"Манифест новой экономики. Вторая невидимая рука рынка" - читать интересную книгу автора (Долгин Александр)

2.2. Экономика (не)счастья

Серьезная помеха для экономической политики и для экономической науки — нерелевантность данных, собираемых привычными способами. Это остро ощущается, например, когда необходимо соотнести экономическую стратегию государства с самоощущением людей, которое возникнет в результате ее реализации. Правительства ведь не напрямую и не тотально управляют качеством жизни, они могут добиться улучшений лишь по некоторым избранным направлениям. Но какие экономические цели правильные, а какие нет? Достижение каких из них вызовет признательность граждан? Экономистам необходимо так задать векторы экономразвития, чтобы это приводило к росту воспринимаемого качества жизни. Еще им нужны критерии, позволяющие отслеживать эффективность выбранной политической линии, сравнивать между собой страны и т. п.

Хотя на уровне здравого смысла и общих слов вроде не сложно обрисовать идеал, к которому стоит стремиться, но на деле выработка рабочих критериев оказывается на редкость непростой задачей. На практике обычно поступают следующим образом: выделяют наиболее существенные составляющие жизни — базовый блок (питание, жилье, тепло, одежда), социокультурные и образовательные стандарты, медицину, уровень политических и экономических свобод… — а затем вырабатывают систему индикаторов качества внутри каждой группы. Наиболее широко используется так называемый индекс человеческого развития (ИЧР), который сводит воедино характеристики продолжительности жизни, качества образования и реальный ВВП на душу населения. В методике ИЧР, как и во всех прочих, не удается избежать трудностей с выработкой единого показателя, позволяющего синтезировать разноплановые характеристики и корректно отразить реальную жизнь. Заминка возникает уже в тот момент, когда решают, что включить в систему показателей, а что оставить за бортом из-за сложностей с учетом. А они со всей очевидностью возникают в гуманитарном блоке. Если доходы и продолжительность жизни можно подсчитать с достаточной точностью, то, к примеру, с качеством образования и свободой вероисповедания простого решения не находится. Допустим даже, что мы как-то измерили все, что считали необходимым, но как свести разнородные параметры и логики в единый индекс? Присвоение веса на глазок — это третий скользкий момент. Наконец, когда все перечисленные сложности позади, а система уже отягощена компромиссами, встает четвертая проблема — неоднородность распределения тех или иных благ между людьми. Экономисты и политики располагают средними величинами, но как их интерпретировать, если большинству населения блага не доступны в таком объеме?! ИЧР публикуется с 1990 года и, несмотря на указанные недочеты, к нему относятся как к полезному контрольному списку. Однако на практике чаще ограничиваются более простым в работе показателем валового национального дохода в расчете на душу населения. Проще говоря, считают, что, чем больше обращается товаров и услуг, тем лучше.

Итак, экономисты судят о развитии страны, исходя из ВНД, ИЧР или какого-либо еще комплекса измеримых показателей. При этом надо понимать, что все эти методики лучше работают там, где далеко до удовлетворения базисных потребностей, — т. е. в бедных странах, поскольку многое в их жизни тесно связано с ВНД. Что же касается благополучных государств (в рейтинге ИЧР это первые несколько десятков стран с высоким человеческим развитием), то здесь сбалансированные показатели ощутимо хромают из-за того, что за рамками измерений остается экзистенциальный пульс общества. Бывает, при распрекрасных рейтингах люди чувствуют себя плохо (о чем можно судить, например, по упадническому настроению, сквозящему через грим развлекательного кино). Ставить знак равенства между позицией в рейтинге ИЧР и самоощущением граждан — все равно что судить о качестве пьесы по обилию реквизита.

