"Герцог Бекингем" - читать интересную книгу автора (Дюшен Мишель)

Глава IX «Терпению короля можно только удивляться…»

После конфликта с парламентом 1621 года возможность военного вмешательства Англии в германскую войну сошла на нет – хотя не исключено, что Яков никогда всерьез и не предполагал подобного вмешательства. Из-за отсутствия денег для набора и содержания армии английской дипломатии пришлось довольствоваться ответными выпадами, не имевшими, впрочем, последствий.

Европейские правительства понимали это. Депеши французского и венецианского послов не оставляют на сей счет никаких сомнений. И все же Испания беспокоилась. Ей теперь приходилось нести тяготы не только войны в Пфальце, но и военных операций в Голландии, после того как там закончилось двенадцатилетнее перемирие. А английское общество становилось все более враждебным Испании и католикам.

Учитывая противоречивость этой ситуации, нельзя дать однозначную оценку поступкам Бекингема. Мы уже убедились в том, что он не был искушенным политическим деятелем. Впечатлительный, чувствительный к лести, он болезненно воспринимал враждебность. Искренний патриотизм, а также постоянные просьбы о помощи со стороны «королевы в изгнании» Елизаветы заставляли его вмешиваться в политику и поддерживать Фридриха. Однако нерешительность короля сковывала его. С другой стороны, он, похоже, проникся симпатией к Гондомару до такой степени, что дал повод своим многочисленным врагам для обвинения, будто Испания его подкупила, а это уж точно не было правдой. Однажды, когда Бекингем вез в своей карете испанского посла, возмущенная толпа стала кричать, что надо их обоих убить ^{136}. Поэтому неудивительно, что Бекингем попеременно становился то сторонником войны, то сторонником мира.

Ситуация была сложной. Яков I в большей мере, чем его подданные, осознавал, что Англия слаба. С самого начала своего правления он добивался взаимопонимания с Испанией, и это стало краеугольным камнем его внешней политики. При этом он, мягко говоря, не испытывал никакой симпатии к голландцам, главным противникам Испании, а упорство немецкой родни приводило его в отчаяние. Гондомар оказался достаточно хитер, чтобы убедить короля, что только союз с Мадридом позволит ему добиться от молодого короля Филиппа IV, наследовавшего в марте 1621 года отцу, Филиппу III, освобождения Пфальца. Подобный союз не мог получить более конкретного подтверждения, как в форме брака принца Карла с инфантой Марией, а брак этот, в свою очередь, мог быть заключен только после значительных уступок английским католикам в их праве на отправление своего культа. Так король Яков Стюарт, сам того не желая, оказался в заколдованном круге: без доброй воли испанцев нельзя освободить Пфальц, без эффективных мер в пользу английских католиков нельзя добиться доброй воли испанцев; а в случае, если такие меры будут приняты, Англии грозят серьезные общественные потрясения…

Бекингем, будучи протестантом, не относился к католикам враждебно. Его частые встречи с Гондомаром свидетельствуют о том, что он был довольно веротерпимым. Однако в условиях резко обострившейся обстановки это стало опасным; распространялись слухи о том, что фаворит скрытый католик и оказывает на короля прокатолическое влияние.

Между роспуском парламента в 1621 году и посольством Бекингема в Испанию, которое продлилось весь 1623 год, был год 1622-й, в течение которого в жизни фаворита не случилось ни одного значительного события. Между тем внешняя политика в том году весьма занимала его; кроме того, все более возрастало его влияние на внутренние дела. Что до его, можно сказать, семейных отношений с королем Яковом, то они достигли вершины счастья.

Происходившие в это время в Европе события вполне можно назвать хаосом. В Германии продолжались военные действия, причем успех явно был на стороне имперской, баварской и испанской католических армий, которые громили Пфальц и его протестантских союзников. Верхний Пфальц был полностью оккупирован Тилли и практически присоединен к Баварии. В Нижнем Пфальце английский экспедиционный корпус под командованием Хораса Вера мужественно сопротивлялся войскам Спинолы и его заместителя дона Гонсало Кордовы. Столица Нижнего Пфальца, Гейдельберг, пала в сентябре 1622 года. Мангейм, крепость, создававшая заслон на Рейне, продержалась до октября. В конце 1622 года у Фридриха остался лишь один укрепленный пункт, Франкенталь, который удерживался Вером под осадой испанцев.

