"Черный завет" - читать интересную книгу автора (Булгакова Ирина)

5

Шли большей частью молча. Только раз, когда Ладимир остановился, чтобы наполнить флягу водой из горного ручья, она догадалась спросить – а знает ли он дорогу?

– Что здесь знать? – просто ответил он. – Дорога одна.

И снизошел до объяснений: идти не сложно. Сначала они поднимутся по горной тропе до перевала, а потом спустятся к реке. Горная речка и зовется соответствующе – Быстрая, мимо не пройдешь. А там, вдоль нее, и на юг повернут. Потом недели три-четыре пути, как дорога поведет, и к развалинам Белого города выйдут. Как раз к зиме. И хорошо, что домой вернутся, не так холодно будет зиму зимовать.

Горная дорога приятно удивила Донату. Широкая, каменистая. И зелень кое-какая у обочины имеется, и ручей – не редкость. Знай себе, поднимайся потихоньку в гору и дорогу благодари, что круто не забирает.

Горы, те самые, что маячили на горизонте белыми шапками, все отодвигались и отодвигались. Каждый вечер, устраиваясь на ночлег, Доната ловила взглядом далекие, утопающие в низких облаках вершины, и не могла сдержать возгласа нетерпения. Не лежала душа к горам, нет, не лежала. Далеко на юге еще виднелась узкая полоса леса. С каждым днем все менее заметная, она лишала душу привычной уверенности, внушая неприятное чувство сомнения в правильности выбранного пути.

Ладимир шел ровно, время от времени оглядываясь, словно проверяя, тут ли она еще, не сбежала ли в свой любимый лес. Но Донате деться было некуда.

Днем все мысли заменяла дорога – монотонным дыханием и размеренным движением натруженных ног. А вечером, сидя у костра – благо сушняка вокруг было много, Доната каждый вечер перед сном копалась в себе, ища доказательства того, что черная тварь теперь не делит с ней одно тело на двоих. Тело молчало. Молчали и горы, с вечной усмешкой взирая на двух людей, что вторглись в их пределы.

Погода баловала. Стояли на редкость погожие деньки. И Гелион не забывал радовать своих детей, согревая не столько тела, сколько души.

По мере того, как они поднимались, менялся и окружающий пейзаж. Холмистая местность по правую руку сменилась скалистым обрывом, подступающим вплотную к горной тропе. И если раньше Доната позволяла себе бездумно идти, временами подкидывая одинокие камни ногой, то теперь требовалась оглядка.

К исходу третьего дня похолодало. Внезапно налетел северный ветер, забрался под одежду, проверяя людей на прочность. Волчий мех не подпустил холод близко к сердцу. Однако Ладимир сделал непредвиденную остановку и торжественно вручил Донате вязаную шапку, закрывающую уши, и рукавицы. Она приняла это с такой искренней благодарностью, что Ладимир поспешил отвернуться и продолжить путь.

Внезапное похолодание может и принесло бы с собой грустные мысли, если бы не случай. Дорога огибала скальный выступ, и замешкавшийся Ладимир пропустил Донату вперед. Он пытался поменять местами мешок и одноручный меч, пристроенный в ножнах за спиной для быстроты передвижения. Он объяснил это нововведение тем, что мало приятного ходить по горам, когда тебя постоянно бьют по бедру ножны.

У поворота перед Донатой предстала сказочная картинка: выщипывая низкорослые стебли, паслась горная коза. Еще не успев как следует взвесить достоинства и недостатки быстрой охоты, Доната уже провожала глазами мелькнувший, как молния, метательный нож. А испугалась после. Чего стоило промахнуться – тогда подраненная коза перескочила бы через расщелину и была такова. Вместе с ее ножом. Расщелина широкая, ничто не заставило бы через нее перебираться. Но все обошлось. Расстояние было невелико, а коза молоденькой – нож по рукоять вошел в шею, перебив артерию. Тонкие ноги подогнулись, и животное упало рядом с низкорослым кустарником, так и оставшимся зимовать на радость другим козам.

Вывернувший из-за поворота Ладимир остановился как вкопанный, оглядывая будущий ужин.

Они нашли пристанище недалеко от ручья, в небольшой пещере, щедро защищенной от ветра кустарником.

– Может, еще какая козочка сунется сюда травки пощипать, – глотая слюну в предвкушении жареного мяса, шутил Ладимир.

Доната так и не заметила бы ничего странного в его поведении, если бы он, неловко перевернув вертел с нанизанными на нем кусками козы, внезапно не зашипел от боли. Девушка насторожилась и не сводила с него глаз, как бы он не старался улыбаться. Чуть позже она поняла, в чем дело.

– Сними рубаху, – решительно сказала она, заметив, как он насилу сдержался, неосторожно облокотившись на левую руку.

– Зачем это еще? – подозрительно прищурился он.

Доната хотела пошутить, что он-де видел ее без одежды десятки раз, а она его еще ни разу – вот, решила наверстать упущенное. Но вспомнив его ожесточенное, полубезумное лицо, каким оно было в подземелье, сдержалась. Да, судя по всему, он не способен был оценить шутку.

– Снимай, – настояла она и потянула рубаху вверх.

Дело обстояло даже хуже, чем она успела себе вообразить, пока снимала рубаху. Левое плечо вспухло. Края резаной раны сочились гноем, а чернота пустила свои щупальца под ключицу. Доната едва сдержала горький стон. Не следовало пугать Ладимира – вон как глазищи раскрыл, смотрит.

