"Боковая ветвь" - читать интересную книгу автора (Степановская Ирина)

16

Славик Серов ехал с частником и думал, вспоминал. Он думал о себе и о жене. И как-то внезапно понял, что все последние годы, живя с Наташей, он испытывал ее и себя. «Ну что, дорогая, будешь дальше держать свою планку или не сумеешь? А хватит ли у тебя сил?» — вот что подразумевали его поступки. Какой же он был козел! Он должен был или примириться с тем, что она такая, какая есть, или развестись и не мучить ни ее, ни себя.

Он вспомнил тот вечер, когда она вернулась из Праги.

В ту командировку Наташа была в Чехии по приглашению какой-то французской фармацевтической фирмы, рекламирующей свой товар в бывших странах восточного единства. Наташе был очень важен этот контакт. Она надеялась заключить договор на проведение ряда исследований для своей лаборатории. Он работал в эти дни не много, Катя обреталась у бабушки с дедушкой, и в последний день, совсем заскучав, он решил пригласить в гости подругу. Подруга была в отделении новой медицинской сестрой. То ли другие девчонки не успели предупредить ее, какой он зловредный бабник, то ли она сама, будучи весьма самоуверенной и решительной особой, решила потягаться с его женой, только она приняла его приглашение с удовольствием. Он пригласил ее в воскресенье с утра, и день, скрашенный ее наивными уловками, пролетел незаметно. К вечеру, как обычно, примитивное щебетание потеряло для него всякую прелесть, и он был рад, что на ночь сможет переменить постельное белье и остаться в постели один на один с пультом телевизора. Он не хотел ее обижать, выпроваживая столь бесцеремонно. Он по достоинству оценил ее живость, ее пение, ее стоны, ее округлые бедра, но видеть ее возле себя больше не хотел. Они вышли на улицу под предлогом важного дела, и пока он провожал ее до троллейбусной остановки, им пел грустные, сладкие песни майский вечер и шелестели на ветру маленькие листочки. Когда подруга, несколько удивленная их скороспелым расставанием, сердито плюхнулась на сиденье в по-воскресному пустом троллейбусе, он обещающе помахал ей в окно. Вячеслав Сергеевич мог только догадываться о том, что подаренные им на прощание розы были уныло опущены в трехлитровую банку, поставленную на подоконник в комнатке общежития медсестер, и к утру уже завяли от табачного дыма. Также подаренное им шампанское было выпито, и конфеты съедены вместе с подружкой, перевязочной медсестрой, и ее ухажером.

— Брось ты расстраиваться, он известный бабник! — уговаривала плачущую девушку подружка, но Вячеславу Сергеевичу было это все равно, он об этом даже не думал. Он хотел прибраться в квартире и быть один.

Когда он вернулся с троллейбусной остановки, в кухне на неприбранном столе его ожидала записка от жены.

— Ну вот, свершилось! — сказал он себе, прочитав ее. — Застукала!

И этого следовало ожидать. Он был идиотом, что пригласил подругу накануне самого ее приезда.

Но Наташа не стала устраивать скандал и планку опять не опустила. Высота мышления была уделом немногих женщин. Интересно, вскидывала ли она надменно брови?

Обдумывая теперь поворот тех событий, он не мог однозначно ответить на вопрос, зачем умной Наташе вообще тогда надо было показать, что она его поймала. Он ведь не знал, что она приехала раньше на один день. Она могла сделать вид, что вообще не входила в квартиру. Нет, теперь он не сомневался, что своей запиской она именно хотела показать ему, что все знает. Но за знанием должны были следовать какие-то действия… Действий с ее стороны не последовало. Другое дело, что он их и не хотел. Сам провоцировал Наташу, но последствий боялся. Тогда к чему все-таки был устроен этот демарш?

«Я рада, — было написано на листочке бумаги, вырванном из записной книжки, — что ты хорошо провел время в мое отсутствие и не скучал».

Почерк был вкривь и вкось. Видно, она торопилась, чтоб не столкнуться с ним прямо в дверях. «Я вернулась пораньше, так как Катя сказала по телефону, что мама чувствует себя нездоровой. Я поеду сейчас прямо к ним и надеюсь, что к моему возвращению у тебя найдется чем покормить и меня. В Праге кормили отлично, но я уже опять успела проголодаться».

