"Герцог Бекингем" - читать интересную книгу автора (Дюшен Мишель)

Глава XIII «Кумир толпы»

Английский народ с самого начала не желал принимать идею брака Карла с инфантой. Подобный брак означал усиление «папистов», а со временем гибель протестантизма и национальной церкви, проникновение огромного числа высокомерных испанцев в окружение короля, отказ от защиты пфальцграфа в Германии. Разумеется, эти опасения кажутся фантастическими, однако общественное мнение чаще поддается страстям, чем доводам разума. Отъезд принца и Бекингема в Мадрид только подогрел подобные страхи. Несмотря на все опровержения, стойко держался слух, будто наследник престола – этот скрытный и необщительный молодой человек – собирается встать на сторону Римской церкви и, прибыв в Испанию, обратится в католичество.

Все это помогает понять, почему столь бесславное возвращение Карла и Бекингема без инфанты и ее испанцев вызвало взрыв восторга, столь сильный, что даже современникам он показался почти истерикой.

Едва путешественники сошли на берег в Портсмуте, радостно зазвонили колокола. Карл и Бекингем сразу же отправились в Лондон, и по дороге их громкими криками приветствовали жители окрестных деревень. В столице их приезд превратился в триумф: «Да здравствует принц! Да здравствует Бекингем!» Встретив повозку, которая везла на виселицу в Тайберн шестерых осужденных на смерть, Карл своей властью велел освободить их (на что по закону не имел права). Люду по собственному побуждению накрывали на улицах столы, откупоривали бочки с вином и пивом. Священники собора Святого Павла пели 113-й псалом: «Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова из народа иноплеменного…» Принц вызвался заплатить все долги тех, кто из-за безденежья сидел в тюрьме в Сити. Вечером были собраны все находившиеся под рукой дрова, чтобы разжечь праздничные костры и танцевать на улицах. Можно было подумать, что народ отмечает национальный праздник или славную победу. Испанские послы тщетно испрашивали аудиенцию у того, кто пока еще официально считался женихом инфанты. Бекингем произносил враждебные речи об Испании и испанцах ^{226}.

Все это происходило 6 октября 1624 года. Король Яков находился в Ройстоне; можно себе представить его нетерпение. Придворные и, несомненно, также Карл и Бекингем спрашивали себя, какой прием он окажет своим «мальчикам». обрадуется их возвращению или выкажет недовольство в связи с неудачей переговоров?

7 октября, переночевав в Йорк-Хаузе (о состоявшейся там встрече Бекингема с Кейт нам, к сожалению, не поведал ни один летописец), молодые люди прибыли в Ройстон. Их «дорогой папа» почти не мог ходить из-за обострения артрита и подагры. Однако, едва ему доложили о их прибытии, он поспешно начал спускаться по лестнице, на середине которой они, рыдая, упали перед ним на колени. Он поднял их, обнял и, поддерживаемый ими, вернулся наверх в свои покои, после чего «за ними сразу затворили двери, и никто не слышал того, что после этого было между ними сказано» ^{227}.

После более чем полугодовой разлуки в жизни королевской семьи установился новый стиль отношений. Это сразу же стало всем заметно.

Начнем с Бекингема. Он посуровел и больше не терпел возражений, даже от короля. Его популярность росла по мере того, как становились известны его антииспанские настроения, и это слегка вскружило ему голову. В личной жизни он оставался очаровательным и нежным, но как общественный деятель стал авторитарен, а в его речах появился новый политический оттенок. Он был уверен в поддержке принца Карла, которому продолжал давать советы в Лондоне, как раньше делал это в Мадриде. Отныне он мог позволить себе действовать независимо, о чем год или два назад не смел даже мечтать.

Карл, со своей стороны, приобрел авторитет и популярность, до сих пор ему недоступные. При поддержке – или под руководством Бекингема – он стал проводить свою политику, не всегда согласующуюся с мнением короля. Как мы еще увидим, он вскоре принял активное участие в работе парламента и даже ошеломил иностранных послов, которые узрели, как, в прошлом боязливый и едва заметный, принц превращается чуть ли не в самодержца.

Однако наиболее глубокие и наиболее заметные изменения произошли с королем Яковом. Он еще не был стар (в конце 1623 года ему было 57 лет), но его здоровье ухудшалось на глазах. Помимо обострений артрита и подагры, у него случались несварения желудка и приступы сонливости. Его режим питания был ужасен: он ел и пил слишком много. Вдобавок его характер становился все более мрачным. Порой он еще оказывался способен на гнев, однако почти сразу успокаивался, уступал Стини и Карлу даже в тех случаях, когда в глубине души не был с ними согласен. Он сохранял ясность мысли – ни намека на болезнь Альцгеймера или что-нибудь похожее, – но у него больше не было ни духовных, ни физических сил, чтобы навязывать другим свою волю. В общении с Бекингемом они, казалось, поменялись ролями: теперь Бекингем решал, а Яков соглашался. Такое положение ничего не изменило в их взаимной привязанности, но придворные поняли, что власть по сути перешла в другие руки.