– Почему не промыл, как я сказала тогда? – сухо спросила она.

– Не до того было, – нахмурился он и потянулся за рубахой.

– А вчера? А позавчера? – она чуть не сорвалась в крик. – Тоже не до того было?

– Оставь. Еще день-два…

– Еще день-два, – зарычала она от злости, но перебила сама себя. – Так…

Она решительно поднялась, лихорадочно соображая, что будет делать, если в горных ручьях не водится то средство, что однажды спасло ей жизнь.

– Посвети мне, хоть ветку возьми. Я в темноте вряд ли что разгляжу.

– А мясо? – только спросил он, но подчинился безропотно.

– Успеем.

В свете ярких, но быстро отгорающих факелов ручей, сквозь расщелину в скале бодро искавший путь среди камней и травы, радовал глаз чистотой. Сперва Донате показалось, что ее надежда так и останется надеждой, и уж лучше сразу признаться себе в этом. Только настойчивость и желание, перед которым отступила природа, повернули удачу в ее сторону. Она разглядела их случайно. Очередной факел, подпаленный от предыдущей ветки, стал гаснуть и белые пиявки проявились в прозрачной воде, при ярком свете незаметные совершенно.

Когда она схватила их – сразу двух, редкая удача! – они извивались у нее в руках, готовые впиться в тело крохотными шипами.

– Я не стану этого делать! – услышала она, но радость от этого меньше не стала.

– Куда ты денешься? – веско сказала она. – И моли Отца, чтобы не было поздно.

Ладимир согласился с одним условием: она сделает то, что задумала, после того, как он поест. Ей пришлось так и нести их за извивающиеся хвосты. И терпеливо ждать, пока Ладимир насытится, глотая слюну и вдыхая запах готового мяса.

Ладимир тоскливо косился в ее сторону, отрывая зубами кусок за куском, и жаловался на то, что стоит ему посмотреть на белых червей, как у него пропадает аппетит. Насытившись, он стал покладистым. Не тратя понапрасну слов, он подставил ей плечо, малодушно отвернувшись в сторону.

Доната тщательно проследила за тем, чтобы лечебные пиявки присосались туда, куда нужно. Ладимир морщился, но она ему не верила: скорее всего больное место уже потеряло чувствительность.

Всю ночь она молилась матери. Ладимир спал беспокойно, дышал часто, то и дело облизывал сохнущие губы. И как только забрезжил рассвет, Доната уже тянулась беспокойной рукой к его лбу, моля небо о том, чтобы у него не было жара.

– С добрым утром, – он открыл глаза и улыбнулся.

Но она не поверила в его улыбку, пока не осмотрела рану.

Белые пиявки имели отнюдь не белый цвет. Раздувшиеся бока отливали черно-красным. Когда Доната тронула их пальцем, они отвалились. Они были мертвы, но все, что могли, сделали. Чернота вокруг раны никуда не делась, но края очистились от гноя и прилив свежей крови соединил их, наметив путь к выздоровлению.

Доната потратила время на то, чтобы в неярком свете начинающегося дня выудить из ручья еще двух белых пиявок и с гордостью приставить их к ране не ожидавшего подобной выходки Ладимира. На сей раз он не сопротивлялся, лишь ограничился коротким высказыванием о своей нелюбви к червям.

– До вечера должно хватить, – твердо пресекла Доната его неловкие попытки сослаться на то, что так неудобно нести мешок.

Чтобы облегчить его участь, она взяла меч. Идти было неудобно, к вечеру омерзительно саднила та часть тела, что находилась пониже спины, и по которой постоянно лупили ножны. Но согревала мысль, что положительные сдвиги в лечении наметились, и теперь дело за временем. Она позволила себе жалобный стон, устраиваясь на камне, накрытом курткой, пока Ладимир ушел за водой.

На третий день, меняя на ране очередных – с великим трудом добытых белых пиявок, Доната с радостью заметила, что помощь «червяков» больше не нужна. Она наложила повязку, предварительно смазав рану смесью из заваренных листьев Придорожника. И, счастливая, улеглась спать.

Как она уговаривала Ладимира остаться на ночлег в долине!

Среди камней, среди скал, среди холода и завываний ветра, пронизывающего до костей – вдруг открылась долина, как на ладонях отогретая заботливым дыханием матушки-природы. Обласканная лучами Гелиона, расцвеченная желтой листвой, что неторопливо сбрасывали угнездившиеся в скалах горные клены, с ручьем, искавшим путь к свету среди густой еще травы – настоящая Небесная Обитель.

День клонился к закату, и Доната с воодушевлением приняла подарок, заблаговременно наметив место для ночлега. Каково же было ее удивление, когда, не задерживаясь ни на мгновенье, скользнув равнодушным взглядом по всей этой красоте, Ладимир пошел дальше. Да еще и бросил через плечо короткое:

– Поторопись.

И все дальнейшие мольбы и причитания, способные растрогать и камень, терпеливо прослушал горный ручей – Ладимир не обернулся.

Потом он сказал Донате, что у него было скверное предчувствие. Долина, как сыр в мышеловке, пугала своей доступностью. Ладимир взял такой темп, словно собирался до заката спуститься в лес, о котором сохранилось лишь воспоминание: всюду, насколько хватало глаз, тянулась равнодушная горная гряда. Он торопил ее, буквально гнал вперед и успокоился только тогда, когда тропа вывела их на широкую ровную площадку, с которой долина была видна как на ладони.