В спальне, прямо у смятой постели, стояли ее чемодан и какая-то розовая коробка, а два бокала на тумбочке, один из которых явственно хранил следы красной губной помады, были демонстративно прикрыты развернутой чешской газетой. Будто ее так небрежно бросили, даже не успев прочитать.

Он глупо хихикнул. Такой афронт случился с ним впервые. Пошел на кухню. В раковине холодели от ужаса две тарелки, две вилки, два ножа и две кофейные чашки. На сковородке в матовом жире стыло недоеденное куриное крылышко, а на разделочном столе листья молодого салата сплетничали с хвостиками редиски и обрезками ветчины. Вячеслав Сергеевич был поставлен в нелепое положение. Но он не был взбешен. Молодец Наташа. Сумела ненавязчиво задать ему трепку. Что же сейчас ему делать? Снова готовить обед — получится, что он подлизывается и заглаживает вину. Ничего не готовить — того хуже. Раз сам виноват — нельзя лезть в бутылку.

Непросто иметь отношения с умной женщиной, но интересно. В раздумье Вячеслав Сергеевич вышел на улицу и побрел в магазин. Он решил, что шведский стол будет лучшим выходом из положения. Сумерки сгущались, наступила ночь, а его жена все не появлялась. Ее «Жигули» пылились на улице возле подъезда, а его аккуратного, юркого «ниссана» не было видно. Значит, она взяла его машину и поехала на ней. Он не любил и всегда беспокоился, когда она брала его «ниссан». На нем она иногда гоняла как сумасшедшая. Звонить старикам ему было неудобно. Он набрался терпения и стал ждать. И зачем ему вообще нужны были эти мимолетные встречи с подругами? Он и не привязывался ни к кому из тех девушек, с которыми проводил время в постели. Был ли он неутомимым и страстным любовником? Нет, и он знал свои недостатки. А отказаться от этих встреч не мог. Ему очень важно было расслабиться. Ни баня, ни редкие цеховые попойки не давали ему чувства освобождения. И виновата в этом была Наташа. Неосознанно, но была. Природой, которая сделала из него самца, он поставлен был быть господином. С Наташей он чувствовал себя ровней, и это было против законов природы. Противно было еще и то, что со своей первой женой он явно ощущал собственное превосходство, но это тоже не давало ему ощущения счастья. Будучи человеком прямым и честным перед собой, он сознавал это. И понимал, что в обоих случаях он просто самоутверждался таким способом. В первом браке утверждался перед тестем. Во втором — перед женой. Поэтому ему и в голову не могло прийти завести роман с женщиной уровня Наташи. Ему нужна была просто разрядка. Он понимал в глубине души, что поступает нехорошо, но если пытался сдержаться, чувствовал, что все валится из рук: хуже и с большими усилиями даются ему операции, начинаются неясные боли в желудке, зудит кожа, по пустякам повышается голос. Он принимал этот сигнал как руководство к действию и начинал с нетерпением ждать, когда его жена отбудет в командировку хоть на какой-нибудь срок. Благо теперь она уезжала нередко. На следующий же день после ее отъезда он устраивал так называемую оттяжку и потом со спокойной душой и с нетерпением дожидался ее приезда.

И все время его угнетала мысль, что он ее недостоин. Она объездила весь мир, она много видела. Он только слушал ее и не знал, о чем ему говорить. Его шуточки повторялись, рассказы о детстве были исчерпаны. Она никогда не подавала виду, что ей с ним давно неинтересно, но он подозревал, что было именно так. (На самом деле Наташа за день уставала так, что рада была помолчать хотя бы дома.) К политике оба они были абсолютно равнодушны. Хотя в последнее время он со спортивным интересом наблюдал политические распри по телевизору. На природу они выбирались редко. Если бы белок, живущих в парке, кормили только они, как собирались, когда он привез ее в Москву, так белки давно уж померли бы с голоду.

Правда, два раза в год на несколько недель они выбирались куда-нибудь в отпуск набраться сил. Эти недели их все-таки сближали. Хотя были моменты, которые и в отпуске очень раздражали Серова.

