"Кембрийский период" - читать интересную книгу автора (Коваленко Владимир Эдуардович)

Глава 3 КЕР-МИДДИН

Год 1399 ab Urbe condita. Июль

Из римской крепости выбраться оказалось немногим легче, чем штурмовать. Хорошо хоть гарнизон не сопротивлялся. Напротив, случившийся рядом кадр городской стражи обрадовано вызвался организовать и проводить. Для него выпустить одного человека наружу из осажденной крепости — хорошо отработанная операция. Со стены пришлось спуститься — рядом несли раненых, навстречу подходили подкрепления с других стен — к потерне, тесному проходу в толще стены. Стражник запалил факел, хотя идти было два шага. Внутренняя дверь, ловушка, внешняя дверь. И два метра до небольшой полукруглой насыпи, за которой начинался откос рва. Тут Немайн замешкалась.

— Что стоишь? Прыгай, — предложил стражник.

"Прыгай"… На Немайн был «варварский», широкий наряд — двигаться удобно, а вот прыгать неприлично. Валиться боком или придерживать юбки руками — можно и покалечиться. Особенно, если не удержаться на площадке и скатиться в ров, на торчащие из болотистой жижи колья. Между прочим, антисептики неизвестны, поливать раны вином или уксусом — жертва языческим богам. Правда, могут прижечь каленым железом: огонь есть средство, отгоняющее демонов. Мелькнули перед глазами образы ролевых волшебниц — чуть ли не в кринолинах.

— Спустить тебя по веревке? — в тоне стражника возникло недоверие. Еще бы — богиня войны, которая высоты боится. Немайн отрицательно мотнула головой. Скинула плед. Перевязалась, как подпоясалась, чуть выше колен. Взгляд воина снова стал спокойным и даже мечтательным. Сида не трусиха. Сида — хорошая девочка, у которой есть небольшая работа в поле. Принести домой сноп из вражеских голов.

Земля, по сравнению с двадцать первым веком, стала жестче. По крайней мере, на площадке. А вот во рву — во рву было, несмотря на июльское тепло и короткие тени, зыбко и влажно. Подол намок и принялся тяжело раскачиваться, норовя заскочить под носки сапог. Так что Немайн в основном старалась не навернуться с откоса. В этот момент ее можно было убить совершенно безнаказанно, метнув копье или топор, но поединщик-викинг агрессивных действий не предпринял. Начал что-то говорить брату… Специально прислушиваться нужды не было — стоячие уши тащили в голову что надо и что не надо. А старонорвежский Немайн у Сущности выторговала.

— Выходить на хольмганг против бабы? — недоумевал брат крылошлемого. — Да за кого нас здешние трусы принимают?

Клирик слово «хольмганг» знал. Смутно. Что-то читал или смотрел… Или на форумах проскакивало. Выяснилось: память абсолютна только с момента вселения в аватару.

— За героев, — вождь объяснял брату диспозицию, заодно и Клирика просветил, — ты обрати внимание — у девчонки острые уши. Видно нечеловеческую кровь. Для троллева отродья красива, для великанского — мала. Так что поединок будет почетный. А остальные… Нагадили в штаны! И не случайно! Думаешь, я зря на островах сказки слушал? Тамошний народ похож на здешний… Верит в разные глупости. Оттого я шлем этот лебяжий и напялил. Думаешь, мне хочется войти в саги с прозвищем Засиженная Башка? Или похуже? Но у бриттов в таких ходили великие воины давних времен. И даже боги.

— И все-таки…

— Ну ладно, попробуем обойтись без боя, — вождь повысил голос и перешел на саксонский. — Слушай, красавица… Ты храбрая, брат не хочет тебя убивать! Заплати цену поражения сразу. Ты не мужчина, тебе можно. И мы уйдем.

Клирику захотелось последовать совету. Сорок серебряных марок — всего пять золотых. Двести пятьдесят солидов. Для него, на фоне клада с основным капиталом — дешево. Но настолько против роли… К тому же для викингов эти деньги — средства на новую экспедицию, причем более сильную. Куда? Не исключено, что опять сюда. В памяти всплыли строчки Киплинга… "Кто раз заплатил данегельд, тот вовек от датчан не откупится". Датчан пока в природе не водилось — датскую землю похожие ребята как раз отвоевывали у саксов. Последний этап Великого переселения народов: будущие даны гонят саксов и англов, те — бриттов, бритты — пиктов и ирландцев, да и франкам достается, ирландцы, переименовавшись в скоттов — пиктов. А пиктам гнать уже некого… Немайн подошла поближе. Сложила руки на упертой в землю палке.

— И рада бы. Но не могу. Если я заплачу — вы снова придете. Не вы, так другие. И дело тут не в пустячном для города серебре. Слава труса привлекает лихих людей, как гнилое мясо — мух. И еще, — Немайн ткнула пальцем в вождя. — Драться я буду с тобой.

— Почему?

— Потому, что ты меня вызвал. "Ты не мужчина" — вызов, так?

— Но это правда!

— Правда. И вызов. Правда без вызова звучит: "Ты — девица".

— Но…

Взлетела палка. Удар пришелся брату вождя по кисти. Сида держала палку двумя руками, и смогла вложить в удар достаточно силы, чтобы меч, так и не успев подняться, упал в траву. Норманн сморщился от боли.

— Я сломала твоему брату пястную кость, — пояснила сида, — он биться не может. За обиду заплачу — потому как вне войны. А крови нет. Слова сказал ты — тебе и биться.

Главное — вождь авторитетнее. Так пусть на весах будет именно его честь.

— Ладно, — процедил Засиженная Башка, — слова сказал я. Тут как раз перекресток трех дорог. Учти, колдовать нельзя. Щит и меч возьми у моего брата — они такие же, как у меня. Хочешь — возьми мои.

— Обойдусь палкой. Она обычная. Без волшбы. А твой меч я и поднять не смогу.

И вот — камни римской дороги в одном шаге. С камней сходить нельзя — поражение и позор. Да и вдоль дороги за перекресток отступишь разве на шаг дальше — а там будет заметно. И, если не сдашься, навалятся кучей. Женщине можно жить с репутацией трусихи. А инженеру-богине? Немайн перекинула плед через плечо — для боя удобнее. Мысль использовать его как плащ, для отвлечения противника, и в голову не пришла: итальянскую школу рапиры Сущность не выдала. Да и много ли толку в плаще против рубящего оружия? Сида приняла основную стойку и сделала шаг. Единственный прямой шаг вперед, который Клирик намеревался сделать за бой. Правая рука замерла, вытянутая вперед и вверх, кисть направила палку чуть вниз, чтобы срез оказался напротив глаз врага. Спина выгнута назад, нешироко расставленные ноги чуть согнуты в коленях. Левая рука придерживает длинный подол, хотя это и портит безупречность позиции. Но расстаться с жизнью, запутавшись в собственной одежде, гораздо обиднее, чем из-за не отведенного левой рукой укола. Сида слегка пританцовывала на месте, ожидая нападения. Викинг спокойно стоял, планировал атаку. Было несколько тактик. Выбрать следовало быстро и без ошибки.

Норманн никогда не рассматривал палку как серьезное оружие. И особенно — оружие поединка. Теперь приходилось. Дистанция угрозы дальше, чем у меча и топора. Они с братом не видели опасности до удара. Но главное — вес. Палка гораздо легче. А значит, быстрее. И этим замечательно превосходит копье и шест. Палка позволяет попадать по противнику почти с гарантией. И пусть поначалу последствия могут казаться слабыми — лучше попадать слабо, чем никак.

Начало схватки Кейру понравилось. Варвара подвел меч, добрый северный клинок. Длинный, тяжелый. Стоило мечу взлететь вверх, Немайн рванулась вбок и вперед. Шагов Кейр не разглядел, сида словно летела по воздуху, и за ее спиной вилось знамя Вилис-Кэдманов! Это было прекрасно, тем более, что при замахе викинг открылся в достаточной степени, чтобы получить удар по ребрам — и сразу, вслед за этим, по кончику меча, по плоской стороне. Немайн била без замаха, одной рукой, но на ее стороне были упругость железа и вязкость дерева: меч, как лосось через пороги, выскочил из рук викинга. Тот в ответ метнул щит. Сида отпрыгнула назад и вбок — позднее Клирик счел это ошибкой, уходить следовало только вбок — и клинок снова оказался в руках норманна. В обеих. Не помогло — меч зазвенел по брусчатке мгновением позже. Без щита шансов у викинга не было никаких. Разве схватиться в рукопашную. Немайн двигалась не быстрее. Но реагировала — молниеносно. А потому варварский вождь уворачивался и закрывался, как мог. Не подставлял суставы. Терпел колотушки. И ждал ошибки.

Со временем и сида стала осторожней. Палка теперь направлялась одной кистью, удары получались слабыми — но они попадали, и попадали точно. Впрочем, же стеганый поддоспешник, который викинг, в отличие от кольчуги, и не подумал снимать, неплохо гасил удары. Теперь, оставшись без меча и щита, но просчитав противницу, он чувствовал себя вполне уверенно. И начал просчитывать, как именно победить. Наказать ушастую девку за брата да за колотушки, заработать славу. Потому и терпел редеющие взбучки. Хотя схватить палку мог уже несколько раз. Но обезоруженная ведьма могла от отчаяния начать колдовать, что куда непредсказуемее палки. И опасно не только для него.

У Немайн нашлись свои проблемы. Норманнов много, и не очевидно, что их удержит честь убитого вождя. Что, если толпой навалятся? Потому бой нужно закончить победой, но не убив и не особенно унизив противника. Но как? Клирик надеялся, что решение придет раньше, чем кончатся силы. А потому крабье кружение продолжалось!

Это напоминало перепляс. Викинг стоит, ставит блоки и изредка получает тумаки. Сида при малейших намеках на атаку скачет белкой, и ее пяткам приходится немногим легче, чем тем местам на теле викинга, до которых она дотянулась! Оба бойца воздерживаются от решительной атаки, хотя рефлексы гонят вперед. Викинг сдерживается, опасаясь вылететь за «ринг», и немножко — колдовства. Клирика гонят в ближний бой навыки испанского мечника. Это же так просто: дорезать обезоруженного противника. Еще можно задушить. Или сломать шею. А лучше — спину. Клирик успешно давил провокации на уровне мышечных импульсов, но в мозгу возникали мгновенные яркие картинки грязных приемов боевой борьбы. С двухметровым детинушкой в панцире железном в главной роли. При попытке подставить на его место эльфийку, получалось смешно. Настолько, что Немайн начала улыбаться. Сначала дрогнули уголки губ. Потом показались белые зубки. Островатые для нормального человека.

Бой длился. Минуты? Часы? Свои болельщики противнику помогли — с травки метнули новый щит. По правилам. Иначе и меч бы подбросили. Но нет. Видимо потому, что меч лежал на дороге, а щит улетел на траву и норманн не мог поднять его, не признав поражения. Поимка щита стоила викингу равновесия и пары пропущенных ударов, но круглый щит с железным умбоном того стоил. Хорошая защита — и оружие получше голых рук. Клирик времени не чувствовал, но знал: силы заканчиваются. Ресурс на нуле. Еще минута, две — и мышцы откажут. Или лопнет сердце. И, когда среди калейдоскопа полупрозрачных миражей мелькнул прием, требующий не столько силы, сколько ловкости и расчета, поставил на него. Обычно проделывают в перчатках? Что ж, лучше порезаться, чем умереть. Абсолютная память вела ноги сиды по кругу, ей не нужно было видеть камни мостовой даже боковым зрением. Шаг, полшага… За секунду до победы сида выдала себя. И без того зловещая улыбка перешла в оскал. Изрядно добавивший викингу прыти. Тот понял — время на принятие решения уходит. Видывал подобные гримасы. Хороший воин не всегда способен сдержать в себе зверя. Но не медведь же и не волк глядел через заиндевевшие глаза бешеной девки! Усталый танец ушастой снова стал ровным и непонятно целенаправленным. Грациозная, завораживающая, аристократически нарочитая неуклюжесть движения, семенящая припрыжка боковых шагов, подвижная спина, все казалось странно знакомым… Викинг решил атаковать, пока зверь не вырвался на волю. И, когда рыжая вдруг споткнулась и неуклюже завалилась на бок, бросился вперед.

Он успел. Бессильно стукнула по булыжникам палка. Удар щитом, удивительно тяжелое тело ушастой девицы отлетает к краю дороги… Один пинок — и победа! Но странно чешется шея, а по глазам хлещет мутный от боли и торжества взгляд зверя. Умнейшего в Скандинавии. Считая человека и богов. Даже Локи не всегда мог перехитрить росомаху. Зверя, не теряющего голову ни в смертельных объятиях расщепленного дерева, ни от писка щенков за спиной.

Кейр, наблюдая поединок, удивлялся, почему сида так долго возится. Ясно же показала, выйдя на варваров с палкой, что намерена их разогнать, как шелудивых псов. Но, вместо того, чтобы быстро прикончить предводителя, устроила какой-то ритуал. А потом оступилась… Или сделала вид.

Когда варвар бросился в атаку, с земли, подброшенный ударом ноги, взлетел его меч. Схваченный сидой обеими руками за лезвие, так что длина оказалась как у доброго римского гладиуса, коснулся кожи хозяина между нащечником шлема и кольчугой, оставив кровоточащую царапину.

— Прыжок лосося! — Кейр, держа лук наготове, даже кулаком по стене стукнуть не мог, но уж кричать-то ему ничто не мешало. — Прыжок лосося!

Сам он легендарного приема не видел. Да и никто, кроме соратников богатыря, точно не знал, как знаменитый прием "прыжок лосося" исполнял Кухулин. Метнуть ногой из-под воды копье на половину стадия? Невозможно. А вот себе в руку… Вполне вероятно, что вдаль отправлял внезапно появлявшееся из ниоткуда копье великий ирландец уже рукой.

Когда Немайн отбросила палку и взялась за настоящее оружие, это был миг восторга. Высший миг. Потом произошло странное — сида почему-то не стала уворачиваться от удара щитом, напротив, метнулась навстречу. И, отброшенная, замерла — кочка на поле, не человек. Вздох изумления и боли пронесся по стенам города. Неужели убита? Так не могло, не должно было быть! Победитель богини между тем потрогал шею. Долго смотрел на ладонь. Вокруг столпились его люди. Варвар как-то лениво влез в кольчугу, напялил героический шлем и двинулся прочь, откуда пришел.

Немайн все-таки что-то сделала с варварами! Какое-то сидовское колдовство, в котором, как уверяла, была полным ничтожеством. И вот поредевшая армия налетчиков, съежившаяся до банды, понуро уходила от Кер-Мирддина, не требуя денег и не зажигая предместье.