Доната совсем уж было собралась устраиваться на ночлег на голых камнях, доступных всем ветрам. Но в наступающей темноте случайно обнаружила скальную расщелину, скрытую разросшимся горным плющом – вход в пещеру перегораживали сухие узловатые корни.

Пещера неожиданно оказалась большой. Гулкое эхо, отвыкшее от человеческой речи, с удовольствием развлекалось с новой игрушкой. В стенах пещеры обнаружились ниши, покрытые травой, превращенной временем в труху. Кострище, в котором много лет не разводили огня. Здесь останавливались люди, но давно. Очень давно.

Доната долго бродила по пещере, вздымая горящую ветку повыше. В пляске теней ей чудились на стенах забытые письмена и рисунки. Она не могла успокоиться, снедаемая завистью к давно ушедшим временам. Когда Лес принадлежал Кошкам, а все остальное – людям. Когда обидеть Кошку значило досадить Лесному Деду. Да и сам Дед считался равным Отцу Света. С тех пор многое изменилось. К лучшему ли? Доната не знала. Ей не с чем было сравнивать.

Ладимир ворочался, подкладывая в угасающий огонь все новые сухие корни плюща, которые он заранее нарубил маленьким топориком. Потом Доната услышала, как он поднялся и, отодвинув занавес из плюща, вышел из пещеры. Он долго стоял на площадке, время от времени глубоко вздыхая.

Сытый желудок молчал, переваривая остатки козьего мяса, и Донату потянуло в сон. Но заснуть в то время, как Ладимир зорким соколом вглядывается вдаль, ей не позволяла совесть.

– Эй, – окликнула она после того, как вздох по лучился особенно шумным.

– Да, – он вошел в пещеру, но садиться не стал погруженный в собственные мысли.

– Я все думаю, этой дорогой наверное пользовались когда-то? Отчего же сейчас стало не до нее?

– Пользовались. Там на севере, за горами, жили северные люди. По сути, мы все – выходцы из северных земель. Они были огромными и сильными. А мы – те, кто подались на юг, стали слабыми и изнеженными. Но долгое время мы торговали друг с другом. Вот здесь и проходил Северный путь.

– А почему сейчас не торгуем?

– Считается, что северяне вымерли. Отец рассказывал, что много лет назад зимы стояли долгие и суровые. Вот и заглох путь. Есть простая дорога, через Гранд, там все ходят. Это мы после перевала на юг повернем, а дорога там круто на север поворачивает… Уже в никуда.

Донате стало не по себе от дороги, которая ведет в никуда. Но огонь, получив щедрую порцию веток, затрещал так весело, а глаза Ладимира светились такой теплотой, что она и не заметила, как уснула.

Проснулась она оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Доната открыла глаза. Прямо перед ней склонилось тревожное лицо спутника.

– Не шуми, – тихо сказал он. По его глазам заметно было, что дело плохо.

– Охотники? – произнесла она, боясь услышать ответ.

Ладимир кивнул. Вопреки ожиданиям, она не испугалась. Торопливо пристегнув к талии пояс с ножами, девушка была готова к бою.

– Сколько?

– Я видел шестерых.

– Шестеро – это не так уж и много, – храбро сказала она.

– Вот это меня и пугает. Лесника не видно, но он может быть где угодно.

Доната не сдержала невольную дрожь.

– А как он… Кто он? Это… человек?

– Нет. Это не человек. Эх, – он стиснул с досады зубы, – не взял с собой лука, не хотел лишнюю тяжесть в дорогу брать. Ладно… Там тропа узкая, попробуем. Ты сиди здесь. Я сказал, – он пресек ее попытку возразить. – Лесник не за мной – за тобой послан. Но его дело – найти, жрать он тебя не будет. Иначе, кто бы платил ему за работу? Значит, сделаем так – явится Лесник… Не знаю, что и делать. Не знаю. Но у тебя есть опыт общения с Отверженными. А я пока займусь охотниками. А не получится – конец все равно один.

Ладимир достал из ножен меч и перехватил удобнее.

– Хорошо, что не остались ночевать в долине. Пощелкали бы они нас там, как цыплят. А так – поживем еще.

Ладимир ушел. И без него стало так тихо, что даже эхо, лишившись любимой игрушки, не спешило развлекаться звуком осторожных шагов Донаты.

Она застегнула куртку, проверила, удобно ли расположен пояс, и взвесила в руке тяжелый нож. Пусть Ладимир приказывает кому угодно, только она в приказах не нуждается. И вправе сама решать, когда ей выйти и постоять за свою жизнь, и за чужую. В конце концов, у нее свой счет к охотникам имеется – за деда Селивана.

Она подходила к занавесу из плюща, закрывающего вход, когда, разрывая сухие корни, в пещеру стремительно втянулось гибкое тело. Еще не соображая, что делает, Доната бросилась вглубь. У стены она развернулась, справедливо рассудив, что перед лицом неизвестной опасности защищенная спина не пометает.

Ладимир не шутил, когда утверждал: «Что же ему не говорить, этому Леснику, когда одних ртов у него штук десять?» То, что поначалу Доната приняла за темные пятна на толстой шкуре, на самом деле оказалось ртами. Она убедилась в этом, как только метнула нож в гибкое, как у сороконожки, тело. Метнуть-то метнула, но в слабом свете, проникающем сквозь густой занавес в пещеру, с ужасом увидела, как темное пятно, куда угодил нож, мгновенно раскрылось, и белые костяные полоски как зубами ухватили острие заточенного клинка. Ни капли жидкости не выступило из, казалось бы, неизбежного пореза. Чудовище облизало нож, как ребенок леденец. И выплюнуло. Звон покатился по пещере. Маленькие лапы, шустро перебираясь по камням, несли обтекаемое тело, на котором зияло с десяток открытых ртов. Тело начиналось овальным отростком, лишенным глаз. Там, где предполагались глаза, тонкие пленки закрывали выпуклости. И на этом подобии головы вдруг тоже обозначился рот, на сей раз больше и безобразнее прочих.

