"Боковая ветвь" - читать интересную книгу автора (Степановская Ирина)

6

«Мне нечего волноваться! — думала Наташа, устраиваясь удобнее в кресле. Расслабленно она следила за стрелкой часов, которая будто замерла на приборном щитке, как бывает всегда, когда чего-то напряженно ждешь. — Уж сколько раз бывало в жизни: человек, когда-то оставивший о себе наиприятнейшее впечатление, на поверку оказывался гнусным негодяем. И ничего страшного. Принимаешь это к сведению, да и только. А тут задача и вовсе проста: отыскать недостатки другого, чтобы, навсегда разочаровавшись в нем, самой не ударить лицом в грязь. Что особенного? Недостатки с возрастом отыскивать стало легче, чем достоинства».

Наташа успокаивала себя. И не напрасно. По тому, как колотилось сердце, она понимала — волнуется. К счастью, многолетняя практика умения расслабляться на короткое время дала о себе знать. Наташа закрыла глаза и представила себе Каменный остров и ту свою незабываемую неделю на нем.

Прямой как стрела проспект несколько раз пересек большие и малые рукава Невы, и машина свернула в зеленый соловьиный рай. Дачный поселок партийной номенклатуры, определила Наташи, в то время как черная «Волга» ровно катилась между высоких заборов. Тогда был ранний июнь, черемуха зависла над водой в роскошном кружевном наряде, и соловьи заливались так, будто тот вечер, когда она приехала сюда, был последним на земле.

Радушная хозяйка, мать больного ребенка, возлагающая на Наташу большие надежды, поскольку была наслышана о ее успехах в лечении подобных заболеваний, тут же стала настаивать, чтобы Наталья Васильевна из гостиницы переехала погостить к ним на дачу. Наташа не успела открыть рот, как уже было объявлено, что завтра утром вся семья отбывает в Финляндию и этот огромный старинный дом с эркером и мансардой, с шофером и помощницей по хозяйству полностью остается в ее распоряжении. Нечего даже думать о том, будто она может кого-то стеснить. Тут же было отдано распоряжение немедленно перевезти из гостиницы ее вещи, и пока Наташа осматривала ребенка и знакомилась с медицинскими документами, в одной из комнат дома уже воцарился ее плоский фирменный чемодан. Наташа покорно вздохнула и приняла приглашение отобедать. После обеда ее отвезли в Мари-инку на балет ко второму акту, где она одиноко сидела в престижной ложе и чувствовала, что ей здорово дует в спину. С сожалением Наташа думала о толпах страждущих, оставшихся за театральным порогом. Человек семь запросто могли бы занять пустующие за ее спиной кресла и тем самым спасти ее от радикулита.

Эта мысль ее развлекла. Наташа все еще находилась под впечатлением осмотра маленького пациента и снова обдумывала про себя правильность выбранных рекомендаций и другие возможные варианты лечения. Наконец она успокоилась, решив, что все было сделано правильно, и прекрасная музыка потихоньку начала проникать в ее душу и вызвала легкую влагу в уголках глаз.

Пока шел спектакль, над театральной площадью прошумел короткий ливень и вымочил весь асфальт перед театром и листву деревьев. И после того как окончательно сошелся занавес, открылись двери и зрители потянулись к выходу, сердце Наташи, пробиравшейся через густую толпу, пело, переполненное музыкой, запахом дождя и прекрасным видом пустеющей площади. Никольский собор сиял вверху своей золотой крышей. Машина дожидалась Наташу у обочины. Она поехала обратно.

Ребенок давно заснул, и Наташа с хозяйкой дома стали пить чай. Потом хозяйка всплакнула и взяла с Наташи слово, что, если понадобится, та будет приезжать к ним из Москвы наблюдать за ходом лечения. И Наташа, размягченная чудесным вечером, запахом черемухи, таким, казалось, несовместимым с чужим горем, обещала. Она не стала объяснять, насколько она бывала загружена в Москве и сколько людей записывались на месяцы вперед и терпеливо ждали ее консультаций. Заснула она без задних ног и без единой мысли в голове, убаюканная трелями соловьев. Утро Наташа провалялась в постели, в глубине души сознавая, что поступает невежливо, но ничего не могла с собой поделать — так приятно было нежиться на мягкой перине, наблюдая, как ползет по стене солнечный луч и склоняются к окну зеленые ветки деревьев. Она томно приоткрыла глаза, только когда хозяйка осторожно постучала в дверь, чтобы попрощаться. В доме оставалась еще и кухарка. Наташа начала с того, что спросила кофе, а через полчаса уже бодро шла на прогулку.