Например, он терпеть не мог, что три раза в день Наташа брала в руки эспандер. Сто непременных упражнений в день в три подхода были для нее незыблемым правилом. Дома ли, в кабинете, в командировке — эспандер сопровождал ее всюду. Зато спина у нее была как у балерины, а посадка головы как у индийских женщин, всю жизнь таскающих на темечке тяжелые кувшины.

«На черта ей такая стройность?» — думал он, наблюдая, как она крутит педали на тренажере, и слушая, как Наташа вяло ворчит на Катю за то, что ту не заставишь выполнить маломальскую зарядку. Катя бежала жаловаться и ласкаться к Серову, а тот из чувства противоречия, неосознанно начинал еще больше сутулиться, глубже засовывал руки в карманы и выше поднимал воротник плаща или пиджака. Хотя сам, тайком от Наташи, захаживал с другом Валеркой в тренажерный зал и подкачивал, подкачивал мускулы.

Некоторые из его красавиц думали, что могут подвигнуть его на развод. Разговоры в таком направлении были ему нестерпимо смешны. Он считал, что ведет себя неприлично, но достаточно ловко, чтобы Наташа ничего не узнала. И она была слишком занятой и слишком умной женщиной, чтобы устраивать какие-то глупые проверки или же сцены ревности. Он и сейчас в глубине души надеялся, что осечка была просто случайной. Симпозиум закончился раньше, и он был сам виноват, что не захотел этого предвидеть. Но как ему теперь было говорить с Наташей?

Наконец во дворе заурчал двигатель «ниссана». Знакомо пикнул замок автоматической блокировки. Вячеслав Сергеевич выглянул на балкон. Как всегда похорошевшая после поездок в загранку, Наташа вышла из машины с букетом цветов. Он заранее открыл дверь в квартиру и специально прошел в гостиную, чтобы якобы включить телевизор. В этот момент она и вошла с видом примадонны, протянув ему тяжелый букет. Неисчислимое множество розовых голландских тюльпанов окружали пять островерхих стрел темно-синего, как вечер, дельфиниума.

«Папочка постарался к ее приезду», — подумал Серов.

— Неужели такие роскошные цветы можно вырастить под Москвой?

Вслух он не скупился на похвалы.

— Вот представь. Отец нарезал только сегодня вечером. Они еще пахнут землей. Удивительно, что зимой в этом году теплицу на даче не разорили. Он, кажется, ездил туда все выходные подряд.

— Ему стала нравиться жизнь отшельника?

— Ему уже под семьдесят. С возрастом люди меняются. Катя выросла. Не очень-то теперь в ком-либо нуждается. Мама хлопочет по дому. Все заботы у деда — на даче.

— Куда поставить цветы?

— Поставь в фарфоровую вазу. Благо ваз у нас хоть отбавляй. Хорошо, что их любят дарить тебе твои пациенты.

Он ждал, и она поняла, что он ждет, что же она все-таки скажет по поводу его подруги. И она сказала:

— Дельфиниум редкость в такую раннюю пору.

Он про себя чуть не кричал: «Ну давай же, давай! Обзови меня, накричи! Хлопни дверью! Заматерись! Будь хоть немножечко бабой! Мне тогда станет легче!»

Но она промолчала. Потом вошла в спальню, откуда он уже успел убрать грязные бокалы, и сказала:

— Не удержалась и поужинала у родителей. Мама приготовила умопомрачительный плов, как знала, что я сегодня приеду. Жалею, что не пригласила тебя, но думаю, что сейчас ты сыт. Поэтому я есть не буду. Сразу лягу, устала после перелета.

— Хочешь чаю?

— Нет. Завтра мне надо пораньше успеть на работу. Есть интересные новости.

— Ты мне расскажешь?

— Как-нибудь потом.

И она легла. Не раздумывая, по священному праву собственницы, спокойно опустилась в свежеприготовленную им постель. На тумбочку был брошен единственный рассеянный взгляд — чешской газеты, естественно, его стараниями там тоже не было.

