"Пансионат" - читать интересную книгу автора (Лонс Александр)

22. Набат

Тем временем «умеренное» балтийское лето разошлось вовсю. Близость воды почему-то почти не помогала, и если бы не регулярное купание в заливе, жить стало бы совсем трудно.

Пресловутый ловец снов в моем изголовье явно не работал или был ошибочно настроен на другую волну. Спал я плохо. Временами просыпался от привидевшихся кошмаров. Один раз даже приснилось, что где-то громко взорвался «Метеор», что должен отвезти всех нас на большую землю, и теперь придется оставаться тут навечно; потом появился пьяный сосед с нижнего этажа, который всегда снился к каким-нибудь неприятностям; а в заключение привиделась моя первая любовь, но в каком-то экзотическом виде. Она просто смотрела на меня и молча качала головой.

Было душно и, просыпаясь, я весь изнемогал от отсутствия ночной прохлады. Слышались звуки, глюки, около моего домика кто-то тихо ходил, по крыше бегали чьи-то маленькие ножки, а под полом упорно скреблись некие существа. По свидетельству одного из щитов, что стоял на границе пансионата, на острове жило несколько видов «позвоночных млекопитающих». Тут обитали белки, мыши, полевки, летучие мыши, землеройки и ежи. Еще вроде бы где-то жили садовые сони. Ну, а на прибрежных пляжах, камнях и отмелях могли находиться нерпы.

В одну из таких ночей, проворочавшись минут тридцать, я встал, принял холодный душ, снова лег и все-таки уснул. В очередном кошмаре причудилось, будто лежу я на пляже и занимаюсь любовью с самкой нерпы, а затем воспитываю детеныша-белька. Разбудило что-то непонятное. Рядом с кроватью кто-то стоял.

— Хочу к тебе, пусти, — тихо сказала Валерия.

Я безмолвно подвинулся. Как говорил Жванецкий — «лучше промолчать и показаться дураком, нежели заговорить и не оставить на этот счет никаких сомнений»…

— Слушай, а как ты… стала… ну, как выбрала свою работу? — спросил я, когда остались только слова, а все действия иссякли. Мы лежали и смотрели вверх, в темноту.

— Захотелось поговорить? — спросила она в ответ, убирая свой локоть из-под моего затылка. — Вот правильно делаешь, тихо, шепотом, тут прекрасная слышимость. Давай уж говорить все прямо, как оно есть. Хочешь спросить, почему сейчас работаю убийцей?

— Типа да, — сдержанно подтвердил я.

— Не зли меня и так уже трупы прятать некуда!.. Шучу я, шучу, на самом деле мест еще полно. Вообще-то исповеди в мои обязанности не входят.

— Знаю, но все-таки интересно. Меня самого давно уже пора ликвидировать за излишние знания, и пока это еще не случилось, хочется удовлетворить естественное любопытство.

— А вот этот твой друг, что сюда тебя пристроил, он как? Тоже исповедовался перед тобой?

— Ты не поверишь, но да! Причем неоднократно. С ним все понятно и ясно. А вот в твоем случае…

— …а в моем случае тоже все ясно. В какой-то момент пришлось выбирать — или садиться в тюрьму или становиться тем, кем сейчас являюсь. Свобода показалась привлекательнее.

— Такой выбор? В твоем возрасте?

— Ну и что? У нас могут, начиная с четырнадцати лет, вполне конкретно посадить. Наступает ответственность за особо тяжкие. Вот тут меня учитель и подобрал. А затем, по мере обучения, так увлекло, что стало интересно. Даже понравилось. Сейчас мне уже девятнадцать, а иногда так вставляет, что потом дня три хожу как под кайфом.

— Ты шутишь?

— С чего бы? Кто-то мудро выразился, что личность, давным-давно утратившая в себе сомнительный пережиток человечности, именуемый «совесть», обожает наблюдать муки совести других персонажей, да и вообще нравственные муки, что сродни театру: ты не умеешь, зато смотришь, а кто-то — творит, и как творит! Это вообще-то не мои слова, даже не помню чьи. Не то в кино было, не то в книжке какой-то прочиталось, вот и прилипли к памяти. Меня обучили всяким хитростям и тонкостям. Менять внешность, незамечено для окружающих появляться там, где надо, пользоваться разным оружием, спецсредствами, применять на практике теоретические знания. Вбивали в голову сами эти знания. Много всего.

— Это понятно. А твоя гендерная неопределенность? Как-то возникло или врожденное качество?