Вот тогда-то она и вспомнила этот маленький архипелаг островов, по которому гуляла в детстве с отцом: аллеи, подъездные пути, расположение нумерованных мостиков и мосточков, широкий длинный гребной канал и величественный гранитный спуск к воде. Каждый день в тот приезд она ходила по мостам с Каменного острова на Елагин, и огромный медовый луг перед классическим портиком Елагинского дворца с постоянной радостью приветствовал ее роем пчел и порханием бабочек. Июнь тогда стоял просто на удивление теплый. Редко когда и где она ощущала так остро черемуховую сладость лета. Дворец укрывал ее между колоннами от скороспелых летних дождей, ежедневно шедших в тот год, резеда дурманила ароматом. И Наташе тогда очень остро хотелось любить и быть любимой.

«Что со мной? — спрашивала она себя. — Ведь в моей жизни все правильно. Есть хороший муж, есть работа, подрастает дочка. Имеется даже юный рыцарь в виде пажа — Женя Савенко, а так хочется чего-то еще!» А чего — Наташа и сама не знала.

Она всегда любила начало лета. Ощущение солнца, пробивающегося по утрам через занавески и щекочущего лучами ее сонное лицо. Воздушные, как пачки балерин, пионы, пахучая сирень — любимые цветы, обещающие, что лето еще впереди, а значит, будут теплыми дни, короткими ночи и приблизится отпуск — блаженная пора отдыха.

Давным-давно, таким же солнечным утром, она проснулась и открыла глаза с сознанием, что ей исполнилось целых шестнадцать лет. Она лежала в постели и счастливо-бездумно разглядывала потолок. Черт его знает, какие видения вихрем проносились тогда в ее голове! Но вот раздался легкий скрип двери, и она закричала: «Внесите дары!» И, легкая как пушинка, соскочила с постели, готовая расцеловать мать и отца.

Первой в комнату вошла мама с чудесными теплыми ямочками на щеках, с мягким взглядом, с волшебным розовым свертком в руках, а за ней, как-то боком, с огромным букетом, отец. Она кинулась к ним, чтобы закружиться вместе в ветреной джиге объятий и поцелуев, но вихря не получилось. Прошелестел тихий ветерок поздравлений, и смущенно, чувствуя нечто непредсказуемое, она опустилась на постель, теребя розовую ленту подарка. Отец вышел из комнаты, а мать осторожно присела на край рядом с ней.

— Что случилось? — Тревога птицей заколотилась в груди. Рука матери скользила по ее руке, а губы проговаривали какие-то непонятные, невнятные слова. Сквозь пелену тревоги до нее доносились обрывки: «ты выросла… получать паспорт… изменить отчество… подумать и все решить…»

— Да в чем же дело? — почти закричала она.

— Папа тебе не родной отец. Настоящий живет в другом месте. Он уехал, когда ты была совсем маленькой…

— Папа? Как может папа быть мне не родной? — Наташа не могла этого принять.

А как же запах? Его родной запах, который знаком с детства? Который был с ней с тех пор, как она себя ощущала!

Когда она бывала больна, она могла и не видеть отца, но всегда чувствовала, когда он подходил к ней то с плюшевым медведем, то с ложкой лекарства, то со стаканом чаю с малиновым вареньем… А его форма, что висела в шкафу… Парадный мундир, фуражка, его кортик? Она помнила их всегда! А внешнее сходство? Отец заплетал ей косички, он ставил ей градусник, он мыл ее в ванне!

— Это дурацкая шутка?

Но мама заплакала. Наташа выскочила в кухню. Отец сидел за столиком у окна, и она вдруг впервые увидела, что он ведь не очень молод.