Прижавшись к стене, упираясь лопатками в острый каменный выступ, Доната вытащила из-за пояса нож, решив, что метнет его именно в белые пленки, закрывающие глаза. Но мгновение проходило за мгновением, а она никак не могла сосредоточиться. Текучее тело быстро передвигалось, и на том месте, где только маячил головной отросток, теперь дрожало жаркое марево.

Низкий гул, еще не слышимый, но ощутимый телом, проник в пещеру, проверив на прочность каменные стены. Едва сдержав дрожь в ногах, Доната плотнее прижалась к стене, спиной ощущая, как дрожит незыблемая скала.

Чудовище не спешило нападать, играя с ней, как кошка с мышкой. Текучее тело, одержимое жаждой постоянного движения, перемещалось с места на место. Это мешало Донате сосредоточиться и твердой рукой послать, наконец, смертоносное жало в ненавистную цель. Она не отрывала от противника взгляда, но глаза, уставшие от мельтешения черных пятен, отказывались различать детали. Но странное дело, чем дольше эта гигантская сороконожка двигалась, тем меньше ужаса вселяла.

Словно прочитав ее мыли, чудовище остановилось, и низкий гул, постепенно нарастая, заполнил пещеру. На этот раз тварь не стала церемониться: жаркая волна ударила Донате по ушам, усилив ток крови. Боль вгрызлась в голову, помчалась по венам, запуская острые щупальца в святая святых – трепещущее от страха сердце. Боль, как неумолимый палач, опустила Донату на колени, вынуждая подставить голову под жаждущую крови пасть чудовища. Прокусив губу, сжимая голову руками, из последних сил сдерживала Доната стон – доказательство полной власти над ней. Горячая влага обожгла ладони. Заставив себя мельком глянуть на руку, Доната с ужасом обнаружила, что та в крови, толчком исторгнутой из уха.

И вдруг с удивлением поняла, что вместо чувства безнадежного созерцания собственной гибели на нее снизошла ярость.

– Хочешь жрать – жри! – изо всех сил крикнула Доната, взмахнув перед собой ножом, но он пронзил пустоту. – Чего ты жилы из меня тянешь, тварь!

– Я – Лесник, – шорох прошлогодней листвы заполнил пещеру.

– Лесник – так сиди в лесу! – как безумная орала она, вместе со взмахами ножа сея вокруг себя капли собственной крови, что горячей влагой срывались с ладоней. – В лесу сиди, Лесник! Чего ты в горах забыл?!

– Тебя, – будь ветер посильнее, непременно сбил бы ее с ног.

Доната расставила ноги пошире и уперлась спиной в стену, надеясь, что незыблемая скала передаст ей часть своей твердости.

– Хрен тебе, – выругалась Доната.

Лесник остановился в нескольких шагах и стал медленно подниматься, так, что головной отросток навис над Донатой. И тогда она решилась: какая-то мерзкая тварь, помешанная на своих слюнявых ртах, будет ей угрожать, в то время как Ладимир… один…

Доната махнула перед собой ножом, метя в то место, что напоминало мерзкую голову, но острие царапнуло толстую, шершавую, как ствол столетнего дерева, шкуру. Лесник выпустил воздух из всех своих ртов, но Доната не стала ждать развязки. Молниеносно откатившись в сторону по кострищу, уже потерявшему связь с жизнью, она вскочила на ноги. Не дожидаясь, пока Лесник опомнится, она побежала и оттолкнувшись, с разбега, в один долгий прыжок достигла выхода и, как белка, повисла на занавеси из сухого плюща. Корни трещали в руках, но вес тела удержали.

Она чуть не упустила нож, в последний момент успев подхватить его у самой земли. И, не обращая внимания на уродливую голову Лесника, выскользнула из пещеры.

Доната мчалась по горной тропе, не чуя ног. Она успевала досадовать на себя за то, что потратила столько времени на Лесника. Те слова, которые она бросила ему в морду, по всей видимости, вскрыли горькую для него правду, что пряталась в самом его имени. Лесник, оторванный от корней, от природы, в горах он растерял былую силу.

На узкой тропе шел неравный бой. Ладимир отбивался сразу от двух наседавших противников. Доната заметила у подножья скалы, от которой начиналась тропа, человека, лежащего на спине с широко раскинутыми руками. Голова его была залита кровью, а рядом лежал маленький топорик. Судя по всему, этим убийством ознаменовалось начало жаркой схватки. Рядом с телом сидел раненый, прижимая к груди окровавленные руки.

Ладимир отбивал удар за ударом, но еще двое охотников, не имея возможности добраться до него, пытались атаковать. У одного в руках имелся обнаженный меч, второй пытался пустить в ход нож. На узкой тропе Ладимир умело прятался за чужими спинами.