Фридрих, из-за неосторожного решения которого принять корону Чехии заварилась вся эта каша, терпел поражение на всех фронтах. У него не было ни малейшего военного таланта, и даже его действия на своей собственной земле, в Пфальце, были бездарны и абсолютно непродуктивны. В конце концов он бежал в Седан к герцогу Буйонскому, который оставил следующее описание фридриховой армии: «Войско без оружия, без командования, без дисциплины, не имеющее военного опыта; лучше уж принимать у себя армию противника» ^{137}. Пфальц был окончательно потерян.

Можно задать вопрос: «А почему, в таком случае, война по-прежнему продолжалась?» Дело в том, что частный случай Фридриха (единственного, кто в силу династической солидарности более или менее непосредственно интересовал Англию) оказался теперь опутан клубком других проблем. Успех католических армий повлек за собой нарушение равновесия сил в Германии в ущерб протестантским королям. Везде, где только было можно (и особенно в Чехии), император Фердинанд насаждал католическую контрреформацию, внедрял иезуитов, преследовал протестантов. Курфюрсты-лютеране в Саксонии и Бранденбурге забеспокоились. Услышав призыв о помощи, собирался вмешаться король Дании. Неисправимый Фридрих подумал, что у него вновь появится шанс вернуть утраченные владения: «Еще немного, и он потребует, чтобы император извинился за то, что посмел изгнать его из имперских земель», – раздраженно писал один английский дипломат ^{138}.

В какой-то момент Яков I подумал, что удастся урегулировать все вопросы, созвав в Брюсселе международную конференцию под председательством инфанты Изабеллы, правительницы Испанских Нидерландов [33]. Он послал туда сэра Ричарда Уэстона, одного из лучших английских экспертов по европейской политике. Однако упрямый Фридрих отказался пойти на какие бы то ни было уступки, и конференция завершилась безрезультатно в сентябре 1622 года, в то самое время, когда пал Гейдельберг.

На этот раз император решил покончить с бунтовщиком. Для этого он созвал в ноябре 1622 года в Регенсбурге конференцию имперских правителей. Несмотря на колебания Испании, которая не хотела доводить до крайности короля Англии, регенсбургская конференция объявила о лишении Фридриха всех титулов и наследственных прав на Пфальц, являющийся имперским леном. У него было также отобрано звание курфюрста. Этот титул был впоследствии передан герцогу Баварскому: после этого в империи стало пять католических курфюрстов и только два курфюрста-протестанта. Такое неосторожное решение привело к возобновлению войны, но поначалу Англия лишь рассылала дипломатические письма и расточала угрозы вступить в нее. Эти заявления никто не принимал всерьез.

Во всех описанных событиях Бекингем напрямую не участвовал. Как и прежде, он получал письма, адресованные королю. Иногда писал ответы, но в то время он еще не был ни посредником, ни официальным представителем.

В действительности, в 1622 году короля Якова, а следовательно, и Бекингема больше всего занимали отношения с Испанией. В августе Филипп IV вызвал Гондомара в Мадрид. Тот переписывался с Бекингемом, и Яков I надеялся воспользоваться этим для решения своих проблем.

Со времени восшествия на престол двадцатисемилетнего Филиппа IV управление Испанией контролировал опытный дипломат дон Балтасар де Суньига. В октябре 1622 года он умер, и его место занял племянник, человек честолюбивый, решительный и энергичный – граф (впоследствии герцог) Оливарес.

Из докладов Гондомара Оливарес знал, что король Англии уповает на союз с Испанией и рассчитывает в первую очередь на брак своего сына с инфантой Марией. Кроме того, он – вполне справедливо – считал, что истинным врагом Испании являются Соединенные провинции, у которых есть немало серьезных оснований не ладить с Англией, в основном из-за колониальной экспансии на Дальнем Востоке.

