"Боковая ветвь" - читать интересную книгу автора (Степановская Ирина)

10

Наташа несколько ошиблась в духе ресторана, в который ее привез Алексей. Хозяином ресторана был знакомый Алексею по давним делам финн, и поэтому стиль внутреннего убранства был не прибалтийский, а скандинавский, что, впрочем, на неискушенный взгляд не очень отличается друг от друга. Охранник, стоящий у входа, с удивлением посмотрел, как роскошный перламутровый «мерс» подтаскивает к обочине беспомощные запыленные «Жигули», но, увидев за рулем Наташу, одобрительно хмыкнул. Мысль о дорожном знакомстве напрашивалась сама собой. Алексея в принципе не могло интересовать, как какой-либо мелкий человечишко вроде охранника отнесется к нему или к его спутнице, однако этот пристальный одобряющий взгляд на Наташу был ему отчего-то приятен. Позвонив своему механику и дав ему точные указания, куда надо прибыть и что сделать, он под руку повел ее в зал.

— Бедняжка, нелегко женщине провести целый день за рулем!

Как приятно утешить хорошо одетую, надушенную, обаятельную даму, к тому же вызывающую у вас искреннюю симпатию! Придет ли вам в голову пожалеть и привести в ресторан полуслепую оборванку нищенку, что бесконечно ездит, свернувшись в грязный вонючий комок, по кольцу московского метрополитена? Прошу вас, не отвечайте.

Столик в уютном углу у окна будто дожидался прихода этой интересной пары — солидного лысеющего джентльмена с деловой хитрецой в глазах и элегантной молодой дамы в темном брючном костюме, еще более подчеркивающем ее стройность.

«Удачное место, — подумала Наташа, усаживаясь на поданный ей стул. — Если чуть-чуть отодвинуть штору, хорошо видны обе машины. Значит, Алексей не будет о них беспокоиться». Она имела в виду, что редкий мужчина, выросший в советские времена, может спокойно беседовать с женщиной, в то время как на улице без присмотра болтается его новенькое четырехколесное чудо.

Зал был выдержан в теплых, светлых тонах карельской березы. В керамических вазах росли огромные тропические растения. Глиняные подсвечники в виде фигурок маленьких забавных гномов держали розовые и желтые свечи. По стенам, на специальных полках-подставочках, красовались чудесные, стилизованные под старину пивные кружки. Розовощекие крестьянки в деревянных башмаках задорно кружились на них в танце с крепкими кавалерами. Прелесть составляло еще и то, что не было ни одной одинаковой пары.

Пивной бар был отгорожен специальной стойкой, но каждый мог легко узнать его по огромному золотисто-медовому пивному бочонку. Винный бар, на стойках которого красовались в виде коллекции все известные сорта рома, тоже пустовал. Наташа видела со своего места скучающего бармена с интеллигентным лицом и в модных очках.

«Очень смахивает на молодого ученого, кандидата наук, как их изображали в кино в середине шестидесятых, — подумала Наталья Васильевна, — но мне ли не знать, что большинство настоящих ученых небриты и нечесаны, ходят в грязных рубашках, руки моют нечасто, а на их ногти просто противно смотреть. И вот как-то устроено, что в головы именно таким, внешне совсем неприглядным грязнулям, приходят самые остроумные мысли! А мы, рафинированная и ухоженная публика, способны только на малое — отшлифовывать алмазы чужих идей. Чистюли всегда слишком большое внимание уделяют мелочам».

Она улыбнулась и вспомнила, что, когда ей предстояла важная и неотложная срочная работа, она надевала старый, довольно потрепанный фланелевый халат, исчислявший свой возраст десятками лет, и меховые ободранные тапки и в таком виде могла работать часами. Муж и дочка знали, что, когда она пребывает в этаком виде, к ней лучше с посторонними делами не подходить. В это время в домашних делах она не участвовала. И к ней не приставали — слишком долго надо было бы вводить ее в курс дела.

«Но все-таки хорошо, — подумала Наташа, — что во мне всегда была жилка рационального».

Благодаря этой жилке она могла теперь дать работу тем, кто не мог бы прокормить себя своими глобальными идеями, и тем, у кого вовсе не было никаких идей, но кто верно служил науке, стоически моя в концентрированной кислоте лабораторную посуду и ухаживая за животными.

Наташа знала свои достоинства. Абстрактный факт, замеченный и описанный кем-то другим, в ее голове трансформировался в идею, которую она тут же воплощала в жизнь с несомненной пользой для больных. Только она могла найти применение голой идее, и благодаря таким поворотам ее мысли в науке успешно развивалось целое направление и чувствовали себя нужными десятки людей.

Она никогда не могла понять, почему ее поколение журналисты часто называли потерянным. Она представляла, что большинство людей известных, тех, кто действительно чего-то стоил — от бизнесменов до политиков, — как раз и были из ее поколения или чуть старше. Если и было среди ее сверстников множество пьяниц, то в нынешнем поколении, к которому принадлежала ее дочь, алкоголизм существовал в тех же масштабах, да еще с лихвой перекрывался наркоманией. В этом смысле новое поколение она считала более потерянным. А в целом социальные проблемы ее по большому счету не волновали. У нее было порядком хлопот с отдельной личностью каждого пациента.