Пока Доната мчалась вниз, она с досадой отметила, как устал Ладимир. То, что давало ему некоторое преимущество в обороне, постепенно загоняло в тупик. По левую руку распахнула голодную пасть пропасть, от нетерпения захлебывающаяся влажным туманом. По правую – высоко вверх вздымалась отвесная скала. Методично отражая удар за ударом, Ладимир вынужден был подниматься по тропе, не имея возможности одолеть сразу двоих противников. У одного из них темнела рана на плече, второй прикрывал поврежденную руку. Но и Ладимиру не удалось избежать этой печальной участи. Стоило ему чуть развернуться, отражая удар противника, и Донате бросилась в глаза рубаха, на которой расплывалась кровь.

Силы постепенно оставляли Ладимира. И противники не могли этого не понимать.

Доната попыталась с ходу избавить Ладимира от одного из нападавших, но в последний момент одумалась. Сразу такой удар может не получиться. У нее оставалось два ножа. И каждый должен достичь цели – потому что второй попытки может и не быть. Она опять прицелилась и опять передумала. То, что давало преимущество в обороне, обернулось недостатком в нападении. Широкая спина Ладимира постоянно двигалась, и нанести меткий удар, не задев при этом его, было невозможно.

Заскрипев от досады зубами, Доната выжидала, решив действовать наверняка.

Но враги не ждали. Один из них воспользовался усталостью противника. Скользнув по мечу, нападавший острием задел предплечье Ладимира. Доната зашипела от боли за него, сам он не проронил ни звука. Только монотонно отбивал участившиеся удары.

И тут судьба смилостивилась. Ладимир, не имея возможности обернуться и посмотреть себе под ноги, оступился и мягко осел на землю. Тот, что был левее, победоносно вскрикнул, но нанести смертельного удара не успел. Нож, что послала Доната, нашел свои ножны у него в сердце, плотно войдя по рукоять между нашитыми на куртку железными пластинами. В последний момент Доната взмолилась, чтобы враг не вздумал упасть в пропасть, унося с собой любимое оружие. Пока он медленно оседал, еще не сознавая того, что умер, его товарищ широко взмахнул мечом и сделал широкий выпад, вложив в него все силы. Но Ладимир оказался проворнее. Он выставил перед собой меч, и противник всей тяжестью навалился на острие.

Напиравшие сзади не поняли, что произошло. Они так и не успели разобраться, какая сила заставила одного из охотников опуститься на колени. Удивление еще сохранялось в их глазах, когда очередной охотник, прижимая к шее последний нож Донаты, споткнулся на бегу и стал тяжело заваливаться набок. Меч выскользнул из ослабевших рук и со звоном полетел в пропасть.

Последнего, оставшегося в живых, сбило с ног тело его товарища, отброшенного ударом ноги Ладимира. Как только он поднялся на ноги, ему хватило одного взгляда, чтобы здраво оценить свои шансы на спасение. Не сводя глаз с Донаты, он сделал шаг назад, потом еще. А потом повернулся и кинулся бежать.

– Не упусти его! – крикнул Ладимир, пытаясь подняться на ноги. Подвернувшаяся нога заставила его сесть на прежнее место.

Но Доната опередила крик. Нагнувшись, она выхватила нож из распростертого у ее ног тела: чужая кровь залила руки. Пришлось вытереть их о рубаху, чтобы рука не скользила по рукояти. Она не бросилась догонять убегавшего охотника, это сделал за нее нож. Словно нарочно показавшийся из-за туч Гелион блеснул лучом по летевшему лезвию и на миг ослепил Донату. Но попасть ножом в широкую спину убегавшего совсем не то же самое, что попасть в глаз летящего в прыжке Мусорщика. Однако воспоминание о смешном и болтливом старике Селиване заглушило совесть, поднявшую усталую голову.

– Лесник мертв? – первое, что спросил Ладимир, как только отдышался.

– Не бойся, ничего твоему Леснику не сделается, – пошутила она, невольно оглянувшись назад, где в пещере их терпеливо дожидалась помешанная на обилие ртов напасть.

– Ты думаешь, жалкая тварь, что всю жизнь сможешь от меня в горах скрываться? – черные дыры ртов открылись и закрылись, на Донату пахнуло запахом прелой листвы.

– И что ты мне можешь сделать? – отмахнулась Доната, на всякий случай стараясь держаться от него подальше. За последние два дня Лесник надоел ей так, как не надоедал никто. – Разве только покусать.

– Не зли его, – в который раз Ладимир делал ей замечание. Чудовище, растерявшее за последнее время былую подвижность, слабо дернулось, уходя от острия его меча.

– Я не злю его. Но сколько можно ко мне приставать? – огрызнулась Доната. – Не можешь ничего сделать, молчи себе в тряпочку. А этот не умолкает ни на миг.

– Дождался… Про Лесника, которым детей пугают, такое говорят, – безглазые выпуклости, подернутые пленками, уставились на Донату.

– Вот детей ты вполне можешь напугать, в это я верю, – не удержалась Доната.

– Я тебя, тварь, только леса дождусь, не сожру – нет, я сначала все кишки из тебя выпущу и по деревьям развешу…

– Опять он за свое, – пожаловалась на Лесника Доната. – Сколько можно это слушать?

Она легко перепрыгнула через расщелину в скале, недобро покосившись на Лесника: знала, как тяжело ему даются такие препятствия. Созданное для скорого передвижения по лесу тело с трудом перебиралось по острым камням. С трудом-то с трудом, а темп, взятый Ладимиром, выдерживал легко. И, наверное, не раз обогнал бы путников, но ему нужна была Доната.