Потому Оливарес считал идею англо-испанского союза не столь нереальной, какой она могла показаться на первый взгляд. Если бы удалось решить проблемы, создавшиеся из-за плачевного положения Фридриха Пфальцского, для сердечных отношений между Лондоном и Мадридом не осталось бы больше серьезных препятствий. По этой причине, едва придя к власти, Оливарес стал резко возражать против решения императора Фердинанда лишить Фридриха наследственных прав и передать титул курфюрста герцогу Баварскому. Он хотел, чтобы Фридрих отрекся от власти в пользу своего сына и тот мирно правил бы в Гейдельберге под защитой совместных гарантий со стороны Англии и Испании. Однако Фридрих не желал ничего слышать ^{139}.

После возвращения в Мадрид Гондомара, прожившего в Англии одиннадцать лет, Филипп IV прислал в Лондон ему на смену кастильского сеньора дона Карлоса де Колому. Англию же с января 1622 года представлял в Мадриде один из лучших английских дипломатов сэр Джордж Дигби, занимавший этот пост несколькими годами раньше и хорошо знавший испанский двор и испанцев вообще. Казалось, сложились все условия для установления прекрасных отношений между двумя странами и для возобновления переговоров о женитьбе принца Карла на инфанте. Единственным препятствием оставалось решение пфальцской проблемы.

Бекингем, уверенный в поддержке своего друга Гондомара, принял активное участие в брачных переговорах. Его пыл, несомненно, угас бы, знай он, что годом раньше Филипп III на смертном одре сказал своему наследнику: «Сын мой, не отдавайте сестру [инфанту Марию] никому, кроме эрцгерцога Фердинанда [34]» ^{140}. Однако на официальном уровне в Мадриде, как и в Лондоне, обсуждался англо-испанский брачный союз.

Письмо Бекингема Гондомару от 9 сентября 1622 года свидетельствует о том, какую роль играл Стини на этой стадии переговоров ^{141}.

Гондомар возвратился в Мадрид всего месяц назад. Только что приступила к работе Брюссельская конференция. Бекингем начинает письмо с того, что перечисляет меры, принятые Англией ради удовлетворения требований Испании в отношении английских католиков. «У нас все готово для заключения брака. Священники и рекузанты [35] освобождены, их требования удовлетворены. Все, кто открыто выступал против этого брака, арестованы и наказаны. Запрещены проповеди против папы и Римской церкви». Тем не менее, несмотря на все эти свидетельства доброй воли короля Якова, возникали новые препятствия: «Мы получили [из Рима] перечень таких условий, что, если король согласится на них, его подданные взбунтуются».

Однако основным предметом спора оставался Пфальц. По этому вопросу Бекингем изъясняется совершенно ясно: «Я, Ваш преданный друг, умоляю Вас серьезно отнестись к трудной задаче, которую нам следует решить. Если император завершит завоевание Пфальца, являющегося наследственной вотчиной внуков Его Величества, результатом может стать лишь кровопролитная война между императором и моим государем. […] Вы знаете, что король [Яков] всегда желал лишь справедливости, мира и нерушимой дружбы с Вашим государем. Но как может принц Карл жениться на инфанте, если Ваши друзья разоряют его сестру и племянников?» Это было написано из дипломатических соображений: мол, мы думаем, что испанская армия действует в Пфальце по приказу императора. Разумеется, Бекингем, как и Гондомар, знал, что игру ведет сам мадридский двор. Письмо было написано спустя несколько дней после падения Гейдельберга.

Далее Бекингем переходит к следующему больному вопросу: к Брюссельской конференции. «Вы сами рекомендовали для участия в этом деле дипломата сэра Ричарда Уэстона. Однако он пишет Его Величеству, что [в Брюсселе] к нему отнеслись весьма холодно и несправедливо. Поистине, терпению короля можно только удивляться: ведь мы получаем из Мадрида приятные и утешительные известия, а в Брюсселе, напротив, наши надежды уже почти угасли».