— Любименький! — Это было их детское слово. Он поднял голову и взглянул на нее беззащитно. Она плюхнулась ему на колени и стала покрывать поцелуями его худое лицо, сухие, но сильные руки, и тут в ее голову противной змеей вползла нелепая мысль, что она сидит на коленях не у отца, а у постороннего мужчины. Она медленно встала. Она всегда любила ласкаться к нему. Прижиматься к груди, обнимать за шею, гладить его руки…

Что теперь будет? Если он не родной, то тогда как она его будет любить? Просто как мужчину, который всего лишь старше ее на двадцать лет? Любить за то, что он для нее сделал, за то, что был к ней постоянно добр, или как-то иначе? Родство и кровь — суть инстинкта. Если родства нет, а любовь существует — то это уже не родственная любовь. Какая же получилась чепуха! Оставить все так, как есть? Но ведь она уже знает… Зачем ей сказали? Из-за каких-то дурацких юридических закавык? Она вспомнила, что мама никогда не давала ей в руки ее свидетельство о рождении. Знание — сила, но она предпочла бы не знать. Теперь получилось, что они с мамой уравнялись в правах на любовь этого человека. Но мама — его жена. А кто же теперь она, Наташа? Приемная дочь. Как противно звучит.

Наташа пошла назад в свою комнату. Ее мама стояла у окна их квартиры на первом этаже, и плечи у нее были как-то странно безвольно опущены. И Наташа поняла, что юридические закавыки, оказывается, не такая вещь, которой можно пренебречь, даже в таком серьезном случае. «Ей было нелегко сказать, — подумала Наташа, — ведь она безумно любит отца. И каково ей было наблюдать за моим прилипчивым обезьянничеством? Ведь я уже взрослая деваха, ростом выше мамы чуть не на голову!»

Наташа медленно опустилась на кровать. Мать обернулась, подошла к ней.

— Я тебя люблю, мама! — сказала Наташа и уткнулась в ее плечо. — Как это случилось? Расскажи! — бормотала она, вдыхая знакомый запах матери. — Надеюсь, ты-то мне родная?

— Родная! — Мама тоже заплакала и стала гладить ее по голове. — Маленькая моя!

— Как случилось, что папа мне не настоящий папа? — настаивала Наташа.

— Да это и произошло-то не так уж давно, — сказала мама. — Просто ты не помнишь, потому что была еще маленькой… у тебя были тогда такие чудесные шелковистые кудряшки! — Мама гладила Наташины, теперь длинные и прямые, волосы и вспоминала: — Я увидела его вот из этого самого окна, и моя жизнь оказалась решенной в ту же самую минуту…

Больше она ничего не рассказала. Настолько она любила мужа, что не могла делиться самым сокровенным ни с кем, даже с дочерью. Но в памяти ее сам собой всплыл тот день и тот час, когда в ее родном городе на Волге ударила летняя гроза, показавшаяся знамением. Мгновенно пронесясь, она оставила после себя теплые лужи, яркую зелень листьев, клочки облаков в синем небе. Гроза смыла пыль и грязь с улиц, и степной город напитался редкой для середины лета влагой. Только Волга, даже будто не заметив дождя, так же мощно несла свои воды вниз к морю. Они жили в доме на набережной. Одно окно их квартиры выходило на Волгу, два других — во двор. Пузырились на асфальте лужи, серебристые тополя шелестели листьями вслед уходящей грозе, а груженые баржи как шли, так и продолжали идти вверх и вниз по течению, ни на минуту не прерывая свою тяжелую, медлительную работу. Как щенок веселясь, сверкая на солнце боками, выскочил на простор белый глиссер. Мелькнул и понесся дальше. У Наташиной мамы тогда сжалось в сладком предчувствии сердце. Мороженщик выкатил на угол свою голубую тележку и установил свернутый из-за дождя полосатый выцветший тент.

По улице шел молодой офицер в военно-морской форме, с орденом на груди, с коричневым чемоданом в руке. Он свернул мимо мороженщика за угол и направился прямо в их двор. Мать Наташи ринулась тогда к другому окну, подхватив по дороге тряпку, которой протирала мокрые стекла. Что было сил дернула на себя фрамугу, якобы протирая стекло, чтобы не через преграду, а так, наяву посмотреть на того, кто грезился ей в мечтах.