Алексей украдкой продолжал разглядывать Наташу и не мог надивиться. И на улице она выглядела гораздо моложе своих лет, а здесь, в ресторане, освещение совершенно скрывало ее возраст. К тому же у Наташи были высокие скулы, и они держали овал лица, как у молоденькой девушки. Она никогда не боялась распускать волосы, и теперь их темная волна и синий, с металлическим отблеском модный костюм прекрасно подчеркивали ее стройную шею. Руки с тщательно сделанным маникюром спокойно лежали на столе, и любой мог бы сразу понять, что физический труд предназначен не для них.

Наташа опустила веки и снова медленно подняла их. Перламутровые полукружия с темной бахромой ресниц, поднимаясь, как занавески, открывали глаза — агатовые светила. Собеседника тут же приковывало взглядом к ее глазам. Наташа знала, что этот прием действует безотказно. Нужно было только, чтобы объект, разумеется, мужского пола, на который она хочет воздействовать, находился рядом. Добившись восклицанием или паузой, чтобы он посмотрел на нее, она с постоянным успехом приводила в действие свой метод. Эти знания дались Наташе не просто так — путем наблюдений и довольно сложных манипуляций со светом и зеркалом. Опыты такого рода она начала проводить, работая уже в Москве, после того как вышла за Серова замуж. Добившись первых успехов, в какой-то момент она застопорилась в своем продвижении вверх. И ничего не могла сделать, пока не поняла — ей трудно обойти плотно сидящих на местах мужчин. У нее уже тогда было свое направление в науке. Ей нужна была собственная лаборатория. Она не могла выбить под нее деньги. Можно было быть сколько угодно бунтаркой и мужененавистницей, феминисткой или кем-то еще, но чтобы делать карьеру, женщине необходимо считаться с мужчинами. Мир и так состоит из них наполовину, а в науке мужчин вообще гораздо больше, и волей-неволей приходится их раздвигать. Ни за что они не пропустят женщину вперед, если будут считать ее себе ровней. Независимо, просто ли они пропускают ее в дверь кабинета или пропускают для того, чтобы она этот кабинет заняла. Они могут пропустить вперед женщину только тогда, когда безусловно перестанут видеть в ней соперницу.

Именно в этом, думала Наташа, загвоздка для большинства женщин — старших научных сотрудников. Как получат они это звание — стоп! Дальше вверх и вперед к докторским лезут мужчины. И часто не умнее они и не лучше — а вот поди ж ты, продвигают все-таки их, а не женщин. Наташа давно пыталась определить — почему? Пока не заметила — женщины, когда пытаются чем-нибудь руководить, изо всех сил стараются доказать, что они обладают мужскими достоинствами, мужскими чертами характера. А мужчины из векового чувства противоречия тут же сопротивляются и говорят: «Вот еще, только баб нам здесь не хватало!» Наташа поняла это еще в родном городе, наблюдая за Галей. Той самой девушкой с кроликом, благодаря которой она сама пришла в научный кружок. Какое-то время они работали параллельно на разных кафедрах. Разница в возрасте, которая была так заметна поначалу между выпускницей Галиной и второкурсницей Наташей, потом незаметно стерлась, и они стали если не подругами, то по крайней мере хорошими знакомыми.

Галя была тоже на редкость одержима наукой. Она никогда не выходила замуж, не имела детей. Все дни и ночи она проводила в лаборатории. По своей специальности она знала буквально все. Однако в институте ее не любили. И она не могла продвинуться никуда выше доцента. Галя была чересчур резка, даже фанатична. Наташе иногда казалось, что она своими изысканиями пыталась отомстить природе за смерть любимого брата. С годами Галя стала мужеподобна. Никогда и никому не прощала ошибок. Наташе было жалко ее, но она понимала — «искусство вечно, но жизнь коротка». Сама Наташа работала не только из любви к работе или из-за денег. Своими успехами она старалась доказать, что она человек не напрасный, что она достойна многого, главным образом восхищения и любви.

Наташа поняла — все дело упирается в красоту. Чтобы двигаться дальше вверх по служебной лестнице, она должна стать чем-то вроде секс-символа института. Иначе мужчины не пропустят ее вперед.

Мужчины только тогда без обиды могут позволить женщине занять место по должности выше их, только тогда могут безболезненно расступиться перед ней, когда всем коллективом на большом расстоянии чувствуют ее сексуальную привлекательность. Тогда они будут к ней снисходительны, тогда они будут потакать ее слабостям, несмотря на то что «пунктики» бывают не только у женщин. Большинство мужчин тоже чрезвычайно слабы и также имеют свои «приколы».

