"На крыльях пламени" - читать интересную книгу автора (Галл Иштван)

Давние времена

Мой старший двоюродный брат рассказывал:

В штабе округа пограничной охраны, куда я попал служить, только и разговоров было, что о Зарандской заставе. Что-то там было неладно. Все качали головами, но никто ничего не предпринимал — ведь и в штабе творилось черт знает что. Старые офицеры и мы, новички, терпеть не могли друг друга. Ясное дело — мы говорили на разных языках. Только в одном все сходились: в Заранде, на заставе, было что-то неладно!

Но об этом тогда знал уже весь город.

Перейти границу в районе Заранда — такой чести, как поговаривали, тайные проводники удостаивали лишь тех, кто прикатывал из Пешта на огромном «бьюике» американской военной миссии. У этих проводников была своя иерархия установлена. Скажем, бывший парламентарий, скупив, сколько мог, валюты, спешил драпануть на запад, считался у них мелкой сошкой. Пускай себе шлепает через Фертё[1], навьючившись чемоданами, или, рискуя быть заживо погребенным, ползет на брюхе по штольням «Бреннберга»[2]. Иное дело — Заранд, где журчат ручьи и радуют глаз золотые поля, где пахнет сеном и дорога к границе вполне приличная. Проводники, готовые к любой неожиданности, гарантируют безопасность, а в последний вечер — за наполеондоры, доллары или фунты стерлингов — вам даже устроят прощальный ужин в мадьярском стиле. С цыганами, разумеется… Исчерпывающую информацию на этот счет можно было получить в городе у любого прохожего… Даже мы — что греха таить — знали в штабе, что в Заранде что-то неладно.

Потому-то дежурный адъютант, не слишком, правда настойчиво, сказал мне:

— Вообще-то… не мешало бы там оглядеться…

— Ну так я съезжу? — спросил я.

— Да надо бы наконец кому-то туда наведаться…

Я был преисполнен решимости ехать, навести там порядок. Безделье и бесконечные споры мне страсть как надоели. У въезда в комендатуру, по сторонам от железных ворот, в двух зданиях с коричневыми ставнями еще жил старый офицерский состав: «пернатые», как мы окрестили их по перьям на форменных шапках прежней погранохраны. А в глубине двора, за конюшнями, квартировали мы — новые кадры, спешным порядком направленные на границу.

Мы, в своем лагере, заседали, митинговали — как быть, что предпринять? Из Будапешта иногда наезжало начальство, снимало коменданта округа, но на его месте снова оказывался кто-нибудь из «пернатых»: как-никак в военных делах они разбирались. Но все равно мы им не доверяли. Словом, ни врозь, ни вместе. По этому поводу можно было спорить до хрипоты.

Итак, я решил действовать и, не зная даже, кто в тот момент был комендантом округа, направился из глубины двора в главное здание. На месте я застал лишь бессменного адъютанта. Младший лейтенант Вебер был не из нашей компании, но не был своим и среди «пернатых». До этого он служил старшиной, а когда фронт подошел к границе, сбежал в деревню и вот, как «участник» сопротивления, дорос в народной армии до младшего лейтенанта. Этот рыжий Вебер был идеальным адъютантом: безотлучно сидел у телефона, обо всем узнавал первым, но прикидывался непосвященным. И без приказа ничего не предпринимал.

— Товарищ старший лейтенант, — растерянно заморгал он (тогда я был еще старшим лейтенантом), — вы полагаете, что я должен направить вас в Заранд?

— Вот еще! Я просто хочу доложить, что еду туда!

Уяснив свою роль, младший лейтенант успокоился.

— Пора уже наконец разобраться, что же там происходит.

— К кому мне обратиться на заставе?

— К начальнику, я так думаю.

— Ну, это само собой. А с кем еще стоит поговорить? — спросил я с нажимом.

Вебер отвел глаза. Втянув голову в плечи, он уставился на телефонный аппарат и промямлил, что вроде бы иногда кто-то звонит оттуда и докладывает обстановку.

— Писарь, — признался наконец адъютант. — Его зовут Пап. Он там у них почтой и жалованьем ведает…

Когда я выходил, Вебер все еще разглядывал телефон.

Поезд, пыхтя, приближался к Заранду. Я стоял в тамбуре у открытой двери, подставляя ветру лицо, но это не помогало — пот лил с меня градом. Случаются ранней осенью такие жаркие дни. А расстегнуть китель было нельзя: все-таки ехал по службе.