Норманны признали в девице оборотня. Такое «колдовство» обычаями хольмганга дозволялось, в праве поединка берсерку никто отказать не мог. Почему должно было лишать его росомаху? Кровь на шее дружина заметила сразу, и вождь еще торжествовал, когда ему указали на ошибку. Потом, когда велел уходить, ворчали, но понимали. В сознании была ушастая или нет, насколько покалечена — дело десятое, главное — осталась на перекрестке, и пустила первую кровь. По обычаю, это победа. В другое время можно бы и оспорить результат, но вождь не мог вести себя неблагородно — после того, как его победили, лишь обозначив смертельный удар. Это получалось бы настолько против чести, что род оказался бы замаран на поколения. И викинги ушли. Неторопливо, собрав легких раненых, и добив тяжелых.

Неспешность вышла им боком. Не прошло и часа, Кейр услышал далекие крики фанфар: королевская кавалерия шла в бой. И не нужно было видеть поля боя, чтобы определить, что на нем происходит. Сигнал, знаменосец под знаменем с драконом вылетает вперед, рыцари короля Гулидиена натягивают луки, мчатся мимо сбивших строй врагов, стреляют, отворачивают прочь. На тетивы ложатся новые стрелы. Кантабрийский круг: ливень стрел, неудобная цель. Круглые щиты варваров, удобные в рукопашной и при абордаже, не позволяют поймать все стрелы. Норманны уходили к болоту, щерясь копьями, огрызаясь из собственных луков. Удивительно точно. Ржали раненые лошади, валились из седел бездоспешные всадники, но шестикратный перевес сказывается быстро. Погиб один рыцарь… и десять лошадей. Да и немногих раненых валлийцев была надежда выходить.

Норманнам большинство попаданий пришлось в ноги, так что отобрать пару раненых для допроса труда не составило. Прочих раненых разъяренные потерями валлийцы докололи копьями, сверху вниз, как Георгий змея. Гордясь победой, под фанфары двинулись к городу.

Когда победители поравнялись с предместьями, западные ворота распахнулись, и ополчение хлынуло наружу: собирать трофеи и убирать тела. Тогда Кейр оставил пост и метнулся к дверям, но было поздно. Брат Марк успел первым. Всего несколько слов, и король решительно кивнул.

— Верно. Господа, пленных у нас достаточно, варваров, если кто жив, добить. А женщину из холмов — в железа!

— Посеребренные, — уточнил монах.

— А где их взять?

— Тогда сразу забить камнями.

Гулидиен бросил взгляд на фигурку — сиды? Богини? Ведьмы? Той, с которой он старательно избегал встречаться почти месяц. Не знал, что делать, о чем говорить. Следить, конечно, поручил. Потом она ушла. Выходит, вернулась? И защитила город. Вопрос — что и каким силам она обещала за спасение Кер-Мирддина. Не выйдет ли такое спасение боком. Но, что бы там ни пели бродячие барды, Немайн не бьет в спину своим!

— В моей стране, брат Марк, без следствия не казнят никого. Запомни это. К тому же речь вообще не может идти о казни. Только о церковном наказании. Поскольку, даже если названная тобой ведьмой и колдовала, то не во вред добрым христианам.

В течение суток Немайн представляла собой дышащий труп. Куклу. А вокруг происходило интересное. Но пересказали не все. А то, что пересказали, изложили в дюжине вариантов. Клирику более всего понравилась история, рассказанная Брианой. Которая начиналась с довольно неаппетитных медицинских подробностей. Военные забавы — страда врача. Амвросию Аркиатру работы досталось больше всех. Шесть ампутаций. Очистка ран, бесконечные швы. А на сладкое — вскрытия. Если бы не печаль по убитым и покалеченным соседям, врач был бы счастлив. Давненько не выпадало такой практики! В конце концов, подобное упражнение на долю средневековых врачей выпадало нечасто. Добрых христиан, даже после смерти, расчленять было нельзя. Преступников карали даже не трибуналы, а короли единолично, их-то было не меньше на душу, чем судей в будущие века. Отрубание же головы с натыканием на пику для всеобщего обозрения делало констатацию смерти ненужным фарсом, и врачу о казни попросту не сообщали. Но язычники-разбойники, которые сами пришли… Подарок, да и только!

Бриана вызвалась помогать. Заявила, что собирается быть военным врачом и должна привыкать к виду внутренностей и крови. Отец сперва ее прогнал. А после позвал обратно и извинился. Вспомнил, что других учеников у него пока нет. Так пусть уж дочь и хирургию осваивает… И остался доволен. Бриана — тоже. По крайней мере, тем, что в обморок ни разу не грохнулась.

Когда солнечный свет окончательно угас и копаться в мертвом пришлось в адских отсветах факелов, раздались вопли волынки. Бриана, которой стало скучно, с радостью утерла руки и отправилась разузнать, в чем дело. Просто так среди ночи на волынке не играют. Уж больно штраф большой.

Дэффид и Глэдис Вилис-Кэдман явились пополуночи к королевским дверям в восьми вооруженных до зубов лицах, завернутых в пледы одинаковой расцветки. Алые льняные рубахи, белые штаны — парадный наряд камбрийских воинов. Впрочем, огонь факелов залил их одной краской. Воротная стража, что примечательно, пропустила щетинящуюся копьями процессию в город без разговора. В руках у одного из воинов была волынка.

Дэффид отмахнул, и волынщик затянул пронзительную мелодию "Знамя на плечах". Если же о мелодии для камбрийской волынки говорят, что она пронзительна — значит, свиньи, когда их режут, визжат тише и мелодичнее. Так что появление через две минуты на крыльце деревянного дворца самого короля Гулидиена было триумфом выдержки. При короле, само собой, имелось полдюжины рыцарей. Со сна. То есть — без кольчуг, в одних рубахах, зато с луками в руках и мечами на бедрах.

— Ну и чего тебе надо, Дэффид? — спросил король, ковыряя оглохшие уши. — Я уважаю тебя и твой клан, при отце вы славно повоевали… Ты знаешь, что я тебя всегда выслушаю. И зачем вот так, среди ночи? Что за дело не терпит до утра?

Вокруг понемногу собиралась толпа. Волынка означала вызов. А то и мятеж. После боя с норманнами городу было не до праздного любопытства, зато ополчение поднялось на ноги почти все. Люди становились поодаль — за Дэффидом и его отрядом. И получались как бы против короля.

— Дело о похищении свободной женщины клана Вилис-Кэдманов! — толпа зашумела. Общество, которое недавно переросло ритуальное похищение невест, подобных преступлений не прощало.

— Кем? — король устало потер лоб. Мало того, что полдня скакал, едва не застал пожарище вместо столицы, потом сражался — и вот пожалуйста! Заботы, как селедка, косяками.

— Тобой, Гулидиен ап Ноуи МакДэсси! В тебе, верно, взыграла кровь ирландцев-предков? Пусть! Но похищение девы, иначе, чем для женитьбы — оскорбление клану!

— Да что за глупости! Никого я не похищал!

— Не отпирайся. Весь город видел, как ты велел схватить Немайн верх Ллуд Шайло-О'Кэдман. И как твоя стража принесла ее в этот дом!

— Уф-ф, — выдохнул Гулидиен и присел на крыльцо, — вижу, разговор будет долгим.

— Ты ошибаешься, король. Короткой будет наша беседа! Вилис-Кэдманы — вольные люди, и ничто не способно поднять на бунт вольного человека вернее, чем бесчестье женщины его клана!

— Мой король, — сказал один из рыцарей, масляные блики факелов плясали на его лице, — я не разглядел родовых цветов на деве, которую отнес в узилище. Видимо, плед почернел от крови врагов и посерел от пыли битвы. Я Вилис-Кэдман, и, если б я смог различить узор, я не стал бы выполнять приказ. Но я хочу знать: эта леди, она состоит в клане только в силу законов гостеприимства?

— Нет, — сообщил Дэффид, — в силу пролитой крови и приемного родства, согласно ее и моей воле. Которую она высказала вчера при дюжине свидетелей, а я, сучий потрох, высказываю прямо сейчас! Мужа у нее, по ее словам, нет.

— Но тогда она не верх Ллуд, а верх Дэффид, — рыцарь почесал подбородок, — и не О'Кэдман, а Вилис-Кэдман. Король наш, конечно, ирландец — но это не повод менять фамилии и обычаи. У нас в клан принимают только через усыновление, а родных и приемных детей не различают.

— Выходит так, — согласился возмутитель спокойствия, — только ставить свое имя поперед великого сида… — задумался, подыскивая слово. — Неуютно, вот. Даже мне.

Рыцарь пожал плечами. Взялся — дюж. Учить сиду жизни среди людей, обычаям клана, следить за ее поведением теперь забота Дэффида.

— Тогда, мой король, я вынужден встать рядом с братьями, во имя чести моей сестры Немайн верх Дэффид, — заявил он и перешел к компании Вилис-Кэдманов. Король запоздало кивнул ему в спину громко прокашлялся.

— Женщина холмов, именовавшая себя Немайн верх Ллуд, — провозгласил Гулидиен, когда внимание обратилось на него, — взята под стражу со всем возможным почетом. Она одолела врагов королевства, но — нечеловеческим образом. Выжившие разбойники уверяют, что она оборотень. Брат Марк уверяет, что она ведьма. Он доказывает это событием, которое видела половина городского ополчения — а именно, уходом варваров после проигранного Немайн поединка. Брат Марк подозревает, что женщина холмов что-то сделала с их разумом, лишив варваров данной Господом свободной воли, и настаивает на церковном наказании. Что я должен был делать?

— А что ты намерен делать сейчас?

— Хотел бы я сказать, что собираюсь спать, — зевнул король, — так ведь не дадите. И думать что-то не получается, после волынки этой. Так что говорите сами, чего хотите.

— Нашу дочь и сестру назад!

— Кто из старейшин клана поручится за явку Немайн верх… Дэффид на церковный суд?

— Сначала заведи церковь, МакДэсси, — хмыкнул Дэффид. — один монах это не церковь. И не судья.

— К ярмарке прибудет епископ из Рима, — сообщил король, — а если нет, так преосвященный Теодор заявится. Согласно обычаю, он представляет церковь на ярмарочном суде.

— Я и поручусь, как хозяин заезжего дома и отец, — вздохнул Дэффид, — а теперь, король, верни Вилис-Кэдманам дочь и сестру.

— Ну с таким поручителем куда я денусь… Велю вернуть, — заключил король. — Стоило меня будить… Утром бы разобрались. Все равно ваша сида спит.

— Спит? После моей волынки?

— Да уж. Наверное, вы и мертвого разбудите. Сэр Кэррадок, ты ее сюда принес, ты и выведешь, — король встал, принял горделивую позу перед официальным заявлением, и заговорил нараспев, полууставом: — Я возвращаю леди Немайн верх Дэффид Вилис-Кэдман ее клану. Клан Вилис-Кэдманов обязуется представить свою дочь и сестру на церковный суд, который состоится на второй неделе ярмарки, в последний день июля. Клан не будет преследовать брата Марка, поскольку он обвинил леди Немайн из побуждений защиты паствы от ведовства, и не нанес оскорбления.

— Насчет побуждений мы еще посмотрим, — буркнул Дэффид. — Все равно монах не священник, толку от него чуть. А мирянам свойственно грешить.

Немайн висела на руках Кэррадока Вилис-Кэдмана. Нечеловечески острое, бледное до синюшности лицо, умиротворенное, беззащитное и немножко детское. И без того недлинные волосы спутанной массой свисали вниз, открывая стоячие треугольные, подвижные уши хищного зверя.

— Она что, и правда оборотень? — король растерялся: сиду-то до сих пор вблизи не видел. Благодушие его сразу куда-то исчезло. Гулидиен насупился.

— Я, кажется, ясно назвал имя: Немайн верх Ллуд. Оборотень-ворон, если не врут.

— Мало ли кто мог назваться именем древних королей…

Бриана поняла, что мужчины собираются всласть побеседовать. Пришлось вмешаться.

— Вы что, так и будете ее здесь держать? Несите к отцу, быстрее!

— Почему?

— Если она не очнулась от волынки… То это не сон и не обморок. И рука висит неправильно! К отцу, немедленно. Я его сейчас разбужу.

И мелькнула белым пятном в темноте.

— Благодарю тебя за справедливость и мудрость, мой король, — Глэдис поспешно поклонилась, и Дэффида нагнула. — Прошу простить за поспешно прерванную беседу, но моей младшей дочери нужен врач. Кстати, муж мой, ты был прав, не судьба нам сыновей завести. Восьмерых родила, пятеро выжило — все девки. Приемыша взять решились — так опять девчонка подвернулась.

— Ступайте, и не забудьте сообщить своей младшей дочери, — последние два слова Гулидиен выделил, — что у клана Вилис-Кэдманов нет претензий на престол Диведа. Как, отныне, и у сиды, происходи она прежде от самого Пуйла.

Мэтр Амвросий пытался отогнать себя от стола, чтобы поспать хоть немного. С утра ожидала уйма работы. Но, услыхав беспокойный стук в ворота, понял — день еще не окончен. Что ж. Такова лекарская доля. Тяжелые — с ношей — шаги в темноте, при пляшущем свете факелов. Рыцарь с безвольным телом на руках, рядом увлекательно зевает Бриана, Дэффид бурчит:

— Ну за что мне такое? Родных дочек пять, так теперь еще и приемная…

— Почему сразу не принесли?

— Пап, Немайн король арестовал.

— За спасение предместий? Хм.

Любопытство крепче смыкающего глаза сна. Труп со стола… И вытереть, нехорошо после мертвого. Лишних вон! Женщин тоже. Глэдис тоже касается. Мать? На Дон ты что-то не похожа. Ах, удочерили. Хорошо. Сначала раны. Царапины. Кровопотери нет. Почему без сознания? Шок? Пульс неровный, быстрый, но сильный. Рука опухла. Вывих? Нет, движется легко. Сломана. Голова: кости целы, след удара, гематома. Возможно сотрясение. Дышит неправильно. Что под платьем? Ребер — на одну пару меньше, чем у человека, зато ложных больше. Следов ампутации нет. Легкие не повреждены — уже хорошо. И хорошо, что больная не в сознании — проще правильно соединить обломки костей. Наложить повязки и шины. Очень интересно произвести дальнейший осмотр — но лишние шевеления при сотрясении мозга не показаны. Да и Глэдис присматривает, чтобы лекарь не мучил ее новую девочку из чистого любопытства. Уж ей-то уход за ранеными не в новинку. Выход к беспокойной родне — хотя у них-то сегодня счастье: все живы. И даже прибавились.

— Оглушена. Перелом. Ушибы. Переутомление. Жить будет. Надо бы не ворошить, но у меня сейчас нет места. Придется нести к вам — и поосторожнее. Кстати, варвар ее очень вовремя приложил. Боюсь, не потеряй Немайн сознание — умерла б в следующей схватке. Не от оружия врага. Сама по себе. От усталости. Так что пусть полежит. Хотя бы недельку. Впрочем, эта не усидит. Ну хоть напрягаться не давайте, занятие какое-нибудь полегче подберите. Следите, чтобы ела побольше.

