"Черный завет" - читать интересную книгу автора (Булгакова Ирина)

4

Оставалось лишь недоумевать, почему мать ни разу не обмолвилась об истинном устройстве мира. Не знала? Нет, она не могла не знать. Она ведь так и сказала перед смертью: «Я не мать, чтобы пожелать тебе вечного счастья». И Доната нисколько не сомневалась, что будь она ее настоящей матерью, непременно пожелала бы счастья. Она – Кошка, а не какой-нибудь человек, который перед смертью собственному сыну желает «не знать покоя».

Теперь становилось понятным и отношение к старикам, и злорадные слова знахарки Наины «захочешь проклятье наслать перед смертью, и ничего у тебя не получится – родственников нет».

Многое становилось понятным. Одновременно простым, сложным и… страшным.

Последнее слово умирающего, адресованное близкому родственнику, становилось Истиной. Становилось его судьбой, его счастьем или проклятьем. Далеко не каждому случалось изречь Истину. Иные умирали молча, иные болтали неумолчно, но перед смертью на них так и не сходило Озарение, позволяющее изречь Истину.

Бабушку Ладимира считали склочной старухой. Перед смертью за ней бегала вся семья, выполняя ни то что желание – любой каприз. Боялись, скажет такую Истину, что не поздоровится. Старуха болела долго, угрозами близкого проклятья измучила всех. Да во многих семьях так и бывает. Пугала сильно. Бывало, поймает маленькую сестренку Ладимира и шепчет ей на ухо: скажу Истину, так вовек замуж не выйдешь, старой девой останешься, будут от тебя мужики как от прокаженной шарахаться. Сестренка слезы сдерживает, а старуха смеется. Мать Ладимира только что ноги ей не мыла да воду не пила – за детей боялась. А перед смертью на старуху Озаренье нашло, и сказала она Истину матери Ладимира. «Жить тебе, Магда, долго, и ни разу болеть не будешь». Сказала и умерла. С тех пор мать Ладимира ни разу и не болела, избавилась и от тех хворей, что с юности мучили.

У соседей по-другому было. Девчонка у них, дочь Мокия, маленькая умирала. Ее в лесу Кошка задрала. А может, и не Кошка, раньше-то считалось, что обычные лесные кошки на нее напали. Девчонка мучилась сильно, и знахарка ее не спасла. Сохнуть стала, почернела вся. А ночью Озарение на нее нашло, и сказала Истину. А дело, надо сказать, летом было.

«Мама, – говорит, – порадуешься завтра, выйдешь во двор – а там снег».

Наутро деревня просыпается – кругом снег лежит, белый, пушистый. Радость была детворе. А мать ее говорит: привет вам от доченьки моей.

Вот и Наина. Никаких таких способностей, чтобы знахаркой быть, у нее не было. Сестра ее в тяжелых родах умирала. Ждали, про новорожденную Истину скажет, а она сестре говорит: будешь знахаркой великой, только ослепнешь навсегда. Наина, когда услышала, в голос выла. Зрение отдать за дар Тайный – еще поищи охотников.

А у Родимира, что через два дома живет, удивительное случилось. Брат у него был, только с ранних лет в семье не жил. Сорвался с места и уехал с торговым обозом в город. С тех пор ни слуху о нем, ни духу. Поговаривали, к разбойникам подался, но доподлинно никто сказать не мог. Много лет прошло, уже и Родимир стал забывать, что у него брат был. И вот, представь себе, просыпается он однажды, а на столе сундук кованный стоит, а в нем золотишка видимо-невидимо. Серьги женские, браслеты, кольца, словом, побрякушки разные. Хотел от деревни утаить, да баба у него болтливая, Пистемеей зовут. Проболталась. Наина говорит, если б вся кровь, что за то золото пролита, выступила бы на нем, так захлебнулся бы Родимир в избе своей.

Правда, не принесло то золото счастья. Повез его Родимир в город – кому понравится проклятое у себя держать? Повадятся покойники ходить, тут и всей деревне конец. Да у города его разбойники и порешили. А еще через год к Пистемее мужичок хлипкий приходил, да и шепнул украдкой, дескать, помер брат Родимира года два назад – с ножом под сердцем не больно-то поживешь. А награбленное пропало. Подельники рвали и метали, а толку-то?