И вот я топчусь уже на засыпанном гравием полотне перед станцией с геранью в окошках, ожидая, пока у меня за спиной, шипя паром, пройдет поезд. За мной наблюдает железнодорожник, розовощекий толстяк со служебной сковородкой под мышкой. Синяя форменка заляпана жирными пятнами.

— Как пройти на заставу? — поддернул я широкий ремень с черной кобурой, полагая, что для приветствия этого вполне достаточно.

— Каку-ую заставу? — пропел железнодорожник на удивление тоненьким для своей тучной комплекции голоском.

— На зарандскую, а то какую же! Разве здесь есть другие?

— Сколько угодно. По всей границе.

— Что вы городите! — рявкнул я на него. — Как попасть на заставу, я спрашиваю?

Наконец железнодорожник показал на шоссе, видневшееся за пакгаузами. Не успел я отойти от этой убогой станции, как слышу, он уже названивает по телефону. Дурил мне голову, подумал я, а у самого, оказывается, дела.

Шоссейная дорога была обсажена с обеих сторон старыми тополями. В промежутках между полосами тени меня обжигало палящим зноем. И так каждые несколько шагов: то прохлада, то пекло… Я шел, размазывая по лицу пот. Ремень врезался мне в живот, будто обруч в разбухшую бочку. Увесистый, немецкого производства пистолет, полученный перед выездом (на всех личного оружия не хватало, поэтому его и не раздавали), в прохладном складе с зашторенными окнами я взвешивал на ладони с любовью. Теперь я его проклинал.

Через час вдалеке показалась деревня. Обманул меня железнодорожник! Не туда направил. Что было делать? Идти в деревню мне не хотелось — вдруг придется еще назад по жаре тащиться: застава, насколько я знал, была довольно далеко от деревни.

Но вот поблизости от дороги, среди буйно разросшихся ив, я увидел белую мельницу. Речушка, скрытая высокой травой, текла через луг незаметно, вода в русле еле струилась. У мельницы она скапливалась в яме и по деревянному желобу стекала на лопасти колеса, которое вращалось, как мне показалось, в обратную сторону. Такого я еще не видал, поэтому долго смотрел на него.

Из мельницы выглянул мальчишка.

— Я правильно иду на заставу?

Парнишка, ничего не ответив, скрылся. Только я было собрался последовать за ним, как навстречу мне вышел мельник. В фартуке, седой как лунь.

— Деревня там, — махнул он за ивы.

— Да мне не туда…

— А вы разве не деревню спрашивали? Больше здесь никого нет, — покачал головой старик, — только мы с внуком, да и то неизвестно, долго ли тут протянем, вот обвалится на нас крыша как-нибудь ночью… ей-ей, этим дело кончится… пускай тогда ищут другого дурня.

Мне показалось, что за домом мелькнул мальчишка. И, прячась за деревьями, бросился наутек. Похоже сзади была другая дверь. Или, может быть, выпрыгнул в окно?

— … вам любой подтвердит, что уже и отец мой хотел все бросить, да и сын, пока не сгинул на фронте, твердил мне, зачем вам, отец, эта мельница, и чего вы с ней мучитесь? А народ ни в какую: не бросайте, мол, что с нами-то будет, не наездишься в город молоть, ну я и пожалел их по доброте души, хотя они и не стоят этого, — все талдычил старик свое.

— Я на заставу иду, папаша.

— По правде сказать, машина-то первостатейная, работает до сих пор как часы, а вот постройка! Без фундамента ставили — на бревна, а они уж трухлявые. Вон, стена под стропилом осела, дала трещину. Но машина, сказать по совести, добрая, еще до войны сработана. Взглянуть не изволите?

— На заставу! — ору я ему. Может, думаю, на ухо туговат. — Я верно иду?

— На заставу? Не вхожие мы туда… уж вы поверьте мне, старику.

— Да вы мне дорогу покажите, папаша! Как мне туда добраться?

— А хоть направо пойдите, — показал мельник на болотистый луг, — хоть налево, — махнул он в сторону тополей, — все одно туда выйдете… Так не хотите взглянуть на машину-то? Еще довоенная, залюбуетесь…

Бросил я старого дурака и, порядочно проплутав, вышел все же к заставе, до которой от станции, по моим сведениям, было рукой подать.