Дом ослепил моряка ярким солнцем. Оно сияло в каждом окне, отражалось от мокрых карнизов, искрилось фонтаном капель, стекающих с подоконников. Солнце било в глаза, и мужчина перевел взгляд вниз, в тень деревьев. Обломанные грозой сучья валялись на мокром песке. Пятилетний пацан с криком вырвался из подъезда и устремился под липы, на ходу грозно взмахивая самодельной изогнутой саблей. Задушевный голос под музыку обещал, что в недалеком будущем на планете Марс будут обязательно цвести яблони. Он поднял голову и увидел: молодая женщина в окне первого этажа, напевая вслед за оркестром, стала протирать мокрые стекла. А вскоре к ней подбежала кудрявая девочка в красном платье и стала смотреть на солнце сквозь детский калейдоскоп. В трубочке задорно позвякивали разноцветные стеклышки. Вдруг она опустила трубочку и тоже посмотрела на моряка.

— Папа приехал! — крикнула она на весь двор и захлопала громко в ладоши. Женщина, смотревшая вниз, не ожидала такого и очень смутилась. Кровь прилила к ее лицу. Засияли две симпатичные ямочки на щеках. Она узнала мужчину. Это был сын соседки. Когда она была еще семиклассницей, он уже уехал в Ленинград и поступил там в военно-морское училище. Теперь же он был, соседка рассказывала, подводник, орденоносец, представитель профессии романтической и опасной. Человек, молвой причисленный к сонму полубогов. Ее смущение было понятно.

— Не кричи, Наташа! — тихонько сказала она. — Это не папа. Папа пока не приедет, ему нельзя!

— Нет, папа! Я знаю, он обещал приехать! — Девочка кричала на весь двор.

Не ответить на этот призыв было нельзя.

Мужчина опустил чемодан на мокрую землю и протянул вперед руки. Она, прижав свою ценность к груди, быстро скользнула к нему вниз через подоконник.

— Наташа, вернись! — От смущения женщина не могла смотреть гостю в лицо. — Простите ее, она болтает сама не зная что! Ее отец не может приехать! — Женщина понизила голос.

— Ничего! — Мужчина притянул к себе шелковые кудряшки.

Небесный калейдоскоп звякнул звездами и сложился в перепутанный яркий узор. Как зверек, девочка стихла. Мужчина поднял голову и долгим взглядом посмотрел на женщину. Она смотрела на дочку, и в небесной синеве ее глаз, сиянии ямочек была такая исконная доброта и вместе с тем такая женская притягательная сила, что мужчина подумал: «Если ее отец не приедет в течение месяца, то до конца отпуска эта девчушка в кудряшках станет моей дочерью!»

Его решение возникло не на пустом месте. Он вспомнил багровое лицо председателя военно-врачебной комиссии, полковника медицинской службы. Доктор багровел не от злости. По натуре он был не злой человек. Кровь приливала к его лицу всякий раз, когда он должен был сообщать плохие новости. Сам доктор терпеть не мог чувствовать себя вершителем судеб, выносить вердикты, ломавшие людям жизнь, и не мог привыкнуть говорить спокойно в таких случаях, не кричать. У Нечаева он спросил:

— Дозу хватал?

— Схватил небольшую.

— А женат?

— Пока нет.

— Значит, детей нет?

— Нет.

— Напрасно, — опустил глаза доктор. — Иногда бывает полезно жениться пораньше.

Нечаев понял его и более ни о чем не спросил.

Он вернул девочку на подоконник. Женщина быстро спустила ее в комнату и скрылась внутри. Кинувшись к двери, она стала звонить соседке, чтобы первой сообщить о приезде ее сына.

Молодой офицер, не задерживаясь больше, подхватил чемодан и бегом устремился в подъезд.

Навстречу ему по длинному коридору коммунальной квартиры, вытирая полотенцем морщинистое лицо, бежала его мать. Жарким был этот день! Из окон неслись бравурные марши, с плакатов, улыбаясь, смотрел Гагарин. На отрывном календаре, что висел на стене в маленькой комнате офицера-подводника Василия Нечаева, значился тогда июль 1961 года.