А вот еще у Кристы, что у самой околицы жила, так с ней и вовсе страшная Истина приключилась…

Что там у Кристи приключилось, Доната не слышала. Все поплыло перед глазами, остался лишь запах свежескошенного сена под войлочной подстилкой, и тихий, баюкающий голос Ладимира.

Проснулась Доната, как от толчка, и успела испугаться. Было так темно, что в первый момент она не поняла, где находится. У долгожданной свободы был липкий запах подземелья, что холодным потом выступил на лице. Еще у нее были каменные стены, сочащиеся влагой, и низкий потолок. Но несмотря ни на что, это была свобода.

Доверчиво похлопав ресницами – мало ли что изменится, и облизнув сухие губы, она прислушалась. Где-то рядом должен находиться Ладимир. Она сдержала дыхание, но стояла оглушительная, давящая на уши тишина. Мысль о том, что рядом, у входа в пещеру, распахнула свою жадную пасть бездна, заставила Донату содрогнуться.

– Ладимир, – позвала она и поразилась, насколько жалко прозвучал ее голос.

А в ответ – тишина.

– Ладимир, – громче позвала она, еще надеясь, что он крепко спит.

Но пещера молчала, храня свои тайны. В том что их было много, Доната не сомневалась. В таком ужасном месте, пропитанном стонами, проклятьями, слезами, встретил страшную кончину не один человек. Эти стены слышали все: от бравады, за которой скрывался страх обреченного, до предсмертных хрипов. Может, до сих пор в глубине колодца бродят неприкаянные души, виновные в самом тяжком грехе – смертоубийстве. И тот душный, спертый воздух, которым она дышит, прежде вдыхали люди, объятые смертельным ужасом.

Просидев без движения некоторое время, Доната успокоилась. Она подумала о том, что будет делать, если Ладимир так и не объявится. Нужно осваиваться, искать факелы – благо она помнила, что лежат они недалеко, и выбираться. Дождаться ночи, и вперед. Достаточно переплыть реку, а там любимый лес скроет ее. На сей раз она как белка по деревьям поскачет. Пусть тогда это неведомый Лесник попробует ее найти. Это мать в последнее время не могла по деревьям прыгать, а ей что? Она молодая.

Мама… Доната глубоко вздохнула. Она помнит клятву. Месяц-два, страсти улягутся, и не в разрушенный город колдунов она пойдет скрываться мышкой в норке до конца своих дней, а пойдет на запад, в большой город, который называется Бритоль. Там Доната отыщет какого-нибудь колдуна, да не завалящего, а самого настоящего, который укажет, где найти… Пусть так и называется – Та Женщина. Самое подходящее название. Безликое и бесчувственное.

Памятуя о том, что легла слева от входа, Доната терпеливо пошарила руками по полу. Ага, вот и факелы. Где-то должно быть кресало с огнивом… Чудесно. Оставалось надеяться на то, что не отсырела пакля, пропитанная смолой.

Руки привычно справились со знакомой работой. Скоро вспыхнули первые икры и занялось робкое пламя. Привыкнув к свету, Доната подняла факел над головой и застыла от удивления. Там, где, как она помнила, должна быть стена, теперь ясно обозначился темный провал еще одного хода. Для верности Доната обернулась. Точно. Здесь тоже был ход, но он вел к колодцу. Она сделала несколько шагов и открылась страшная, нисколько не изменившаяся глубина колодца.

Доната вернулась в пещеру и долго вглядывалась в неизвестно откуда взявшийся ход.

Не может быть, чтобы она его не заметила. Или… может быть? Тогда понятно, куда делся Ладимир. Вот уж кто тут все ходы и выходы знает. Сколько раз нужно было сюда спуститься, чтобы заготовить столько кувшинов, факелов, да сена под войлочную подстилку натаскать!

Доната ожидала, что сырой воздух заставит ее вздрагивать от звука шагов, а вместо этого она не слышала даже собственного дыхания. Шумно выдохнув несколько раз, она была поражена, насколько бесплодной оказалась ее попытка. Тугой вязкий воздух неохотно пропускал ее вперед, чтобы тотчас сомкнуться за спиной. Факел добросовестно освещал близкие стены и низкий потолок. Каждый шаг давался Донате с трудом, и лишь вера в то, что в конце пути ждет Ладимир, с которым не так страшно будет выбираться из колодца, толкала ее вперед.