И мэтр Амвросий наконец отправился спать.

К утру забытье Немайн перешло в глубокий сон. Заглянула Бриана, велела ни в коем случае не будить. Узнал бы Клирик — убил бы. Ему пришлось заново пережить во сне эпизод, который всегда хотелось забыть. Клирик всегда ненавидел свои немногие поражения — а они были неизбежны при работе "главного пожарника" корпорации. Слишком часто последний резерв вводили в дело тогда, когда о спасении ситуации речь вести уже не приходилось.

Дамбу должно было прорвать. Вода уже сочилась через основание, вымывая грунт. При первом взгляде Клирик отвел ей до разрушения два часа, но ошибся.

— Эвакуируйте рабочих.

— Но мы уже почти…

И ведь прав. Дизельные копры лупят, как тяжелая артиллерия, вбивая опоры контрфорсов в потрескавшийся от суши грунт. Гравийное тело сформировано, и карьерные самосвалы вываливают песок на вторую линию борьбы с наводнением. Стальные и деревянные щиты подпирают эту массу. Но без контрфорсов все рухнет под первым же натиском водяной стены. Чтобы закончить контрфорсы, нужен час. А внешняя дамба сдохнет через пятнадцать минут.

И это не простое "нет спасения — нет вознаграждения" — вместе с рудником клиента придется бросить собственное оборудование.

— У нас есть вертолеты.

— Пусть прогреют двигатели. Первыми снимайте людей с участков шесть-альфа, шесть-браво, пять-зулу. Там точно не успеть.

— Мои люди согласны рискнуть.

И когда он успел их спросить? Не важно.

— Речь не о риске. И припомните сумму неустойки на случай оспаривания моих рекомендаций.

— Дело не в этом. Рудник продолжает добычу.

Этого не должно быть — Клирик знал точно. Даже помнил, как было — не во сне: падающая плотина, прыгающие оранжевыми пингвинами в потоке «Катерпиллеры», над головой — неслышный на фоне катастрофы вертолетный винт. Полтора миллиарда убытков — и ни одного погибшего. Но сон внес поправки.

Струи, текущие сквозь дамбу, превратились в фонтаны. Паводок обеспеченности в одну десятую процента. Если попросту — такое бывает раз в тысячу лет. Катастрофа — только не такая быстрая, как землетрясение.

— Почему не эвакуирован?

— Собирались. Но, когда узнали, кого прислали главой аварийной миссии… У вас репутация волшебника.

— Но не бога. Снимайте людей с групп участков пять, шесть, два. Вношу небольшое изменение: мы с вами остаемся здесь до конца. И попробуйте вытащить из-под земли столько людей, сколько успеете.

— Зачем?

— Вдруг дамба простоит дольше, чем должна бы… И еще — приказываю заложить заряды подрыва в сегменты четыре, семь, десять, пятнадцать.

Грохот, визг, пыль закрывает палящее солнце. Сухо… Пока. Купить время… Допустим, новую дамбу рассмотрим как временную.

— Приказываю подпереть тело плотины самосвалами с полной загрузкой. Водителей эвакуировать по исполнении приказа.

Может быть, это приостановит ее гибель. Идея, конечно, бредовая. Минуты. Фонтаны превращаются в реки.

— Общая эвакуация. Что с рудником?

— Не успеваем…

Реки вырывают куски из тела старой дамбы. Разлив не остановить. Но — хотя бы удар. Стена воды рвется вперед. Впрочем, передовой волнобой, хоть и импровизированный, существует. И почти достроен. Бурая волна качается, словно подрубленная. За спиной шум винтов последних машин. Упала! Начала расти вновь, но поздно, поздно — давление нарастает пусть и рывками, но не одним титаническим ударом. Плотина держит. Пока. Высота водного слоя перед запрудой нарастает.

Поворот рукоятки — и единственный готовый до конца сегмент взлетает на воздух. Между крепкими подпорами, которые не дали ворвавшемуся потоку разворотить все тело плотины.

Теперь высота слоя воды перед плотиной нарастала медленнее. И все-таки слишком быстро. Пришлось поднять на воздух еще три сегмента. Все разом — пока не оборвало провода.

Надежда не оправдалась — недостроенные контрфорсы динамической нагрузки не выдержали. Плотина рухнула по всей длине — и ревущая волна, недовольная тем, что ее посмели задержать, обрушилась на диспетчерскую рубку, хрустально брызнули стекла…

Но Немайн хотя бы лежала себе пластом, и никаких особых забот от приемного отца не требовала. Зато под вечер в заезжий дом изволил заявиться сэр Кэррадок. Спросил пива, примостился у стойки и начал сверлить Дэффида хмурым взглядом исподлобья.

— Глазом дырку на мне не протрешь, — заметил Дэффид, — пробовали и чем посерьезнее — не получалось.

— Мне надо перед ней извиниться.

Перед кем — объяснять не стал. И так было ясно.

— За что?

— Сам не знаю. Вру. Знаю… Только быстро надо. Пусть снимет! Амвросий себе смеется… Ну так он врач, а не колдун.

— А теперь тихо. И понятно.

Рыцарь взвился.

— А мне понятно, да? Мне понятно? Если лицо твоей сиды перед глазами — все время? Я вот тебя сейчас через нее вижу, понятно теперь? И жалко ее очень и еще что-то. Не знаю. Позови, а?

— Так спит же! И Амвросий велел не будить.

Кэррадок потух и уткнулся в кружку.

— Спит, — пробормотал, — спит. А если это нужно быстро снимать? Вон, Кейра твоего после отвара травного не смогли отворотить. А тут сила богини.

— Так ты что, влюбился в Немайн, что ли? — улыбнулся Дэффид. Но рыцарь остался мрачен.

— Я не влюбился — я одержим, — сообщил он, — и я знаю, что говорю. На мне с детства лежит сидовское проклятие. Я обычно молчу о нем, но из-за него на меня упало второе! Я не виноват, что не рассмотрел нашу расцветку. Видишь ли… Я не различаю цвета. Точнее, различаю, но совсем другие. И если бы они просто перепутались! Привык бы называть синий желтым, и все. Наверное, и не знал бы о проклятии. Но меня заговорили хитрей! Например, для всех красный и зеленый — два разных цвета. Для меня — один! И голубой я путаю с розовым… Сам знаешь, стоит человеку увидеть сиду — и он пропал. Просто увидеть. Немайн, верно, закрывается, образ свой корежит. А я увидел — настоящую.

— Постой, постой. Ее много кто видел. Весь город. Да и в холмах многие…

— Именно. Видели… Слышал, как сиду женщины за глаза честили до вчера? "Закат над рекой". Присмотрись к сиде. Лицо у нее не просто красивое — совершенное. Без изъяна и намека на изъян. У человеческих женщин таких не бывает. Но цвет — цвет вас отпугивает. Она его на себя наложила. А я вижу другой. Настоящий. Не рыжее с синим, а золотое с белым. То, что является золотым с белым для всех… Я это увидел. И не понял сначала, что произошло. А настоящую сиду нельзя видеть и не полюбить.

— Немайн была без сознания. Любые чары бы спали. И вообще, больше слушай завистливых баб. Моя младшая дочь — красавица, под стать остальным пяти. А извиняться — это можно. Но когда придет в себя.

Дэффид хмыкнул, вспомнив рецепт от Немайн: пяток лет супружеской жизни, и как рукой снимет. У него с Глэдис, кстати, так и не сняло. С годами страсть заменило спокойное счастье… Рыцаря было жаль. Так и остался сидеть и мрачно зыркать по сторонам. Впрочем, немногие посетители этого вечера глушили пивом впечатления от налета, да поминали погибших. Каждый второй похоронил кого-то из родни или друзей. Языческим весельем тризны не баловались. Смотрели больше насквозь, да в себя.

Сверху заявились Глэдис и Бриана, вокруг немедленно собралась большая и прекрасная половина Дэффидова семейства, начала ахать и хихикать. Кейр, само собой, оттер от компании Туллу, быстренько, с уха на ухо, допросил, и важно протопал за стойку к тестю.

— Ну?

Кейр пожал плечами. Мол, не здесь. Отошел к бочке — пива нацедить. Туда и тестюшка заглянул. Тоже за пивом. Сплетни — не мужское дело.

— Жена говорит, мужчин у сиды не было.

— И что? У нее у самой тоже до свадьбы не было. Благодаря Немайн, кстати. Как уважаемый отец семейства, такую дочь могу только одобрить. А откуда узнали?

— Так переодели же. В чистое. Ну лекарская дочка и полюбопытствовала. Или Глэдис.

— М-да. Впрочем, чего удивительного?

— Так ей же лет двести! Или больше. Дочь Ллуда Оркнейского[5], а тот старше Артура. Артур еще ему рога наставил, — Кейр осекся.

Дэффид изменился. На привычного добряка-трактирщика походил не более, чем вепрь на хрюшку. То же брюхо, те же могучие лапищи. Но — воин. Воин, привыкший изводить под корень чужие города. Пускать стрелы в спины оробевших. Человек, лично перерезавший половину дядьев нынешнего короля.

— Ты, Кейр помолчал бы, а не трепал, о чем не знаешь. Да, Ллуд старше Артура. На тысячу лет. Или больше. А Неметона ходила по этой земле еще до римлян. Может, и раньше. Артуру она не дочь, а… — Дэффид осекся, сглотнул, — а и Мордреду с Галахадом[6] почти не сестра: на сотни лет старше. Но она вошла в наш клан — и теперь моя дочь, сестра Туллы, Эйлет, Гвен, Эйры, и Сиан, а заодно и твоя свояченица. И закончим на этом.

Продолжать оборванный разговор Кейр не решился. Но, кроме тестюшки, под рукой имелись и другие знатоки старых легенд. К придворному филиду не сунешься, но Лорн, например, знает не меньше! Кузнец, однако, тоже разочаровал Кейра. Заметил только, что раз уж Немайн взялась учить Тристана, толк из него выйдет. Непонятно только, какой. Кейр потребовал подробностей. Лорн допивал шестую кружку пива, и отмалчиваться не стал.

— А не знаю, — прошептал как заговорщик, и широко взмахнул полупустой кружкой, чуть не своротив Кейру нос, — знал бы точно — не молчал. Ну согласись: не может такого быть, чтобы легенды повторялись один к одному. Во-первых, тогда бы не было надежды. Во-вторых, она и не повторяется. Большая умничка! А в старых песнях все тупые. Ты даже не представляешь, насколько они там тупые! Так что, в-третьих, и было все не так. По другому. Не как сейчас.

— Что было-то?

— Сам знаешь. А не знаешь, догадаешься. Как говорит Амвросий, сапиенти сат.

После чего встал и, покачиваясь, пошел восвояси.

Храп — страшная вещь. Куда там викингам. Те живого уложат, эка невидаль. Хороший же храп поднимет мертвого. Что уже чудо. Клирика — поднял. Рвущаяся в окна диспетчерской волна превратилась в прогревающий турбины Ил-96, а потом — в Гвен, сестру Туллы. Которая выдавала такие рулады, что, несмотря на слабость и боль при каждом шаге, Немайн из комнаты вымело. И дверь перевязанным культяпками открылась, и закрыть получилось, и добежала сида до дверей залы для посетителей в три шага. Там звук ослаб достаточно, чтобы Клирик обратил внимание на некоторую неодетость. В зале, вороша для большего жара и со скуки кочергой угли, сидит страж. Мужчина, разумеется. Да и неприлично благородной деве шастать босиком и в одной рубашке. Причем, слишком длинной и широкой, норовящей показать через разрез на груди пупок. А заодно — все, что подвернется.

Встала извечная женская проблема — что надеть. Вернуться и разбудить Гвен было просто невозможно — храп, несмотря на прижатые ладонями уши, от двери просто отбрасывал. Вот он, чувствительный слух! Спуститься вниз, на хозяйскую половину мимо зала нельзя. Оставалось через окно. Немайн с сомнением посмотрела на перевязанные руки. Ладно — одна рука цела, этаж всего второй. Окно в коридоре, конечно, узенькое, противоштурмовое, но где пролезет хорек, там пролезет и сида. Но куда-то исчез не оставлявший Клирика всю жизнь вкус к авантюрам. Куда проще оказалось завернуться в рубашку — Туллы? Глэдис? — и ждать утра. Надеясь, что, если придет сон, то не окажется настолько кошмарным…

Сон не пришел. Зато память стала прокручивать недавний бой, все тот же бой, раз за разом. Только с иными исходами. При этом Клирик очень сожалел, что не может посмотреть картинки от третьего лица. От первого получалось слишком страшно. И анализ сбивался, замещаясь эмоциями. А ведь во время боя испугаться он так и не успел. Так же, как и прочувствовать, что именно вытворяют руки и ноги Немайн. А теперь выяснялось — жив он остался не благодаря чуду или случаю. Его спасла ивовая палка и правильный способ боя.

У сиды получилось превзойти более сильного противника в дистанции удара и в скорости. И дистанцию удержать. Первая же ошибка вела к неизбежной гибели — да, по счастью, серьезных ошибок Немайн не совершила.

Утром произошло неожиданное. Явившийся проведать больную хозяин, как обычно вежливый и почтительный, помог Немайн встать — что пришлось весьма кстати, здоровой рукой сида зажимала ворот, вдруг ловко ухватил ее за длинное ухо, слегка вывернул, так что сиде пришлось склонить голову, и громко сообщил:

— Сестру ты могла и разбудить. Гвен пережила бы. Но моя младшая дочь не должна спать на полу! Ясно?!!

Клирик обнаружил, что не может не двинуться, ни дернуться, ни позу поменять. Позже узнал — этим хватом валлийцы быков фиксировали. И все, что могли сделать полутонные чудища — жалобно, по-телячьи, смотреть исподлобья. Сида — не бык, глядя в пол, спокойно пророкотала:

— И как давно я твоя дочь?

— Со вчера, — ответил Дэффид. — Я согласился. Ты в клане. И в семье.

— А мне кто-то сказал? — вот такого номера Клирик не ожидал. Дэффид отец суровый. Хорошо, если богиню войны совсем в ежовые рукавицы не возьмет. И не начнет, как Туллу, замуж выдавать по собственному усмотрению.

— Я говорю, — а ухо-то отпустил немедленно, — вот теперь.

— Ясно, — степенность речи резко нарушало покрасневшее ухо, — надо бы обсудить подробности. Что я должна делать и как себя вести? Давненько не приходилось быть ничьей МЛАДШЕЙ дочерью.

— Пап, я ей все расскажу!

— Сиан, помолчи! Дело-то важное.