Вопрос о том, как теперь вести себя с Испанией, вскоре перерос в конфликт. Яков I не считал, что брак Карла с инфантой отменяется. С самого начала своего правления он строил политику на союзе с Испанией и еще сильнее стал настаивать на нем, когда разразилась война в Германии. Потому он вовсе не был настроен на отказ от брака, тем более что после отъезда принца и Бекингема Филипп IV засыпал его душевными письмами, в которых подтверждал свои дружеские чувства и намерение отпраздновать свадьбу, соблюдая достигнутые договоренности. Что до Пфальца, то испанский король доверительно сообщал, что надеется получить от своего кузена-императора список условий, которые позволят Фридриху или, по меньшей мере, его сыну вернуть земли и титул курфюрста. Яков был счастлив верить этому ^{228}.

Но Бекингем не дремал. День за днем он рассказывал королю, каким унижениям он и Карл подвергались в Мадриде. 1 ноября Яков созвал Тайный совет, и главный адмирал дал официальный отчет (подтвержденный присутствовавшим на заседании Карлом) о переговорах в Испании и их неудаче. Он уверял, что посол Бристоль играл в этом деле двусмысленную роль, и требовал разрыва отношений с Испанией.

Тем не менее короля было нелегко убедить. Он получил от Бристоля письмо от 24 сентября, в котором дипломат объяснял, к каким опасным последствиям может привести разрыв и в особенности отсутствие объективных оснований для столь резкого изменения политики. В ответ на это письмо Яков немедленно написал, что намеревается сдержать слово относительно брака при условии решения вопроса о Пфальце. Он повторял, что «не хочет женить сына ценой слез дочери» ^{229}.

Одновременно Бристоль направил послание принцу. В этом письме прекрасно отразился его характер: «Да позволит мне Ваше Высочество как верному слуге обратиться к Вам. Я полагаю, что если брак будет отложен под каким бы то ни было предлогом, это приведет к серьезным неудобствам. Во-первых, это станет тяжким оскорблением госпожи инфанты, которая в настоящий момент находится на попечении хунты, весьма ее утомляющей. Если она решит, что отсрочка исходит от Вашего Высочества, то будет очень обижена. С другой стороны, король [Филипп] и его министры будут оскорблены невыполнением принятых условий. Это придаст всему делу такой оттенок подозрительности и недоверия, что дружба между двумя странами окажется подорвана… Я не смею спрашивать Ваше Высочество о намерениях в отношении брака, но, будучи Вашим покорным и преданным слугой, чувствую себя обязанным напомнить Вашему Высочеству, что в течение многих лет Ваш отец король и Вы сами считали этот союз величайшей ценностью и именно по этой причине Вы предприняли столь опасное путешествие в Мадрид. Теперь, когда условия договора приняты обеими сторонами, как я надеюсь, к удовлетворению Его Величества и Вашему, да не позволит Бог, чтобы личные настроения министров или неправильное поведение поставили под вопрос мир, необходимый всем христианским странам» ^{230}.

Похоже, что на этом этапе Карл еще колебался или, по крайней мере, побаивался официального разрыва. Он написал Бристолю сдержанный ответ: «Моим намерением является не отказ от брака, а стремление положить конец страданиям сестры и ее детей. Убедите же [испанцев], что моя единственная забота состоит в том, чтобы остаться их добрым другом и союзником, но я не могу жениться, не получив удовлетворения в вопросе о Пфальце, даже если потеря инфанты станет для меня причиной бесконечной печали» ^{231}. На что Бристоль, в следующем письме от 24 октября, заметил, что до сих пор условие о возвращении Пфальца не рассматривалось как sine qua non [46] в переговорах о браке и что в договоре, подписанном обеими сторонами, этот пункт не фигурирует ^{232}. Впрочем, ясно, что теперь этот вопрос стал предлогом, за который Карл – явно не без совета Бекингема – цеплялся, чтобы найти основание для отказа от своего обещания.

Наконец 22 ноября (12 ноября по английскому календарю) в Мадрид было доставлено разрешение папы на брак. Королю Якову сообщили об этом через десять дней. Разрешение было действительно до Рождества; подготовка к церемонии бракосочетания ускорилась. Официально ничто больше не препятствовало браку – ничто, кроме секретного приказа Бристолю подождать с использованием доверенности, пока не прибудут указания из Лондона.