В ту ночь у нее поднялась температура до сорока. Несмотря на таблетки, жар не спадал, иногда она бредила и громко звала отца. Похудевший и отрастивший седую бородку на манер академика Павлова на известном портрете, с термометром, который он привез еще из города на Волге, он приехал и быстро развел стакан крепкого чая с малиной. Он сидел на Наташкиной постели и гладил ее, как в детстве, по волосам.

А она, обливаясь слезами, прижимала его желтоватую руку к своей горячей щеке и лихорадочно говорила, что никогда без него не была счастлива. Никогда! И он, Серов, это слышал. И чувствовал себя то ужасно виноватым, то злился и снимал с себя всякую вину за ее болезнь, объясняя ее тем, что она просто простудилась в аэропорту. Через десять дней высокой лихорадки Наташа пошла на поправку, и все тогда вернулось на круги своя.

В гостинице он предъявил документы, и ему разрешили войти в Наташин номер. До него там уже побывал следователь, и все в комнате было перевернуто вверх дном. Но сколько он ни искал, Наташиной сумки с документами, ее бумажника, ключей от машины не нашел. Тут Серов сообразил, что нигде не видел и следов ее машины. Ужасно усталый, он опять спустился вниз, чтобы расспросить дежурную.

— А следователь, наверное, взял! — сказала она и уверенно добавила: — Это ведь вещественные доказательства! А их полагается с места происшествия изымать!

Сама она совершенно не представляла, что именно полагается делать в таких случаях, а что нет, но после длительной беседы со следователем почувствовала себя чуть ли не героиней детективного фильма, кем-то вроде Анастасии Каменской.

— Где найти следователя, не знаете? — наугад спросил он, не рассчитывая на положительный ответ.

— Сказал, в больницу поедет, — пожала плечами дежурная.

— В больницу? — тупо посмотрел на нее Славик Серов и, поднявшись в номер, засунул в пакет Наташину ночную рубашку, зубную щетку и пасту. Он накинул ветровку, потому что в рубашке замерз. Испачканный джемпер аккуратно сложил комочком и положил на кровать. Совершенно измученный, Славик открыл дверцы шкафчика в номере, надеясь найти что-нибудь спиртное. Но Наташа не имела обыкновения выпивать в одиночку и спиртного в шкафу не держала. Серов спустился в ресторан, но тот уже закрылся. Дежурная подошла к двери, сильно дернула за ручку и что-то крикнула. Дверь» отворилась, показался усталый официант.

— Дай ему чего-нибудь выпить! Это тот самый, — сказала дежурная и отошла.

— Заходи. — Официант подвинулся и пропустил Серова внутрь. В зале уже были настежь открыты окна, уборщица мыла полы. — Тебе чего? Водку, коньяк?

Серов залпом выпил сто граммов коньяка, расплатился с официантом, поблагодарил.

— Ни пуха, — сказал тот и закрыл за ним дверь.

В больницу Серов поехал на своей машине. Проспекты, парки, боковые улицы слились перед ним в сплошное зеленое кольцо, но, пробираясь сквозь просыпающийся уже рабочий город, он, к собственному удивлению, не сбился с дороги. Больница за знакомым забором довольно скоро оказалась перед ним.

Приемный покой был открыт, но почему-то в этот момент там никого не было, старушка фельдшер, видимо, отлучилась куда-то по своим делам, и Серов беспрепятственно прошел сквозь него внутрь и очутился на лестнице. Хирургическое отделение располагалось на четвертом этаже.

Медсестер на посту тоже не было, и Серов стал искать ординаторскую. В единственной комнате на этаже горел свет, несмотря на белую ночь, и он понял, что ему сюда. Двое не очень молодых мужчин сидели за маленьким столиком и играли в шахматы.

— Вы к кому? — сквозь очки посмотрел на него тот, что сидел лицом к двери.

— Я насчет Нечаевой, — внезапно охрипшим голосом сказал Серов. Доктор посмотрел на него так, что было видно — эта фамилия ему ни о чем не говорит.

«Она же поступила без паспорта! — догадался Серов. — Он и не может знать ее фамилию».

— Я насчет той женщины, что сегодня ночью поступила с огнестрельным ранением в грудь, — уточнил он.