— А что — Сиан! Для Сиан еще важнее! Сиан надоело быть самой маленькой! Сиан, помолчи! Сиан, тебе еще нельзя! Сиан, сначала дорасти! Сиан. Сиан! Сиаан!!! Вот теперь будет хорошо — что можно Немайн, младшенькой, до того и я доросла!

— Кажется, у нас будет Самайн[7] каждый день!

— Да, сида-сестра уже есть! С носом до неба!

— А раз сестра, я ей уши пощупаю!

Клирик понял — не то разорвут, не то защекочут. И принял меры.

— МО-О-ОЛ-ЧАТЬ!

Хрипловатый голос сиды оказался удивительно мощным. Аж окна зазвенели всеми стеклышками. Немайн закашлялась и приложила сломанную руку к больному месту. Громовые тирады ушибленным ребрам противопоказаны. Пришлось снизить тон.

— Слушать отца. Гвен, проснулась? Зайди к мэтру Амвросию — не ровен час, младшая сестренка в холмы уйдет. Или дом рухнет. Сиан. Дня Всех Святых ждать еще четыре месяца. Вот тогда и повеселимся. Эйра. Кто будет щупать мои длинные, останется без своих оттопыренных. Оторву и скажу, что так и было: не слышала и не слышит. Тулла, извини за давешнее. Ей-ей не со зла. Но сестру держать за домового не советую. Эйлет. Да, я заносчивая гордячка. Меняться не собираюсь. Зато могу научить держать спину прямо, а нос высоко. Дэффид, матушка Глэдис, какие будут распоряжения на сегодня?

Дэффид крякнул. Поковырял ухо.

— Немайн, — сказал, — тише орать. И вообще не вылезать из постели неделю. Начнешь ходить — перетащим вещи с гостевой половины на хозяйскую. Тулла теперь живет с мужем, так что подселишься на освободившееся место к Эйлет. Что еще… Выучить родословную клана: кто от кого произошел и кто где живет. Изучить обычаи и законы королевства Дивед. Особенно — законы. Потому, что ты под судом за ведовство. И наконец — к тебе посетители.

Посетителями оказались Тристан и Бриана. Что никак не помешало новообретенным сестрам устроить игру в "благородную даму на смертном одре". Немайн под ручки затащили в постель, сменили рубашку, наложили верхнее платье — валлийское, с широкими рукавами. Тоже слишком большое. А нижнее, с узкими, на сломанную руку натягивать и пробовать не стали. Задумались. Меньше трех слоев одежды нацепить — позор для девушки из хорошего семейства. Непристойность. Сошлись на пледе — но не наворачивать по-римски, а просто подоткнуть. Ну и подложили целую гору подушек с вереском. Сложнее оказалось с обувью. Валлийские обычаи вполне позволяли леди щеголять по торфяникам в сапогах. Но не валяться в них в постели! Показаться же на людях босой означало позор или умерщвление плоти от скорби либо раскаяния. Тут началась целая дискуссия.

Клирик слушал эти рассуждения и соображал: а что такое, собственно, представляет собой "Голова Грифона" и ее славный хозяин? Понятия, которыми оперировали сестрички, были совсем не из бюргерского ряда. И даже не мелкого дворянства. На «шляхетство» скорее тянули жители холмов, нравом и гонором сильно напоминавшие однодворцев да арендаторов Речи Посполитой, хватающиеся за саблю при малейшей угрозе своей ледащей чести, и не упускающие случая похвалиться и перехвалиться. У Дэффида собирались немного другие люди. Спокойные. С бесконечным запасом внутреннего достоинства и осознания своей высшей годности. А сам он, если вспомнить давнюю аналогию с клубом, явно был не шинкарь "чего-изволите", не «эй-хозяин», а чистокровный "сэр председатель" без примеси. Местами тянул даже на "достопочтеннейшего сэра председателя". Которому не в лом лично проставлять пиво каждому члену клуба…

— Раз мне вставать нельзя, ноги можно просто укутать, — предложил Клирик в качестве опыта, — а то обуваться ради лежания…

— Грязно. Все равно, что постель топтать! — это Эйра. Впечатлительная, торопливая. Порох с перцем! — Я, например, больше возлежать в туфлях не буду. Даже сняв подставную подошву! Это так по-плебейски. Получается, что ты всегда готова встать!

— Кстати, потом нужно будет сшить муфточки для ног. Тонкие — на лето. И теплые — на зиму, — это Эйлет. Практична. Рассудительна. При этом самая светленькая из всех! А самая темненькая теперь Немайн…

— Меховые! Мягонькие. Заячьи. Нет, лучше кротовые, — Сиан. Любит все умильненькое? Наверняка — включая ушастых богинь?

— Шкуры убитых животных — варварство, — Тулла. Старшая. Замужняя — и оттого немного чужая остальной компании. Пока ей это нравится.

— Тогда снаружи тонкий лен, а мехом внутрь! Слушай, Немайн, а ты умная… — А Гвен подлизывается. Отдает чужую славу. И к врачу идти боится. Храп-то может и операцией закончиться. Мог, по крайней мере, в двадцать первом веке.

Вот и весь эксперимент. Никакого "так положено". Никакой оглядки на "Марью Алексевну". Девушки сами создают моду. При этом заранее уверены: то, что введут они, будет обществом принято. И при этом не гнушаются поднести гостю эль с мясными шариками. Сюрреализм. "Негоже лилиям прясть" наоборот. Ну так и что из того? Каковы сэры, таковы и леди.

Как только впустили Бриану та немедленно велела расположить больную по-другому. Не величественно, не удобно, а правильно.

На уголке постели, в ногах, устроился Тристан — слушать очередную сказку "про Кухулина". Как ни странно, несмотря на настоящее сражение позавчера и кучу новых впечатлений, упражнений он не позабыл, и продолжал отрабатывать первый удар «мельницы». К болящей же сиде пришел за новой порцией вдохновения, так что грех было разочаровывать. Из пересказов произошедшего у западных ворот он, кажется, сделал один вывод: Немайн умеет победить, даже проиграв. Кельтская традиция одобряла героические единоборства. Неписаный кодекс был строг и благороден, дозволялись и совместные пиры противников между схватками, и замена негодного оружия, обеспечивалась безопасность зрителей, оговаривалось недопущение кровной мести. Но итог боя, знак победы, был один — отрубленная голова.

Так было до римлян. Явившиеся на полуостров захватчики не стали запрещать поединки в стиле кардинала Ришелье. Они решили проблему красивее: потребовали, чтобы все дуэли перенесли в цирк. Мол, режьте друг друга: и гарнизону потеха, и горячих голов в округе поменьше. Почему-то количество поединков пошло на спад. Христианство вновь вынесло бои наружу — и головы побежденных теперь клали с телом в гроб. Но вырождения смертоубийства в бой до первой крови не случилось. Был, правда, еще рыцарский турнир — но там боевыми копьями не пользовались.

В головах сидела Бриана. И осторожно массировала руку сиды. Сломанную, разумеется. Рука болела. Зато гематома почти ушла, и костная мозоль, по словам Брианы, формировалась правильно и быстро.

— Морриган нападала на Кухулина трижды, — рассказывала Немайн, — и каждый раз когда он бился с другим воином. Первый раз обернулась коровой, и попыталась боднуть героя. Кухулин сломал ей ногу, но отвлекся и был ранен. Морриган, однако, подстерегла его в воде. Обернулась угрем — а это умно, у угрей-то все тело — один хвост, значит, ей не было больно, и не мешала сломанная нога. Хвост-то Кухулин ей и отдавил, но опять был ранен. В третий раз богиня превратилась в волчицу — а вот это была промашка! Волк на трех лапах да с изломанным хвостом — жалко выглядит, но Кухулин ей еще и глаз выколол. При этом снова был ранен…

— Так и ты, Учитель? — вот именно так, и не иначе, в мужском роде и с большой буквы. — Варварский герой ударил тебя, сломал руку, но ты его ранила?

— Так, да не так. Норманн отвлекся — и был убит. Королем Гулидиеном.

— Так он с ним дрался после.

— Именно. Если бы я меньше продержала варвара под стеной, он успел бы уйти — если был не дурак. А дурак сжег бы предместье, а уйти не успел. Но вождю норманнов было до Кухулина далеко. Ирландец ведь и Морриган к себе не подпустил, и другим себя убить не позволил. У-у-у-уй!

Клирик не удержал стона. Бриана нажала куда-то не туда, и руку прострелило болью от пальцев до плеча.

— Терпи, — ученица лекаря и не подумала приостановить пытку. — с массажем и опухоль быстрей сойдет, и кость крепче схватится.

— Очень больно? — поинтересовался Тристан, — мне еще костей не ломали.

— Радуйся, — откликнулся Клирик, — а у меня и раньше переломы случались… Есть с чем сравнить. Знаешь, на этот раз менее больно. И Бриана хорошо справляется. Если сравнивать с костоправами, у которых мне доводилось лечиться.

То ли вереск оказался тем еще дурманом, то ли у эльфов болевой порог повыше. Чего Клирик пока не замечал.

— Уже все, — Бриана сноровисто восстанавливала повязку, — на сегодня, конечно. Отец говорит, через неделю можешь вылезти из постели. Но никакого фехтования!

— Ну теорию-то можно!

— Нельзя. Увлечешься, начнешь показывать…

Немайн даже вздохнуть тяжко не могла — больно. Клирик констатировал — придется менять планы на менее обременительные.

С изучением клановой родни и законов о колдовстве пришлось подождать — к Немайн, наконец, прорвался сэр Кэррадок. На втором этаже "Головы Грифона" разыгралась милая сцена, достойная пера сэра Томаса Мэллори и других артурописцев. Парадно одетый рыцарь — не в турнирных доспехах шестнадцатого века, разумеется, а в удушающе жаркой по летнему времени шерстяной тоге — при всем честном народе валится белыми штанами на пол перед ложем прекрасной — хотя синемордой и кошкоухой — дамы, та благосклонно внимает нижайшей просьбе простить допущенную в пылу битвы некуртуазность. И, стыдливо зардевшись, благородно освобождает галантного кавалера от невеликой вины. Клирик чуть сам слезу не пустил, представив сцену со стороны. Хотя румянец был вызван еле сдержанным приступом смешливости. Ибо сэр Кэррадок, чисто выбрившись — с местными бритвами немалый подвиг, который Немайн успела пронаблюдать в исполнении Дэффида — расчесав и закрутив кверху роскошные усы, вычесав и собрав в хвост длинные волосы, нацепив полдюжины самоцветных перстней и расшитую черным жемчугом рубаху, не забыл плотно закусить мясными шариками с чесноком. Его вины тут не было: камбрийские дамы любили чеснок ничуть не меньше кавалеров. Да и Клирик как раз собирался отдать должное блюду, состоящему из чеснока и лука в большей степени, чем из номинально главного компонента — баранины. Но все равно получилось смешно. Приземленный запах против возвышенного образа.

Неделю спустя Кэррадок перехватил Немайн, когда та выползла в город — солнышку порадоваться. Долго ходил вокруг да около. И — попросил снять заклятие. Снова пришлось быстро думать. С точки зрения Клирика, ничего страшного не произошло: банальная влюбленность. Рослый и плечистый Кэррадок Вилис-Кэдман оказался одним из нередких доказательств взаимного влечения крайностей, поскольку и до того заглядывался на девушек низеньких да худеньких. Впрочем, до действительно серьезных намерений дело пока не доходило. Закаленному в походах и пограничных стычках бойцу было на вид около двадцати пяти, по меркам темных веков — человек средних лет, но жены себе рыцарь пока не нашел.

И вот человек, прожив жизнь до половины и ни разу не испытав страстной любви, принял выброс гормонов за сглаз. И был почти прав. Действуют они на те же рецепторы, что и амфетамины — а те, безусловно, наркотики. То, что рыцарь, заметив измененное состояние сознания, пришел к выводам, обычным для своего времени, удивления не вызывало.

Клирик попробовал разобраться с вопросом логически. Объяснил, что в магии — ноль. И что, обладай Немайн свойством влюблять в себя людей, не приходилось бы их пугать. Довод подействовал: Кэррадок решил, что, в таком случае, его заколдовали другие фэйри. В наказание за проступок перед собственным кланом. Клирик предложил подождать епископа, который изгонит волшбу. Увы, Кэррадока в детстве уже возили по епископам да святым местам — надеялись исправить зрение. Не помогло.

В конце концов, от рыцаря пришлось отрываться — тем более, что по пути была лавка ювелира, а Клирик припомнил: у него несколько поиссяк золотой запас… Немайн, разумеется, встретил сам мастер, перед которым Клирик и выложил на прилавок то, что удачно не зарыл вместе с основным капиталом, булавой и кольчугой прямо на месте появления в средневековье. Деньги были нужны к ярмарке и суду, а трогать захоронку до организации надежного хранилища было нецелесообразно. Вдруг кто проследит.

— Патрицианский перстень греческой работы, — уважительно сообщил мастер с первого же взгляда, — причем наверняка столичной. Символика христианская, имперская. То есть уже оправа пойдет трижды по весу. А тяжелый. Камень, конечно, поддельный. В том смысле, что не рубин же! А камея — тонкая… Нежная, сообщу тебе, штучка: чуть надавишь — скол. Потому не предлагаю испытать камень — опасно! Камень стоит не меньше четверти марки. Восточные римляне такое вывозить не разрешают. Всю цену удвоим. Я еще, конечно, могу проверить качество металла и камня — но, даже с учетом, что столь дорогую вещь очень трудно продать, скажу, что это стоит не меньше марки золота. Иными словами, пятидесяти солидов. Увы, перед приездом иноземных купцов, я истратил свое золото на собственные изделия… Могу показать тебе кольца, кулоны, серьги…

И зеркальце! Нашлось даже несколько. Серебряные, в которых Немайн выглядела ожившей покойницей, и золотые, от одного взгляда в которые казалось, что сида персонаж мифологии китайской. Клирик не нуждался ни в карикатуре, ни в комплименте. О чем и сообщил ювелиру.

— Тогда я смешаю серебро и золото в пропорции, отражающей реальный цвет, — предложил мастер, — получится что-то вроде электрона. Но позволь удивиться — впервые я вижу девушку, которую интересует не красота собственного отражения или вещи, а точность отображения. Впрочем, чему я удивляюсь, леди Немайн? Ты все-таки сида!

Все-таки сида… С точки зрения горожан, Немайн продолжала оставаться чудовищем. Но не просто вменяемым, с которым всегда лучше договориться — и даже не знакомым, как перед нападением викингов. Удочеренная местным кланом, сида стала чудовищем своим. Окончательно стало понятно, как к ней относиться, чтобы не обидеть ненароком — и чтобы у нее не нашлось повода кого-то обижать в ответ. Стало ясно, кому жаловаться, если что, и какой ждать реакции на жалобы. Иными словами, относились не лучше и не хуже, чем к рыцарю короля. Тоже ведь существо опасное. Но в доску свое. Отличие было в одном — Немайн, по общему убеждению, стоила половины армии. Что недавно и доказала. В седьмом веке армией считался любой отряд больше тридцати человек. Так что по поводу великой битвы при Кер-Мирддине барды уже слагали песни — но до ярмарки не пели, ждали состязания. Свежая-то вещь должна звучать выигрышнее.

