никогда не видела ребенка, который так мало любил бы молоко. Надеюсь, что она легко отвыкнет от груди…» ^{95} Часто супруги вдвоем подписывали свои письма королю: «Ваши дорогие дети и слуги Стини и Кейт».

Милость и любовь короля распространялась также на сестру Джорджа Сьюзан, ставшую леди Денби. Ее часто приглашали сопровождать брата и невестку, когда те ехали в Теобальде или другие любимые охотничьи замки короля.

И все-таки в семье Вильерсов был один человек, которого Яков недолюбливал: этим человеком была леди Бекингем, мать Джорджа, все более становившаяся корыстолюбивой интриганкой. Она писала сыну письма, полные недвусмысленных намеков: «Мой дорогой и любимый сын, когда я думаю о величии милости, оказанной Господом вдове и сироте, я искренне изумляюсь. Именно на тебя, любимый мой сын, в изобилии изливаются все эти милости […], в результате чего ты стал учеником и другом того, кто является пророком, нет: больше, чем пророком, – королем…» ^{96} К сожалению, нам неизвестны ответы Джорджа на послания такого рода.

Вскоре распространился слух, что графиня-мать принимает подарки за ее заступничество перед сыном. «Я думаю, – сострил на эту тему Гондомар, – что Англия весьма скоро обратится в католичество, ибо мать почитают здесь больше, чем сына» ^{97}. Эта решительная дама не брезговала и настоящим мошенничеством. Рассказывали о ее наглой попытке завладеть золотой цепью из наследства королевы Анны, которую король даровал леди Леннокс. Эта попытка жалким образом провалилась и так сильно возмутила принца Карла, что он потребовал – правда, безрезультатно, – чтобы жадной графине было запрещено появляться при дворе ^{98}.

Леди Бекингем усугубила неприязнь двора тем, что в 1622 году приняла католичество. Обстоятельства этого обращения столь колоритны, что стоит о них рассказать.

Графиня уже давно питала склонность к наиболее «католицизированной» форме англиканства. Она поддерживала тесную связь с деканом Уильямсом, чье честолюбие нам известно. Злые языки даже поговаривали, будто она стала его любовницей, однако, по словам Артура Уилсона, Уильямс был евнухом. Как знать?

Правда, еще в большей степени, нежели богословие Уильямса, леди Бекингем привлекало богословие римское. Получив согласие короля, она решила облегчить свое сердце. Состоялся диспут, на котором англиканство представлял молодой священник епископ Сент-Дэвидский Уильям Лод, а католичество – иезуит отец Фишер. Отчет об этом диспуте был впоследствии опубликован самим Лодом, из этой публикации мы о нем и узнали ^{99}. Леди Бекингем желала выяснить, какая из двух церквей является «истинной, непорочной и открытой», способной гарантировать своим последователям вечное блаженство. «Дама спросила епископа [Лода], получит ли католик спасение. Он ответил, что да… […], а иезуит добавил, что не существует никакой другой веры, способной даровать спасение, кроме веры римской». Этот аргумент оказался решающим – леди Бекингем перешла в ряды «папистов». Король был в ярости.

Несмотря ни на что, Бекингем никогда не позволял, чтобы его мать беспокоили или критиковали. Возможно, он и сам считал ее назойливой, однако никогда не показывал этого. И ни Яков, ни принц Карл не осмеливались лишать своего расположения слишком активную госпожу матушку.