В последней части письма, написанного в нарочито дружеском тоне, чувствуется отчаяние – несомненно, эхо подлинных чувств принца Карла: «Смотрите, как бы в результате Ваших проволочек и колебаний принц не отказался от охоты [sic!] и не пустился на поиски другой дичи [sic!]. Так что я, друг мой, говорю Вам то, что обычно говорят гонцам: "Поспешайте! Быстрее, быстрее, быстрее!"»

Это важное послание – один из самых длинных сохранившихся текстов, написанных рукой Бекингема (мы цитируем его в сокращении). Оно правдиво отражает сложившееся положение, показывает проблемы в их взаимосвязи: военная и дипломатическая ситуация в Германии, лейтмотивом которой становится освобождение Пфальца; улучшение положения католиков в Англии; наконец, трудности, провоцируемые неуступчивостью Ватикана.

В последнем вопросе Яков I поистине попал в ловушку. Брак мог быть заключен лишь в том случае, если папа даст разрешение на союз католички и протестанта. Однако Рим выдвинул слишком жесткие требования: не только полную свободу вероисповедания для будущей принцессы Уэльской и ее окружения (на что Яков готов был согласиться), но воспитание ее детей в католической вере и отмену в Англии всех законов, запрещавших отправление католического культа. Такого король не мог обещать, потому что это потребовало бы голосования в парламенте, а Яков знал, что парламент ни в коем случае не даст согласия. Тем более что освобождение из-под стражи католиков и их священников летом 1622 года, о чем упомянуто в письме Бекингема, вызвало в Англии глухое возмущение: дошло до того, что Якова I (этого убежденного протестанта!) стали обвинять в уступках «папистским сиренам» и начали обсуждать вопрос, имеют ли в таком случае подданные право не подчиниться ^{142}.

Провал Брюссельской конференции, падение Гейдельберга и Мангейма вызвали у англичан осенью 1622 года всплеск воинственности. И Бекингем был не в последнем ряду тех, кто испытывал подобный энтузиазм. В его цитировавшемся выше письме Гондомару явно отразилось нетерпение в связи с проволочками и недомолвками испанских политиков.

Он продолжал переписываться с Елизаветой, находившейся в Гааге. В октябре он постарался добиться для нее займа в 5 тысяч фунтов стерлингов, а затем обещания выплачивать ежемесячный пенсион в тысячу фунтов. Он оказывал ей различные услуги: в ноябре она пишет ему благодарственное письмо «за присылку лошадей» ^{143}.

И главное: Бекингем активно участвует в военных приготовлениях, к которым в течение нескольких недель король Яков, похоже, проявлял интерес. Не имея возможности ввести новые налоги, поскольку о созыве парламента не могло быть и речи, Тайный совет решил прибегнуть к «доброй воле» или «безвозмездным дарам», то есть к добровольным взносам подданных. Таким образом удалось собрать 88 тысяч фунтов стерлингов – а надеялись, без всяких на то оснований, – на двести тысяч! Но результат оказался противоположным ожидаемому: появилось множество враждебных памфлетов, большинство из которых напрямую задевали Бекингема, в особенности весьма агрессивное сочинение под названием «Том, который говорит правду» (Tom Tell-Truth) ^{144}.

Более чем посредственный результат «доброй воли» не помешал Бекингему и принцу Карлу, который на этом этапе превратился в вождя сторонников войны (странная позиция для претендента на руку испанской инфанты!), заняться набором армии в 30-40 тысяч человек, командующим которой должен был стать сам принц.

Бекингем, несомненно, верил в возможность войны. «Не от меня зависит, получит ли Ваша госпожа удовлетворение в ближайшее время», – писал он 28 сентября посланнику Елизаветы. Даже король, преодолев свой обычный скептицизм, настолько увлекся этой идеей, что направил Филиппу IV письмо, написанное в непривычном, почти ультимативном тоне. Гонцом, которому предстояло отвезти это письмо, король избрал камергера принца Карла по имени Эндимион Портер, который был двоюродным братом жены Бекингема и его другом. Портер получил воспитание в Испании, его бабка была испанкой, он лично знал Оливареса. Так что нельзя было найти человека, который лучше его сумел бы добиться понимания в Мадриде.