Едва получив депешу Бристоля, Яков I послал ему подтверждение запрета на использование доверенности до тех пор, пока от испанцев не будет получено формальное обещание вывести войска из Пфальца и полностью передать англичанам приданое инфанты. Если по этим двум пунктам не будет достигнуто договоренности, Бристоль, по истечении двадцати дней, должен был вернуться в Англию. Таким образом, Яков уже решился на разрыв. Он даже принимал для этого энергичные меры. К письму короля была приложена записка Карла послу, исполненная чрезвычайной суровости: «Бристоль, неверное истолкование Вами приказов Его Величества и моих в отношении доверенности заставляет меня написать Вам это письмо с подтверждением запрета на применение доверенности впредь до получения от моего отца и от меня однозначного приказа. Пользуйтесь любыми отговорками, какие сможете придумать, но, если Вы дорожите собственной головой, не используйте доверенность, пока не получите приказа. Карл R[ех]» ^{233}. Можно не сомневаться, что вдохновителем этого послания был Бекингем.

В Мадриде Филипп IV назначил день свадьбы на 29 ноября (19 ноября по английскому календарю). Поскольку Бристоль, по понятным причинам, бездействовал, Оливарес спросил его, нет ли какой-нибудь «не известной ему новой и серьезной причины» для отсрочки церемонии. Бристоль прикрылся заявлением, что ждет-де приказа из Лондона. Однако приказа все не было, и назначенный день миновал. Тогда испанский король посчитал, что брак не состоится. Галерею между дворцом и церковью разобрали, инфанта перестала носить титул принцессы Английской, а весьма сухое письмо Филиппа IV Якову I от 9 декабря недвусмысленно подтвердило, что вопрос о Пфальце не может быть разрешен до тех пор, пока Фридрих не покорится императору ^{234}.

И Бекингем и его друг Карл окончательно решили разорвать союз с Испанией, пора было начинать новую политику.

Однако король придерживался другой точки зрения. Конечно, умом он понимал, что оси Лондон – Мадрид, которой он оставался верен в течение двадцати лет, больше не существует. Вместе с тем он не мог решиться на разрыв и, благодаря своей извечной способности принимать желаемое за действительное, цеплялся за иллюзию, будто добрые взаимоотношения с Филиппом IV еще можно сохранить, даже если придется оставить мечты о браке Карла с инфантой.

Месяцы между отказом от брака (ноябрь 1623 года) и официальным разрывом союза с Испанией (март 1624 года) прошли в борьбе двух партий за влияние на Якова I: с одной стороны, это были Бекингем и Карл, настроенные против Испании, с другой – испанские послы, старавшиеся помешать возвышению Бекингема и поссорить его с королем.

Хотя Стини повсюду публично высказывался против Испании, Яков велел ему принять в собственном доме чрезвычайного посла Бернардино де Мендосу, присланного испанским королем, чтобы попытаться спасти союз с Англией. Король велел Бекингему отнестись к послу с величайшей учтивостью (это было за несколько дней до окончательного отказа от брака). Поэтому Бекингем устроил в Йорк-Хаузе роскошный пир, на котором подали «дюжину фазанов, сорок дюжин куропаток и столько же перепелов», а перед этим состоялось представление «маски», – так что все вместе стоило 300 фунтов стерлингов ^{235}. Однако несколько дней спустя, в знак презрения, он отдал присланную ему Оливаресом расшитую одежду слугам, в то время как Карл поступил столь же нелюбезно, отдав прислуге фруктовые конфитюры, приготовленные для него инфантой ^{236}.

Яков I еще не мог покинуть Ройстон из-за подагры. Бекингем курсировал между Ройстоном и Лондоном, где в Сент-Джеймсском дворце жил Карл. Такая жизнь его утомляла. Он еще не полностью оправился от подхваченной в Испании лихорадки. В самый тяжелый для него момент, в апреле-мае 1624 года, он впал в депрессию и стал склоняться к тому, чтобы отказаться от борьбы. Подобное состояние продлилось недолго, однако нельзя не учитывать того, что плохое самочувствие в то время влияло на его действия, от которых зависела не только его собственная судьба, но и будущее Англии.

В каком-то смысле затворничество короля в Ройстоне укрепляло влияние Бекингема. Оно позволяло ему не допускать до государя лиц, настроенных в пользу Испании, и тем более испанских послов. Но сама по себе подобная ситуация могла в конечном счете обернуться против фаворита, поскольку его враги говорили, что он держит Якова в положении пленника, что никто не может явиться к королю, а Бекингем ведет себя как «диктатор». Как мы увидим, то были преувеличения, однако они были небезопасны, и в нужный момент ими могли воспользоваться испанцы.