Из индексов можно выводить качество жизни, а можно решать обратную задачу: напрямую измерить субъективную удовлетворенность жизнью и посмотреть, насколько она соответствует индексам. По сути дела, таким образом можно проверить индексы на работоспособность и скорректировать их. (Показатели-то значимы лишь постольку, поскольку делают людей счастливее.) Этим занята экономика счастья — подраздел экономики, который, начиная с 1970-х годов, изучает корреляцию между объективными показателями и реальным самоощущением людей. Последних прямо спрашивают, удовлетворены они своей жизнью или нет. Данные опросов указывают на то, что ощущение благополучия не так тесно, как принято считать, связано с экономическими показателями, особенно после достижения сносного уровня жизни (в разных странах он варьируется от 200 до 1200 долларов в месяц на человека). До этого рост доходов отчетливо положительно сказывается на удовлетворении, главным образом благодаря тому, что убывает ощущение несчастья, возникающее от беззащитности и задавленности тисками обстоятельств. Затем кривая удовлетворенности практически перестает расти, что совпадает с данными социологии труда (в частности, исследованиями по мотивации менеджеров): сначала вознаграждение стимулирует людей к самоотдаче, а начиная с некоторого уровня дохода, перестает. (Правда, потом опять начинает стимулировать, но уже при очень высоких бонусах.) То есть хотя принято говорить, что, чем больше у человека денег, тем лучше, но это «лучше» может оказаться не настолько велико, чтобы оправдать дополнительные усилия по зарабатыванию. Если люди сыты и обеспечены связью, то, потребляя больше консервированных томатов или услуг телефонии, они не становятся счастливее. Поэтому картина благоденствия, которая выводится из экономических параметров, может отличаться от того, что дано людям в ощущениях, настолько же, насколько фоторобот бывает далек от фотографии.

Хотя само по себе это утверждение тривиально, но реальная экономическая политика его игнорирует. Она строится так, будто не существует несоответствия между ее результатами и восприятием людьми. Однако интуиция подсказывает, что зазор может быть очень и очень существенным. И, значит, вопрос нуждается в изучении: ведь если подозрения подтвердятся, то надо корректировать и индикаторы, и политику.

Как показывают многочисленные опросы, рост доходов не конвертируется напрямую в счастье. Этого не происходит по целому ряду причин. Одна из них (наиболее очевидная) состоит в том, что для человека важен не только абсолютный уровень благ, но и его приращение. Сам процесс улучшений греет душу едва ли не больше, чем результат. К достигнутому уровню благоденствия люди привыкают и начинают воспринимать как должное. Они нуждаются в улучшениях, но, чем лучше положение дел, тем трудней добиться заметных сдвигов. (Закон Госсена об уменьшающейся предельной полезности благ отчасти верен и в отношении комплекса благ. К чести экономистов, этот момент учитывается при расчетах ИЧР.) Из-за этого у людей возникает ощущение стагнации, портится настроение. Поэтому неплохо, когда процесс идет плавно и улучшения растянуты во времени, — это позволяет продлить удовольствие.

Второй момент, который необходимо отметить, более тонкий: если графически изобразить взаимосвязь между удовлетворенностью и объективными улучшениями, то кривая будет напоминать наклоненный вбок лепесток (в науке эту форму называют петлей гистерезиса). Вверх по такой кривой взбираются с замедлением, вниз съезжают с ускорением. При колебаниях достатка в большую/меньшую сторону положительная/отрицательная часть амплитуды, на которую раскачиваются эмоциональные качели, не совпадают. Иными словами, потери терзают людей несравненно сильней, чем их радуют аналогичные по масштабу приобретения. Поэтому опять-таки лучше, когда подъем плавный и монотонный, пусть без стремительных взлетов, но и без провалов — иначе возникают эмоциональные потери на гистерезис.

Эмоциональная асимметрия в восприятии улучшений и ухудшений имеет неочевидное следствие. Поскольку параметров качества жизни много и не все они одновременно устремлены вверх, то, если где-то произошел сбой, это может перевесить в сознании весь выигрыш, даже если тот достигнут на множестве фронтов. Это не учитывается в системе сбалансированных показателей, хотя должно бы: переучет проигрышей с поправкой на их истинный вес способен изменить картину.