Наташу сначала бесила безусловная несправедливость этого открытия. Но жизненный опыт подсказывал ей его непререкаемую верность. И тогда она решила изменить саму себя. Она встала перед зеркалом и подвергла анализу достоинства и недостатки своей внешности. Разумеется, непобедимой красавицей в своей волжской юности она не была. Но не была и дурнушкой. Когда иссякла свежесть молодости, во внешности Наташи остался ряд достоинств, но и появилась группа недостатков.

Она попыталась посмотреть на себя беспристрастно. Выводы были не так уж неутешительны. С ее правильными чертами лица и стройной фигурой ей нужно было не так уж много усилий в работе над собой. И она стала бороться за то, чтобы быть не просто привлекательной женщиной. Она поставила перед собой суперзадачу. Ей захотелось доказать, что она может стать признанной всеми элегантной красавицей. Через несколько месяцев она уже знала, как выгодно повернуть голову, и, кстати, отработала это движение до автоматизма, чтобы был виден ее прямой, раньше ничем особенно не выдающийся нос, который прежде никто и не замечал. Зато теперь он являлся предметом восхищения и даже зависти некоторых ее девочек-лаборанток. Она поняла, как именно, медленно, томно, на очередном банкете по случаю какой-нибудь конференции или торжества надо поднести бокал к губам, шампанское выпить не сразу, а выдержав паузу, слегка приоткрыв губы и посмотрев виновнику торжества прямо в глаза. С некоторых пор она перестала говорить умные вещи прямолинейно, как постулаты. Находясь в преимущественно мужском обществе, она сначала будто извинялась легкой улыбкой, что лезет в такие важные мужские дела, а уж потом делала блестящее сообщение, которое после ее извинений все присутствующие мужчины принимали на ура. А все потому, что перед выступлением она не забыла польстить им, выказав свою женскую слабость.

Естественно, женщины, перевалившие через кандидатскую степень, ее терпеть не могли. Но научный мир, как и почти все серьезные вещи в жизни, принадлежит мужчинам.

Сначала Наташа ненавидела эти уловки. Потом привыкла к ним и стала относиться как к непременному требованию в своей работе. Равно как ее бывшая свекровь, артистка, выходя на сцену в роли леди Макбет, знала, что в этот вечер она должна играть ситуации, с которыми никогда не придется столкнуться в жизни — ведь не собирается же она всерьез поубивать целую толпу персонажей, — однако она должна была играть эти сцены и играла естественно. А у Наташи в работе, кроме интеллектуального удовольствия, еще была несомненная и общественная польза. Как тут не стремиться играть блестяще! И Наташа в душе даже научилась подсмеиваться над производимым ею впечатлением.

Ей пока не пришлось делать пластических операций — все в ее внешности оставалось таким, как и раньше. Но постепенно, изменив свой вид провинциальной девочки на имидж киплинговской пантеры, спокойным мягким голосом высказывающей свою волю и мягкими лапками подгребающей под себя, но на службу людям, новейшие научные разработки, она изменила свой образ жизни и свой характер.

Что есть классическая красота? — размышляла Наташа далее, примеряя перед зеркалом разные виды причесок. Мертвая категория. Можно быть сколь угодно красивой, никто этого не заметит. И быстро сожрут. Нужно иметь, кроме внешности, что-то еще. Тут она усмехалась: если всех знаменитых женщин — политических деятелей, актрис, писательниц, музыкантш, балерин — собрать вместе и как следует отмыть в бане, предварительно хорошо их распарив, то такой же привлекательной, как в одежде и макияже, останется лишь одна из тридцати, а то и из пятидесяти. Так в чем же на самом деле заключается привлекательность? В обаянии личности? Можно быть милой и обаятельной, и тебя не пустят дальше порога кухни. Дело, видимо, в другом. У мужчин это называется харизма, а у женщин — сексапильность. Это несправедливо, но это так. Если кто хочет, тот может называть Маргарет Тетчер, к примеру, харизматическим лидером, однако наблюдательный человек не может не назвать эту даму по-своему сексапильной. Особенно если послушать ее не с трибуны, а тет-а-тет, хотя бы в телевизионной беседе или вживую, как наш первый президент Горбачев. Знаменитые куртизанки вершили государственные дела в большей степени не с помощью красоты, а благодаря сексапильности. Смотришь на их портреты и не понимаешь — в чем дело, почему они могли заинтересовать стольких мужчин? У одной виден кривой нос, у другой — некрасивые зубы, у третьей — румянец на щеках, как у пьяницы… Нет, дело не в красоте. Просто на застывшем полотне не видна грация движений, остроумность высказываний, очарование взмахов ресниц и улыбки.