— С самого детства было. Меня упорно воспитывали как девочку, что поначалу дико бесило. Мне нравилось всё — и футбол, и куклы, и машинки, и пистолетики. Даже девчачьи костюмчики. Когда как. А вокруг всё твердили, что это тебе нельзя, это для мальчиков, а ты — девочка, тебе нужно только то, а это нельзя. В конце концов оказалось, что мне нужно и то и это.

— А почему я?

— В смысле?

— Почему сейчас именно я?

— А, ты об этом. Надо же мне было с кем-то потрахаться. А ты и так про меня все знаешь, вроде бы вместе кого-то ищем. Идеальный вариант при местном дефиците. Остальные все заняты. Кажется, меня к тебе тянет. Самую капельку. По крайней мере, улыбаюсь и с удовольствием делюсь мыслями, словами, идеями. Смеяться стала.

— Это хорошо? — спросил я.

Она повернула голову в мою сторону.

— Для меня, в общем-то, неплохо. Знаешь, как сюда попала? Почти случайно. Был у меня один заказ. Долго сидела, ждала клиента, а когда заказ выполнила, то впервые за четыре дня вышла на улицу днем, с улыбкой на лице, но через полчаса мое терпение лопнуло. Знаешь почему? Меня чуть не стошнило. От людей. Омерзительных, потных, вонючих, озлобленных. Интересно, они свои рожи-то видели? Все эти страшные молодые бабищи... Ну, как, как? девушка, которой не больше двадцати может смотреться будто старая баба, одеваться как приподъездное быдло, совершенно не следить за тем, что у нее одежда выглядит будто половые тряпки и несет от нее, прости, как от лошади? Такое ощущение, что большинство решило забить на себя. Мол, лето же, жара, так зачем ухаживать за собой? А еще все эти отвратительные мужики с пивными брюхами, тремя подбородками и щетиной! Ну, молодые же, здоровые, так какого черта себя до такого свинского состояния доводить? Идут по улице, жрут, пиво хлещут. Да вместо того чтобы пиво, лучше б спортом занялись, за питанием последили... потрахались бы, в конце концов — тоже хорошо способствует улучшению формы. Со всех ног полетела домой и решила до ночи на улицу не выходить. Включила комп, проверила почту и опаньки — тут-то меня и пригласили в этот пансионат.

— А кем ты официально работаешь?

— Вообще-то в универе учусь, а работа нашлась только недавно. Пригласили меня тут давеча и на первое собеседование. Пришла я, все шикарно. Налили меду в уши, чем немало увеличили мое чувство собственного достоинства, рассказали, что у меня и перспективы, и опыт, и видение информационного поля, и понимание специфики работы. Предложили хорошие условия, вплоть до участия в составлении технического задания. А через пару дней руководитель проекта, который собеседовал меня первый раз, сказал, что со мной хочет познакомиться генеральный директор их филиала. Руководитель пояснил, что это даже не собеседование, а просто гендир хочет посмотреть, кто будет работать в их компании. Сказано — сделано. Приняв максимально приличный образ порядочной девочки, отправилась на знакомство. Знакомство проходило в присутствии руководителя проекта — он скромно сидел в уголке и не смел даже взглянуть на своего босса, который тем временем, отжигал. Он не задал ни единого вопроса по сути, однако поведал некоторый объем новой информации. Так, с его слов узнала, что нас много таких недоучек, кто нахватавшись всего по верхам, возомнили себя специалистами, а теперь и вовсе пытается попасть на работу в их благословенную компанию. Что лично ничего толком не знаю и не умею, и даже не имеет смысла это проверять, поскольку гендир — человек, несомненно, огромного ума, колоссального опыта и нечеловеческой интуиции — видит во мне никчемность и тупость невооруженным взглядом. Что, прикрывая свою некомпетентность, пытаюсь выехать на использовании в речи технических терминов, значения которых сама не знаю и никогда не узнаю, а если и узнаю, то не пойму, поскольку ума у меня — кот наплакал, и плакал он от осознания непроходимого моего идиотизма. Все это говорилось быстро, перебивая и не давая вставить и слово, а если и задавал какой-то вопрос, то не давал ответить, как тут же пускался в пространные рассуждения о том, какие мы — все молодые тупые и никчемные.

— А что ты? — спросил я, изо всех сил стараясь изображать заинтересованность. На самом-то деле эта история была мне малоинтересна, и увлекала не более, чем камлание сибирского шамана.