Если быть в этом пункте до конца точным, то следует еще отметить, что гипертрофированную эмоциональную реакцию вызывают события, которые случаются реже. Срабатывает своего рода триггер, который масштабирует эмоции в зависимости от частоты их повторяемости. Для относительно благополучных обществ успех является нормой, а неприятность — редкостью, соответственно, первое сопровождается умеренной положительной реакцией, а второе — резко негативной. У жителей бедных стран картина обратная. На этом фоне их правительствам относительно легко порадовать своих трудно живущих подданных, подбрасывая им время от времени какую-нибудь кость. Люди притерпеваются к напастям, их психика мягче реагирует на очередную беду. В то же время они рады малому. Таким образом, включаются механизмы эмоциональной подстройки, демпфирующие неравенство в уровне жизни, через притупленное/обостренное восприятие частых/редких случаев. Психический «метаболизм» таков, что в индивидууме и социуме поддерживается устойчивая пропорция позитива и негатива и ее довольно трудно сдвинуть относительно некоего сложившегося уровня. Можно даже полушутя, полусерьезно выдвинуть гипотезу о законе сохранения количества счастья — по аналогии с законом сохранения энергии. (В «Приложении 1» содержатся эмпирические данные, работающие на это предположение.)

Механизмы эмоциональной асимметрии работают в пользу бедных. Отсюда следует ряд доводов в пользу политики, нацеленной на преодоление неравенства. В самом деле, приоритетная забота о начальных фазах подъема приходится на ту круто восходящую часть кривой удовлетворения, где уже первые малые результаты дают ощутимый прирост ощущения успеха. Поэтому раздел экономики о счастье должен был бы называться «экономикой несчастья», а точнее, «экономикой антинесчастья», и учить тому, как из него выкарабкиваться. А о счастье пусть в индивидуальном порядке пекутся те, кто огражден от тотальных напастей. Тем более, как выясняется из тех же опросов, со счастьем угодить сложно — его на блюдечке не подашь.

Интересные эффекты возникают и по отношению к состоятельным людям. Упоминавшийся выше закон Госсена с его уменьшением предельной полезности благ (в том числе их совокупности) фактически срабатывает как тормозные колодки для счастья. Но в том, что касается комплекса благ, это верно лишь отчасти. На самом деле все меньше удовлетворения приносят те наборы благ, где их совокупное потребление не приводит к кумулятивному эффекту. Но могут складываться ансамбли (коллекции), в которых возникает гораздо больший прирост ценности, чем от каждого ингредиента в отдельности. Это характерно для социально-функционального потребления, для обучения, творчества и т. п. А также когда назревает переход в новое более высокое качество и осталось совсем немного, чтобы он произошел. Тогда, вопреки закону Госсена, наблюдается аномальный всплеск удовлетворения. Эта закономерность (наряду с эмоциональным гистерезисом) вносит коррективы в кривую счастья, которая обычно становится все более пологой, — а тут график выглядит иначе: по достижении некоего уровня экономического благосостояния показатели могут взмыть вверх. Кумулятивный прирост ценности играет исключительно важную роль в новой экономике, а вот традиционной экономике (и теории, и практике) этот феномен не знаком, поэтому он пока мало где используется целенаправленно.

Еще одна известная причина, по которой между индикаторами качества жизни и ощущением благополучия возникает зазор — сравнение с окружающими, с ближним кругом. Если ВНП растет, то почти у всех одновременно, поэтому «рейтинг» конкретного человека по сравнению с «соседями» меняется не столь сильно, чтобы вызывать прилив позитивных эмоций. Следующий психологический механизм из того же ряда: для человека не столь значимы отдаленные в пространстве и времени ориентиры (если только это не его собственная юность с ее приукрашенными воспоминаниями). Условно говоря, параллель с процветающими датчанами или бедствующими папуасами мало влияет на самоощущение россиянина. (Если, конечно, не третировать его через медиа образчиками европейского социализма, которые вряд ли придутся ему по душе, познакомься он с ними вживую.)