Однако выдвинутые в письме условия не могли не оскорбить гордость кастильцев: Пфальц должен быть освобожден в течение 70 дней; более того, Испании следует дать согласие на проход английских войск, призванный осуществить это освобождение. Это поистине означало требовать невозможного! Ознакомившись с посланием, Оливарес чуть не задохнулся от возмущения. «Если бы я посоветовал подобное моему государю, – объявил он Портеру, – меня казнили бы как предателя» ^{145}. Даже странно, что Яков I и Бекингем могли надеяться на другой ответ.

Как бы то ни было, в Германии ничто не изменилось. Продолжалась осада Франкенталя, последнего оплота сторонников Фридриха в Пфальце. Его обороной руководил Вер. Срок, указанный в английском ультиматуме, истек, а испанская и императорская армии ни на шаг не отступили.

Что до принца Карла и Бекингема, то их воинственное настроение сошло на нет так же быстро, как и всплеск энергии короля Якова.

Со временем стало ясно, что Испания ни на йоту не уступит в военном отношении, если у нее не возникнет серьезного интереса в дипломатической сфере. Если английская внешняя политика была противоречивой и нереалистичной, (Яков I требовал отступления католиков в Германии, не предлагая взамен ничего такого, что могло бы подкрепить подобное требование), то политика Мадрида была последовательной и мудрой.

Поняв, что можно не опасаться английского вторжения в Пфальц, Оливарес возобновил в октябре 1622 года переговоры о браке – не исключено, что это стало следствием письма Бекингема, которое Гондомар, несомненно, передал министру. Однако возникло непредвиденное осложнение: инфанта выказала отвращение к союзу с еретиком и заявила, что лучше уйти в монастырь, чем выйти замуж за английского принца. Посол Дигби (ставший в сентябре 1622 года графом Бристолем, так мы и будем его теперь называть) написал королю Якову, что, по его мнению, свадьба состоится только в том случае, если принц примет католичество. Итак, на горизонте замаячил призрак вражды, которая год спустя разнесет в щепы все тщательно выстраиваемое дипломатами здание.

Бристоль гораздо лучше, чем Яков, и уж, конечно, лучше, чем Бекингем, видел двойную игру Оливареса и мадридского двора. «Это самые лживые люди на всем свете», – написал он в ноябре принцу Карлу ^{146}. Хорошо осведомленный посланник Венеции в Лондоне в отчете дожу тоже весьма реалистично оценил положение дел: «Испанцы дают королю наркотик, чтобы усыпить его на всю зиму» ^{147}.

Именно в это время стала мало-помалу оформляться идея поездки Карла в Испанию с тем, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки и заключить желаемый брак.

Современники, а вслед за ними и историки пространно обсуждали вопрос о том, кому принадлежала эта инициатива. Гондомар 6 мая 1622 года писал из Англии: «Принц доверительно сообщил мне, что, если я посоветую ему поехать в Испанию, он поедет туда инкогнито вместе с двумя слугами» ^{148}. Сообщение слишком странное, чтобы не вызвать сомнений. Стал ли бы Карл «доверительно» намекать испанскому послу, чтобы тот «посоветовал» ему пуститься в столь необычное путешествие, да еще в условиях полной секретности? Это не так уж невозможно: дальнейшая жизнь Карла свидетельствует, что он считал вполне приемлемыми тайные маневры и обходные пути, когда хотел добиться своих целей. Однако в данном случае поверить версии Гондомара довольно трудно, потому что не было никаких оснований для столь серьезного нарушения дипломатических правил и Карл в это время не проявлял особого интереса к браку с испанской инфантой.