— Как реагировала? Сначала еще пыталась возражать и парировать, потом же, поняв, что спорить с этим человеком бессмысленно, просто уставилась в стену мимо его старческого лица и, кивая, говорила вполголоса нечто вроде того, что не буду с ним спорить, поскольку его возраст, опыт и ум позволяют ему составить более объективное, несомненно, мнение обо мне, чем есть у меня самой. Закончилось собеседование на фразе: «Уведите ее отсюда». Потом молча встала и, пожелав успехов в труде и личной жизни, вышла.

— Это был такой стресс-тест? Нечто подобное уже слышал.

— Да, угадал. Спустя пару минут вышел руководитель проекта и сказал, что это был так называемый стресс-тест, или стрессовое собеседование, нацеленное на то, чтобы вывести соискателя на эмоции и посмотреть его реакцию в сложной ситуации. И таки да, этот тест прошла, поскольку ответила на конфликт едким тоном, пожеланием успехов в работе и замечанием о возрасте, уме и опыте гендира, что последнему очень понравилось. К слову, гендиру лет шестьдесят, наверное. Я тоже догадалась, что к чему, поскольку однажды в жизни уже наступала на такие грабли. Тогда не прошла, поскольку практически послала работодателя далеко и надолго, причем четко объяснила куда именно. Уже дома принялась усердно гуглить. Чувствовала, что где-то тут что-то не так, и надо во всем разобраться. Гугление, как всегда, помогло — узнала, что такую штуку, как стресс-собеседование, придумали в США, а наши кретины радостно подхватили нововведение Запада. Толком даже не разобравшись, как надо проводить подобные испытания для соискателей, решили, что главное — это облить человека дерьмом, да побольше. По идее же, соискателя должны спрашивать, не возражает ли он против проведения стресс-теста? А вдруг у соискателя сердце слабое и при малейшем волнении может наступить инфаркт? Это, во-первых. А во-вторых, после окончания стресс-теста босс, устроивший головомойку неповинному соискателю, должен извиниться за доставленные душевные стенания. Меня же ни предупредили, ни извинились.

— Тем не менее, — зачем-то уточнил я, — ты там сейчас работаешь?

— Работаю, и даже чем-то помогаю с компьютерами. Но скоро уйду. У них там сисадмин оказался полный мудак, а мне постоянно приходится быть девочкой. В результате босс этой шараги стал меня лапать и намекнул, что либо трахаюсь с ним по его правилам, либо вообще не будет никакой жизни. Такова была общая практика в той фирме, и через босса прошли все девушки, кто поступал туда на работу. У него была лигрофобия — боязнь темноты, поэтому все делалось на ярком свету. Это, по мнению начальника, укрепляло «корпоративный дух». Вообще замечено, что если нормальную «тургеневскую» девушку начать стандартно трахать, то через некоторое время она отходит от своих одиночных мыслей, зеркал и свечей, вышиваний, любовных книжек и начинает наоборот: активно потреблять пиво, любить шумные компании и вообще, всячески интересоваться жизнью. Не обращал внимания? А зря. Особенно это проявляется в любви к общению. Как-то раз, пережив похожий период, обнаружила, что мое желание подружиться с кем-нибудь хорошим время от времени сменяется полнейшей апатией и неверием в то, что такое вообще возможно даже теоретически. Может ли наличествовать в этом мире человек, к которому я не буду придираться по всяким пустякам? Будь он хоть святым, я выставлю немыслимое количество условий, выигрышных исключительно для себя, и устрою какое-то посмешище.

* * *

Остаток ночи я спал как убитый, несмотря на жару.

Когда проснулся, рядом никого уже не было. Это как? Все приснилось что ли? Нет, конечно, не может такого быть. Разбудил колокольный звон. О том, что означает непрерывная череда ударов «рынды», нам почему-то не сообщали. Забыли видимо. Или не сочли нужным. Возможно, что не в курсе был только я, потому что все остальные уже со всех ног бежали к «кают-компании» на общий сбор. Может, это и есть набат? Говорят, что на берегах Финского залива и Ладоги набатный звон применялся и во время сильных туманов, пожаров и бурь, а в качестве сигнала тревоги использовался до восемнадцатого века. Но сейчас никакого тумана не было, бури не предвиделось, пожара вроде тоже не наблюдалось. Корабельный колокол или «рында», как его именовал наш директор, висел на специальном сооружении, похожем на виселицу. Сама эта «виселица» стояла за заборчиком у входа в административный корпус, а пользовались колоколом только Светлана или Николай.

Колокол звонил.

Светлана непрерывно теребила «рынду», и когда я подошел ближе, стало понятно — случилось нечто ужасное: слишком встрепанные волосы и перепуганное лицо было у заместителя директора пансионата. Мне-то казалось, что она всегда спокойная, будто удав, и вывести ее из равновесия просто невозможно.