Итак, сводные индексы сводят далеко не все, что следовало бы. За скобками могут остаться минусы, способные перечеркнуть наблюдаемые плюсы. В их числе нервность работы, плохие предчувствия, ломка семейных ценностей, одиночество большого города, проблемы возраста и внешности, инспирированные культурой и т. п. Возможна и обратная ситуация, когда минусы учитываются, а плюсы нет. Так, страна может лидировать в чем-то (например, в разработке законов и норм, регулирующих тонкие, неоднозначные вопросы жизнеустройства — клонирование, эвтаназию, химиостимуляцию мозга, однополые браки, правила обхождения с домашними животными, проблемы копирайта и т. д.) и при этом не получать никакой рейтинговой надбавки за поиски, за которыми пристально наблюдает весь мир.

В частности, не думаю, что система показателей прибавляет хоть что-то в копилку североамериканцев за их беспримерные юридические разработки в области сексуальных домогательств, прав потребителей, защиты детства… Возможно, лишь когда-то это будет оценено по заслугам. Кроме того, есть целые области, заметно влияющие на счастье, где объективные, в том числе денежные, индикаторы работают априори плохо. К их числу конечно же относится культура в широком смысле и культурное потребление в узком.

Хотя экономика счастья оперирует информацией, снятой непосредственно с людей (и в силу этого позиционируется чуть ли не как верховный суд по отношению к индексам), ее собственная методика небезупречна. Взять хотя бы сложности с определением момента времени, по отношению к которому результаты опросов можно считать достоверными. Очевидно, что могут существовать отложенные эффекты, не проявившиеся на момент исследования, поэтому итоги всегда не окончательные. Так, интенсивный экономический рост, на фоне которого люди склонны к благодушным оценкам, чреват скорым эмоциональным истощением и недовложением в культурный капитал — все увлечены погоней за деньгами. (А без пропорционального увеличения символического капитала высших ступеней удовлетворенности не достичь.) Плюс бурный рост откусывает квоту счастья у будущего поколения, поскольку задирает планку ожиданий и порождает опасную раздвоенность между идеалом и реальностью — между тем, о чем мечтают молодые люди, и тем, на что они реально могут претендовать. В итоге дети пожинают плоды ложно понятого родительского долга, по воле которого им вроде бы созданы все условия, но одновременно съеден потенциал их собственных свершений. И вовсе не природа отдыхает на детях, а дети отдыхают за счет своей природы в том смысле, что старшее поколение, позволяя отпрыскам жить на всем готовом, лишает их мотивации к деятельности. Траекторию процветающего общества сравнивают с движением вверх по лестнице, ведущей вниз, — и это не ради красного словца. Хотя, пожалуй, точней было бы сопоставление с попыткой взбежать по эскалатору, движущемуся в обратном направлении. Темп, взятый наиболее успешными членами общества на пике формы, может оказаться непосильным для большинства. Тем временем лидирующие социальные группы, держа дистанцию от остальных и спасаясь от ощущения стагнации, продолжают, как наскипидаренные, рваться к новым вершинам. Но и для них самих, и для обоза это оборачивается психическими перегрузками, способными перечеркнуть все достигнутое. Об этом сигнализирует развитая индустрия психотерапевтических услуг — каждый заработанный в ней доллар следовало бы умножить на сто (если не на тысячу) и вычитать полученную сумму из ВВП.

По большому счету экономика обладает иммунитетом от упреков в связи с провалами со счастьем, поскольку она ответственна не за него, а за развитие. Если индексы о чем-то и говорят, то, конечно, не о счастье, а об условиях самораскрытия человека, о свободе выбирать и превозмогать обстоятельства, о сложности (насыщенности, разнообразии) жизни. Потому их и называют индексами развития. Судить о работоспособности индексов через субъективное ощущение удовлетворенности, как поступает экономика счастья, можно было бы куда с большими основаниями, если бы люди связывали счастье главным образом с личной свободой. Но подобное видение присуще единицам. Эта пара — свобода и сложность — неразлучна, из-за чего далеко не всякий свободен и счастлив одновременно (равно как не все несвободные несчастливы).