– Почему бы мне не поговорить? – Лесник заструился, не отставая от нее ни на шаг. Кровожадная пасть захлопнулась рядом с ее ногой, но она оказалась проворнее. После того, как он дважды ее укусил, больше для острастки, она была внимательна. Понимала, тварь, что с больной ногой до вожделенного леса Донате идти дольше, чем со здоровой. – В лесу, только ближе подойдем, я с тобой разговаривать не буду. Дай мне силы почувствовать. Голову тебе откушу и в город понесу. Вот и доказательства будут…

Что-то внутри гибкого червеобразного тела неприятно заурчало. Доната нахмурилась.

– Смотри, как бы тебе самому во сне башку не откусили, – снова не сдержалась она.

И едва успела отскочить в сторону. Лесник поднялся на задние лапы, намереваясь придавить ее собственной тяжестью, но наткнулся на меч Ладимира. Пронзить толстой шкуры он не мог, хотя, начиная с первой встречи в пещере, пытался не раз.

С тех пор Лесник тащился рядом с Донатой, не отставая и не обгоняя ее. Покоя от него не было ни днем, ни ночью. По ночам приходилось спать по очереди. Гадкая тварь больно кусалась, стоило подпустить ближе. У Донаты до сих пор болела голень. Синяя круглая отметина – напоминание о собственной неповоротливости. Но один сильный удар по выпуклостям, заменяющим Леснику глаза, и тот откатывался до следующего удобного момента.

А днем он доставал Донату бесконечными угрозами, раз от разу становившимися более изощренными и изобиловавшими все новыми кровавыми подробностями. Как она предполагала спасаться в лесу от Лесника, где любые корни питали его силой – на этот вопрос не было ответа. Лесник угрюмо бубнил, выдумывая новые виды расправы, но двигался уже не так споро, как раньше. Доната время от времени огрызалась, украдкой жалея о том, что нельзя вызвать черную гадину и попросить ее избавить от общества Лесника. Хрен редьки не слаще, но из двух зол самое злое не закрывало своих многочисленных ртов ни на мгновенье. Хорошо хоть, говорили они одно и то же, а не все сразу – разное.

Благополучно избежав опасности, Доната утвердилась в мысли, что колдовство лишило ее смертельного соседства. И теперь, быть может, первый раз после рождения, она осталась одна. А значит, в Белом городе ей предстояло выполнить клятву, что дана была матери – посмотреть в глаза Той Женщины.

– Камни, всюду камни, – шелестел ветром после грозы Лесник, шустро перебирая маленькими лапами. – Без души… Одна мощь. А без души, какая ж сила? Не достать… Но ничего. Никто еще обо мне не говорил таких вещей, и ты первой не будешь. Наберусь силы – вопьюсь в тебя и буду кровь по капле высасывать. Не сразу умрешь, клянусь, не сразу. По кусочкам тебя растащу, разорву, дождусь, пока кишки из тебя живой вывалятся, кожу сорву, на память возьму… в крови твоей умоюсь, а башку – ту напоследок оставлю… Чтоб видела ты своими зенками, как я над тобой издеваться буду…

– Заткнись, – вдруг не сдержался молчавший до того Ладимир. – В ушах звенит от твоего нытья.

– А ты, парень, много на себя не бери, – по-змеиному зашипел Лесник. – Только потому, что мне за тебя никто не заплатит… Я тебя на закуску оставлю, – пообещал он, но, судя по всему, эта тема его не увлекла, и он вернулся к предыдущей. – Все жилочки из тебя вытяну, косточки до белоснежного блеска обсасывать буду…

– Вот тварь, – готовя место для ночлега, в который раз удивился Ладимир. – И не надоест же целыми днями по кругу гонять?

– До тебя, парень, мне дела нет, – треском сухих веток с готовностью отозвался Лесник. – У тебя и мясо-то жесткое. А у нее сочное. Да и девственница она к тому же, а это…

Доната, услышав такое, подавилась и долго кашляла. Все-таки ужин испортил, гад! Такого жирного горного крота Ладимир приготовил – пальчики оближешь. Кашляла до тех пор, пока Ладимир не догадался ее по спине постучать. А сам улыбку старательно прятал. Жаль, нельзя было ей в ответ пошутить, припомнив жаркое объяснение в пещере, что, дескать, такое впечатление, что всех ее девственность сна лишила. Помнится, еще в сожженной деревне, когда она пришла в себя, Ладимир жестко ей сказал:

– Хоть раз напомнишь мне о том, что было в подземелье, я развернусь и уйду. Веришь?

И вид при этом имел такой безумный, что не поверить ему Доната не могла.

Чем выше забирались в горы, тем становилось холоднее. И тем более невыносимым становился Лесник. По утрам теперь на жухлой траве, кое-где гнездившейся в скальных трещинах, блестел иней. Холод оказал пагубное воздействие не только на шкуру Лесника – она выцвела, и черные пятна ртов не так бросались в глаза – но и на характер, и без того скверный. Теперь его угрозы словно тоже припорошил первый снежок: и подробностей стало меньше, и крови. Он впал в другую крайность. Все, что попадалось в поле его зрения, уж неизвестно, чем он там видел, но как-то умудрялся – будь то искореженный ствол горной сосны, или ручей, или скудная живность – все он сравнивал с тем, что оставил в лесу. Он бубнил с утра до вечера. Доната приучилась не замечать его болтовни – только бы под ногами не путался. Надвигала на уши вязаную шапку и шла вперед, отмеряя шаг за шагом.