На деле король Яков вовсе не был игрушкой в руках Бекингема, как утверждали его враги. Он по-прежнему желал сохранить добрые отношения с Испанией и сопротивлялся любому намеку на разрыв дипломатических отношений. «Не хочешь же ты, чтобы я на старости лет стал воевать с Испанией?» – стонал он ^{237}. 13 января 1624 года он принял испанских послов, которые не преминули заверить его в дружеских чувствах своего суверена и свалить на Бекингема вину за сложности, возникшие в отношениях между двумя странами. Но Бекингем был начеку.

Так постепенно складывалось то, что можно отныне называть политической позицией Бекингема. Конечно, он не стал гением политики, каковым в ту же эпоху был во Франции Ришелье. Однако он теперь уже не был и неопытным юношей, как в первые годы придворной жизни. Несмотря на короткий период влияния Гондомара, он никогда не чувствовал особой привязанности к Испании. Мы уже неоднократно убеждались в его симпатии к протестантской партии, настроенной против Испании. Поездка в Мадрид, оставившая самые скверные воспоминания, по сути утвердила его в изначальной позиции, которой способствовали его наставники Бэкон и Эббот.

Пользуясь поддержкой принца Карла, чья популярность также возросла, Бекингем задумал произвести полный переворот в английской политике – то есть в конечном счете вернуться к политике Елизаветы I, к союзу с протестантскими государствами Европы, в первую очередь с Нидерландами, к восстановлению в Англии законов против католиков, к сближению с Францией и войне против Испании. Будущее покажет, сколь много было в этой позиции иллюзий и неумения мыслить реалистически. Однако нет никаких сомнений в том, что подобные взгляды вполне соответствовали английскому общественному мнению и имели бы поддержку парламента, будь он опять созван.

Но именно по этой причине король не желал созывать парламент. Он с самого начала своего правления не ладил с палатой общин и старался обходиться без нее как можно дольше. Бекингем и Карл, напротив, понимали, что только при поддержке парламента им удастся восторжествовать, поскольку война с Испанией – главная цель их амбиций – не могла начаться без значительных кредитов, которые могли быть предоставлены только с согласия обеих палат.

Итак, политические дискуссии в окружении Якова I зимой 1623/24 года сконцентрировались на вопросе о созыве парламента. Мнения Тайного совета разделились: Бекингем, нервничавший все больше и больше, оскорблял советников, стоявших за мир, и в первую очередь Миддлсекса, который впоследствии припомнит ему это. Король все еще колебался.

Как и за три-четыре года до того, фаворит обратился тогда к своему старому другу Бэкону, удалившемуся в свое имение Горэмбери, и попросил его совета. «Католическая партия ненавидит Вас, – ответил философ. – Протестанты [читай: пуритане] тоже недолюбливают. Не доверяйте тем, кто подталкивает Вас к войне, потому что многие из них завидуют Вам и, если буря разразится, бросят Вас одного…

Поэтому действуйте осторожно, с осмотрительностью, подобно пчеле, у которой есть и мед, и жало» ^{238}. Нельзя назвать подобный совет ни особенно ясным, ни тем более указывающим выход.

Бекингем неустанно говорил королю: «Союз с Испанией – чистая иллюзия, потому что испанцы всегда стремились лишь погубить Англию» ^{239}. Военные действия в Нидерландах и в Германии подтверждали эту точку зрения: в Нидерландах испанцы наступали, и независимость протестантских Соединенных провинций оказалась под угрозой.

Наконец Яков I пошел на уступку. 28 декабря 1623 года он подписал распоряжение о созыве парламента, назначенного на 23 января. Впоследствии начало заседания было отложено до 19 февраля.

30 декабря Яков I решил отозвать Бристоля из Испании. Теперь, когда идея брака была предана забвению, в его присутствии в Мадриде не было необходимости.