— А, эта…

Доктор опустил глаза, встал, поправил очки и слегка развел руками. Второй как сидел, так и остался сидеть в своем стареньком кресле, и только каким-то боковым зрением Серов увидел, как у него напряглась спина.

— К сожалению, больная погибла во время операции. Мы ничего не смогли сделать, кровопотеря была слишком велика.

Серов опустил свой пакет на пол и взял доктора за грудки.

— Так что же вы кровь-то не переливали ей, сволочи? — Он стал равномерно раскачивать доктора. Тот, брезгливо морщась, пытался отодрать руки Серова от своего халата. Второй хирург с шумом отодвинул кресло.

— Эй, мужик! Потише, потише! Не шали тут, а то укол сделаем! Не маленький ведь, должен понимать. — И он раздельно произнес прямо Серову в ухо: — Мы ничего не могли сделать! Понимаешь? Бывают ситуации, когда сделать уже ничего нельзя! А кровь мы переливали!

Серов разжал руки, постоял немного, потом опустошенно спросил:

— Как твоя фамилия?

— Иванов, — сказал второй хирург.

— А твоя?

Первый хирург вздохнул, поправил очки, повел шеей так, будто она у него болела, и ответил:

— Сидоров.

Серов поднял свой пакет с пола и сказал уже куда-то в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь:

— А я ей зубную щетку принес… — Постоял еще секунду в ординаторской, потом повернулся и вышел.

— Жалобу на нас будет писать, — сказал второй хирург, снова усаживаясь за низенький столик.

— Не будет! — махнул рукой доктор в очках. — Пошебуршится немного и успокоится, это у него стрессовая реакция. А потом, нам-то чего волноваться? У нее, пока везли, в грудную полость натекло литра два с половиной крови, не меньше. Сам ведь видел.

— Все равно противно на душе, — отозвался коллега. — Женщина молодая, жалко.

— Жалко, конечно, да ничего не попишешь!

Оба они замерли на миг, а потом снова стали расставлять на доске смешанные во время визита Серова фигуры.

А Вячеслав Сергеевич, проходя по пустому отделению к выходу, хотел было оставить свой пакет с Наташиной рубашкой и зубной щеткой в каком-нибудь кресле, настолько невыносимо ему было держать в руках вещи, которые ей были уже не нужны, но вдруг подумал о том, что сначала этот пакет могут принять за подкинутую в отделение бомбу, потом кто-то чужими руками будет разворачивать эти вещи, судачить о том, кому они принадлежат, и решил отвезти их в Москву.

«Потом кто-нибудь разберется, что с этим делать», — решил он. Сам же он никак не мог поверить, что Наташи уже больше нет. Совсем нет. Эта мысль просто не укладывалась у него в голове. Эта мысль была так несовместима с Наташиной молодостью и красотой, что ему гораздо удобнее было думать, что он просто все еще никак не может ее найти в этот бесконечный вечер, перешедший уже не только в ночь, но и в утро.

Вместе с тем, действуя, как автомат, он спустился назад в приемное и разыскал там фельдшера. Старушка сидела на своем месте и пила чай с сахаром вприкуску.

— Следователь из милиции у вас был?

Она не сразу узнала его, видимо, так изменилось за ночь его лицо, а узнав, закивала:

— Был, сынок, следователь у нас, был. Молодой такой, симпатичный. Но уже уехал. Не застал ты его.

— А документы-то у него?

— Вот этого, сынок, видит Бог, не знаю. Ну да ты так тогда скажи, без документов, я тебе поверю, как больную-то твою зовут. Адрес скажи! А документы потом старшей сестре привезешь, как выписываться будете! Как операция-то прошла? Успешно?

Серов сидел на стуле перед бабулькой и смотрел в одну точку. Она уж было совсем собиралась сказать: «Ну, я и не сомневалась, что успешно! У наших врачей руки-то золотые!» — но присмотрелась к нему внимательнее и спросила:

— Что, милый, плохо?

Серов помолчал, пошевелил во рту языком, примериваясь к непонятному, непривычному слову, и, подумав, что теперь придется научиться его произносить, выдохнул неуверенно в первый раз:

— Умерла. — А потом добавил более уверенно, но раздельно, как пьяный или иностранец: — Бы-ла о-чень боль-ша-я кро-во-по-те-ря.