Видимо, и в науке, чтобы добиться высот, в дополнение к уму в женщине должно присутствовать некое очарование, обязательно притягивающее мужчин. Это и есть сексапильность…

И Наташа научилась во время разговора усилием воли зажигать поток лучистой энергии во взгляде; специальными, но простыми упражнениями с эспандером укрепила осанку, сделала гибкой талию и более округлыми бедра. За десять занятий педагог по танцам изменила ее походку. Тогда же и появилась у нее эта манера медленно опускать веки, загадочно улыбаться и долго молчать. После молчания любая фраза ценилась на вес золота, и Наташа стала замечать, что ее по-новому слушают, замолкая, когда она говорит, стараясь не пропустить ни словечка. К этому времени у нее уже была готова докторская, множество статей в наших и зарубежных журналах. Ей приходила масса писем из-за рубежа, ее приглашали на конференции. Сначала она ездила за свой счет. Благо деньги зарабатывал муж. Потом уже ее посылали в командировки, как форпост института, как модную и умную женщину. У нее уже была своя лаборатория, свои сотрудники, свои аспиранты. Иногда, после какой-нибудь научной тусовки, ей передавали отзывы от коллег-мужчин, наших и зарубежных:

— О-о-о! Доктор Нечаева, необыкновенная женщина! Она сделала прекрасный доклад! — И в качестве отдельной похвалы добавляли: — Сколько в ней ума, сколько энергии и сколько в ней секса!

Про секс добавляли, конечно, не наши. Но наши отмечали в ней это качество молча, интуитивно. Если бы знали они, что после каждой лекции доктор Нечаева в полубесчувственном состоянии падала на кровать и в течение следующих полутора часов все обдумывала, правильно ли она донесла до слушателей на чужом языке то, что хотела сказать, повторяла про себя все интонации и акценты. И уж потом только, выпив успокоительное, она могла встать, проделать пятьдесят ежедневных физических упражнений, принять душ, причесаться и ехать в театр, в ресторан или в Йеллоустонский заповедник.

Часто сопровождающий ее в поездках замдиректора по науке по прозвищу Ни рыба ни мясо, видя, как она устает, качал головой и говорил, что она должна себя поберечь. А что она могла поделать? Именно в ресторанах и на пикниках завязываются научные связи.

На банкетах она не стеснялась немного кокетничать, умело и неторопливо. Но всегда вовремя ускользала от навязчивых ухажеров. Заманить и исчезнуть — вот ловкий прием всех веков. Лукаво польстить, чтобы заинтересовать, оказать любезность и резко оборвать отношения, если коллега увидел в любезности намек на обещание, — вот, как ни противно, вечное оружие женщины. Этим оружием добываются деньги, выгодные договоры, лекарства и льготы. То есть все необходимое для работы ее лаборатории. Наташа овладела этим искусством вполне. Не так уж это было и сложно по сравнению с биохимическими формулами.

Но дома… Неужели и дома она не могла позволить себе быть самой собой? Слабой, сомневающейся во многом, с усталым лицом и опущенными плечами… Нет, теперь уже не могла. Она держала планку своей высоты, как гимнасты держат живот — днем и ночью в подтянутом состоянии, не распуская его даже во время визитов к врачу.

— Расслабьте же живот, распустите! — раздражается доктор, будучи не в силах прощупать ни кишечник, ни печень из-за накачанных, подтянутых мышц.

— А как это сделать? — удивляется спортсмен-профессионал. Он уже не помнит, как это можно — ходить в состоянии расслабления.

Так и Наташа — вечно, как балерина, тянула носок. Тянула дома и на работе, в разговорах с мужем, в общении с дочерью и с родителями, с друзьями и недругами. И делала это так естественно, что никто и не догадывался, как непросто всегда быть на высоте.

Только один мальчик знал. Молодой еще, глупый мальчик, зашедший когда-то случайно в их лабораторию и оставшийся работать в кружке. Потом сбежавший от нее и вернувшийся снова. Он не видел, но чувствовал сердцем напряжение и усталость, все чаще мелькавшие в ее глазах и улыбке. Он был влюблен в нее, он хотел помочь, защитить.

Но кто же, будучи в здравом уме, в наше время будет доверять любви молоденьких мальчиков? В конце концов, у Натальи Васильевны был муж. Но иногда, когда благодаря весенней погоде, цветению сирени, пению птиц, в природе и в сердцах людей разливается вызванная весной томность, Наташа поглядывала в сторону Жени Савенко и думала: «А возможно, я сделала глупость, что не поехала тогда с ним. Пусть бы его любовь длилась недолго… Спасибо за год, фантастически если два… Но все-таки как замечательно было бы быть любимой!»

Потом она отрезвляла себя и думала: «Ну, любовь… Год или два… а что потом? Куда потом деться? И как сказать об этом бессмысленном отъезде с малознакомым мальчиком родителям, дочке… И наконец, тогда придется расстаться с Серовым. Чепуха!» И она отгоняла от себя безумные мысли на неопределенное время.

И еще не давал покоя вопрос: почему же, когда наконец поднялась на высоту, о которой в юности могла только затаенно мечтать, она почувствовала, что что-то главное исчезло из ее отношений с мужем? И она постепенно и с ужасом начала замечать, что она далеко не единственная женщина в его жизни.