Вполне вероятно – и многие современники-очевидцы этих событий допускали это, – что такая идея зародилась в мозгу самого Гондомара: завлечь принца в Мадрид и поставить в какой-то мере в положение заложника, что позволило бы оказать на него давление в плане перехода в католичество или, по крайней мере, заставить согласиться на условия, выдвинутые королем Филиппом и папой.

Осенью встал вопрос не о путешествии принца Карла инкогнито, а о направлении флота под личным командованием главного адмирала для того, чтобы привезти инфанту. Этот проект был не менее иллюзорным, поскольку в то время до заключения брака было еще далеко ^{149}.

А потом наступила зима, и дело, по-видимому, застопорилось. Однако испанский «наркотик» возымел действие.

Европа погрязла в войне, английская дипломатия блуждала в лабиринтах испанской политики, зато политический климат в Лондоне начал смягчаться.

Дело в том, что после конфликта с парламентом в 1621- 1622 годах начался процесс, который сейчас иногда называют «сменой состава оркестра». Состав политических деятелей обновлялся и почти все время в интересах друзей, родственников или протеже главного адмирала. Вряд ли можно говорить о «клане» или «партии» в прямом смысле этого слова. Однако верно то, что в органах власти оказалось достаточно преданных Бекингему людей, чтобы влиять, и существенно, на решение многих государственных вопросов. Вспомним священника Джона Уильямса, заменившего лорда-канцлера Бэкона после его трагического унижения. В 1620 году он втерся в доверие к королю и Бекингему, проявив изощренность в деле обращения в протестантскую веру Кэтрин Мэннерс, которая в результате смогла выйти замуж за фаворита. В 1621 году он был советчиком Бекингема в вопросе о монополиях, бурно обсуждавшемся в парламенте. Его назначение хранителем печати изумило общественность. По традиции на этот пост назначали светских лиц и магистратов. Уильямс не был ни тем ни другим. Все высмеивали его как невежду, однако они ошибались: вплоть до своей опалы в 1625 году, когда он пал жертвой своего извечного врага-завистника Уильяма Лода, он был надежным хранителем печати и очень компетентным советником короля и фаворита. Дабы обеспечить Уильямсу образ жизни, достойный его положения, Яков I назначил его епископом Линкольнским, сохранив за ним также деканство в Вестминстере, на которое претендовал Лод. Этого оказалось достаточно, чтобы последний превратился в непримиримого врага Уильямса. Ненависть священников не менее сильна, чем ненависть обычных людей.

Лод тоже являлся одним из «бекингемских» выдвиженцев 1622-1623 годов. Он был англиканским проповедником, славившимся красноречием. В 1616 году был деканом в Глостере, но надеялся приблизиться ко двору. Он мечтал получить место декана в Вестминстере, но Якова I настораживала его религиозная непримиримость. Сопровождая короля в Шотландию в 1617 году, Лод буквально замучил всех своими требованиями следовать ритуалам. Однако Бекингем ценил его. Хотя Лоду и не удалось удержать мать фаворита в лоне англиканской церкви*, он был в 1621-1622 годах духовным наставником («исповедником», как говорил он сам) молодого главного адмирала. Чтобы утешить Лода, не получившего деканства в Вестминстере, которое осталось за Уильямсом, Бекингем добился его назначения епископом Сент-Дэвидским в Уэльсе. «Раз ты этого хочешь, я даю тебе это назначение, – сказал король, – но помяни мое слово: ты еще об этом пожалеешь» ^{150}. Этот анекдот часто вспоминали враги Лода, но, поскольку он записан человеком, которого можно назвать alter ego Уильямса, вряд ли его стоит воспринимать всерьез.