Бабулька-фельдшер помолчала немного, скорбно поджав высохшие от старости губы, да и сколько она уже видела всякого на своем веку, но потом все-таки сказала, считая, видимо, что, направляя его в нужное место, тем самым выполняет свой долг:

— Ну, значит, документы на вскрытие принесешь. У нас в больнице хорошо, не так, как в других, покойника везти никуда не надо, здесь же и патанатомия, и судебный морг, здесь же и студенты занимаются.

Серов почувствовал, что его сейчас вырвет, и поспешно вышел на улицу. Каким образом и каким путем он добрался на машине до гостиницы, он не помнил. Он помнил только, что, взяв у еще не сменившейся утром дежурной ключи от номера, прошел мимо закрытого ресторана в буфет и там громко стучал по стойке, пока откуда-то не явилась заспанная буфетчица. Поскольку ни водка, ни коньяк в буфете не продавались, он купил литровую бутыль мартини и как подкошенный упал, не раздеваясь, на кровать в Наташином номере. Плоская подушка еще хранила запах ее волос.

Одним движением он отвинтил пробку и лежа стал лить мартини в горло. Когда бутылка опустошилась почти наполовину, он поставил ее рядом с кроватью и сказал себе:

— Нет, это ерунда! Этого никак не может быть! — После этих слов он повернулся на бок, подложил руку под щеку и крепко заснул.

Когда он открыл глаза, перед ним стоял молодой следователь.

— Пришлось открыть дверь запасным ключом, — извинился он, объясняя свое появление в номере. — А то я стучал, стучал, вы не открывали! Мало ли что бывает! — добавил он, а Серов, обалдело поводя глазами по сторонам, увидел в проеме двери молоденькое и любопытное лицо горничной. И тут он все вспомнил.

Опять на него навалилась тошнота, но усилием воли он загнал ее вглубь.

— Сколько сейчас времени? — спросил он.

— Шесть часов вечера, — отозвался следователь, посмотрев на часы. И хоть Серову было совершенно не до этого, он почему-то понял, что этот молодой парнишка провел на дежурстве бессонную ночь, мотался по городу туда-сюда и до сих пор не идет домой спать.

— Пойдем в ресторан, выпьем кофе! — пригласил он, и следователь, секунду подумав, согласился.

Полоса хорошей погоды, видимо, кончилась, и в приоткрытое окно ресторана Серов увидел вечернее белесо-серое небо. Собирался дождь. На ступеньку крыльца вспрыгнула ворона, раздобывшая где-то в обход бомжей кусок колбасы, и скосила на Серова хитрый глаз, твердо веря своей удаче. Потом к крыльцу подошла молоденькая девушка и, явно кого-то ожидая, оперлась спиной о перила. «У нее впереди еще целая жизнь», — вдруг подумал Серов. Ворона, не желая искушать судьбу, схватила свою добычу в клюв и улетела.

Официант принес кофе, и следователь решил прервать наблюдения за природой.

— Расскажите, что вам известно о взаимоотношениях вашей жены с Алексеем Фоминым, — сказал он Серову.

— Да я понятия не имею, кто это такой, — пожал плечами Славик в ответ.

— Это муж той женщины, которая стреляла в вашу жену.

— Которая убила мою жену, — уточнил Серов, и сама эта фраза показалась ему неправдоподобной и нелепой.

— Если быть совсем точным, она нанесла вашей жене телесные повреждения, повлекшие за собой смерть.

Следователь был сравнительно недавним выпускником университета и гордился своими знаниями.

— Я не знаю ни эту женщину, ни ее мужа, — сказал Серов, — и у меня неотвязно в голове свербит мысль, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Эта женщина убила мою жену по ошибке!

— Ну не скажите! — покачал головой следователь. — А вот Алена Фомина утверждает…

— Алена Фомина — это кто? — перебил Серов.

— Ну, это та самая женщина. — Следователь стал ощущать раздражение от непонятливости Серова. — Так вот, Алена Фомина утверждает, что ваша жена на протяжении ряда лет преследовала ее мужа.