Под пышными кронами деревьев стояло аккуратное здание с пристройками. Поржавевшая проволочная ограда валялась на земле. Часовых было что-то не видно. Да и сами постройки вовсе не выглядели военным объектом, а скорее напоминали жилье управляющего имением: терраса с крашенными зеленой краской столбиками, стены, увитые диким виноградом, крутая крыша с мансардами. Конюшня, как подсказало мне обоняние, была где-то за домом.

Во дворе я увидел людей — в одних рубахах, с непокрытыми головами; сгибаясь под тяжестью, они тащили тюк; лишь по зеленому сукну их брюк можно было догадаться, что это военные.

Войдя в главное здание, я очутился в прохладном коридоре, где пахло яблоками, на коричневых дверях красовались затейливые ручки из кованого железа, по стенам висели плакаты, демонстрирующие приемы ближнего боя.

Я наугад сунулся в одну из дверей: в темном помещении были свалены связки сапог и палатки, на полках лежало обмундирование. Уже повернув было назад, я заметил вдруг в полумраке каптерки еще одну дверь. Как оказалось, она вела в канцелярию. Из-за обшарпанного письменного стола навстречу мне медленно поднялся рядовой. Парень был бледен как полотно, губы дрожали.

— А мне уж казалось… — забормотал он, — я уж было подумал… Вы ведь здесь в первый раз? Дорогу никто не подскажет — кого ни спроси, еще дальше ушлет…

А я вас тут ждал, не мог отойти… Но теперь-то все будет в порядке!..

Договорить он не успел — здание ожило, снаружи донесся топот, в канцелярию из коридора ворвался младший сержант и, пролетев мимо меня, подскочил к рядовому:

— А ну, живо! Туда!

Он кивнул на каптерку и, видя, что растерявшийся солдат силится что-то сказать, сгреб его в охапку и вышвырнул за дверь.

Опомнившись от изумления, я хотел рявкнуть как следует на этого наглеца, посмевшего распоряжаться в моем присутствии. Но сержант вытянулся по струнке и громким голосом отчеканил:

— Товарищ старший лейтенант, дежурный по заставе слушает!

Он будто в землю врос. Весь светясь от усердия, таращился на меня во все глаза. Даже шелохнуться боялся, только кадык на его худой шее ходил ходуном. Не солдат, а сама исполнительность. В общем, я сразу понял, что длинноногий сержант с птичьим лицом был парень что надо.

Убедившись, что после столь странного приема все становится на свои места, я успокоился и четко, но не без доли снисходительной небрежности отдал честь дежурному.

— Вольно. — И поднятой к козырьку рукой снял фуражку. Гнев мой остыл, я чувствовал только усталость, нечеловеческую усталость; после пешего марша все на мне было липким от пота. — Это как понимать? — все же счел я необходимым призвать сержанта к ответу.

— Виноват! — поедая меня глазами, еще старательнее вытянулся дежурный. — Я ему приказал… заняться учетом на складе… А он тут расселся!

— Вольно, — устало повторил я, но парень так и не шелохнулся. — Я из округа. Пригласите начальника заставы.

— Слушаюсь!

Но с места не двинулся. Я впился глазами в стул, готовый плюхнуться на него, как только этот ходячий устав скроется за дверью.

— Вы что, не поняли? Начальника ко мне!

— Он на участке границы. Контрольный обход. Товарищ старшина проверяет посты трижды в день. — Младший сержант козырнул:

— Дежурный по заставе в вашем распоряжении!

— Я подожду начальника.

— Слушаюсь! — гаркнул он. И, чуть расслабившись, кивнул на стул. — Располагайтесь как дома, товарищ старший лейтенант. Вы, наверно, устали. — И снова замер по стойке смирно, добавив: — Виноват!

Его безупречная выправка мне понравилась. Наконец-то можно было передохнуть. Я с облегчением сел.

— Ну ладно, младший сержант, — снисходительно успокоил я его, — не волнуйтесь, не съем я вас… Далековато вы забрались.

— Так точно, в глуши живем. — Правая нога его дрогнула, но он опять подтянулся и замер как изваяние, время от времени двигая кадыком. Чувствовалось, что парень хочет что-то сказать и не осмеливается. — Пока вы ждете… Если, конечно, не возражаете, товарищ старший лейтенант, — робея, предложил он, — я бы распорядился на кухне, чтобы сготовили чего-нибудь… Время обеденное.

Я, откинувшись, расстегнул ремень и вместе с налившейся свинцовой тяжестью кобурой бросил на стол. Рубашка под кителем липла к телу.