Так думала Наташа, и потихоньку, исподволь, эти мысли вызывали в ней озлобленность против Серова. Каждый раз, когда она обнаруживала следы пребывания других женщин в их квартире (трудно скрыть эти следы от внимательной жены), ей хотелось кричать: «Я люблю тебя, ты разве не видишь? Зачем, почему ты пренебрегаешь мной?» — но гордость, усталость и постоянная занятость заставляли ее молчать.

Наивный Серов! Как он долго не понимал, что она знает! Но ее иногда даже радовала та трогательная забота, с которой он скрывал от нее собственные грехи.

Пару раз доброжелательницы сообщали Наталье Васильевне о проделках мужа. Наташа клала трубку и виду не подавала. Но сама стала наблюдать за ним. Это было нечто вроде эксперимента. В это время она специально старалась быть с ним больше на людях. Она открыла удивительную для себя вещь: если Славик был в компании, где он мог за кем-то ухаживать, то в качестве объекта он выбирал полных женщин. Наташу осенило: он подсознательно мстит всем толстушкам за унижение, доставленное ему первой женой. С тех пор она его даже жалела.

Она ошибалась. На самом деле все было совсем не так. Вячеслав Сергеевич в такие моменты никогда о женах не вспоминал, но худых и маленьких женщин действительно не любил. Он даже не представлял себе, что может за ними ухаживать. Маленькой и худой, будто мышка, была его мать. И на такой женский образ у Вячеслава Серова было наложено подсознательное табу. К тому же, по статистике, женщины после тридцати чаще бывают полными, чем худыми. А за совсем молоденькими девушками в присутствии Наташи Вячеслав Сергеевич старался не приударять. Это было бы неэтично по отношению к ней, подчеркивало бы ее возраст. Он не хотел, чтобы она комплексовала по поводу возраста. Если бы Наташа узнала о таком ходе его мыслей, она удивилась бы безмерно. Какая в принципе разница, с кем он изменяет, главное — изменяет! Для Серова же разница была четкая — да, он изменял, но заведомо с теми, кто был во всех отношениях хуже Наташи. Да и вообще женщина, похожая на Наташу во всех отношениях, просто не попадалась. А если бы и попалась, зачем Серову нужна вторая Наташа? Если ему действительно легче удавалось покорить полненьких, чем стройных, то, весьма возможно, просто потому, что стройные женщины более высоко себя ценят.

Исподтишка Наташа наблюдала за ним. Что ж, по-прежнему он ей нравился. Нравились его независимые манеры, то, что с годами он не полнел, его снисходительная галантность, его высокая самооценка, изысканный, несколько небрежный стиль в одежде, уже давно сменивший расхлябанные мокасины и вельветовые куртки. Но все-таки ей ужасно льстило, что она стала почти знаменитостью в своей профессии, а вот он, такой симпатичный и умный, по положению только простой врач, хоть и блестящий специалист. И несмотря на то что точно знала о его изменах, чувствовала над ним некоторое превосходство. И нисколько не умаляя в этом его заслуг, позволяла себе иногда поглядывать на него снисходительно. Пока не заметила, что с некоторых пор и он тоже стал снисходительно относиться к ее успехам, подтрунивать над ними. И временами, когда ей надоедали эти жестокие игры друг с другом, так хотелось сказать ему: «Славик, хочешь, давай бросим все и уедем куда-нибудь, купим дом где-нибудь во Владимирской области (или в Испании) и будем в нем просто жить, как в деревне, как живут сейчас мама и папа, без твоих операций и моих конференций. На скромную жизнь денег хватит, зато будем постоянно вместе!»

И однажды, выпив больше, чем следует, она ему это действительно сказала. Он разозлился. Он ей ответил, глядя куда-то в сторону:

— Не для того я тебя привез в Москву, чтобы ты мечтала о доме в деревне. Не для того я положил столько усилий на то, чтобы протолкнуться в жизни самому и еще протолкнуть тебя. Оставь свои глупые разговоры для интервью с журналистами. Им распиши, как ты любишь природу. Я же прекрасно знаю, что мы с тобой любим только работу и в ней себя.

Она запротестовала:

— Ну почему? Почему? Я люблю тебя! Ради тебя я готова все бросить!

— Верю! Ты можешь бросить, а потом будешь несчастна. Ведь работу ты любишь все-таки больше! — Она заметно огорчилась, и он тут же ее утешил: — Это не недостаток, Наташа, это достоинство! Ты ведь личность, которая наконец нашла свое место! — Она улыбнулась сквозь слезы. В эту ночь они снова были близки, как в Лаосе.

Они были близки, но он во время их близости думал: «А я, черт возьми, я нашел свое место? В своей глазной практике — да. Безусловно. Но не проворонил ли я, не профукал ли свои диссертации, свои научные звания, свою мировую известность? Конечно, часто бывает, что звания — тлен, бессмыслица, но с другой стороны, больные, бывает, и говорят: „Покажите меня профессору“…»

Правда, таких больных он оперировать никогда не брал, так к профессорам и посылал, сколько бы они потом ни возвращались и ни просили… Но из песни слова, как говорится, не выкинешь. Кафедра и ученая степень ему бы очень не помешали.