В отличие от своего предшественника Сомерсета, Джордж был искренне благодарен королю за его благодеяния. Ничто не дает оснований сомневаться в подлинности чувств, выражаемых им в письмах (независимо от того, что стиль той эпохи может показаться современному читателю преувеличенно цветистым): «Дорогой папа и крестный, я не знаю, следует ли мне сначала выразить Вам мою благодарность за бесчисленные благодеяния или мою печаль по поводу того, что, как мне известно, Вы прикованы к постели. Лишь знание того, что у Вас нет иной болезни, кроме болезни ноги [26], может послужить мне утешением, и теперь я надеюсь, что следующее Ваше письмо сообщит мне, что Вы уже ходите…» ^{100} Или другой фрагмент: «Все, что я могу сказать, это то, что я люблю Вас столь естественно и столь глубоко уважаю Вашу мудрость и Ваш опыт, превышающие мудрость и опыт других людей, что если бы весь мир оказался на одной стороне, а Вы – на другой, я во всем подчинялся бы Вам и, если нужно, пошел бы против всего мира» ^{101}. Подобные изъявления любви, признательности и восхищения, равно как и проявления любви «дорогого папы», продолжались вплоть до самой смерти старого короля. Мы приведем тому еще немало примеров.

Уверенный в дружбе и благосклонности государя – каковые, по сути, никогда не иссякали, за исключением нескольких случаев, когда они были ненадолго омрачены (об этом мы еще расскажем), – Бекингем окончательно утвердился в роли важного вельможи и высокопоставленного чиновника, признанного не только в Англии, но и за границей.

Его состояние было весьма значительным и постоянно росло за счет королевских даров и, надо признать, также за счет подарков от тех, кому фаворит оказывал поддержку. Таковы были нравы эпохи, но в данном случае нет оснований говорить о продажности, поскольку все (или почти все) современники признавали, что Бекингем был готов замолвить словечко перед королем только за тех претендентов на должности, чьи порядочность и компетентность не вызывали сомнений. Даже когда в 1626 году парламент начал против него судебное расследование, обвинители не смогли представить ни одного доказательства, подтверждающего обвинение в коррупции.

В Лондоне главный адмирал жил в роскошном особняке, называвшемся Уоллингфорд-Хауз (Wallingford House), приобретенном им в 1618 году у впавшего в немилость зятя лорда-казначея Суффолка. Что касается загородной резиденции, то в 1619 году он сменил замок Уэнстед на прекрасное поместье Барли-на-холме (Burley-on-the Hilt) неподалеку от родительской вотчины Бруксби и от замка Бельвуар, где жил граф Рутленд. В том же году он купил в Эссексе замок Ньюхолл (New Hall), который также носил название Болье. Отныне это поместье стало его любимым местом жительства, поскольку замок находился неподалеку от основных охотничьих резиденций короля.

Позже, в 1622 году, Бекингем задался целью купить у канцлера Бэкона (после того, как тот подвергся судебному преследованию) роскошную резиденцию Йорк-Хауз, находившуюся рядом с дворцом Уайтхолл. Ему это удалось после довольно серьезной и, прямо скажем, неблаговидной ссоры.

Находясь в Ньюхолле, «дорогой Стини» всегда был в распоряжении короля Якова. В бесчисленных письмах последнего, писавшихся по утрам и доставлявшихся курьером, содержатся просьбы к фавориту приехать к государю после обеда или вечером. Иногда приглашения были адресованы одному Бекингему, иногда его приглашали вместе с Кейт и «малышкой Молли». Порой король сам наведывался в Ньюхолл. Джордж захлебывается от восторга: «Мои олени ликуют, мои телята тучнеют, мои испанские пулярки прыгают от нетерпения, малышка Молли, старшая Молли [графиня-мать?], Кейт, Сью [Сьюзан, сестра Бекингема] и Ваш Стини ожидают в субботу Вашего приезда и целуют руки своего дорогого папы и Бэби Чарлза [принца Карла]. P. S. Клянусь, что последние слова, которые я Вам сказал, настолько соответствуют истине, что я мог бы присягнуть на святом Евангелии и засвидетельствовать это при святом причастии» ^{102}. Последняя фраза кажется нам загадочной; возможно, она намекает на какую-то размолвку между Яковом и Стини. Здесь мы касаемся самой интимной стороны их взаимоотношений.