– В лесу каждая живность имеет душу. Возьми хоть дерево, а хоть букашку, – шуршал у ног Лесник, – возьми хоть ту же сорокопутку. Опасная штучка для людей. А убивая ее, заметь, осторожно убивая, чтобы пальчики свои драгоценные не обрезать… эх, на тебя бы сотню-другую сорокопуток натравить, чтобы тельце твое острыми крылышками изрезали, да яйца там свои отложили… Ладно, не о том я. А вот знаешь ли ты, что за боль у нее, когда острая чешуя у нее созревает и приходится ей разрывать собственное тело, чтобы выбраться на свободу? Бабочкой уже. Каждая травинка, каждый росток, да и ручей, что пробился среди корней – все за жизнь борется. И все умирает, оставляя в лесу собственные души. А я подбираю, подбираю… А что в горах ваших? Ни смерти толком, ни жизни. Так, теплится что-то, как в жуке навозном… Тьфу, зло берет.

– Подожди, – Доната остановилась, пораженная неожиданной мыслью, – если в лесу Лесник есть, то в горах… Горняк быть должен?

– Горняк? – Лесник открыл на миг свои плотно закрытые с недавних пор рты. – Чтобы завести себе Горняка, душу надо иметь. А в горах…

– Ты что же, себя душой леса считаешь? – усмехнулась Доната. – Ты на себя много-то не бери. Людям служишь – а лес сроду не служил никому и впредь не будет.

– Тварь! – Лесник бросился на нее, но промахнулся. Она ловко отскочила от края пропасти.

И тут же, не успела Доната и глазом моргнуть, рядом оказался Ладимир. Изо всех сил он пнул Лесника, подталкивая к пропасти. Но расторопная тварь даже в незавидном состоянии была сильнее. Зацепившись лапами за малейшие трещины, не заметные глазу, Лесник прошил их отростками тут же удлинившихся лап и лежал на камнях, как влитой. Такой же вечный, как сама скала. Ладимир безуспешно пытался перерубить лапы мечом, но это было то же самое, что бить по камням. Бесплодные усилия привели к тому, что Лесник долго после этого случая не мог успокоиться и, пользуясь удобным моментом, все норовил щелкнуть пастью там, где только что была нога Донаты. Он завелся и до самого вечера доставал Донату такими кровавыми подробностями будущей расправы, что ее стало подташнивать.

Только ночью Лесник затих. Он широко открыл свои рты и тяжело задышал, глубоко вдыхая горный воздух. Время от времени он что-то бормотал, тонко посвистывал, и Доната, чья очередь была караулить, всерьез забеспокоилась. Кто его знает, способны ли Лесники сходить с ума? Этот-то и в твердом уме производил отталкивающее впечатление, а безумный запросто мог напасть на нее и утащить с собой в пропасть, сцепившись в смертельном объятии.

Вполне возможно, именно это он и задумывал, но Ладимир оставался настороже. Он настоял на том, чтобы с краю пропасти шел Лесник, в то время как Доната прижималась к скале – втроем на узкой тропе было не разминуться. И для двоих она была мала, но хитрая тварь умудрялась держаться на краю и не падать.

На следующий день дорога внезапно кончилась. Нет, она по-прежнему бодро взбиралась наверх, прячась в поднимающемся со дна пропасти тумане. Но пути дальше не было. Широкая трещина преграждала дорогу. Осторожно подойдя к краю, Ладимир заглянув вниз и только языком цокнул. Трещина разрезала скалу, как нож кусок сыра. Нечего было и думать о том, чтобы перепрыгнуть на другую сторону.

Некоторое время они шли по краю разлома, надеясь, что тропа снова соединится. Но трещина расширялась, и скоро начинало казаться, что она расколола скалу на две самостоятельные части, по обеим сторонам которых змеились, будто издеваясь над усталыми путниками, две узкие горные тропы.

Ладимир молча вздыхал, Доната кусала губы. А Лесник взбесился.

– Все, ребятушки, закончилась ваша ходьба по горам! Придется теперь назад в лес возвращаться! Куда же еще? В небо не полетишь – не птички! Ну, отведу душу, отведу. Ты мне, девка, без надобности вся, целиком! Башку твою в городе выплюну – узнают тебя по башке-то! А что живую не довел – пусть в следующий раз охотников со мной посылают! А кровь твою, кровь твою до капли выпью – не бойся. Потому что бережливый я. Умею добро беречь…

Ладимир упрямо шел вдоль расщелины, в то время как у Донаты гасла последняя надежда. Она собралась прямо об этом сказать, и тут, на противоположной стороне обнаружилась горная сосна. Узловатые корни вгрызлись в камень, изогнутый ствол тянулся по скале, ветви в последнем объятии обнимали скальный выступ. Крепкий, обломанный ветром сук в мольбе тянулся над расщелиной, пытаясь достать до стены напротив. Вот на этот-то сук долго и пристально смотрел Ладимир.

Потом, также не говоря ни слова, он покопался в своем мешке и извлек на свет моток прочной веревки. Внимательно следя за его приготовлениями, Доната переводила взгляд с ветки дерева на спутника и обратно. И собственные мысли ей не нравились.

– Не собираешься же ты… – начала она, но он перебил.

– Надо попытаться. А ты что предлагаешь – вернуться?

– Конечно! – зацепился за слово Лесник и не спускал с Донаты белых выпуклостей глаз. – Я предлагаю вернуться.