А чего ему не хватало для этого? Целеустремленности, какая с лихвой была у Наташи. А он все-таки распылялся. На девочек, на походы в качалку с другом Валеркой, на редкие теперь, правда, сабантуйчики.

Когда же он потерял себя? Ведь он в молодости был и настойчив и целеустремлен…

Не хватило завода пружины. Найдя себя в одном своем деле, еще во время первого брака, он расслабился. Решил, что добился всего. У него появились деньги. Он стал собирать знакомых. На этих сборищах он хохмил и гусарил. Он расслаблялся. Настоящих друзей, кроме Валерки, у него не было никогда. Те, кто знал его в институте, не сразу могли его узнать теперь. Он стал бесшабашным и добрым, улыбка напряжения исчезла с его лица, он превратился в рубаху-парня. Потом начал спиваться и стал каким-то мелочным, склочным. На этом этапе он сумел взять себя в руки, стал меньше пить, уехал в Лаос. Потом разошелся с первой женой, женился на Наташе. Все силы вложил в нее. Если бы они стали заниматься наукой вместе, вряд ли она так быстро смогла бы добиться того, чего добилась. Он обеспечивал ей тыл. Он занимался ее дочкой. Он ходил по магазинам, он часто готовил обед. Многое он взял на себя. Но он знал, что делал это не зря. Он вкладывал силы в Наташу, и она была ему благодарна.

С тех пор многое изменилось. Он, конечно, любил Наташу. Любил смотреть на нее, слушать. Наблюдал за ней, когда она одевалась. Из одежды никогда ей ничего не дарил. Любил, когда она появлялась в чем-то новом, всегда неожиданная, всегда элегантная. С удовольствием отдавал ей деньги. Потом, правда, она стала зарабатывать больше его. С деньгами у них всегда была неразбериха. Она была непрактична, ей было некогда. Она тратила на себя очень много. А ему после бедной юности доставляло удовольствие угощать, дарить, давать в долг без возврата. Скопидомом он так и не стал. Без сомнения, они были парой. Но все чаще она вызывала в нем какое-то хулиганское желание нашкодить, как, бывает, школьники хоть и уважают учительницу, а все равно не могут отказать себе в удовольствии сбежать с ее урока или подложить на стол дохлую мышку. Ему с каким-то садистским удовольствием нравилось рисковать их отношениями. И поэтому во время ее отъездов, когда маленькая еще Катя ночевала у бабушки с дедушкой, посторонние женщины часто спали в их постели, мылись в ванной и утром ели на кухне. Иногда он даже представлял себе, какое могло бы быть лицо у жены, если бы она внезапно вошла в квартиру и увидела все это. Он будто видел ее надменно взлетевшие брови, искривленные презрительно губы и слышал звук захлопывающейся двери. Он знал, куда она пойдет из их дома.

— Ну, беги, беги, жалуйся своему папочке!

Это был уже второй папочка в его жизни. Не сознавая этого, к папочкам он ревновал.

Алексей все смотрел на Наташу.

Он вспомнил, как встретил ее однажды на улице осенью, после того как вернулся в их город, закончив аспирантуру. На ней было маленькое узковатое пальтецо с рыженькой норкой у шеи. Было тогда уже холодно, руки ее покраснели без перчаток, и он обратил внимание, что, как и большинство врачей, она обречена ходить всю жизнь с коротко подстриженными ногтями, как первоклассница. В Питере тогда девушки делали яркий маникюр, ходили в длинных кожаных пальто и в блестящих сапогах до колен. А Наташа стояла с покрасневшим носом, в простеньких коричневых ботинках и одной рукой беспомощно откидывала волосы со лба, а другой прижимала к себе старый смешной портфель, у которого как раз в этот момент оторвалась железная ручка. Он смотрел на нее с грустью, а в ответ видел восхищение в глазах. Она все расспрашивала, где он бывал в Питере и что видел, а он как-то небрежно махал рукой, мол, рассказать все равно невозможно. Она тогда удивила его полным отсутствием желания «выглядеть». Что он мог находить в ней особенного? Так, слишком ученая немодная девушка-переросток, и больше ничего.

А Наташе тогда просто некогда было выглядеть. У нее уже была маленькая дочка, в стране постепенно исчезали и детские товары, и продукты питания, и еще Наташа решила не сидеть дома с девочкой, а продолжать работать. Она как раз заканчивала диссертацию. До выпендрежа ли ей было тогда?

Но он все-таки не простился с ней сразу, а договорился встретиться вечером. Она, как всегда, пригласила его домой. Он пришел поздно, когда все в квартире, утомленные обычным рабочим днем, давно спали. Наташа уже не ждала его и вышла в переднюю в розовом детском халатике, но, увидев, обрадовалась и тихонько провела его в свою комнату, где они снова сидели, как раньше, и пили кофе почти до утра. Он рассказывал ей питерские байки о своем житье-бытье, но ни словом не обмолвился, что имеет планы опять уехать в Питер, и как можно скорее. Потом они в первый раз были близки, а когда только задремали, их разбудил шестичасовой бой московских курантов из постоянно включенного радио. От этого боя ее дочка расплакалась во сне в соседней комнате, и пока Наташа убаюкивала ее, Алексей тихонько оделся и, осторожно поцеловав ее в щеку, вышел в переднюю и закрыл за собой дверь.