В своих обширных владениях Бекингем вел обычную жизнь вельможи его времени: охотился, устраивал балы, приемы, пиры.

У него была врожденная любовь к роскоши и красоте. Он жил в эпоху искусства барокко, в которую в Англии были широко распространены итальянские произведения искусства, – одни лишь пуритане считали их отвратительными и называли «скандальными картинами папистов» и «дьявольскими идолами». Джорджа Вильерса это не волновало. Его друг Генри Уоттон, посол в Венеции, приобретал для фаворита полотна Тициана, Бассано, Веронезе. Художник Балтазар Жербье, чьи произведения были популярны в Европе, состоял с ним в переписке. В их письмах дипломатические переговоры соседствуют с сообщениями о выставленных на продажу и доступных для приобретения произведениях.

Современники считали, что именно благодаря страсти Бекингема к искусству принц Карл, будущий король Карл I, стал одним из знаменитых меценатов своего века. В последней главе этой книги мы дадим обзор коллекций Бекингема и расскажем об их судьбе после его смерти.

Что касается роскоши, то молодой адмирал умел затмить многих своих современников. Он любил дорогую одежду, драгоценности. Примерно в 1619 году, то есть в возрасте 26-27 лет, он решил носить бородку клинышком и подкрученные усы. Таким образом, его лицо, свидетельствовавшее о затянувшейся юности, пусть очаровательной и соблазнительной, приобрело оттенок мужественной красоты зрелого возраста, и в таком виде его обессмертил Рубенс. Именно таким его узнала в 1623 году испанская инфанта, а спустя два года – Анна Австрийская.

Не стоит, подражая хронистам того времени, описывать здесь подробно праздники, что устраивались в Барли-на-холме и в Ньюхолле. И все-таки нельзя не вспомнить об одном из них: о нем очень много говорили благодаря присутствию короля и принца-наследника.

Праздник состоялся 3 августа 1621 года в Барли. Главный церемониймейстер придворных увеселений Бен Джонсон написал по этому случаю «маску» под названием «Переодетые цыгане» (The Metamorphosed Gipsies)\ текст ее сохранился.

При входе Бекингем встречал государя прочувствованным изъявлением благодарности за оказанные благодеяния:

Государь, Вы всегда озаряли меня своим светом, Нынче ж Ваши лучи ослепляют меня. Вы – солнце Англии – скромный мой дом посетив, Блеск ему придали, так что теперь он сверкает, Словно ларец, в коем собраны все самоцветы Европы.

Вожак цыган (которого играл сам Джордж) предсказывал королю будущее:

За выбор истинных путей, которыми Вы следуете, чтобы истребить Любые ссоры в христианском мире; За мудрые законы, что даете Вы нам как судия войны и мира; За Ваши несомненные заслуги Дадут Вам имя «Яков Справедливый», И Ваши вечные благодеянья Прославят Вас во всем подлунном мире.

Другой цыган пытался предсказать судьбу принца, но, не желая посягать на привилегию Бога, который является единственным властителем судеб, ограничивался благочестивыми банальностями – тем лучше для нас, ведь мы-то знаем историю несчастного Карла!

Все эти действа, сопровождавшиеся пением и танцами, очаровали короля, и он, воодушевившись, тоже сочинил стихотворение:

Рыдавшие доселе небеса С приездом нашим стали улыбаться. Нам улыбается богатый этот дом, С улыбкой нас встречают на пороге. И благородные олени в чудном парке Как будто улыбаются. Так пусть одарит Бог И нас счастливою улыбкою ребенка, А всем друзьям дарует добрый плод Их редкостных достоинств драгоценных! ^{103}

Таков был стиль эпохи, и это стихотворение вовсе не самое худшее. Во всяком случае, оно свидетельствует о том, что Яков расцвел от лести окружающих (этим отличались все монархи его времени), и то, что он чувствовал себя счастливым среди членов семьи Вильерса, ставшей и его собственной семьей.