Серов довольно тупо смотрел на следователя и изредка моргал глазами.

«Бред какой-то!» — хотел сказать он, но потом вдруг задумался… А следователь продолжал:

— По всей вероятности, преступление было совершено на почве ревности. Мной установлено, что ваша жена почти с детских лет с Фоминым была хорошо знакома. Они уроженцы одного города, в одно время учились и в молодости, вероятно, были друг в друга влюблены. Родители вашей жены, кстати, им пришлось сообщить о происшедшем, до сих пор помнят знакомого их дочери Алешу Фомина. Алена Фомина утверждает, что ваша жена преследовала ее мужа, звонила домой по телефону, встречалась и имела с ним интимные отношения. Фомин говорит, что у него с Нечаевой была прочная многолетняя любовная связь, укрепившаяся в последние два года. Он дал показания, что регулярно, раз в две недели, приезжал в Москву, где подолгу виделся с Нечаевой, приводит эпизоды, как они ходили в театры, например, в театр Ленинского комсомола на «Чайку», в рестораны, имели в Москве интимные отношения. У меня нет повода не верить ему. Хотя… — Следователь перестал говорить и посмотрел на Серова. — Фомин уже успел нанять очень хорошего адвоката. Его жена по совету этого адвоката строит из себя ненормальную. Вы должны понимать, что для того, чтобы выгородить жену, Фомин может сказать все, что угодно, вплоть до того, что у них с Нечаевой были общие дети. Вот, кстати, он и машину ей ремонтировал по ее просьбе…

Следователь говорил неторопливо, дежурным тоном, но Серов чувствовал, что безразличия в его голосе нет. Видно, следователь еще не разучился испытывать сострадание, жалость, желание докопаться до истины. А вот сам Серов по отношению к своим больным уже, как правило, не чувствовал ничего, кроме профессионального интереса. Этот парень стал ему симпатичен.

Серов остановил его жестом.

— Меня в общем-то не волнует судьба этой женщины, мне все равно, что с ней будет. Мою жену уже никто не вернет. Но я хотел бы уяснить для себя, — тут голос Серова стал каким-то тусклым, — совершенно ли исключено, что Фомина могла ошибиться? Моя жена никогда не скрывала своих знакомств. Откуда же вдруг выплыл этот неизвестный Фомин вместе с его сумасшедшей супругой? Да и когда ему было встречаться с моей женой, если мы были с ней практически неразлучны?

— А почему вы были неразлучны? — Следователь поднял на Серова глаза.

Тот замялся.

— На это были свои причины.

— А поточнее?

— Дело в том, — Серов решил сказать правду, — что Наташа сама меня ревновала.

— А был повод?

— К сожалению, был.

— Ну вот видите. — Следователь пожал плечами, удивляясь, как этот человек не понимает таких простых вещей. — Ваша жена и решила вам отомстить!

— Отомстить? — Серов невесело засмеялся. — Вот уж это Наташе никак не подходило!

— Мало вы знаете женщин! — Следователь посмотрел на него свысока, с высоты своих двадцати пяти лет и двухгодового стажа работы. — Они еще и не то могут!

— Не будем спорить, — устало сказал Серов. Он почувствовал, что опять смертельно хочет спать, несмотря на кофе.

— Завтра будет вскрытие, готовьтесь, — сказал следователь и вернул под расписку Наташины документы, сумку, бумажник, ключи от машины. — Вам надо будет или организовывать похороны здесь, или договариваться и везти тело в Москву. Хлопоты непростые, желаю удачи! — Он встал, отодвинул от края пустую чашку. — Если вспомните что-нибудь еще, вот мой телефон.

Они попрощались и разошлись. Серов поднялся к себе на этаж, а куда пошел следователь, было неясно. Он в глубине души действительно сочувствовал Серову.