Он потом вспоминал эту ночь. Особенно после того, как женился на Алене. Алена была как бурная, беспокойная, мутная река, Наташа — как родник. Чистая и холодная. В ней не было страсти. Одна только нежность. Полное подчинение ему, гибкая покорность, запах трав от волос. Удивительный контраст по сравнению с прежней колючей амазонкой. Вот что может сделать с женщиной жизнь! Ни до, ни после он не встречал такого гибкого тела, всепрощающих глаз, прохладных рук, податливых губ.

Однажды в Питере он от нечего делать зашел в букинистический магазин. Лил дождь, а у него поблизости через полчаса была назначена встреча с нужным человеком. Он зашел, чтобы скоротать время и согреться. С тех пор как он был женат, прошло три года. Он кинул взгляд на одну из полок и остолбенел. С обложки старого потрепанного альбома Дюрера обнаженная Ева печально и трогательно смотрела глазами Наташи Нечаевой. Он попросил продавца показать ему книгу. Долго он глядел на нее, а потом отдал назад, не купив. Продавец равнодушно поставил Еву на место. Через три дня, томимый смутным беспокойством, Алексей вернулся, чтобы купить альбом, но его уже не было. Он побродил немного по городу, потом, внезапно для себя, зашел в авиакассу и вместо Дюрера купил билет в город на Волге. Дома, для того чтобы оправдать поездку, он выдумал несуществующий предлог.

В первый же вечер в родном городе он опять пошел к Наташе. В тот его приезд они встречались неделю. Попутно он действительно делал какие-то дела, но каждую ночь проводил у нее. Это было летом. Ее родители с девочкой жили на даче. И опять ему было с Наташей удивительно хорошо. Она не будила в нем страсть. Она словно лиана льнула к нему своим гибким телом, и он чувствовал убаюкивающую нежность ее прикосновений и пил ласку с ее ладоней, будто с листьев, отлично понимая, что выпить все невозможно, так глубок и полон был источник. И он был уверен, что, когда только будет нужно, он снова прильнет к этому ручейку, и она опять достанет из недр целительный бальзам, чтобы напоить его, как всегда. А потом он опять уехал. Тут его закрутили уже настоящие дела с машинами, и в город на Волге он попал снова только через несколько лет.

Охранник не мог сказать боссу, что его жена караулит у кабинета. Как только раздался сигнал, Алена кошкой прыгнула к телефону и встала рядом, сделав очень-очень страшные глаза. Охранник был парень неглупый. «У них свои дела, а меня выкинут к черту», — рассудил он и решил молчать. Да Алексей его и не спрашивал. Поинтересовался только, все ли в порядке, да сколько человек на охране, да не звонил ли кто, вот и весь разговор. Алена прижала палец к губам, связь отключилась, страж хлопнул крышкой телефона. Ситуация оставалась неясной. Алена поняла одно: если муж до сих пор не дома, вероятнее всего, он с этой бабой. И поделать она ничего не может. С ужасом она представила себе, что с ней будет, если предстоит развод. Для Алены развод был подобен смерти.

Не работая нигде никогда ни одного дня, она не могла представить себе, что ей придется на кого-то пахать. О том, чтобы завести свое дело, не могло быть и речи. Продавать что-нибудь в каком-нибудь подвале было бы для нее оскорблением. Для всего остального нужно умение и образование. Да, у Алены был повод задуматься о жизни.

Собственно, ее дом и был ее маленький бизнес. Уже в самом начале их брака с Алексеем она проявила себя чрезвычайно рачительной хозяйкой. Она экономила каждую копейку! Каждый пустяк несла в клювике в дом, чтобы найти ему применение. Первые десять лет совместной жизни она могла говорить только о доходах, расходах и ценах и лишь спустя какое-то время, после того как Алексей прочно встал на ноги, стала позволять себе высказываться о чем-то другом. Правда, чаще всего это что-то другое все равно сводилось к сплетням о жизни знакомых и рассказам об их выгодных или невыгодных приобретениях.

Ее мужу это даже нравилось. Он с удовольствием замечал, как вдруг потолок в комнате начинал сиять переливчатыми огнями хрустальной люстры, у него самого в период жесточайшего дефицита одежда и обувь были только самого высокого качества, а уж как выглядел их тогда еще маленький ребенок, не приходилось и говорить. Ангел да и только! Правда, в последнее время подросший ангел начал надолго исчезать из дома, но Алену это не особенно волновало. Алексей был хороший отец. Он-то мог найти с сыном правильный тон. А ее дело было хозяйство. Даже сейчас, когда она вполне могла позволить себе взять в дом и кухарку и домработницу, Алена предпочитала справляться сама.