Наташа сидела в машине и вспоминала, как много сделал для ее мамы отец. Оказалось, так же много, как и для нее, Наташи. После того как комиссовался, он помог маме поступить и окончить вечерний институт, вечерами, когда мама ходила на занятия, сидел с ней, Наташей, помогал ей решать задачки по математике. Готовил ужин, как любой настоящий моряк. Мама стала химиком-технологом. На большом заводе она уже была не Валюхой, как прежде, а Валентиной Ивановной, уважаемым человеком. И Наташа выросла такой независимой, потому что была уверена — во всем обеспечена поддержка отца. Как же все тогда запуталось после маминого признания! Как переменилось! Милее его лица не было на свете. Сильнее его рук не было ничего. Маленькой она говорила, что выйдет замуж только за папу. Так говорят и теперь многие девочки. Родители только смеются, умиляясь этим словам. Смеялась и ее мама. Но после признания Наташа уже больше никогда так не говорила. В душе ее произошел перелом.

Странное тогда наступило время. Она заканчивала школу, готовилась в институт, ходила на школьные дискотеки и на танцы, тогда они назывались вечерами. Принимала наивные ухаживания мальчиков. И вместе с тем ощущала нежную, неловкую зависимость от отца, граничащую со стыдливостью и влюбленностью. Те чувства, которые естественно было выказывать родному по крови человеку, казались ей неуместными по отношению к приемному отцу. Потребность в ласках оказалась неисчерпанной. Замены ей в отношениях с мальчиками Наташа не находила. Все они казались ей молодыми, глупыми сосунками, пытавшимися лишь удовлетворить свои щенячьи инстинкты полового созревания. Отец дарил ей искреннюю, глубокую привязанность, а она стала стесняться его. Стала ощущать его присутствие как чужого человека.» Стеснялась выходить при нем в ванную в ночной рубашке, а ведь раньше расхаживала по квартире чуть не нагишом. Стеснялась даже есть при нем так же свободно, как раньше. Стала просить, чтобы мама обязательно давала ей вилку и нож, чего раньше никогда не бывало, клала на колени салфетку. Держалась как при гостях, как в ресторане, сама чувствовала себя в плену этих глупостей и вместе с тем ничего не могла с собой поделать. И ужасно злилась, понимая, что таким поведением может только вызвать раздражение у них обоих. Если она заставала их сидящими где-нибудь вдвоем и о чем-то мирно беседующими, у нее на глаза наворачивались слезы ревности. Причем ревновала она не только отца, но и маму. Если раньше она без задней мысли старалась теснее прижаться к отцу, теперь объектом ее ласк, иногда навязчивых, стала мама.

Боже, сколько терпения нужно было им, родителям, чтобы никогда не крикнуть на нее, не оборвать ее странное поведение! Теперь, уже сама имея такого же возраста дочь, она поняла, насколько деликатны были они, не отягощавшие ее ни лишними просьбами, ни своими представлениями о жизни.

— Папа знает… как папа сказал… — часто повторяла мать. Разве она не догадывалась, что отец и так уже имеет синоним Бога в воображении дочери? И правда, надо отдать отцу должное, он был для них всем. А главное, он был всегда очень добр. Не важно, что именно было истинным мотивом его беспредельной доброты; скорее всего не только болезнь и невозможность иметь собственных детей. Как раз наоборот, у многих других людей болезни портят характер, ослабляют и озлобляют. Видимо, ее приемный отец от природы был очень силен, добр и мудр. Раз сделав выбор — он следовал ему до конца. И с женой ему, надо отдать должное Наташиной маме, повезло. Это была милая, спокойная, симпатичная женщина, бесконечно благодарная судьбе за то, что дала ей счастье жить рядом с любимым человеком, что она получила в лице Васи Нечаева, бывшего военного моряка, настоящего защитника и замечательного отца для ее умненькой дочки. И он, со свойственной ему простотой и порядочностью, особенно не задумываясь, любил их обеих. Жену — как жену, приемную дочку — как дочь.