Ювелир, между тем, выставил цену. Выше, чем на золотое.

— Дорого, — сообщила сида, — золота в сплав добавить придется совсем немного. Опыты — простые, работа — обычная. Так что уменьши-ка цену вдвое.

Мастер погрустнел, но от заказа отказываться не стал. Немайн оглянулась. Сэр Кэррадок еще не потерял надежду, и терпеливо ожидал, когда сида освободится для разговора. Клирик мысленно вздохнул, и принялся допрашивать ювелира. Но тот только печально молчал. Работу, правда, взял, и на названную цену согласился…

Продолжать занятия фехтованием было заказано. Но к врачу-то нужно зайти! А там — рекомендации рекомендациями, а Тристан — Тристаном. Новая интересная история, немного критики, чуть больше — похвалы… Немайн и не заметила, как миновала знакомую калитку, дернула вечно открытую дверь — и уперлась носом в алую рубаху, из-под которой виднелась могучая волосатая грудь.

— Ты Немайн, — густой баритон исходил откуда-то сверху, где должна была находиться голова богатырского туловища. Сида запрокинула голову, — рад тебя видеть.

— Что-то в этом доме меня все узнают с первого взгляда… — Клирик умолк: такого писка он от себя не ожидал. А и то — нечего голову вверх задирать, да еще и скороговорить. При случае нужно поступить наоборот…

— Я брат Тристана, — провозгласил великан, — и он такой же вырастет! Средний-то наш меня догнал. Ну что, все еще находишь палочный бой полезным для малыша?

— Нахожу. Только он когда-нибудь перейдет с палки на меч. А техника останется такой же…

На секунду захотелось прижаться к могучему телу, положить руки на плечи… Клирик поспешно сделал два шага назад. И чуть-чуть опоздал. В сад вошла Альма.

— Стоят, как жених и невеста, только не обнялись, а болтают о палочных драках! Посторонись, братишка… Немайн, заходи. Никакого фехтования, слышала? Потом договорите… А вот отец с Брианой за тебя возьмутся.

Взялись. Немного мучений в руках Амвросия. Занятия дыхательной гимнастикой. Больно? Терпи. Клирик терпел. По счастью, вереск действовал часами. Не то, чтобы глушил боль — отстранял. Делал безразличной, как боль чужого, не слишком и знакомого существа. Да и мэтр отвлекал разговором. На неприятную, но важную тему церковного суда. Главное, что уяснил Клирик: костер не грозит. Еретиков пока предпочитают переубеждать, а не жечь. Хотя диспуты регулярно завершаются за бездыханностью одной из сторон. А колдунов… Если волшба во вред христианам, тогда плохо. Еще нельзя вызывать демонов. Предадут мечу. Если с целью наживы, уже полегче. Конфискация и изгнание. Если "просто так" — стрижка, порка, покаяние…

Потом пришлось бежать — солнце решило, что баловать своим присутствием на небе западную часть британских островов не стоит. Сомкнулись тучи и Немайн заторопилась: хотелось достичь сводов угловой башни, в которой держали пленных норманнов, перед тем, как на землю упадут первые капли. Зонтов-то еще не придумали! А отказывать временному коменданту, приславшему вежливое приглашение к участию в допросе выживших викингов в качестве переводчицы, не стоило. Доброе знакомство с комендантом не могло не оказаться полезным, а для допроса сида была очень нужна — выжившие викинги валлийского и латыни не знали вообще, саксонским владели очень плохо. А Немайн старонорвежским — отлично…

Увы, вместе с первыми каплями на сиду обрушился сэр Кэррадок…

— Я понимаю, заклятие может снять только колдун, наложивший его… Если это не ты, это кто-то из твоих сородичей. Не могла бы ты попросить его избавить меня от наказания, — рыцарь получал неземное удовольствие, изучая лицо Немайн.

Клирик испытал приступ искреннего сочувствия. Вот же угораздило человека!

— А как я его найду? Всех сидов опросить? — Немайн набросила плед на голову. Под дождем можно и аристократке. Даже нужно. Чтобы меньше повредить платье.

— Тогда, может, пусть им прикажут снять заклятие королева Медб? Или Гвин? Всем сразу?

— А кто я такая, чтобы беспокоить королеву ирландских фэйри? Или короля наших?

— Но леди Немайн! Ты же куда древнее и сильнее!

Насчет Медб — правда. Она вообще человек, героиня, но вот ведь пробилась! Насчет Гвина — нет. А если вспомнить легенды, выходит, что Гвин ап Ллуд — братец Немайн. Кстати, этот бог закоренел в язычестве. А в иных сказках и вовсе в демона превратился. Нужное родство перед церковным судом.

— Гвин мне больше не брат, — отрезал Клирик, — а ирландцы, наверное, тут ни при чем.

Рыцарь кивнул. Вид у него был донельзя довольный. Лицезрение предмета страсти приводит к выбросу в кровь амфетаминов. И формирует зависимость… Вот и решение! Еще бы неделю назад догадаться. Но лучше поздно, чем никогда.

— Сэр Кэррадок! Ты мне надоел. Я ни делать, ни советовать ничего не буду. Ты влип поделом? Поделом. Я тебя простила? Простила. Прочее разреши сам, в конце концов, ты рыцарь или кто? Например, обидчика своего отлови, — тут Клирика осенило. — Могу немного помочь. Написать тебе грамотку, что имярек есть благородный рыцарь, ни словом, ни делом не обидевший добрых фэйри. До нынешнего лета. И в связи с этим находящийся под покровительством сиды Немайн Вилис-Кэдман. Зайди в «Голову» вечерком, набросаю. И захвати с собой один милиарисий. Без оплаты серебром грамота будет бессильна.

— А почему только до лета?

— А вдруг ты до осени злодейство невиданное совершишь? — Немайн нарочито громко расхохоталась. Получилось похоже на карканье — очень хрипло и немного зловеще.

Прошла еще неделя. Сэр Кэррадок и вправду отправился в поход за своим странным Граалем. И бумагу купил. В "Голове Грифона" продолжались перемены. За одним из столиков устроился брат Марк, решивший, что возлияния на глазах у короля вредят репутации. Явившаяся с ополченческого учения Эйлет сделала то, что давно собиралась: шлепнулась в кресло у огня. Вытянула ноги к камину.

— Пока сестра лечится, оно мое! И бегать с тарелками я сегодня не буду! Нужно же девочке немножко отдыхать. Ведь, вернувшись, эта демоница займется мной! А сэр Эдгар совсем озверел… Ну почему его назначили временным комендантом?

Сэр Эдгар действительно взялся за дело всерьез. Теперь в ополчении просто числиться было нельзя — требовалось два раза в неделю выходить на учение. По графику. Все прочие из рядов городского ополчения исключались. То есть превращались в людей второго сорта. Или вынуждались покинуть город. Право отлынивать от учений получили только старые, хворые, да лекаря. А после небольшого скандала — и беременные, коих временный комендант приравнял к больным. Размякший за два десятилетия мирной жизни Дивед стремительно вспоминал, что такое военные порядки…

Немайн заявилась только к вечеру, усталая и довольная: Лорн, наконец, испытал меха с тягловым приводом. На этот раз ничего не сломалось, возросший жар горящих углей ощущался физически, а получившийся нож кузнец без колебаний пометил своим клеймом. Эйлет успела было задремать, но с радостью вскочила навстречу. Обнялись, будто не виделись год.

— Приветствую тебя, сестра моя! Истинная ива пира копий!

— И я тебя, чайка реки меча!

От двоих сидящих под замком норманнов нашлась польза — они жутко скучали. Не желая принять рабскую участь, изощренно поносили победителей, впрочем, достаточно аккуратно, чтобы не умереть без оружия в руках, предлагали за себя выкуп. Один выражался настолько высоким стилем, что Немайн немедленно сочла его скальдом, и потребовала научить высокому искусству сложения саг. В обмен обещала выкупить из плена. И уже заготовила для него работу: норманн должен был стать учителем. Стихосложения. Да, методика построения скандинавских образов-кеннингов несложна: понятие заменяется парой слов, одно из которых отображает суть, второе же позволяет ее верно опознать. Можно и складывать кеннинги. "Чайка крови" — ворон, ну а богиня Немайн — ворон-оборотень. Кровь — "река меча". Вывод: "Чайка реки меча" — Немайн. Такая речь звучит весьма возвышенно. Развивает образное мышление — при составлении и логическое — при восприятии. А при некоторой ловкости позволяет дать многоплановую информацию. Кеннинг "Радующая осу трупов", например, можно отнести к Эйлет. И при прямой расшифровке он значит просто «воительница». Раз она с учений. Но — "оса трупов" — ворон. Ворон — Немайн. Полный смысл кеннинга: "Воительница, радующая Немайн". Три слова без шифра, три с шифром. А настоящие поэты и больше смыслов вложат, получится коротко и емко. Идея языка, загадочно-мистического для профанов и легко понимаемого посвященными, органично воспримется детьми и солдатами. Первым интересно, вторым полезно. Кеннинги длиннее, но расшифровать их чуть сложнее, чем обычный код.

— О, радующая осу трупов! Сладок твой мед. Но сегодня меня ждет скучная наука чисел! А не скованные скалы фиордов! — то есть, плененные викинги.

— Быть может, ты и меня натаскаешь себе в помощь? Я охотно присоединюсь.

У Немайн, как у МЛАДШЕЙ дочери Дэффида Вилис-Кэдмана, появились обязанности по хозяйству. Служба в ополчении — не хлеб, а привилегия. Но никаким нужным в хозяйстве ремеслом сида не владеет, а использовать богиню на подхвате да побегушках приемный отец все-таки не смел. Дерется хорошо, но не вышибалой же пристраивать? Опять же, до полного восстановления костей, по словам врача, должно пройти несколько лет. Зато, припомнил Дэффид, у сиды есть книги и свитки. Грамотный же человек в Камбрии обычно и считал неплохо.

Так что поступил он просто — заглянул в комнату к старшей и младшей, которая устраивалась на новом месте, да задал Немайн задачу: пересчитать по цене шерсть в овес. Задача была сложная — на пропорцию, а что с римскими, что с валлийскими — буквенными, что с египетскими цифрами делить было нелегко. Без абака, счетов или еще чего-нибудь вроде. Доходило до создания таблиц вроде логарифмических. Потерев руки, Дэффид спустился в зал, и велел Кейру решить ту же задачу на счетной доске. Не договорил условие, в дверях раздалась знакомая простуженная трель:

— Так ответ-то нужен?

Сначала Дэффид решил, что способность сиды к вычислениям — форма колдовства или божественный атрибут. Но нет. В результате сида оказалась приставлена к бухгалтерии, несмотря на вопли протеста и уверения, что рутинные, многократно повторяющиеся вычисления — не ее конек. Ворча под нос о Бранвен, которую злые ирландцы заставили мыть тарелки и отвешивали по пощечине на день — за что весьма и весьма поплатились от героев Британии, Немайн чистенько и методично делала за четверть часа то, на что Дэффид изводил полдня, а Кейр — сутки, и еще ошибки ляпал. Клирик в глубине души тоже удивлялся, насколько гладко шло дело. В студенческие времена монотонные вычисления его бесили, теперь — успокаивали. И все-таки ощущение бессмысленности выполняемой работы не отпускало. А этим вечером Дэффид снова затеял большие пересчеты.

В комнате Немайн немедленно стянула сапоги, отстегнула пояс.

— Хорошо… — мордочка хорька, которому чешут спинку. Но умильность действует не на всех. Эйлет — не Сиан.

— Хорошо, — согласилась сестра, — но посох поставь в оружейную стойку. Сапоги — за порог. На ноги — туфли или муфту.

— Потом… — спинку чесать перестали.

— Нет, сейчас. Твое «потом» — это "никогда".

— Угу, — Немайн пристроила посох на положенное место. — Ладно. Я тебе говорила: никогда не говори никогда? Кстати — где моя рубашечка?! Куда ты ее подевала? Ну ту, огромную, без вышивки, но с оборками понизу? Я совершенно точно помню…

Эйлет закатила глаза кверху. Сида помнила все. Совсем все, абсолютно все и безусловно все! Без исключений и лакун. Но при этом не делала! Список "хорошая девочка пришла домой устамши" приходилось зачитывать каждый раз, когда она возвращалась из города. Если Эйлет не успевала этого сделать — в комнате получался хаос. В котором человек без эйдетической памяти разобраться за разумное время не мог. Вчера Немайн распихивала по ларям свежевысушенное белье… Хорошо рассовала, между прочим! Оказывается, даже сиду можно выдрессировать методом кнута и пряника! Эйлет хвалила Немайн всякий раз, когда та делала любую мелочь правильно. И никогда — почти никогда — не спускала ошибок. По усталости ли были допущены или по лености. Методику подсказала сама Немайн, заметив, что короткий ясный окрик помогает лучше намеков и обиженного сопения, от которого сида сразу покидала помещение, прижав уши, и тем более возмущенного молчания. Которые отлично действовали на сестер и мать.

— Сестренка, не молчи. Главное, четко скажи, чего не так. Мысли я читать не умею. И глаза у меня…

— Я просто задумалась. А глаза твои — это да! Правда, не видишь? Ткнуть пальцем?

— Ткни-и-и… — а вот это уже нечестно! Так пищать имеет право Сиан, а не древние богини!

Белье Эйлет всего-то навсего переложила ароматными травами. Но Немайн уже не находит своих вещей! Зато различает скрытые надписи на имперских монетах. Ювелиры говорят: без лупы нельзя. Можно! Сиде…

— Вот! И тунику не в комок и в угол, а сложить и переложить мятой. Ты хочешь, чтобы от тебя утром пахло?

Рубашку Немайн применяла, как небольшую палатку — в которой и переодевалась. Метод Клирик позаимствовал у Мэри Поппинс. Читывал в детстве. В оригинале — когда мучили английским языком. Стесняться сводной сестры Клирик отучился, но вдруг Дэффид заглянет? Или Кейр?

Домашний наряд Немайн — узкая прямая туника без рукавов, поверх широкое платье без пояса, палла через плечо, как перевязь. Деревянный пол — выдраен, как палуба на хорошем корабле. Но — босиком ходить нельзя. Впрочем, здешние туфли скорее напоминают плотные носки.

— Тут были листы с расчетами. Где они? Улетели? Спасибо, что собрала…

Доску для письма, пергаментные скобленки в охапку — и в кровать. Поставила подушку на ребро к стене, привалилась спиной.

— Ну вот, это я и называю цивилизацией!