Как только все расселись за столиками «кают-компании», так в дверь тут же влетела растрепанная Светлана и сходу огорошила нас:

— …Дмитриев погиб!

«Дмитриев? — подумал я, — это же тот самый вертлявый мужик, что сразу не понравился мне еще на теплоходе. Он еще чем-то напомнил сутенера из итальянского кино. Как звали-то его, дай бог памяти? Питирим Нилович!»

— Что? Как? — вместе с кем-то еще, громко спросил я, поскольку до меня никак не доходило значение случившегося. Сохранялось ощущение, что все еще сплю.

— Как погиб? Убит. Сегодня ночью. — Просто объяснила Светлана. Потом немного подождала и уточнила: — С особой жестокостью. Его разорвало на куски. Вернее — взорвало. Уже вызвали опергруппу, и скоро прилетит вертолет.

* * *

Следствие расположилось в свободных домиках, в один из которых вызывали «отдыхающих» на допрос, в другом развернули что-то типа походной лаборатории, а в оставшихся поселились сыщики.

Сыщиков приехало трое. Один допрашивал людей, второй осуществлял предварительную судмедэкспертизу, а что делал третий, я так и не понял.

Ожидающие вызова «отдыхающие» расположились на ближайших скамейках. Говорили мало — чаще всего перебрасывались какими-то малозначительными фразами и делились всеобщей обеспокоенностью. Как я уяснил из случайных разговоров, с погибшим вообще мало кто контактировал, а те немногие, кто его знал, отзывались о нем как-то неотчетливо и малоуважительно. Погиб человек — и ладно.

Часа через полтора настала моя очередь.

Опрос проводил молодящийся субъект, чем-то похожий на Мика Джаггера. Он даже не скрывал, что все происшедшее его мало интересует, главное — с соблюдением всех формальностей, довести дело до конца и закрыть с правдоподобным результатом. У меня он сразу же вызвал антипатию, и, по-моему, это ощущение было взаимным. Он говорил какими-то стандартными казенными фразами, видимо, специально разработанными для таких вот допросов. Кто он, опер, следак или кто там ведет допрос свидетелей? Я плохо ориентируюсь в современной классификации правоохранительных сотрудников.

— Вы хорошо знали Дмитриева? — спросил меня этот сотрудник после того, как стандарто-формальные вопросы закончились.

— Вообще не знал. Первый раз увидел его только при посадке на катер.

— Разговаривали с ним? — безразличным ко всему голосом спросил дознаватель.

— Никогда. Видел редко. Он мелькал во вовремя завтраков обедов и ужинов и все. Даже на экскурсии с нами не ходил, и на моих глазах ни с кем не общался.

— Как вы можете объяснить такое поведение погибшего?

— Не знаю как. Он будто избегал общения.

— Он с кем-нибудь из отдыхающих встречался, разговаривал? Может, дружил?

— Не замечал. По-моему он всегда предпочитал одиночество, во всяком случае, со стороны это выглядело именно так.

— Теперь такой вопрос. Тут показали, что перед гибелью он покупал таблетки фестала. Вы не знаете, он жаловался на здоровье? Может, чем-нибудь болел? Или что-нибудь говорил на эту тему?

— Нет, ничего такого ни от него, ни от кого-либо еще я не слышал, — как можно серьезнее ответил я. — Мы вообще не разговаривали.

— А почему? — последовал вопрос в мой адрес.

— Не возникло повода. Я приехал сюда только для того, чтобы спокойно отдохнуть, и вроде бы обещали уединенное пребывание вдали от цивилизации. За одиннадцать месяцев устал от работы и от людей.

— А кем вы работаете, если не секрет?

— Никаких секретов. Компьютеры настраиваю, соединяю их в сети и объясняю самым разным умным людям, как этими железками надо потом управлять.

— Скажите, а вы со всеми так привыкли разговаривать? — немного удивленно спросил следователь, и в его вопросе промелькнули какие-то человеческие нотки.

— В смысле? — не понял я. — Что-то не так?

— Все так, просто вы часто общаетесь в таком свободном тоне?

— Всегда. Мне нечего скрывать, — покривил душой я, надеясь, что этот дознаватель не владеет способностями детектора лжи.

Наконец, меня отпустили.

Я вышел и приблизился к скамеечке недалеко от «следственного» домика, где ожидали своей очереди еще несколько отдыхающих. На мои попытки кого-нибудь разговорить или что-нибудь выяснить, все отделывались общими словами. О случившейся трагедии отдыхающие предпочитали молчать и не затрагивать ее. Будто сговорились.