Зачем она тогда встала с его колен? До сих пор для нее загадка, понял ли он, что пришло ей в голову, но жалость, что никогда уже ничего будет нельзя изменить, вернуть, щемила ей сердце и по сей день. Сама не зная зачем и какая в том разница, она хотела бы быть родной по крови этому человеку.

Эта ревность усугубилась, когда отец с мамой купили дачу. Случилось это как раз после того, как отец ушел с флота. Простенький засыпной домик на брошенной территории в шесть соток возле самой реки. Почему-то именно тогда Наташа почувствовала, что она не нужна им. Теперь она поняла, что они просто были слишком заняты, а она ведь была тогда уже большая — студентка. Сколько они тогда вложили сил в эту дачу! Отец договаривался с шоферами, откуда-то возил землю, устраивал террасы, чтобы к реке не оползала земля. Сажал деревья, устраивал дом и во всем советовался с мамой. Как она была счастлива! Как загорались у матери глаза и рдели ямочки на щеках, когда отец подзывал ее к себе для совета или чтобы показать какое-нибудь особенное растение. Их усилиями дача вся утопала в цветах. Брошенный участок становился раем. Казалось, теперь, когда отец неотступно находится дома, мать упивается каждой минутой, находясь рядом с ним. И вместе с тем где-то глубоко в ее глазах затаился страх. Только потом Наташа узнала, что страх этот был вызван болезнью отца. Лимфогранулематоз — серьезное заболевание. Правда, тогда Наташа еще не совсем точно понимала, что оно означает. Наташа бродила по участку как тень или издалека, из-под какого-нибудь куста, где она для вида сидела в шезлонге с книжкой, с разрушающей сердце алчностью ловила каждый отцовский жест, обращенный к маме, каждую его улыбку.

— Третий лишний, мне нет здесь места, — непроизвольно шептали ее губы, и первые муки ревности она познала именно на этом участке. Иногда мать взглядывала на нее, будто стесняясь, и ее мягкий взгляд говорил: «Как нам повезло, что у нас есть такой папа!» Конечно, повезло! И Наташа подмигивала и улыбалась.

Никогда ранее не занимавшийся садоводством, отец за короткое время освоил все навыки этого нового для него дела, выучил многие сорта растений и даже стал прививать деревья. Наташа, абсолютно равнодушная к этим занятиям, тогда не понимала, что часто люди в общении с природой ищут средство лечения болезней. Она перешла на второй курс, когда отца положили в госпиталь. Они с мамой тогда умирали от страха. Наташа сдавала сессию за первый курс, мать не отходила от отца ни на шаг. К счастью, после курса лечения могучий организм вошел в стойкую ремиссию. У Наташи отлегло от сердца. Впереди было лето. Отец, похудевший, странно смущенный тем, что за ним все ухаживали, потихоньку пытался работать на даче. Наташа поняла, что ей лучше не мешать матери ухаживать за ним. Под предлогом, что она уже большая и ей хочется пожить одной, она осталась на лето в городе и то бесцельно бродила по улицам, то бессистемно читала, иногда общалась со знакомыми. На дачу она приезжала изредка. Однажды, еще весной, она удивилась, наблюдая, как отец старательно приматывает к зрелому уже дереву яблони косой срез какой-то длинной, показавшейся Наташе чужеродной, слишком тонкой и какой-то голой, будто обнаженной, боковой ветви.

— Что это? — спросила она.

— Прививаю ветку с другого дерева, — пояснил отец. — Специалисты научили. Должна прижиться!

Голая ветка выглядела одинокой и несчастной, будто сирота, которую первый день как привезли из детского дома в семью и она еще не совсем поняла, хороша для нее такая перемена жизни или не очень. Наташе стало почему-то жаль эту ветку. «А не приживется, так засохнет и отпадет, — подумала она. — Печально! Жила бы да жила на своем собственном дереве, была бы как все, не хуже, не лучше». Потом Наташа об этой прививке забыла.

Как-то она шла по институтскому коридору и увидела на одной из кафедр открытую дверь. Она тихонько вошла. Незнакомая ей девушка возилась с кроликом, который вожделенно мечтал о побеге. Девушка обернулась.

— Ты не можешь подержать минутку это чудовище? — попросила девушка.

— Могу, но ведь ему больно! — с опаской сказала Наташа.