Зашарила по простыне руками. Эйлет уже знала, что сейчас Немайн скажет:

— О чернильнице. Верни на родину пожалуйста. Нет, в кровати она не расплескалась бы. И не разбилась. Ну пришпорь мозги! Это ведь моя чернильница, хитрая. Невыливашка! Стеклодувы собираются к ярмарке пустить в продажу пробную партию, и мне кажется, что ее, как диковинку, разметут… На чем мы остановились в прошлый раз? Ах да, разрешение пропорций. Лезь сюда.

Около часа спустя Эйлет начала позевывать.

— Одно и то же, — пожаловалась, — лен в овес, шерсть в коров, репу в баранину. Сегодня мы, верно, и до утра не успеем.

— Успеем, — Немайн покрывала тоненько разлинованный лист ровными строчками. Старый добрый чертежный шрифт, из-за которого группа Клирика в политехе чуть бунт не подняла! Да и писчая доска — на самом деле маленькая чертежная. Тогда все студенты рвались отринуть старину и все делать за компьютером, кляли преподавателей-ретроградов, а вот пригодилось! И тысячи некогда выведенных рейсфедером букв теперь воскресали под тихонький скрип гусиного пера. В голове крутились мысли о необходимости слома местной образовательной системы, выросшие из бесед с епископом Теодором. И о том, что нужно создавать типографию. Хороший повод для создания промышленности…

Против передачи знаний от учителя к ученику Клирик в принципе не возражал. Тем более, один человек в седьмом веке мог знать все. Но вот в монастырских школах, увы, учили глупостям. Или, что еще хуже, старательно отупляли. Теология? Молитвы и псалмы зубрежкой наизусть. И за это давали — о, ужас! — ученую степень. Что еще? Каллиграфия — художественное рисование буковок. Философия? Мудрствования, не связанные с реалиями окружающего мира. Да, из этого кошмара родится формальная логика. Через полтысячи лет. История? В летописи заносят по два слова на пять лет. А исторические труды состоят из пересказа изустных преданий, густо приправленного фантазией автора. Поэзия? Прекрасное словесное кружево. Действительно полезное знание, потому, что не может быть бесполезным приносящее людям радость искусство. Но ради одного стихосложения убивать на учебу десятки лет?

Пока успелось запустить два ростка новой системы. Первый — создание моды на логическое мышление и образование — пробуксовывал, хотя надежда на кеннинги сохранялась. Чем чаще сестры будут пользоваться ими на людях, тем быстрей и вернее проект заживет собственной жизнью, и примется выполнять поставленную задачу уже без помощи своего создателя. Второй проект был пока только придуман, и ждал, пока Немайн разберется с бухгалтерией и возьмется за закладку фундамента. И Клирику впервые за несколько дней не терпелось развязаться с докучливыми обязанностями. А Эйлет, похоже, расчеты просто надоели. Принцип поняла, руку набила, ошибки делать перестала. Скукота! Исчезло ощущение достижения.

— А зачем вообще вести пересчет товаров друг в друга? Не проще ли в солиды? И части солида? — ворчала сида себе под нос, по-новой пачкая перышком трижды перескобленный пергамент. На этот раз Немайн трудилась не в одиночестве, и получила ответ.

— Да у кого они есть, эти части солида? И кому они нужны? На черный день отложить, купить товар у иноземца, на подать королю — и все.

— А для обмена? Как у вас торгуют, если рыбаку нужно зерно, земледельцу — мясо, а скотоводу — рыба?

— Так и торгуют. По кругу. Иной раз, пока всю цепочку соберешь, набегаешься… Потому в одиночку на рынке делать нечего! Мы всегда с отцом ходим. Скажем, мне нужно новое платье, то есть лен. Хорошо. Сначала отец идет к старейшинам кланов, берет у них, сколько положено на содержание заезжего дома, тем, что у них есть, мы ищем льняную пряжу или нитки, или ткань, выясняем, кто, чего и сколько хочет. Потом ищем то, чем заплатить. Потом — чем заплатить, за то, чем будем платить — и так, пока не окажется, что какая-то из цепочек сошлась к тому, что у нас есть. Тогда меняемся, все по очереди.

— Бр-р р! — Немайн дернула ушами. — Как вы терпите этот кошмар?

— Ну почему сразу кошмар? Очень мило, в конце концов, у нас есть повод посмотреть все, прицениться ко всему, а многое и в руках подержать. Ярмарка — это же праздник! А просто зайти и купить скучную хозяйственную вещь — какое в этом веселье?

— Боюсь, для меня это слишком весело. — Немайн снова склонилась над немудреными расчетами. Новые строчки ложились на место старых. Оказывается, к гусиному перу можно очень быстро привыкнуть. И не сажать кляксы на каждой букве. Даже под мрачные мысли. Мнение семейки Дэффида было слишком важно для Клирика, чтобы можно было вот так просто испортить всю радость от единственного за год похода за покупками ее большей и прекрасной половине. Оставалось надеяться, что Дэффид не потянет на рынок младшенькую.

— Ну тебя ярмарка не минет, нравится это тебе или нет. Тебе ж торговаться-то!

— Это почему?

— Ну как же? Известно, все сиды делятся на две части: те, что платят за товар ровно столько, сколько он действительно стоит, и те, кто платит в несколько раз больше. Но сида не меняет цену! И никто не может продать вещь дороже, чем продал бы сиде!

— Боюсь, что я из вторых, — поспешил сообщить Клирик.

— Знаю, — огорошила его Эйлет, — золотыми просто соришь. И отец знает. Но если он тебе нашепчет цену близкую к резонной, ты ведь не откажешься назвать ее продавцу?

— Нет, конечно. Хотя мне и будет очень скучно и грустно.

Немайн взяла новый лист пергамента. Тоже старый знакомый! К тому же из собственных запасов, выданный Сущностью вместо свитков с заклинаниями. Судя по следам от смытых букв, здесь некогда и содержался "Evil overlord's list". Там, помимо прочего, рекомендовалось ни в коем случае не выглядеть Темным Властелином. И вообще занудой.

Немайн хмыкнула. Прищурилась. Пощекотала перышком нос. И выдала:

— Да, просто ходить по торгу и повторять чужие слова будет тоскливо. Но у меня появилась мысль, как сделать ярмарку более веселой!

Клирик закончил интересный разговор о торговле, вскоре закончились и поднадоевшие вычисления. Тогда исцарапанные бумаги с цифрами были отложены в сторону. Настал черед чистого листа, не полученного от Сущности, а здешнего производства. Кусок кожи, содранный с ягненка или козленка. Нельзя сказать, чтобы живые существа умерли из-за необходимости на чем-то писать — их бы все равно съели. Зато благодаря высокому развитию кожевенных промыслов Клирик мог уверено начать работу над вторым проектом. Для этого и вставать было не нужно. Или тянуть руку за Книгой. Строки, уверенные латинские строки стояли перед внутренним зрением — а внешнее следило, как руки переносили на пергамент теми же буквами и теми же словами те же мысли. Потихоньку переводя Библию на валлийский язык. Если вместо тупой, многократно повторяющейся бубнежки основных молитв люди начнут читать Книгу — это будет славно. Да и епитимьи из благочестивого наказания можно будет превратить в уроки логики и священной истории, задавая во искупление греха не сотню прочтений "Отче наш", а чтение и письменный анализ подходящей по смыслу притчи. Тогда и священнику придется быть не столько пастырем, сколько вожаком. Вот только начал Клирик не с «Бытия», а с Евангелия от Луки. И был совсем не уверен, что Ветхий Завет вообще стоит переводить. Может быть, и правда оставить его для людей подготовленных?

Другим вопросом было — как потом издать рукопись? Бумаги не было. Пергамент и восковые дощечки были хороши многоразовостью, в случае пергамента довольно условной, но по цене не годились. Как и из чего делают бумагу, Клирик помнил очень смутно, да еще отчего-то хотелось пойти своим путем. Латинская Библия — это около пяти миллионов знаков. Положив по квадратному сантиметру на знак, в первых книгах шрифт должен быть крупным, получим площадь в пятьсот квадратных метров. Из чего можно эти метры получить?

Ткань? Дорого. И техника еще сложнее, чем для бумаги…

Эйлет заглянула через плечо.

— Во дни Ирода, царя Иудейского… Что это?

— Евангелие, — сообщила Немайн, — на валлийском языке. Чем мы хуже латинян и греков? Они-то читают писание на своем языке!

И собралась продолжить работу. Не тут-то было! Не наградили родители Клирика в свое время старшим братом. Вот сестра как раз была, но не настолько старшая, чтобы ухватывать братика под мышку и нести в зал. Клирик вообще настолько привык ко всеобщему опасливому почтению, что опомнился уже на половине дороги.

— Что ты делаешь? — Немайн была ухвачена поперек туловища, и вырваться не могла. — Отпусти.

Пнула похитительницу пяткой. Та не обратила внимания. Попасть по лодыжке не получилось. Не к месту вспомнился анекдот про ежика. Который сильный, крутой — но легкий. Немайн, конечно не ежик — и для своего роста весила удивительно много. Так что через несколько шагов Эйлет начала задыхаться, а захват — слабеть. В результате выглянувшая на шум Глэдис обнаружила тузящихся дочерей. Приемная — на лице истаивает дурацкая улыбка — брыкается, родная ее куда-то тащит с крайне целеустремленным видом. Несолидно для взрослых девушек. Но сколько его, того детства, осталось? Старшенькая уже замужем, Эйлет следующая. А сида, похоже, всерьез ощущает себя ее младшей сестрой. И хорошо. Меньше проблем. А то у Гвен что-то разболелось горло…

— Мне некогда разбираться с ребяческими глупостями, — мать строго погрозила пальцем дочерям, — но вы двигались в зал к отцу? Так посмотрите на себя, и соизвольте принять вид, подобающий леди! Особенно Немайн…

И захлопнула дверь.

— Ладно, — сказала Немайн, — возвращаемся, наряжаемся, успокаиваемся… Особенно я. Учти, сестренка: камнями нас теперь забьют вместе. Я-то собиралась подождать епископа Теодора. И суд пережить.

Эйлет вместо ответа полезла обниматься. На этот раз хоть в воздух не подняла. Первый удар сердца Клирик был возмущен нежностями. Которые сам же и развел, как сидовский обычай. Слышал от своих девушек, что при объятиях у них возникает ощущение общности. Решил, что так быстрее впишется в семейку. Не учел одного: его собственный организм теперь реагировал почти так же. Только, видимо, сильнее. Иначе в родном веке бытовые мудрецы не записывали женскую дружбу в небылицы. Уже на втором ударе сердца Немайн была готова вместе с Эйлет — хоть под булыжники.

Готовились долго и серьезно.

В зале было еще людно. Дэффид сразу заметил решимость на лице Эйлет и искусственное бесстрастие Немайн, зачем-то прихватившей свой посох с крестом.

— Вы знаете, кто моя сестра! — крикнула Эйлет. — И вот, сейчас я застала ее записывающей для какого-то Феофила собственное Евангелие. На нашем языке! И я решила, что мы должны слышать все, от первого и до последнего слова! Пусть она говорит, а записать могу и я, я пишу быстро…

Лорн ап Данхэм кивнул сам себе. Чего-то в этом роде он и ждал. То, что для людей века — для сидов не более, чем годы. Но это должен знать Гулидиен!

— Я схожу за королем. Пятое евангелие… Это слишком важно. — как всегда, рассудителен. Остальные сидят, разинув рты, и даже кружки с пивом позакрывать забыли.

— Лорн, погоди! Это будет НЕ Евангелие от Немайн, — сообщила сида. — Сестра не все правильно поняла. Это будет Благая Весть от апостола Луки, изложенная нашим языком. Скажу больше — это будет то, что сейчас принято называть Благовествованием от Луки, но это — не безусловная истина, и я хочу, чтобы вы сразу поняли и признали это. То, что я сейчас начну рассказывать, а моя сестра записывать, доносит до нас голос святого мудреца, в преклонные годы вспоминающего былое. Апостола — но всего лишь человека, который мог не все вспомнить совершенно точно. И который совершил труд записи Благой Вести именно оттого, что увидел неточности в рассказах других евангелистов. Более того, слова апостола Луки донесутся к вам не напрямую, но через мои уста, и через руки десятков переписчиков, снимавших копии с копий священного текста. Голос этот потому будет хриплым и не всегда внятным, но я, вслед за святым Лукой, полагаю, что добрым христианам должно знать историю, которая и составляет суть нашей веры. Теперь я умолкаю, и далее будет раздаваться голос евангелиста, — Немайн опустила голову, речь стала ровной, медленной, как равнинная река, и неожиданно низкой, словно и впрямь говорил другой человек. — Потому как многие начали уже составлять повествования о совершенно известных среди нас событиях…

К себе в комнату сводные сестры вернулись за полночь.

Немайн сразу уткнулась лицом в подушки.

Эйлет присела рядом, руки принялась искать у Немайн в голове, растерли шею, принялись массировать между плечами… Немайн довольно замурлыкала. Это было именно то, что надо: после нескольких часов монотонного говорения с прижатым к груди подбородком.

— Мне начинает казаться, что я вышла замуж! — прошипела ей в ухо Эйлет. — Причем заполучила разом мужа и ребенка.

— Хороший опыт, — отозвалась Немайн, — в жизни пригодится.

— Угу. Не понимаю, как я тебя терплю? И как я без тебя жила все эти годы?

— Не знаю. Но отомщу! О, хоть что-то на месте, — в руках у Немайн оказался массивный роговой гребень. — Трепещи, липа золота, твою листву я буду расчесывать. Или тебе тоже сперва размять шейку?

Это было ее сестринской обязанностью — каждый вечер и каждое утро расчесывать метровую гриву Эйлет. Впрочем, необременительной и приятной.

— Обязательно. Думаешь, писать вдогонку за тобой легко? Нет-нет, говорила ты медленно и важно, молодец. Но ни разу не повторила сказанного! И еще: ты мне должна два позвонка!

— Это как?

— У тебя же в шее на два больше!

— Уже посчитала… Ну и сестренка у меня.

— Твоя школа!

Чья же еще. Эйлет не забыла припомнить новообретенной сестре обещание сделать из нее настоящую стерву. Клирик подошел к делу серьезно. Даже "Устав стервы" сочинил. Когда Эйлет начала пересказывать его содержание сестрам и матери, те пришли в ужас. Дэффид — пришел в восторг, и посоветовал соблюдать до буквы! Эйлет заранее предупредила сестер и подружек, что пару недель будет сущей свинюшкой…

Ничего такого Клирик — как ему казалось — не сделал. Научил Эйлет на примере кеннингов использовать логику. Формальную. И доказательства… Потребовал не обращать внимание на намеки, жесты, тон, реагировать только на содержимое собственно речи — "Представь те же слова написанными, обычными чернилами на обычной бумаге, правильным незнакомым почерком" — слушать, не перебивая, пять минут. Потом — затыкать. Напрямую. «Помолчи», "Я тебя слушала — послушай и ты…", "Хватит переливать из пустого в порожнее", "Нечего сказать — не трать слов". Говорить коротко, напрямки… Техническая культура речи оказалась Эйлет по плечу, хотя давалась и с трудом. К исходу месяца ее подружки хором заявили, что если так пойдет и дальше, то они враги на всю жизнь. Немайн, услышав такую новость, немедленно откомментировала как типичное преувеличение, но обещала подумать.