— За всеми всегда нужен глаз да глаз! Обязательно будут красть! — говорила она Алексею, одновременно не переставая жаловаться на занятость.

Кого Алена терпеть не могла, так это секретарш. Она с большим трудом мирилась с присутствием двух девушек в офисе мужа. Но Алексей убедил ее в том, что без них нельзя обойтись. К счастью, одна из них была похожа на ворону, а другая имела семью — мужа и двоих детей. Девочки знали по два языка, что было совершенно необходимо для работы, а Алена только поджимала губы, когда краем уха слышала, за какую сравнительно небольшую плату они служат ее мужу верой и правдой.

— Нечего-нечего, а то разбалуются! — часто говорила она мужу. — Все равно ты платишь им больше того, что они получали бы в школе, если бы преподавали язык там!

Алексей только хитро посмеивался и качал головой.

А вот по-настоящему Алена не любила так называемых бизнесвумен. Слава Богу, те предпочитали не заниматься продажей машин. Иначе Алена сошла бы с ума. С деловыми женщинами Алена общалась в сауне и в массажном салоне. Вот уж кто вечно был занят и вечно спешил! У них были дети, брошенные на нянек, богатые, но необжитые дома и застарелая ненависть к мужикам. Алена не понимала, как эти женщины могут не запутаться в огромном количестве документов и дел, помнить законы, знать языки, разбираться в технологиях и предпочитать относиться к мужчинам не как к любовникам, а как к партнерам. Вот от кого исходила реальная опасность. Алена чувствовала ее нутром. Если что и сопутствует любви, так это уважение. Сначала женщиной восхищаются как партнершей в бизнесе, а потом в нее влюбляются. Алена предпочитала их ненавидеть.

«Дуры! — часто думала она. — Думают, они в бизнесе что-то значат! Да найдется конкурент посильнее, хлопнет их как мух, и от всего их бизнеса останется мокрое место!»

И когда Алена продолжала, несмотря ни на что, встречать их по-прежнему в тех же местах, но в новых нарядах, что свидетельствовало о несомненном успехе, она думала с раздражением: «Все порхаешь? Не шлепнули? Ну, давай дальше, допрыгаешься!» И приветливо здоровалась. В тяжелые минуты она давала себе отчет, что в истоке ее сильнейшей ненависти к свободным женщинам таится жестокий страх. Страх того, что со временем она постареет, утратит свою красоту и превратится в ненужный балласт для мужа. И поэтому она с необыкновенным упорством посещала всех модных косметичек, одевалась чуть-чуть не по возрасту, чтобы казаться моложе, и на каждый праздник тащила мужа за подарками в ювелирный магазин. Меха и бриллианты были Алениной страстью.

И этого всего она могла лишиться с разводом! Мысли лихорадочно крутились в поисках выхода. Боже, если б она могла, она уничтожила бы всех женщин на свете, особенно моложе тридцати лет, включая совсем девчонок. Пусть оставались бы только бабушки и располневшие, приземистые матроны с варикозно расширенными венами на ногах. Чтобы было у кого покупать молоко и лук. Но весь фокус состоял в том, что предполагаемой сопернице было уже почти сорок лет! Значительно больше, чем ей. Значит, не красота, а что-то еще тянуло к той, другой, ее мужа. Но если не красота, тогда что? Воспоминание о молодости, ум, образование, секс?

Алена глупой себя не считала. Молодой — была. Образование она отбрасывала за ненужностью. И правда, если подумать — смех. Неужели знание каких-то деталей машин или жучков-паучков может сделать женщину привлекательнее в глазах мужчины? Значит, секс. Алена чувствовала, что в этом плане в ее браке не все в порядке. Но почему? Она не могла понять. Хотя пыталась. И, чувствуя слабость с этой стороны, все чаще прикрывалась сыном. Осыпала его поцелуями, дарила дорогие подарки. Алена играла превосходную мать. Что бы ни натворил ее мальчик, он был всегда самым умным, самым красивым и самым лучшим. Как только Алексей заходил в дом, первый вопрос был о сыне.

— Как успехи? — спрашивал он, возвращаясь с работы.

— Как обычно — блестяще! — выпаливала за ребенка Алена, даже если бывало что-то не так. Алексей поддерживал ее в этом.

В том, что касалось их сына, все всегда должно было быть только блестяще! К счастью, мальчик на самом деле был славным и не доставлял им особых хлопот. И Алена гордилась перед всеми, и в первую очередь перед мужем, тем, какая она прекрасная мать и как замечательно она растит сына. Что ж, надо отдать должное: повод гордиться у нее действительно был.

Она посмотрела на часы. Стрелки перевалили уже к половине десятого. Алена решила еще подождать, а потом, в случае неудачи, двигаться дальше. Твердо решив, пока их не найдет, домой не возвращаться, она свернулась клубочком на кожаном диванчике и закрыла глаза.