Но Ладимир не слушал. На конце веревки он скрутил петлю и, не тратя времени, с третьей попытки, забросил ее на сук. Веревка скользнула, но зацепившись за острый сучок, остановилась. Ладимир долго дергал ее, проверяя на прочность. Потом отстегнул меч и прямо в ножнах привязал его к свободному концу веревки.

– А если… – не удержалась Доната.

– А если, то и меч не понадобится, – закончил он. – А так, если соскользнут руки, повисишь… Придумаем, как быть.

– Что? Что ты собираешься делать? – угрожающе поднялся на задние лапы Лесник.

– Я собираюсь прыгать, – тихо сказал Ладимир.

– Ты можешь прыгать сколько угодно, – медленно, с расстановкой процедил Лесник. – А ее я не отпущу. А то прыгнет, отскребай потом со дна то, что от нее останется. Что я в город принесу? Ошметки кровавые да пару костей? Кто мне поверит?

– Что-то ты много суетишься, как я посмотрю, – Ладимир недобро усмехнулся. – Куда посулы деваешь, когда люди расплачиваются с тобой? А то, наверное, как у Дорожного Попрошайки, закрома ломятся.

– Не ломятся, не бойся, – Лесник прижался к стене, словно готовясь к прыжку. – Куда деваю, да куда деваю… Жру я их.

Доната, которой под шумок Ладимир передал перекладину из меча, боялась дышать. Ладимир медленно сдвигался, заслоняя ее своей спиной. Услышав последние слова Лесника, Доната содрогнулась от отвращения.

– И влезает в тебя? – наклонил голову Ладимир.

– В меня? А думаешь, часто мне посулы перепадают?

– А чего ж ты так изощряешься? То тебе девочку с родимым пятном подавай, то путника по первому снегу…

– Ты тоже не все время мясо жрешь! Иногда и рыбки хочется, и хлебушка! Так и мне: разнообразия душа просит. Гурман я редкий…

– Какая душа у тебя, зверя бездушного? Детей малых жрешь, – наступал на него Ладимир. – За нее, – он обернулся к Донате и сделал страшные глаза в сторону пропасти, – за нее тоже младенцев попросил, тварь поганая!

За все дни, проведенные бок о бок с Лесником, Ладимир ни разу не позволил себе повысить голоса, ни тем более оскорбить его. Если бы Доната могла судить о чувствах, которые вдруг поразили Лесника, то смело приписала бы ему растерянность.

– Кто? Я? – черные рты разом раскрылись в кровожадном вдохе. – А вот и не младенцев – много я их переедал. Нет! Я попросил колдуна, что прячется в замке – последнего Повелителя демонов! А уж как мне его достанут, меня не касается. Они рады были от двух напастей сразу избавиться.

Но Ладимир его не слушал. Его смех вызвал далекий гул в скрытой от глаз вышине. Мелкие камни посыпались вниз. Замер в ожидании неведомой опасности Лесник, ни разу не слышавший, как смеется Ладимир. А он все смеялся, и каменная крупа сыпалась на него сверху.

Вот на этой веселой ноте, крепко ухватившись за веревку, Доната оттолкнулась дрожащими от страха ногами, и вместе с ухнувшим сердцем прыгнула на другую сторону. Тяжело и неумело. В какой-то момент она решила, что стена удаляется и ближе уже не станет, но рука, срывая ногти, цеплялась за ветви, гнездившиеся в скале. Ее потянуло назад, в пропасть, но соскользнув по веревке вниз, она села на перекладину, и ноги утвердились на тропе. В то время как она стояла на трясущихся ногах, на другой стороне кипели страсти.

– Ты чего скалишься? Чего скалишься? – раненным кабаном верещал Лесник.

– Да потому, что обманули тебя, гада ползучего! И правильно сделали! Хотя надо было, чтоб у тебя колдун в глотке застрял – еще неизвестно, кто кого! – наступал на него разъяренный Ладимир.

– Что ты несешь? Кто обманул? У нас договор! Понимаешь, договор!

– Вот и можешь задницу подтереть своим договором! Гурман хренов – и жри теперь свой договор!

– Ты врешь! – Лесник сорвался в сухой треск. – Ты врешь…

– Чего мне врать? Если я, вот этими самыми руками, твоего Повелителя демонов убил! Прямо в сердце мечом!

– Врешь! – завизжал Лесник.

Видимо, что-то в глазах Ладимира убедило Лесника, что тот не врет. Он бросился на обидчика, но Доната к тому времени успела оклематься. Брошенный ею увесистый камень угодил Леснику в головной отросток. Прямо в белую опухоль, скрывающую глаз. Это на миг сбило с него спесь.

– Держи!

Безоружный, отступивший в ожидании нападения, Ладимир мгновенно обернулся, и перекладина ткнула его в грудь. В тот же миг тело его пружинисто распрямилось, и он легко перемахнул через пропасть, будто делал это десятки раз на дню.

Ожидавшая Доната вцепилась в него так, как до этого цеплялась за ветви дерева. Не отрывалась, пока не убедилась, что он встал на тропу. Потом ткнулась в плечо, по-прежнему не отводя сведенных судорогой рук. Он крепко прижал ее к себе, и у нее перехватило дыхание.

На другой стороне вопил с досады Лесник, змеясь по узкой тропе. Он что-то говорил, чем-то пугал.

Они так и не заметили, куда он делся. Вцепившись друг в друга, не дыша, они стояли в объятии, которое не смогла разорвать снежная пыль, что принес с собой северный ветер.