Возвышение Лайонела Крэнфилда достойно не меньшего внимания, чем выдвижение Уильямса на пост хранителя печати. Как известно, Крэнфилд был богатым лондонским купцом. Он привлек к себе внимание Бекингема тем, что, будучи комиссаром морского казначейства, сумел сэкономить значительные средства. К тому же он был женат на кузине матери Бекингема. Войдя в январе 1621 года в состав Тайного совета, он активно участвовал в процессе против Бэкона. Поговаривали, что Крэнфилд станет хранителем печати, но король предпочел Уильямса. Зато в 1622 году Бекингем выхлопотал для Крэнфилда титул барона, затем пост лорда-казначея, на котором он сменил лорда Мэндвила, ушедшего в отставку в обмен на вознаграждение в 20 тысяч фунтов. Ходили слухи, что за два года до этого Мэндвил «предоставил» такую же сумму Бекингему, чтобы получить эту должность.

Став лордом-казначеем и в скором времени получив титул графа Мидлсекса, Крэнфилд пришел в ужас, поняв, в каком состоянии находятся финансы государства. «Чем дольше я обдумываю состояние дел Его Величества, – писал он Бекингему, – тем большее беспокойство испытываю. Речь идет не о том, чтобы провести реформу какого-либо ведомства, флота, королевского двора или гардероба, а о том, чтобы изменить все в целом. Всем: и расходами, и доходами, – распоряжались столь небрежно и бесчестно, что в это даже трудно поверить» ^{151}.

Крэнфилд еще проявит себя как один из лучших министров финансов Англии XVII века и в течение двух лет сумеет насколько возможно восстановить равновесие в казне.

В дипломатическом корпусе – хотя такой термин является в данном случае анахронизмом – также произошли изменения под влиянием Бекингема. Наиболее известными из его ставленников были: Ричард Уэстон, который стал в январе 1622 года министром финансов; Джордж Дигби, дипломат, бывший посол в Мадриде, которого Бекингем посоветовал вновь назначить на этот пост в январе 1622 года и вскоре после этого даровать ему титул графа Бристоля; Фрэнсис Коттингтон, тоже бывший посол в Испании, ставший впоследствии секретарем принца Карла и советником короля; наконец, Эндимион Портер, камергер принца Карла и двоюродный брат жены Бекингема, по рождению и воспитанию наполовину испанец, – он направился с тайной миссией к Оливаресу и Филиппу IV.

Завершим эту картину, изображающую английских политических деятелей 1621-1623 годов, портретом Джорджа Колверта, ставшего в 1619 году государственным секретарем. Он был особенно близок к Бекингему, а позднее стал лордом Балтимором и основал в Америке город с таким названием, – но это случилось уже после смерти фаворита. Упомянем еще Эдварда Конвея, также ставшего в 1623 году государственным секретарем. Что до Роберта Нонтона, который занимал этот пост с 1618 года, то ему пришлось уйти в отставку в январе 1623 года, несмотря на связи с Бекингемом, из-за того, что он открыто выступал против брака принца Карла с инфантой и высказывался в пользу французской невесты. В качестве компенсации он получил пост главы опекунского суда и пенсион в 2 тысячи фунтов стерлингов.

Таким образом, в последние годы правления Якова I Бекингем стал если не хозяином положения в английской политике, то уж во всяком случае самым влиятельным членом Тайного совета.

Следует отметить, что, за редкими исключениями, люди, выдвижению и назначению которых на важнейшие государственные посты способствовал Бекингем, были компетентными и порядочными. Уильямс, Крэнфилд, Конвей, Уэстон и Дигби (Бристоль) занимают достойное место в истории Англии.

Однако исследователя поражает еще одно обстоятельство, которое поражало и современников: многие из этих «бекингемцев», причем не последние из них (Колверт, Коттингтон, Эндимион Портер, Уэстон), были католиками или тайными католиками, что в Англии 20-х годов XVII века давало повод для подозрений в участии в «папистском заговоре» и в том, что Испания подкупила правительство Стюартов. Опала Нонтона, протестанта и, несмотря на дружбу с Бекингемом, противника испанцев, только подкрепила эти подозрения. Добавим к сему воинствующий антипуританизм хранителя печати, и станет понятно, почему протестанты кальвинистского направления были настроены против фаворита. Из-за всего этого Стини нажил немало врагов, не говоря уж о тех, кого просто обошли при раздаче должностей.