Сердце то и дело сбивалось с ритма и глухо бухало в груди. И уже раз десять хотела Доната повернуть назад, но юркое любопытство, хитрым зверьком затаившееся в душе, царапало острым коготком: что ждет ее там, в конце пути? Так осторожно и ненавязчиво царапало, отвергая всякие представления о возможной опасности, что Доната продолжала идти.

Стены, облицованные камнем, безусловно уложенным человеческими руками, пол с булыжниками, так плотно подогнанными друг к другу, что не оставляли ни малейшего зазора, влага, диковинной росой блестевшая в свете факела – все притягивало взгляд. Доната знала еще один такой мир – Лес. Но там было все давно изведано, все знакомо. А здесь…

Она повернула бы назад, встань перед выбором из двух разделившихся от основного туннелей, но путь был таким ровным и гладким, что не было препятствий к тому, чтобы не пройти его до конца. Спустя некоторое время стало заметно, как раздались вширь стены, а потолок постепенно поднялся выше.

По-прежнему царили покой и тишина. Ни тебе страшных зубастых крыс, о которых упоминала мать, рассказывая о подземных пещерах, ни тебе вертихвосток – крохотных зверьков, которые, нападая на человека, мгновенно вгрызаются под кожу, и чтобы их достать, приходится острым ножом резать собственное тело. Значит, вполне может оказаться, что и страшного Ключника, подбирающего ключи к человеческим душам, в природе не существует.

Как она догадалась, что стоит в величественном, путающем все представления о подземных пещерах зале, Доната не знала. Возможно, не будь этих неохватных колонн, представляющих собой каменные валуны, уложенные один на другой, словно огромная сороконожка растянулась до самого потолка – Доната прошла бы дальше. Но эти исполинские столбы… Открыв рот, она подняла голову, разыскивая потолок в непроглядной высоте, но света факела хватало лишь на то, чтобы выхватить из темноты малую часть одной колонны, и еще меньшую – следующей, и еще…

Выжженный неистовым огнем круг навеки повредил каменную кладку. Доната потрогала носком сапога выбоину, покрытую жирным слоем черного, растертого в пыль камня, но переступить черту не решилась. От очертания окружности к центру тянулись такие же выжженные полосы, но разглядеть рисунок целиком не представлялось возможным. Зато она хорошо видела, что там, где смыкались линии, виднелся каменный круглый выступ высотой в половину человеческого роста. По ободу, крепко вбитые в камень, торчали массивные железные кольца. Доната в волнении прошлась по кругу, по-прежнему не переступая черты. Ей вдруг почудилось: стоит сделать неосторожный шаг, и начнется древний магический ритуал, в котором ей может быть определена только одна роль – жертвы.

Долгое время она стояла, жадно разглядывая исполинские колонны, камни, покрытые пеплом, выступ, который про себя назвала плахой. Ей не дано узнать, чью бьющуюся в агонии плоть призваны были сдерживать железные кольца каменной плахи, для какого тайного обряда служили эти загадочные рисунки, полосы, выжженные на камнях, которые не под силу сотворить простому огню.

Вдруг погас факел. Пламя потянулось вверх, медленно, словно нехотя оторвалось от древка и исчезло, оставив после себя короткую вспышку, которая еще долго слепила глаза. Доната зажмурилась – с чего бы это огню понадобилось вести себя таким непривычным образом? А когда открыла глаза, холодный пот мгновенно выступил на коже.

Он стоял в десятке шагов. И был точно таким, каким она себе его представляла.

Белое лицо, единственная часть тела, свободная от темной хламиды, светилось в темноте, отчего создавалось впечатление, что оно парит в воздухе. Огромный покатый лоб перетекал в хрупкий нос с хищно вырезанными, трепещущими ноздрями. Круглые глаза без век смотрели прямо на Донату. Черные дыры глаз с красной окантовкой по краю подчеркивали ощущение того, что белое лицо – не более чем маска с прорезями для глаз, надетая на нечто отвратительное и бесформенное. И трещина безгубого рта – прореха в шитье нерадивой портнихи.