— Мой маленький брат погиб от острого лейкоза, когда ему было всего восемь лет, — буднично сказала ей девушка. — Мы жили недалеко от ядерного полигона. Таких мальчиков на земле тысячи. Они умирают, и им всем очень больно.

— А лимфогранулематоз — это лейкоз? — спросила Наташа у девушки.

— Нет, не лейкоз, но тоже опухолевое заболевание, — ответила та.

Наташа поспешно подошла к столу и крепко прижала руками кролика. Девушка ловко ввела иглу в толстую вену кроличьего уха, набрала два кубика крови для анализа и прижала место укола ваткой. Кролик даже не дернулся.

— Вот и все! Теперь иди ешь капусту! — Девушка опустила ушастого в клетку. Наташа с завистью и уважением смотрела на нее во все глаза. — Ты, видно, маленькая еще. А я уже на шестом. — Та заметила ее взгляд, но торопилась, смешивая в баночках растворы для окраски, и дальше разговаривать с Наташей не собиралась. Наташе же пришла в голову странная мысль.

— Возле полигона тогда, наверное, было много людей, — несмело начала она.

Девушка посмотрела на нее с удивлением:

— Ну и что?

— Лейкоз же развился не у всех…

— Ну? — опять повторила девушка.

— Значит, существуют какие-то естественные механизмы защиты?

— А, ты об этом… Тогда иди на кафедру иммунологии, поинтересуйся, — дала ей совет девушка. — Это они изучают. А меня интересует сам лейкоз и как его лечить. — И девушка, забыв про Наташу, вернулась к своей работе. Опустив полученный у кролика мазок крови в баночки с краской и высушив, она стала внимательно разглядывать его в микроскоп.

Наташа ее слов не забыла. И, поймав за хвост свою мысль и запомнив ее надолго, она включила всю энергию молодости и невостребованной потребности в любви для работы в научном студенческом кружке при кафедре иммунологии. Работа ее отвлекла.

Как жаль, что сейчас уже не существует сообществ студентов, работающих в научных кружках, в том виде, в каком они были раньше. Студенческие кружки часто объединяли тех ребят, которые не хотели играть в КВНы или участвовать в капустниках, но были не менее остроумны и интересны. В кружках могли работать и истинные, прирожденные исследователи науки, и те, кто работал ради интереса, для серьезного общения как между собой, так и с преподавателями. А в местах далеких от Москвы в кружках вообще собиралась самая работоспособная, самая толковая молодежь. Может быть, и оттого, что в тех городах имелось гораздо меньше мест для развлечения, чем в обеих столицах. Самых толковых ребят отправляли потом учиться в аспирантуру в Москву или Питер. Те, кто уезжал, как правило, назад больше не возвращались, но воспитанные в деловой, интеллигентной и полной энтузиазма атмосфере провинциальных научных кружков, в столицах они обычно добивались многого. Не секрет, что работа в научном кружке скрасила многим боль отвергнутой любви или чувство утраты, помогла начать карьеру тем, кто непременно хотел занять в науке какие-то административные посты.

Помогла эта работа и Наташе. Приучила к ответственности, аккуратности. Научила доверять более голове, нежели сердцу. Занятия наукой вообще, как правило, не способствуют укреплению веры в Бога, скорее развивают диалектические взгляды на жизнь. Невроз подросткового периода ее жизни смягчился, потихоньку улетучился, как куда-то исчезла и ревность. Но душевная привязанность к отцу и маме осталась. Они же от души гордились своей умной и энергичной дочкой. А в Наташиной жизни большее место стали занимать ее однокурсники. На четвертом курсе института она познакомилась с Алексеем Фоминым. А боковая ветвь на той старой яблоне прижилась, и, как-то увидев ее по осени, всю усыпанную золотым китайским ранетом — с медовой сердцевиной и такой прозрачной кожицей, что через нее видны были семечки, — Наташа ахнула, захлопала в ладоши и кинулась целовать отца.

— Какой ты у нас, папка, все-таки на все руки мастер! И на подводной лодке ходить, и райские яблочки в саду выращивать!

Мать услышала эти слова и счастливо засмеялась.