Еще один компромисс неизбежно присутствует в опросах про счастье из-за того, что человеку трудно подытожить свое ощущение от жизни за длительный промежуток времени. Поэтому оценка календарного года будет сильно зависеть от того, на какую из полос — черную или белую — пришелся вопрос. Произвольность в ответы вносит еще и то, что настоящее не цельно, а трехчастно по структуре переживаний. В нем параллельно присутствует и прошлое в виде воспоминаний, и настоящее, как оно предстает на данный момент, и будущее, каким его себе рисуют. Не ясно, что из этого выхватывает интроспективный взгляд, какую из эмоций человек вербализует во время опроса.

Следующее узкое место связано с тем, что проще что-либо оценить, когда есть, с чем сравнивать, т. е. когда человек соизмеряет несколько сопоставимых актов или периодов кряду. На рекомендательном сайте пользователи ставят оценки фильмам, персонам, отелям, сотовым телефонам и многому другому, и эта вроде бы нехитрая процедура требует сноровки. Оценив несколько десятков или сотен объектов, видишь, что поначалу чему-то завысил оценку, и это нечестно по отношению к другим объектам, которые опробовал позже. К примеру, поставил под впечатлением десятку по 10-балльной шкале, а потом в поле зрения оказалось нечто более достойное, но шкала уже израсходована. Это ровно то, из-за чего судьи в художественных видах спорта придерживают высшие баллы для многообещающих выступлений. (Поскольку люди испытывают потребность заново ранжировать впечатления, им следует предоставить возможность в любой момент пересматривать оценки.) Расстановка по старшинству с помощью многократных попарных сравнений — это рациональная алгоритмическая процедура, которая дает свои результаты, но во время относительно редких опросов о счастье она не срабатывает, поскольку людям по большому счету не с чем сравнивать.

И, наконец, последнее. Опросы о счастье не столь безобидны: вербализовав единожды свою оценку, человек уверует в сказанное, и это становится фактом его существования. Вполне возможно, что привычка россиян хаять все отечественное, — это реакция на вопиюще низкое положение в рейтингах. При всех отягчающих обстоятельствах, опросы о счастье, безусловно, полезны, но как бы их результаты ни расходились с индексами и не дискредитировали их, экономическая политика все равно ориентируется на последние. Правительства склонны гнуть линию (а заодно и свои народы) в угоду стандартам, лишь бы смотреться не хуже других. Хотя, стоит перенастроить измерительную систему, и, возможно, окажется, что жизнь в ряде стран вовсе не так беспросветна, — просто эти государства состязаются по неудобным для них правилам. Это все равно, что вывести стайера на спринтерскую дистанцию и по результатам забега судить о его худшей физической подготовке. Попав в подобное положение, народы могут излишне корить себя, взращивать комплексы неполноценности и даже следовать чуждой им тропой, хотя все дело в правилах подведения итогов. Им бы радоваться своему преимуществу догоняющих, ведь они располагают потенциалом улучшений, который лидеры, возможно, уже подысчерпали, к тому же у них появляется возможность учесть чужие ошибки и срезать углы. В свою очередь и лидерам приходится не сладко: загипнотизированные показателями, они могут крутить и крутить педали, пока не рухнут в изнеможении.

Собственно, неуемное рвение и вылилось в мировой кризис 2008–09 годов. В погоне за приращением качества жизни (отчасти фиктивным) трудовые ресурсы перенапряглись. Часть людей оказалась не способной или не готовой интенсивней работать, чтобы больше потреблять. И тут обнажилась ахиллесова пята новой экономики, сфокусированной на желаниях: в производственный конвейер запущено чересчур много благ — от потребления многих из них человек в одночасье может отказаться. При первом же серьезном сбое происходит отрезвление, и все те миражи, которые покупатели с помощью маркетологов рисовали в своем воображении, вмиг рассеиваются. Становится ясно, что отказ от целого ряда продуктовых наименований не критичен для личного счастья, в особенности если вокруг много примеров бескровного затягивания поясов. И многие срезали потребление, нанеся жестокий удар производителям, работающим в условиях большой инерционности. В первый момент экономические агенты не знают, какую именно часть ассортимента целесообразно сократить и на сколько, из-за этого их охватывает паника. Неясность с планом производства выливается в неясность с рабочими местами и инвестициями. Поскольку непонятно, какие из бизнес-проектов завтра будут ликвидны, эти проекты не начинают, а начатые — замораживают. С этого момента вложенные в них капиталы омертвляются, а кредитные обязательства душат заемщиков. Огромные средства вкладывались в игру на опережение желаний. (Все эти третьи, четвертые дома и домики на побережьях, куда выберешься разве что на неделю-другую в году.) Стоило экономике, рассчитанной на сохранение всех трендов потребления, в одном месте дать сбой (и как только об этом стало широко известно), производители впали в ступор, ведь в новых реалиях бизнес-планы ушли в минус. В итоге общечеловеческий рюкзак желаний, еще вчера вполне транспортабельный, вдруг оказался неподъемным. Баланс между ожидаемой полезностью от воображаемых благ и бешеным трудовым ритмом, которым нужно за них расплатиться, не состыковался. Никакие обычные индексы таких разрывов, конечно, не покажут. Данные опросов о счастье могли бы сигнализировать, что дело неладно. Однако и они не помогли бы определить, откуда исходит угроза.