Взъерошила рыжую шевелюру здоровой рукой. Уставила глаза в ведомую только ей точку. И наконец выдала совет:

— А ты спрашивай, как с ними говорить: всерьез или по-девчачьи. Ну и веди себя соответственно. А «стерву» оставь для разговоров с солидными людьми. У огонька-то тебя приняли.

— А с тобой?

— А я пойму и так и так. Только предупреждай, как тебя слушать. Как младшей сестренке, или как сиде.

А "у огонька" Эйлет и правда приняли. Условно. Впрочем, в том же статусе пребывал и Кейр, и все правильные ребята, не попробовавшие настоящей крови и настоящей войны. Немайн, разумеется, числилась в ветеранах. Странная победа над норманнами — "у огонька" судили по результату — окончательно утвердила ее статус "той самой", превратив в центральную фигуру клуба отставников. Правда, молчаливую и не торопящуюся пользоваться привилегиями. Так что теперь Эйлет жила в мире со всеми, и пыталась разорваться натрое — надвое для дел, и еще кусочек оставить проследить, когда Немайн начнет организовывать веселье.

Беспокоилась Эйлет напрасно. Она как раз вышла с кухни с новыми заказами, когда грянула увертюра объявленной комедии, и в трактир заглянул первый персонаж: королевский рыцарь, уходящий в дальний патруль на границы. Новоиспеченный сэр, с пылу с жару. На охоту, финалом которой стал бой с норманнами, он уходил оруженосцем, впервые покинувшим родную ферму. Положил троих викингов стрелами в неприкрытые броней лица, сам схлопотал стрелу в бедро, и весь последующий месяц провел в восторженных шорах спасителя столицы, и даже пиво пить к Дэффиду не захаживал, предпочитая рыцарский зал в королевском дворце. То, что серьезные люди сами платят за свое пиво, молодые рыцари понимают не сразу после обретения золоченых шпор.

На этом рыцаре шпоры были еще обычные, железные. Но как он старательно ими звякал при каждом шаге! Да и в прочем прифрантился, как перед свадьбой: пурпурный плед поверх алой рубахи, необъятной ширины шаровары заправлены в короткие кавалерийские сапоги телячьей кожи. Рыцарь недоуменно осмотрел переполненный зал. Яблоку упасть было негде, однако прославленное уже кресло у огня пустовало… В преддверии ярмарки достойные жители славного Кер-Мирддина спешили насладиться последними спокойными днями перед торговой страдой. Для большинства горожан вот-вот должны были наступить те самые дни, которые год кормят.

Рыцарь пробренчал к хозяйской стойке, где, к удивлению, не обнаружил легендарного Дэффида. За стойкой вместо могучего ветерана обнаружилось стриженое рыжее недоразумение, едва за ней заметное. И то спасали волосы цвета тлеющих углей.

— Ты дочь Дэффида?

Девочка за стойкой согласно тряхнула отгоревшим пожаром. Светлые, как перо цапли, глаза, точки зрачков. Огромные, как крылья. Помаргивание — взмах. Казалось, на лице и нет ничего, кроме этих глаз. Дети так не смотрят!

— Я дочь Дэффида, — напомнила рыжая, — а ты носишь королевский цвет. Ты родственник Гулидиена?

В зале обидно заржали заслуженные любители пива. Но что возьмешь с городских? Очарование рыжей подтаяло.

— Мне нужна твоя новая сестра, — сообщил рыцарь с важным видом, — и нужна по делу. А к рыцарям положено обращаться "сэр".

— Которая сестра тебе нужна, сэр? — девочка — или все-таки девушка — доказывала рыцарю, что рыжие еще глупее блондинок.

— Разумеется, Немайн, сида-воительница.

— А-а-а-а, — протянула рыжая и хитро прищурилась, — зал затих в предвкушении, — так нет у меня такой сестры. Сэр.

Последнее слово она нарочито отделила. В зале, приподняв с кружек островерхие крышки, довольно отхлебывали. Не так заметно, как оттопыренные кверху большие пальцы, но Немайн уже научилась читать публику ветеранского клуба. А убивать парня на поединке, дав явный знак удовольствия насмешкой, никто не желал. Эко чудо — восторженная собственной значительностью благородная деревенщина — половина ветеранов такими и начинала, и улыбалась не зло, а ностальгически. Пройдет месяц-другой, парень пообтешется в городе, переймет за правильными людьми повадку и манеру — и добро пожаловать в клуб. Умение и мужество уже показал. Впрочем, сэр рыцарь не замечал творящегося вокруг.

— Ты не дочь Дэффида? — переспросил он.

— Дочь, сэр! — отрапортовала рыжая. Еще и каблуками щелкнула, чем показала, что на ней тоже сапоги, — и, кстати, извольте при обращении ко мне использовать титулование «леди». Сэр.

Цирк этот тянулся уже дня три. Родня полагала, что Немайн так сердится на судьбу. Сама себе напророчила — не минула ее доля Бранвен. Храпунья — и изумительная повариха, три года, как сменившая мать в шефстве над кухней, Гвен ухитрилась простудиться. Июльская жара в сочетании с вишневой водичкой с ледника привели к закономерной ангине, Глэдис превратилась в сиделку, а Кейр еще за неделю до того успел отпроситься в помощь своему клану и жену прихватил. Нанять работников перед ярмаркой — ненаучная фантастика. Своих разодолжили. Одна Эйра со всей работой управиться не могла, Эйлет, как выяснилось, нельзя было на лучный выстрел подпускать к готовке… Бегать с тарелками могла и Сиан, за шеф-повара решил поработать сам Дэффид, не посмевший бросить кухонную команду без присмотра члена семьи — так что Немайн досталась стойка. Наливать пиво — работа нехитрая, до барменских трюков позднейших времен было еще далеко, так что однорукая сида вполне справлялась с работой.

На деле — Клирик восстанавливал вкус к жизни, развлекался, а заодно упрочивал свой статус в качестве дочери Дэффида. Который отнюдь не легко решился на такую наглость. Еще в первый же день, явившись просвещать сиду в клановых делах, хозяин заезжего дома выгнал из ее комнаты запозднившихся посетителей, плотно притворил дверь и тяжело осел на стул всей тушей. Как стул выдержал — непонятно. Впрочем, его наверняка делали в расчете на дурное настроение хозяина.

— Я мог тебя вытащить и без удочерения, — признался он. — Воззвал бы к законам гостеприимства — никто б и не пикнул, а король меньше всех — все-таки он ирландец, для них это свято. Но ты ведь не шутила, когда говорила, что не чужая в этом доме? По-другому у нас в клан не входят. Сердишься на меня?

По правде-то говоря — Клирик сердился. Исключительно за таскание за ухо. Понимал — Дэффид должен был четко зафиксировать ситуацию. Даже подыграл. Но все равно зло брало. Еще и оттого, что прямо назвать причину недовольства после этого самого подыгрыша получалось неловко. А врать не хотелось. Клирик вообще придерживался мнения, что честность — лучшая политика. Потому приходилось молчать и искать нужные слова для нужной правды. И наблюдать, как Дэффид на глазах мрачнеет.

— Опасаюсь, — наконец сказала Немайн, — что ко мне действительно начнут относиться как к младшей, причем вечно младшей. Через годик Сиан меня перерастет. И что тогда? Смею напомнить, что я взрослая воительница с тяжелым характером. Родня из меня еще та. С другой стороны, раз я решила жить жизнью человека, а преосвященный Теодор убедил меня, что это должна быть жизнь мирянки… Я попробую прижиться в твоей семье, Дэффид. Но постарайся не вынуждать меня к напоминанию, кто я. Иначе, боюсь, все прахом пойдет.

Дэффид только кивнул. Поднялся, подошел к двери. И, уже распахнув ее, громко сказал:

— На сегодня, пожалуй, хватит. А завтра мы вернемся к взаимоотношениям нашего клана с другими кланами королевства. Спокойной ночи, дочь. И не беспокойся о пустяках.

Возможно, именно припомнив эту беседу, в горячие дни перед ярмаркой Дэффид и предложил сиде занять хозяйское место за стойкой. Самое почетное из тех что были — и самое полезное для нее. Где лучше узнаешь людей, чем в боевом строю или под хмельком?

Беседа, советы и создание настроения всегда были главной обязанностью стоящего за стойкой представителя фамилии. Для налития пива обычным посетителям, в конце концов, существовали наемные работники. Еще, по собственному почину Немайн повышала человекообразность — тренировалась прижимать уши. Со злости-то получалось само собой. А просто так — приходилось постоянно себе напоминать, что они должны быть прижаты. Иначе немедленно восставали, разрушая всякое подобие прически.

Когда вошел "сэр рыцарь", Немайн праздновала очередную недолгую победу над ушами. Но именно теперь, в разгар веселья, они пробились через короткие пряди, и поднялись над головой, как рванувшиеся в атаку воины засадного полка.

— Дочь моего отца, но не моя сестра — кто это? — риторически вопросила Немайн.

Сэр начал извиняться. Мол, не сумел узнать по описаниям. Еще бы. По описаниям получалась амазонка с огромной дубиной и ударом, что троих на милю сносит. Способная вести поединок три дня и три ночи, как герои легенд. А тут стояла обычная девчушка. С виду очень хилая. Ну и не ожидал рыцарь найти воительницу за стойкой заезжего дома. Не женское занятие, и не воинское.

— К делу, — потребовала сида.

Красный как рак рыцарь перешел к делу — и она чуть не повисла у него на шее.

Сэр рыцарь очень боялся козней фэйри! Поговорил с сэром Кэррадоком, который очень хвастался охранной грамотой от Немайн. И вот — предложил целый золотой за защиту от нелюдей. Который и выложил на стойку. Монета была Немайн незнакома. Взятая на норманнском снаккаре, брошенном на берегу невдалеке от города. Добычу король пожаловал рыцарям по поводу славной победы над норманнами — и был, конечно, целиком прав.

— Нельзя золотом, — сообщила Немайн, — золото металл нечистый… Да у меня и сдачи с золотого нет. Давай серебро! Я ведь не жадная. Так надо.

Серебра у рыцаря не нашлось. А искать по всему городу мену — не было времени. Чего Клирик и добивался — возник дефицит. Оставалось пообещать что-нибудь придумать. Изобразить мышление, подперев лоб кулачком. И, наконец, когда надежда начала оставлять вояку — сказать, что решение, кажется, есть.

Рыцарь воспрял на глазах, когда Немайн очнулась от размышлений и взяла новенький, нескобленый лист пергамента. Разрезала на восемь небольших кусочков. Отцепила с пояса чернильницу. И тонкие руки начали выводить на каждом по очереди: "Настоящим обязуюсь вернуть подателю сего долг в размере одной пятидесятой части серебряной марки, серебряной же монетой весом как солид, либо золотой, весом в восьмую долю солида, в городе Кер-Мирддине, не ранее июля и не позднее августа лета от основания Города тысяча четырехсотого. В случае предъявления сего векселя к погашению позднее указанного срока, вексель будет погашен за вычетом платы за хранение предназначенной к погашению суммы в размере трехсотой части серебряной марки в год. В чем и подписываюсь. Немайн Шайло верх Дэффид Вилис-Кэдман." Восемь раз вот так, девятой же стала охранная грамота. Ни одной кляксы или помарки! А ведь учиться владеть гусиным перышком пришлось совсем недавно. Что значит — месяц делопроизводства.

— Вот, — гордо сказала сида, втянув высунутый от усердия язык, — теперь я разменяю солид на восемь милиарисиев. Одну бумагу оставляю себе. Получится, что одну серебрушку ты мне уплатил. А вот тебе и охранная грамота. Если фэйри будут пугать лошадей, или еще какие-нибудь злые шутки шутить, расскажешь — разберусь. Если будет ущерб — стребую виру. Учти — против сил Ада и злых людей бумага не поможет. Охранная грамота действует год, как написано. Через год, если ты не насолишь народу холмов, продлю. Стой-ка… Заверю.

Достала нож, примерилась к левому большому пальцу.

— Нет, — буркнула по нос, — внушительно, конечно, но перед церковным судом не стоит. Знаем, кто любит подписи кровью.

И взялась за чернильницу. Невыливашка сопротивлялась отчаянно — но от квалифицированного вандала защиты не изобрели и в двадцать первом веке. Заковыристое движение руки — и на оставшейся чистой части листа расплылась здоровенная клякса. Сида вдавила в нее правый указательный палец. Для верности поставила отпечаток рядом. Проштемпелевала и векселя.

— Готово, — сообщила. И правда — отпечаток пальца не подделаешь. По крайней мере, трудно.

Рыцарь рассматривал бумагу.

— До ярмарки я не вернусь, — заметил он, — а обязательно платить за хранение?

— Иначе грешно, — объяснила сида. Сложила ручки замочком, чуть сжала плечики, подбородок вздернут вверх, глаза — сама чистота. — Иначе получается рост. В Евангелии от Луки сказано: давать в долг и ждать от этого прибыль — грех. А если не заплатить за хранение, так оно и выйдет. Получится, что ты взял процент в размере платы за хранение.

Когда недоумевающий, но довольный — получил, чего хотел, и со сдачей — сэр ушел, Немайн ловко подбросила монету, поймала. Сунула в кошель.

— А почему не в кассу? — поинтересовался Лорн ап Данхэм.

— По другой статье проходит. Это заемные средства.

— Я верно понял, что он дал тебе в долг, и он же заплатит за хранение?

— Именно, — сида просто лучилась.

— И ты считаешь это честным?

— Безусловно.

— Но сама ты на таких условиях в долг не дашь?

— А почему нет? Вполне богоугодное дело! Тебе сколько?

— Милиарисий, скажем.

— Подожди, я схожу за топором, разрубим солид. Или…

Клирик отрезал еще один кусочек пергамента.

— Надо будет брать еще за пергамент и за услуги писца, — сообщил доверительно, — но для тебя, Лорн, все это в счет закуски к пиву…

И выдал точно такую же расписку, как и рыцарю. Только без подписи. И кредитором значился кузнец.

— Подписывай, — пальцы Немайн уже извлекли из кошеля серебряную монету. — Эту мне сэр Кэррадок принес. Забыла совсем.

— И какая тебе в этом выгода? — Лорн сгреб монету.