Уже месяц назад, а то и раньше, Бристоль перестал питать какие бы то ни было иллюзии. Он знал, что Бекингем, вернувшись в Англию, при каждом удобном случае чернил его в глазах короля, сваливая на него ответственность за неудачный исход их с Карлом поездки в Испанию. Бристоль счел необходимым сделать упреждающий шаг и написал фавориту письмо с предложением своих услуг: «Милорд, нынешнее состояние дел Его Величества требует сотрудничества всех его слуг и министров. Посему я хочу предложить Вашей Светлости мои услуги. Если в прошлом между нами случались моменты взаимонепонимания, я прошу Вашу Светлость забыть о них. Что касается лично меня, я буду изо всех сил стараться соответствовать тем высоким требованиям, которые предъявляет человеку Ваше дружеское отношение. Ежели оно не установится, я вооружусь терпением, что бы ни случилось со мной в дальнейшем. Потому, надеюсь, что мое покорнейшее предложение скромных услуг будет принято в том же расположении духа, в каком оно было высказано. Остаюсь покорным слугой Вашей Светлости, Бристоль» ^{240}. Это удивительное письмо показывает нам Бристоля в непривычном свете: достаточно вспомнить, как он говорил о Бекингеме, пока тот находился в Мадриде. Однако обстоятельства изменились, главный адмирал все более походил на будущего правителя Англии. Оливковая ветвь, протянутая ему послом, возможно, означала попытку вернуть себе милость государя, но, кроме того, она могла послужить своего рода упреждающим защитным ходом в случае обвинения в измене, что, собственно, и произойдет спустя два года.

Как бы то ни было, отзыв Бристоля огорчил испанский двор. Посол успел подружиться со многими испанцами, и все его высоко ценили. Оливарес предложил ему остаться в Мадриде, сулил деньги и даже титул испанского гранда, если он примет католичество. Бристоль ответил, что предложение делает ему честь, но он всегда оставался верен королю Англии и предпочтет оказаться в опале в собственной стране, нежели стать богатым и знатным, служа другому государю. По тем же причинам он с гордостью отверг предложение Оливареса оплатить его долги в Испании и вернулся в Англию без гроша в кармане. На прощальной аудиенции Филипп IV выразил сожаление по поводу его отъезда и, сняв со своего пальца кольцо, подарил его послу. Все это стало известно в Англии и обсуждалось врагами Бекингема ^{241}.

И все же Оливарес продолжал играть свою роль. Брак инфанты, в который он сам никогда не верил, был одним делом; перспектива разрыва отношений с Англией и возможность войны – совсем другим, куда более серьезным. Твердая позиция, занятая Францией в вопросе о Вальтелине [47] (конфликте в Швейцарии, угрожавшем сообщению между Испанией, Италией и Нидерландами), представляла для испанцев большую опасность. Выступление английских войск на стороне Соединенных провинций и немецких князей-протестантов могло оказаться катастрофическим для мадридских властей.

Послы Испании в Лондоне, маркиз де Инхоса, дон Карлос де Колома и дон Бернардино де Мендоса, получили приказ как можно скорее восстановить с королем Яковом дружеские (или хотя бы дружелюбные) отношения и сосредоточить усилия на подрыве авторитета Бекингема. Задача не из простых, учитывая, что и фаворит не дремал. 14 января 1624 года Инхосе и Коломе удалось встретиться с Яковом в Ройстоне. Они пообещали королю, что испанские войска будут выведены из Пфальца до конца августа (это означало выиграть время…) и что тогда можно будет созвать мирную конференцию, о которой мечтал английский король. Казалось, Яков поддался на искушение. Он проконсультировался с Советом по испанским делам (Советом двенадцати), в котором большинство высказалось за то, чтобы принять предложение послов. Однако принц Карл сохранял враждебное молчание, а Бекингем, в ярости, вышел из зала заседаний, «вопя, как курица, у которой отобрали яйца» ^{242}. Потребовалось некоторое время, чтобы убедить короля отказаться от надежды на мир. Граф Пемброк, один из членов комитета и недруг Бекингема, по секрету сообщил Инхосе, что могущество фаворита вот-вот пойдет на убыль ^{243}. Однако вскоре, с помощью Бекингема и Карла, был созван парламент, втянувший Якова I в такие дела, о которых он даже не думал.

Парламент 1624 года являл собой нечто парадоксальное в истории Англии. Во время его заседаний, можно сказать, сражались две партии. Бекингем, который при предыдущем парламенте (как и при последующем) был обвиняемым, превратился в 1624 году в кумира общественного мнения, «любимчика большинства» ^{244} и вел депутатов за собой. Напротив, вечно больной король Яков, пользуясь нездоровьем как поводом, отсутствовал на заседаниях и оставил поле битвы сыну и фавориту, которые, образно говоря, захватили власть. Современники назвали этот парламент «Парламентом принца». Что до Бекингема, то мы еще увидим, какие дерзости он позволял себе теперь в общении с государем. По аналогии с «Парламентом принца» можно было бы говорить и о «Парламенте Бекингема». Это очень хорошо почувствовали иностранные послы.