Кардинального улучшения в прогнозировании можно ждать в том случае, если удастся организовать систематическое измерение уровня удовлетворенности и соответствующим образом настроить индикаторы общественного самочувствия. Это вполне реально, учитывая, что коллаборативные социальные сети буквально в шаге от того, чтобы поставлять необходимые первичные сведения. С их помощью можно перейти от спорадических опросных кампаний, грешащих неточностями, к полноценной рефлексии качества субъективного времени. Большой плюс соцсетей в том, что человек пользуется ими для своих нужд, ему нет дела до наблюдений и предсказаний. Он фиксирует собственный потребительский опыт (напомним, что без этого невозможно получить рекомендации), а в итоге возникают детальные отчеты о его жизнеощущениях. Данные собираются попутно, без каких-либо дополнительных усилий. Субъективная картина благополучия выводится из оценок, накапливающихся в базе, полней и точней, чем с помощью офлайн-опросов. При этом человек не ставится в искусственную ситуацию, когда его суждения деформированы самим фактором опроса. Он вообще не отвечает на вопрос о счастье, а занят совсем другим. Ставит себе оценки так же буднично, как делает покупки. (Покупатели ведь нимало не заботятся о том, что, предъявляя спрос, приводят в движение невидимую руку рынка.) И если, к примеру, окажется, что текущие оценки у пользователя в большинстве положительные, а он в ходе опросов о счастье заявляет, что в целом все плохо, это сигнализирует о неполадках с его внутренней шкалой. Человек либо неверно интерпретирует реалии своей жизни, либо поет с чужого голоса. А возможно, взглянув на свои оценки, он осознает, что все это время был вполне счастлив. Какое облегчение!

Неуловимость субстанции счастья подталкивает к поиску нового языка, способного передавать социокультурную динамику — потребность в этом давно назрела. И пусть читателя не смущает академичность этого вопроса, он имеет прямой выход в повседневную практику, поскольку информированность, знание и понимание — синонимы действия в новой экономике. Необходима измерительная система, способная улавливать тонкие движения в социуме — улавливать в динамике, не огульно (в среднем), а в привязке к конкретному времени, стратам и группам. И нужен адекватный язык описания взамен тому бьющему в бубен популизму, при котором сложная система факторов упрощается до примитивных дилемм, а дальше все действуют методом — кто кого перекричит. Интернет третьего поколения — это та среда, где нет нужды огрублять и упрощать, поскольку здесь возможны замеры качества субъективного времени. Мириады оценок потребительских актов, которые накапливаются в базе и за которыми стоит не что иное, как качество времени, — вот оно искомое сырье для многофакторного динамического анализа! Каждое суждение имеет привязку ко времени, к персоналии и к четко определенному событию. Теперь всякий акт потребления занимает свое место в ряду других актов, совершаемых данным человеком, и всякая оценка может быть проанализирована не сама по себе, а в системе его жизненного опыта. Эта проявленная связанность прежде была практически не доступна для исследователей, и теперь, получив в распоряжение подходящий инструментарий, гуманитарные науки смогут сделать следующий шаг.