Мужики могут изменять сколько угодно сами, но женщины должны сохранять верность. Несмотря на молодость, он уже несколько раз сталкивался с такой точкой зрения, и ревность Серова в принципе была ему понятна. Следователь и не сомневался, что Серов ревновал. Кому приятно узнать, что твоя жена имеет многолетнюю любовную связь? Конечно, он держит себя в руках, но все вначале держат — похороны, хлопоты, волокита, бюрократия, и люди никак не могут поверить, что их близкого уже нет, ведь хлопочут они все еще о нем. А когда он действительно избавляет их от всяких забот, вот тогда и начинаются главные мучения. Хоть волком вой, всем кажется, что они слишком мало любили и мало ценили. Всем хочется верить, что еще можно было бы что-то вернуть и многое изменить.

В бутылке мартини было еще почти половина. Серов механически делал глоток за глотком, пока не осушил ее.

Похороны Наташи… Многолетняя связь… Прочная, любовная, с юности…

Замечательно. Великолепно. Это его, Серова, очень устраивало. Это давало ему ощущение свободы. Ощущение невиновности. Еще бы, этого он подсознательно очень хотел. Если Наташа много лет имела любовника, значит, он был совсем и не виноват в ее смерти. Значит, он чист, непричастен. Значит, она сама виновата. Сама.

Он бы многое дал, чтобы так было на самом деле, а не считалось правдой. Только все это была ложь. Он это точно знал. Никакой любовной связи у Наташи с Фоминым не было, да и быть не могло. Она на самом деле никого, кроме папочки, не любила. А с Фоминым, наверное, была просто знакома. А жена у Фомина оказалась ревнивая дура. И в руках у нее оказался пистолет. Вот так все и произошло. И значит, некому снять вину с него. И мало того, что он не был до конца счастлив ни в одном своем браке, так теперь он еще должен вечно проклинать себя за то, что косвенно способствовал смерти жены. Потому что никак не мог добиться, чтобы она любила его одного, со всеми его потрохами, такого, как есть. Что было теперь ему делать, повеситься, что ли? Он вспомнил, что один златокудрый поэт так и сделал, только не здесь, а в «Англетере». У поэта было то ли четыре жены, то ли шесть, вспомнил Серов. Но ему самому пока вешаться было нельзя. Он же не довел до конца дело.

Как глупо получилось, усмехался он, а предметы вокруг него плыли в сероватой дымке. Он приехал в Питер развлечься, а должен организовать Наташины похороны. Родителям эти похороны будут смерти подобны. В институте пойдут досужие разговоры. Да он и представить себе не мог, что толпа любопытных соберется в актовом зале над телом его жены.

Лучше все сделать здесь, решил он. Вдвоем с Ни рыбой ни мясом. Наташа не осудит его за это. Пусть возле нее будут два человека, но те, кто искренне любит.

Кровать теперь показалась ему очень жесткой. Бутылка мартини, пустая, как женщина после аборта, валялась на коврике возле окна. Воспоминания разбередили душу. Он сел и не знал, что ему предпринять. В окно барабанил начавшийся дождь, и отдельные капли запрыгивали на подоконник.

Почему-то теперь его страшно заинтересовали его руки. Он долго рассматривал небольшую ладонь, аккуратные ногти, разводил широко пальцы в стороны, сжимал их в кулак и представлял свою руку в крови. Не в стерильной перчатке, испачканной в операционной, а так, как выглядит рука, скажем, после значительного кровотечения из носа.

— Наташа! — позвал он. — Прости меня!

Никто не ответил ему. На душе было тревожно и пусто. Он взял со столика ее сумку, открыл и понюхал пудреницу, флакончик с духами. Аккуратно разложил перед собой на столике ее расческу, скомканный носовой платок, ключи от их дома, записную книжку. Потом взял книжку в руки, полистал ее, открыл сначала на букве Ф, потом на букве А. Сразу увидел номер телефона. Достал мобильник. Он точно знал, что в этот момент не был еще особенно пьян.

— Алексей Фомин, сукин ты сын, откуда ты взялся на мою голову? — отчетливо произнес он, набирая нужный набор из семи цифр. Ему ответил автоответчик. Он записал на него длинное грязное ругательство. Ощутив от этого хоть какое-то, хоть минимальное удовлетворение, он снова повалился на кровать. Тут сон наконец на какое-то время сморил его, и Вячеслав Сергеевич Серов почему-то вдруг увидел во сне не что-нибудь, а море.