Яков I присутствовал лишь на открытии парламента 20 февраля. Его тронная речь составлена в тоне, характерном для старого шотландского короля. В ней чувствуются его доброжелательность, его склонность к живописным сравнениям, но вместе с тем и разочарование ^{245}. Вопреки обыкновению, он не разыгрывает из себя ни моралиста, ни теоретика абсолютизма. Он говорит о своем желании сохранить мир среди христиан, возлагает ответственность за отказ от брака с инфантой на испанцев. Походя, но с благодарностью, он упоминает Бекингема: «По настоятельной просьбе сына я согласился послать его в Испанию, где он хотел добиться решения своего дела (хотя предприятие это носило чрезвычайный характер), и ради его безопасности послал вместе с ним Бекингема, человека, которому полностью доверяю. Я велел ему всегда находиться подле принца и не оставлять его ни на минуту вплоть до его благополучного возвращения домой».

Король пояснил, что теперь, после провала брачного проекта, он созвал своих лордов и депутатов общин, дабы услышать «их разумное мнение во имя славы Божьей, мира для королевства и счастья моих детей». Он поручил им голосование по вопросам субсидий, необходимых для достижения политических целей, которые также предстояло наметить. В том, что касается законов против католиков, говорил он, «я как добрый рыцарь всегда считал наилучшим пользоваться то кнутом, то пряником». На все время дебатов король доверил Бекингему играть роль выразителя своих желаний перед лордами и депутатами и посредника между ним и ими.

Мы не можем удержаться от того, чтобы не привести здесь неподражаемый теологически-сентиментальный отрывок из речи Якова I, являющийся ярким примером изысканности его стиля: «Я созвал вас, дабы поговорить с вами откровенно, ибо я помню, что иногда в прошлом между нами возникало непонимание, подобное ссорам между мужем и женой. Все мы знаем, что Христос, даровавший мне трон нашего королевства, является супругом Церкви, а Церковь является Его супругой. Потому я желаю быть вашим супругом и чтобы вы были моею супругой». Так и представляешь себе суровых депутатов-пуритан в образе супруги, скрытой вуалью девственности… «А следовательно, как добрый муж, желающий пребывать в гармонии со своею женой, я хочу доказать вам свою любовь, полностью доверяясь вам как представителям моего народа…»

Все это ни в коей мере не проливало свет на предстоящие дебаты. Однако вскоре Бекингем раскрыл карты короля.

24 февраля обе палаты собрались в специально убранном большом зале Вестминстерского дворца, чтобы выслушать отчет главного адмирала о поездке в Испанию. Этого доклада ожидали с нетерпением. Королевский трон пустовал (Яков возвратился в Ройстон), но у его подножия восседал наследный принц. Бекингем был рядом с ним. Присутствующих поразила почти королевская честь, оказанная оратору: он официально стал почти вице-королем.

Достаточно пространный доклад Бекингема представляет для нас один из основных источников информации о шести месяцах пребывания принца и его друга в Испании, о ходе переговоров по поводу заключения брака с инфантой и о том, как они в конце концов потерпели неудачу. Сравнивая его с другими источниками, особенно с письмами Бристоля и документами из испанских архивов, мы убеждаемся в том, что он совершенно правдив, несмотря на явную антииспанскую направленность ^{246}.

Речь делится на шесть частей: мотивы поездки принца, брачный договор, отказ от возвращения Пфальца, решение принца вернуться в Англию, прием, оказанный ему королем, и, наконец, нынешнее состояние дел. Бекингем весьма ловко избегает подробного описания своей роли в том, что происходило. Речь все время идет о «принце» или «Его Высочестве»: именно он действует, говорит, решает. Что до испанской стороны, то король Филипп либо вовсе не упоминается, либо о нем говорится нейтральными словами. Оливарес же, напротив, предстает злым, раздражительным, склонным к обману. Многие документы приводятся in extenso. Доклад прекрасно построен и убедителен для аудитории, которая мечтала, чтобы ее убедили.

Карл несколько раз перебивал фаворита, чтобы подтвердить правдивость предоставляемых сведений. Можно сказать, это был доклад не только главного адмирала, но и самого принца. Учитывая общий тон рассказа, вывод, хотя он и не был однозначно сформулирован, напрашивался сам собой: испанцы обманули принца, унизили его и с самого начала не собирались заступаться за интересы Фридриха Пфальцского. Из этого следовала необходимость разрыва отношений с Испанией, что Бекингем и предложил в завершение своего выступления. Ответом ему были восторженные аплодисменты.