Откуда-то из щелей хламиды возникли руки, те самые, что порой являлись Донате в кошмарных снах. Руки с бесконечно длинными тонкими пальцами, как веревками перетянутые на стыке фаланг узлами суставов. Хрупкие, дрожащие, нервные, живущие отдельно от неподвижного тела, они перебирали связку ключей.

Дз-ы-ы-нь-нь-нь.

Звук был подобен удару колокола. Он заполнил все окружающее пространство. Изголодавшееся эхо вцепилось в него и поступило так, как поступают со злейшим врагом – разорвало на части.

Нь-дз-нь-дз…

Этот нескончаемый перебор едва не лишил Донату чувств.

Он стоял, не двигаясь. Лишь постоянно шевелились ломкие в суставах пальцы.

Вот он, миф, реально существующий на самом деле. Ключник.

Перехватив удобнее древко факела, она приготовилась сражаться. До конца. Пусть погибнет тело, но он не получит душу. Потому что тело без души еще может жить, но в мертвом теле не может быть души. Пусть сражение выйдет нелепым, смешным, пусть. Этот мерзкий тип не получит ее только потому, что у него столько ключей! Пусть смеется потом, вспоминая ее… Если есть уроду чем смеяться.

В насмешку над ее решительностью белая пелена на миг закрыла черные провалы глаз, и в руках Донаты дрогнуло древко. Не в силах сдержать острый приступ страха, она невольно сделала шаг назад.

– Ты, – словно посыпались с горы камни, увлекая за собой обвал. – Пришла. Сама.

Его рот не двигался. Голос шел откуда-то изнутри.

Это явилось последней каплей. Не выпуская из рук древка, бесполезного, но дающего надежду, Доната по памяти бросилась туда, откуда пришла. Такие дружелюбные прежде камни теперь норовили вывернуться острым углом и стать серьезным препятствием между ней – бегущей с грациозностью раненного зайца, и выходом. Перепрыгивая через невидимые в темноте выступы, она ни разу не обернулась. Ей было страшно убедиться, что ее старания не более, чем трепыхание бабочки в ладонях, и Ключник следует за ней по пятам.

Она остановилась, когда бежать стало некуда. Заметавшись у бесконечной стены в поисках хода, Доната тщетно пыталась с собой совладать. Да где же выход, Тьма его дери?!

Держась правой рукой за стену, она побежала вдоль. Рука везде натыкалась на каменную кладку. Быстрое движение разогнало кровь по жилам. Нет, страх никуда не делся, он был тут, в сердце, но справляться с ним стало легче.

Доната не знала, сколько кругов по залу она пробежала. Может, один, может десять, а может, и половины не было. После месяца голодовки тело начало уставать. Рука еще впивалась в щели между камнями, а ноги запинались. Пару раз споткнувшись, на третий не удержалась и кубарем покатилась по полу, обдирая руки об острые камни.

Короткий смешок – так трещат сухие ветки, если нажать посильнее, был ей наградой за все усилья. Он раздался у самого уха, когда Доната с трудом поднялась на ноги.

Ключник по-прежнему стоял в десятке шагов от нее. Расстояние между ними не уменьшилось, но и не увеличилось. Ничего похожего на юмор не светилось в его глазах. Напротив, там пульсировал черный дрожащий мрак.

– Ты. Пришла. Сама.

Доната прижалась к стене лопатками и, не отрываясь, смотрела на то, как приближается Ключник. Она отчетливо, как при свете дня, видела белое застывшее лицо, и безгубый рот в трещинах поперечных морщин. И складки хламиды, черной волной скатывающиеся с камня на камень.

Ключник остановился. Белая пелена снова закрыла черные дыры глаз, будто беспокоилась о сохранности того, что находилось внутри.

– Ты. Пришла. Сама. Я. Остался. Должен. Твоей. Матери. Иди.

Голос умолк. И к ней потянулись беспокойные, суставчатые пальцы.

Сердце Донаты, птицей трепетавшее в горле, вдруг сорвалось и ухнуло вниз, разом лишив ее последнего представления о том, что она еще жива…

Она очнулась на войлочной подстилке, лицом в соломе, но поняла это не сразу. Понадобилось время. Много времени.

Когда появился Ладимир, она сидела на соломенном ложе и качалась, обхватив себя руками.

– Уже проснулась? – удивился он.

– Пр-р-роснулась, – только и смогла вымолвить она.