— Мне бы лучше попить, раз вы уж так любезны. — И тут же, спохватившись, решительным тоном приказал: — Принесите стакан воды.

— Воды нет, — виновато сказал дежурный, — летом у нас колодец пересыхает. Почти начисто, как наступает жара. Что к утру набирается — спаиваем лошадям. Да и вода-то дрянная, с привкусом. — Он уставился на стол и, помолчав, выдавил из себя: — Может, вина немного?

— Вы что, пьете вино? — изумился я.

— Нет, нет! Тут поблизости есть ключи, но сегодня еще не ездили за водой. — И солдат, будто его подменили, шустро подлетел к шкафу и вытащил бутыль в соломенной оплетке. — Вам и товарищ старшина не мог бы предложить ничего другого.

Он достал стакан и наполнил его. Я поднес вино ко рту, чувствуя себя в идиотском положении.

— Будем здоровы, — качнул я стакан в сторону сержанта, что уж совсем не пристало старшему по званию, и смущенно выпил.

Полный стакан снова стоял передо мной.

— Достаточно.

— Ну что вы, это вино можно детям давать. Оно только жажду утоляет.

И младший сержант опять наполнил стакан.

— Оно слабенькое, товарищ старший лейтенант. Тут в округе вода плохая, так даже младенцев вином поят.

Но мне оно все же ударило в голову.

— Товарищ младший сержант, так вы и есть тот писарь, который здесь почтой и жалованьем ведает?

Дежурный как-то странно взглянул на меня.

— Так точно.

— Вас зовут Пап?

— Так точно.

Иначе и быть не могло, подумал я. Единственный стоящий солдат в этой дыре. Потом выпил еще стакан, а вот следующий дежурный налил напрасно — я к нему не притронулся.

— Извините, — вытянулся младший сержант, — я должен отдать кое-какие распоряжения.

Он вышел, оставив бутыль на столе. В одиночестве поднять стакан оказалось легче. Да и какое это вино! Сказано ведь. Слабенькое. Так что можно еще налить. Сквозь оплетку и не видать, сколько убыло.

Я выглянул в окно. Во дворе суетились солдаты — перетаскивали что-то за дом и бегом возвращались. Бегом! А ведь жара была даже в комнате нестерпимая.

Я очнулся, почувствовав, что младший сержант стоит рядом, но странно — я видел только глаза. А где же его лицо?

— Пап, — поманил я его. — Подойдите.

Дежурный склонился ко мне.

— Конец… Могу вам сказать по секрету… — язык у меня еле ворочался, — этой лавочке скоро конец…

Стол магнитом притягивал голову.

— Устал. — Я икнул и извиняющимся тоном добавил: — Дурацкое солнце!..

Засыпая, я как будто заметил — а может быть, это был пьяный бред, — как в канцелярию вошел старшина с широкоскулым морщинистым лицом и припухшими веками под густыми бровями.

— Готов, — прошептал дежурный. — Такое вино и быка свалит.

— Порядок, — кивнул старшина. — Теперь и отсюда все выносите.

Очнулся я в сумерках, голова гудела, поясница занемела от неподвижного сидения. В комнате никого — я обрадовался. Может, они и не заглядывали сюда… и не видели меня в этаком состоянии.

Из каптерки донесся шорох.

Еще сонный, я приоткрыл дверь и вдруг — словно ушат воды на меня вылили — пришел в себя! На полу с кляпом во рту лежал связанный солдат. Это и был писарь, тот самый, которого младший сержант вышвырнул из канцелярии.

Мы обежали с ним всю заставу. Нигде ни души!

Солдат, все еще потирая затекшие от веревок руки, меланхолично заметил:

— Они уже там. И все утащили с собой. Все! Даже мебель! Только стул из-под вас не выдернули, товарищ старший лейтенант. Вот скоты!

— Слушайте, Пап, а этот сержант, каналья, крепко меня надул!

Застава была пуста. Оказывается, они знали о каждом моем шаге: и начальник станции, и мельник работали на них. Поэтому и не стали дожидаться расследования.

Младший лейтенант Вебер встретил меня, потирая руки, конопатое лицо его лоснилось довольной улыбкой.

— Слава богу, теперь мы от них избавились, товарищ старший лейтенант. Составим по этому поводу донесение в лучшем виде!

А я подумал, не пойти ли мне сторожить сады? Ведь, даже если дослужусь когда-нибудь до генерала, такого начала я себе не прощу.