Реакция парламента на речь Бекингема оказалась неожиданной. Два дня спустя испанские послы явились в Ройстон, чтобы торжественно заявить Якову I протест против нанесения оскорбления их государю. «Если бы в Испании некий подданный посмел выдвинуть в адрес короля Англии обвинения, подобные тем, какие высказал герцог Бекингем в адрес короля Испании, он был бы немедленно приговорен к смерти», – добавили они. Яков извинился: он-де не присутствовал в Вестминстере во время речи Бекингема и ничего не может ответить испанским послам. Он направил в палату лордов и палату общин запрос, и теперь парламент должен был решить, виновен ли Бекингем и следует ли его наказать.

Испанский протест оказался лучшим средством повышения популярности Бекингема. 28 февраля обе палаты в полном составе явились на заседание, чтобы рассмотреть жалобу послов. Заседание свелось к бурному изъявлению благодарности герою дня. Сэр Эдвард Кок назвал Бекингема «спасителем страны». Епископ Даремский объявил, что готов обнажить меч, дабы защитить герцога от испанцев. Его превзошел Роберт Фелипс: «Чем рубить голову милорду Бекингему, мы лучше сразим тысячи испанцев!» Даже Артур Уилсон, обычно враждебно настроенный по отношению к фавориту, признал, что Бекингем стал «кумиром толпы» и практически главой государства ^{247}.

В ответ на протест послов депутаты составили заявление, что «их жалоба является оскорблением парламента, ибо ни лорды, ни общины никогда не потерпели бы в своем присутствии оскорбления чести столь великого государя, как друг Его Величества король Испании. Парламент гарантирует, что его светлость герцог Бекингем не сказал в своем докладе ничего такого, что было бы оскорбительным для этого монарха. Следовательно, герцог ни в чем не виновен и не заслуживает обвинения» ^{248}.

Как заметил С. Р. Гардинер, «благодаря испанцам, Бекингем стал национальным героем» ^{249}.

Начались парламентские дебаты. 29 февраля депутат Бенджамин Рудьерд, приближенный помирившегося с Бекингемом графа Пемброка, внес предложение, «чтобы Его Величество заключил союз со своими друзьями на континенте и постарался усилить в Германии сторонников протестантского вероисповедания… чтобы он приказал укрепить оборону нашего королевства и оснастить достаточное число кораблей, которые обеспечат защиту берегов и портов… чтобы он послал помощь Нидерландам против испанцев». При подобных условиях разрыв дипломатических отношений с Испанией подразумевался сам собой.

Еще одно следствие новой политической линии: было необходимо отменить все решения, способствующие терпимости по отношению к католикам и принятые королем ради того, чтобы облегчить переговоры о браке его сына с инфантой. Теперь следовало применять существующие законы во всей их суровости и даже принять новые, еще более строгие.

Инцидент, произошедший 26 октября, то есть незадолго до возвращения принца и главного адмирала, помогает понять, как сильны были в это время в Лондоне антикатолические настроения. В тот день католики собрались в местечке Блэкфрайарз, чтобы провести свою религиозную церемонию. Во время проповеди отца иезуита в зале внезапно провалился пол, и погибло 150 человек. Вместо сочувствия лондонская толпа изъявила полный восторг, считая эту трагедию божественным возмездием. Епископ Лондонский отказал в погребении жертв происшествия на освященной земле ^{250}.

Итак, 2 марта лорды и общины составили петицию к королю о необходимости разорвать отношения с Испанией и о подготовке к войне. Однако Яков, находившийся в это время в Теобальдсе, еще одной из его загородных резиденций, дал понять Бекингему, что по причине нездоровья не сможет принять посланную к нему с петицией парламентскую делегацию.

Письмо, которое Бекингем отправил в ответ государю, даже сейчас, по прошествии четырех столетий, поражает дерзостью. Оно лучше, чем любые политические комментарии, свидетельствует о том, что после возвращения из Испании между слабеющим королем и превратившимся почти в хозяина положения фаворитом установился новый тип отношений. Достаточно привести несколько отрывков из этого послания от 4 марта 1624 года. «Раз Вы мне так велите, – пишет Стини своему «дорогому папе», – я сообщу парламенту, что после прогулки по полям Вас нынче днем разбил такой ревматизм, что Вы не в состоянии назначить день для приема посланников обеих палат. Однако я воздержусь от того, чтобы сказать им, что в это же самое время Вы принимаете у себя испанских послов, несмотря на ревматизм, не позволяющий Вам принимать собственных подданных» ^{251}.

Из последней фразы видно, что именно вызвало гнев Бекингема: вопреки всем его усилиям и поучениям король продолжал поддерживать отношения с Испанией. Он не мог решиться на разрыв. Но у него уже не хватало сил сопротивляться своему «дорогому мальчику»: 5 марта он принял в Теобальдсе делегацию парламента и, в общих чертах, согласился с предложениями Рудьерда. Вместе с тем он настаивал на том, что будущая война должна быть направлена на возвращение Пфальца, а непосредственных действий против Испании следует избегать. «Как Моисей узрел землю обетованную с высоты горы, но не вошел в нее, так и для меня величайшим утешением на пороге смерти будет узреть полное освобождение Пфальца, и я уверен, что освобождение это состоится» ^{252}. Однако парламенту следовало понять, что для подобного отвоевания необходима армия, а ее подготовка дорого стоит. Поэтому предстояло голосование по вопросу о значительных субсидий, и король надеялся, что при этом не будут забыты и его собственные интересы, ибо он опять оказался на мели. Он пошел на огромную уступку: согласился с предложением парламента поставить военные расходы под контроль специальных комиссаров, назначенных палатами.

Бекингем и Карл были удовлетворены лишь наполовину. Они – как и большинство депутатов – мечтали о полном и окончательном разрыве отношений с Испанией. 14 марта главный адмирал явился в Ройстон, чтобы объяснить королю предлагаемую им новую политическую позицию: союз с голландцами, союз с Францией, брак принца с француженкой Генриеттой Марией. Яков снова уступил. На следующий день Бекингем изложил этот проект в присутствии обеих палат как предложение, исходящее от самого короля. Его встретили аплодисментами, хотя идея о французском браке принца (опять союз с католиками!) не вызвала особого энтузиазма. Депутаты хотели открытой войны с Испанией, при минимальном расходе средств. Судьба Пфальца, судя по всему, была для парламента второстепенным вопросом, несмотря на то, что привычные фразы о несчастьях Фридриха Пфальцского и его супруги постоянно произносились. По сути, пфальцский вопрос был династической проблемой, которая непосредственно затрагивала принца Карла и его отца, но значительно меньше касалась лондонских буржуа и английских землевладельцев.

Депутат Джон Элиот, давний друг Бекингема и вице-адмирал Девона, очень ясно отразил состояние умов его собратьев по парламенту: «Пока мы бедны, Испания богатеет.

Вот где надо искать нашу Индию!» (Иными словами: давайте искать деньги там, где они есть: в испанских портах и на американских галионах ^{253}.)

Наконец палаты одобрили три субсидии и три пятнадцатипроцентных налога, то есть в общей сложности 300 тысяч фунтов стерлингов, – подчеркнув, что эти деньги должны пойти исключительно на оборону страны, на укрепление безопасности Ирландии, на помощь Соединенным провинциям и «другим союзникам Его Величества» и на вооружение флота (то были так называемые «четыре пункта»). Парламенту предстояло назначить комиссаров, которые будут контролировать использование этих субсидий. По просьбе короля из резолюции была вычеркнута фраза о «защите истинной религии», потому что она могла бы шокировать католические страны, в первую очередь – Францию, которую рассчитывали втянуть в борьбу против Испании.

На этот раз Якова I загнали в угол. Он уже не мог откладывать разрыв отношений с Испанией: 23 марта (все еще в Теобальдсе) он принял делегацию парламента и объявил об аннулировании всех прежних договоренностей с Филиппом IV и его предшественником. Его речь была печальна: «Я стар, но мой сын молод. Я смею утверждать, что, как бы стар я ни был, я лично отправился бы бороться [за Пфальц] и был бы счастлив погибнуть за это, будь такой поступок на пользу успеху нашего дела… Что до того, каким именно образом вести войну, то подобный вопрос не может быть решен голосованием большинства. Я сформирую из числа специалистов Военный совет. Предоставьте же вашему королю заботу о том, набирать ли десять или двадцать тысяч войска, на суше или на море, на востоке или на западе, наступать ли на баварские владения или на земли императора…» ^{254}

Итак, все было сказано. Политика мира, которой Яков I посвятил свое царствование, пришла к концу. Однако уже теперь стал явным конфликт, который спустя несколько месяцев столкнет королевскую власть с парламентом, а Карла с общественным мнением: Яков (а вместе с ним, несомненно, Карл и Бекингем) считал, что ведение войны, выбор территории военных действий и командиров должен оставаться исключительно его прерогативой. Парламент, напротив, стремился поставить все под свой контроль. Эти две концепции были несовместимы. Притом скоро окажется, что выделенные средства совершенно недостаточны.

Разумеется, лондонская толпа не заглядывала столь далеко. Она разжигала праздничные костры и швыряла камни в окна испанского посольства.