— Выгоды никакой, зато удобство несомненное. В городе тебя знают, расписку в оплату примут охотно. А на ярмарку приедет всякий сброд, начнут шарить по кошелям. Серебро — их привычная добыча. А расписка — нет. Так что до августа я ее скину с рук безо всякого убытка. И ворам никакой поживы. А серебро тебе нужно для торга с иноземцами?

— Нет. Захотел проверить, как работает твоя идея.

— А просто: ты ждешь, пока распиской тебе заплатят за работу. Тогда монета твоя. Если нет, и потребуют монету, то после ярмарки ты берешь себе плату за хранение. В этом твоя выгода: у тебя ценность, которая не горит, за хранение которой — а это работа — ты получаешь честную плату. А мне на иголки и расписка сойдет. Твоя. Зато меня не ограбят, да и весит бумага меньше. В этом моя выгода…

Перед ярмаркой «клуб» опустел. Кто махал топором на строительстве торговых рядов, кто ушел в патрули, чтобы оградить от лихих людей спускающиеся в долину грузы своих кланов.

Из купцов раньше всех прибыли византийцы. Ясная погода и попутный ветер на всем протяжении долгого по меркам неспокойного времени переселения народов пути — и вот гордый дромон с шиком, характерным для старых морских наций, с ходу ткнулся бортом в речной причал, встав на место с точностью до пяди.

Немайн за стойкой трактира этого не видела, и видеть не могла: некогда ей было смотреть в высокие узкие окна. На ней висела главная обязанность Дэффида — следить, чтобы в заведении было не слишком тоскливо, но и не слишком весело. Впрочем, сейчас вся торговля шла на вынос. С абсолютной памятью сида уже знала половину города. Прекрасную. Женщинам в эти дни готовить было некогда, так что «Голова» и полдюжины заведений попроще, филиалов, большая часть которых была открыта специально перед торгами, отдувались за всех. В одном из них изображали присутствие семьи Кейр, Тулла и Эйра, другое взяли под крылышко Глэдис и Эйлет. А Немайн оставалось поприветствовать клиенток по имени, да пожелать всего хорошего, да черкнуть, кто, чего и сколько заказал. Для сложных случаев поблизости имелся Дэффид, для легких — Сиан.

К приезду иноземцев Клирик решил озаботиться сокрытием нечеловеческих черт. И после нескольких неудачных опытов научился привязывать уши к голове спрятанным в волосах шнурком. Ощущение получалось как в неиграющих наушниках. А припомнив знакомство с врачом, добавил к этому шарф на шею и перчатки. Так что, когда "Голову грифона" почтили вниманием византийцы, отличить Немайн от человека можно было, лишь зная, какие и где искать различия.

Восточных римлян было трое. Остальные направились к заведениям попроще (филиалам, открытым специально ради ярмарки) или остались на корабле. В "Голову Грифона" завернули солидный господин с обильной сединой в черных волосах с курчавинкой, в жестких, футляровидных одеждах, вероятно, купец, его молодой товарищ, одетый точно так же, и военный, в расшитой золотом синей рубахе навыпуск, синих же шароварах и сапогах с высокими голенищами, в коротком алом плаще, сколотом на плече массивной фибулой — явный офицер с дромона. Кавалерийский наряд на офицере, служащем на галере, был нормальным явлением во все эпохи весельных флотов. Купец громко объяснял своим попутчикам по-гречески, что, ходя в Британию не первый год, опытным путем установил: нигде лучше не позаботятся об усталых путниках, чем в "Голове Грифона", где всегда ждут довольно приличная, особенно после корабельной, кухня, достойная императора постель, и деловые собеседники. Двое других внимали.

— Латынь они понимают неплохо, — рассказывал купец, облокотясь на отшлифованный тысячами рукавов дуб, — так что совсем варварами камбрийцев назвать нельзя. Но о греческом речи не идет, философов тут отродясь не водилось, и не каждый священник умеет читать. Вернее всего это можно сравнить с обычной имперской глубинкой! Но сразу предостерегаю: обычная имперская провинция пала бы перед варварами, как только оттуда вывели бы армии. Эти — стоят, и стоят уже больше двух столетий. И, между прочим, считают римлянами именно себя!

— Лично я намерен попросту отоспаться, — зевнул товарищ купца, — морские путешествия и сон для меня вещи несовместные. Полагаю, здешние полуварвары не сочтут мою манеру валяться до полудня слишком изнеженной? А, Валентин?

— А я к морю привык, — откликнулся офицер, — так что мне нужен отдых иного рода, поактивнее. В конце концов, постель достойную императора, можно использовать с большим толком, нежели просто сопя в подушку! Надеюсь, эту услугу заведение тоже оказывает? Мне, например, нравится рыженькая за стойкой! Как ты думаете, она согласится?

Молодой и сонный обозначил пожатие плеч. Пожилой поспешно откликнулся:

— Разумеется, нет! Скажу больше, если ты сделаешь ей грязное предложение, тебя ожидают крупные неприятности с хозяином заведения. Который убил больше людей, чем состоит у нас в экипаже. Деньги и учет он чужому человеку не доверит, так что девочка из его клана. Удивительно, что не одна из дочерей, — купец перешел на вульгарную латынь. — Не подскажешь ли, дитя мое, где мой добрый друг Дэффид ап Ллиувеллин? Не случилось ли с ним чего? Десять лет я заставал его на месте, где стоишь ты.

И чуть рот не раскрыл, когда ответ прозвучал не на вульгарной латыни крестьян и моряков, а на классическом языке сенаторов, епископов и юристов. Да еще без булькающего валлийского акцента.

— Мой отец немного занят, но если уважаемый гость назовет свое имя, то я пошлю за ним. Дэффид ап Ллиувеллин всегда рад встрече с друзьями! В том же, что касается услуг, можешь полностью рассчитывать на меня. И если у тебя или кого-то из твоих спутников выдастся свободный час, я охотно узнаю новости из империи. Которые нас минуют. Увы, мы зажаты между варварами-саксами, варварами-франками, варварами-готами. Недавно приплывали и такие, каких мы пока не встречали, — их корабль стоит вблизи от вашего и, верно, будет выставлен на продажу. Королевская кавалерия показала себя великолепно! Тьма не опустится на наш край. Но новостей из империи мы не слышим по году.

— Перемен немало, — вздохнул купец, — быстро и не перескажешь. Зовут меня Михаилом Сикамбом. Если мой друг занят важным делом, можешь его не отвлекать, пусть придет, когда освободится. И скажи — откуда у него за год взялась еще одна взрослая дочь?

— Я приемыш, — улыбнулась рыжая, — И вернемся к услугам… Я вижу, одного из ваших спутников больше волнует постель?

— Именно, — влез "кавалерист".

Немайн его не заметила.

— Какие вам нужны помещения? Троих благородных людей я вижу, но сколько у вас слуг?

Купец спокойно все описал, и уронил на стойку три золотых монеты.

— Этого слишком много! А у меня нет серебра и долей! Возможно, ты возьмешь расписку Дэффида на двадцать пятую долю серебряной марки?

Руки Немайн вертели монету, притворяясь, что оценивают вес и мягкость металла. Лицо царя анфас, греческие буквы… Ираклий. Про такого императора Клирик ничего не знал. По правде, по именам он помнил только Юстиниана, который правил полтораста лет назад, да Никифора Фоку, которому воевать со Святославом триста лет тому вперед.

Доска стукнула. На месте исчезнувшего в кассе золотого оказалась серебряная монета.

— Что тебе угодно, достойный?

— Не покажешь ли комнату уставшему путнику, красавица?

Если б не подслушанный разговор на греческом, Клирик вполне бы мог поверить, что господин офицер и правда желает удостовериться в просторности комнат, чистоте постельного белья и отсутствии клопов с тараканами. Поставил бы Эйлет на минутку за себя. А потом был бы межнациональный конфликт… Или все-таки монета оказалась бы достаточным намеком?

— Прошу прощения, господин Сикамб. Я взяла с вас лишку. Я ошиблась, предположив, что имею дело с тремя благородными людьми… Скажите мне, как давно на флот империи берут дураков, которые путают честных девиц с непотребными девками? Или, может быть, сопровождающий вас молодой человек только что выслужился из гребцов, и еще не приобрел навыков обхождения в приличном обществе?

— Это себя ты считаешь приличным обществом? — удивился офицер. — Приемная дочь трактирщика! Хм. Не хочешь — не надо, а язвить-то зачем?

— Да за вышибалу работать неохота, а он занят: на ярмарочных рядах топором машет, — язык Немайн резко изменился, пропала половина окончаний, да и слова переменились на грубые и приземленные, теперь это была именно вульгарная латынь, — вот и мелю языком, проверяю — ты дурной или наглый. Обломать тебя надо или поучить.

— Да кто… — Сикамб положил руку на плечо моряка. И тихо сказал по-гречески:

— Кроме отца, за ней клан. Ты ведь не хотел бы, чтобы тебя «поучила» какая-нибудь из ипподромных партий Константинополя? А ведь местные будут повнушительнее.

— И что мне делать?

— Просить прощения. Ты чужеземец, и этого хватит.

— Перед этой? Много чести! Целому комиту извиняться перед пропахшей луком недотрогой? Но ты оказался прав! А потому объясни мне, как опытный человек, как здесь найти подружку на несколько ночей?

— Что ж, могу и подсказать: обратись за советом к местным мужчинам. Возможно, ты приобретешь славу глуповатого сластолюбца. Но ты будешь в безопасности. Если ты продолжишь приставать к женщинам, пользуясь привычными аналогиями, тебе придется плохо.

— Ты же сам говорил, что камбрийцы — варвары только наполовину. С другой стороны — где ты видел здесь женщину похожую на благородную даму? Варварские наряды, варварские манеры не могут означать высокие нравы! И если вон та, белоголовая, хотя бы таскает на поясе кинжал…

Немайн стоило большого труда сохранять бесстрастное, непонимающее лицо. Ромеям хватило, зато обеспокоенная сестра немедленно оказались рядом.

— Что случилось?

— Ничего. Я гостей понимаю, а они не знают об этом.

— Забавно! — согласилась Сиан, — из этого можно сделать интересную каверзу!

— И доходную. Нужно сообщить отцу — подытожила Немайн. — Похоже, на это он и рассчитывал. Поставить за стойку полиглотью. В конце концов, где латынь, там и греческий, а которая болтает с норманнами на их родном и саксонском, та и в речи гота или франка чего-нибудь разберет. Я не могу оставить стойку. Так что… Сиан, речь о деле — а значит, рассказывать тебе, как старшей. Справишься?

— Конечно-конечно, — русая коса мелькнула в сторону кухни.

К сумеркам в зале собралась половина города. Но и гости никуда не подевались. Точнее, гость: из давешней троицы один искал приключений, другой спал. А пожилой купец предавался чревоугодию, с удовольствием уничтожая вторую подряд порцию мясных шариков. И как-то упустил момент, когда все вокруг перестали жевать и беседовать. Тишина — что может быть лучше? И все-таки оглянулся, реагируя на изменение, среди чужого народа игнорировать такие вещи небезопасно.

Дочь-приемыш трактирщика стояла спиной к огню. Лица было не рассмотреть — только фигуру со склоненной головой. Она роняла к ногам неуклюжие, пофыркивающие слова. Медленные, значительные, они летели понизу и странно царапали душу. Язык был несомненно валлийским — но Михаил Сикамб не понимал и трети. Другая — знакомая по прежним путешествиям, восхитительно светленькая — склонилась над пергаментом, старательно записывая эту странную речь. Купец обвел взглядом лица камбрийцев, мельком замечая знакомых. Они сидели, как изваяния, разве только дышали. И то осторожно. У Михаила заныло под ложечкой. Творилось странное, непонятное, а объяснения он спросить боялся. И тоже принял каменный вид, и, чуть дыша, ждал, когда закончится наваждение. А под носом у него стыли мясные шарики, и щекочущий аромат превращал настороженное сидение в сущую пытку.

При сидении на иголках чувства обостряются. Тонкий, незаметный обычно скрип двери не уловила даже Немайн. Впрочем, Сикамб не догадался, кто застыл в дверном проеме. Епископ Теодор выглядел скорее странствующим воином, нежели священнослужителем. В дороге так удобней и безопасней. Немайн его присутствие определила по нечаянному стуку пастырской булавы о дверной косяк. И даже скосить взгляд, проверить, не ошиблась ли, не могла — невместно было башкой вертеть. Взгляд в пол, уши привязаны… Последние на день страницы ощущала себя слепоглухочитающей.

— Ты все-таки решилась начать свое служение, дочь моя?

— Это не служение пока, а службишка.

— Чтение Библии совсем не службишка. Тем более — приохотить к слушанию священных текстов всех этих людей.

— Мне бы их к чтению приохотить! И самой глотку рвать не надо, и на книги будет спрос.

— Хочешь организовать скрипторий?

— Пока не знаю. Кстати, я под церковным судом.

Клирик и правда, пока не знал. Что книгопечатание создать необходимо — ясно. Аксиома прогрессорства. Проблемы были чисто технические. От ткани он уже отказался, бумага должна была получиться слишком дорогой: чтобы делать из тряпья, нужно сначала развить текстильную промышленность. Уронить цены, завалить людей дешевой одеждой, подождать, пока они ее сносят — и только тогда начинать собирать вторсырье.

Из дерева — сложно. Хотя… Чем плохо само дерево. Скажем, тонкая доска. Сделать можно? Да. Водяная лесопилка — это несложно. Привод — простая механика. Пилы — дорого, но реально заказать тому же Лорну. С принципом он знаком, ручные пилы уже существуют. По крайней мере, хирургические, у мэтра Амвросия впечатляющая коллекция. Страницы деревянной книги будут толщиной, допустим, в полсантиметра. Тяжеленькое получится Евангелие, метровой толщины. Хорошо это или плохо? Скорее, хорошо. Никаких переплетов, переворачивающихся страниц: оклад, похожий на ящик, при чтении вынимаются отдельные страницы, у страниц на торцах номера. Вещь выйдет монументальная, но удобная. Из предмета индивидуальной роскоши превратится в общедоступную… мебель. И шкафов не нужно — если размеры с самого начала стандартизировать. Ставь себе ящики друг на друга.

— Слышал сказки. Которые добежали до побережья. Впрочем, у тебя рука на перевязи — значит, город стоит милостью Божьей и твоей? — испытующий прищур.

— Что ты. Моя доля славы только вот это заведение.

— И то неплохо…

Михаил Сикамб был заинтригован. Происходящее выглядело опасным. И даже, что суровый воин с геркулесовой палицей на боку — епископ, знакомый по десятку ярмарок, ласково беседовал с рыжей, а все событие оказалось всего лишь чтением Евангелия, достойным занятием вечернего времени для верующих христиан, не могли его успокоить до конца. А что, если тут рождается ересь? Купец, пользующийся казенным кораблем, не просто купец, но глаза и уши императора. Или, скорее, экзарха Африки. Очень ненадежные глаза на второстепенном направлении. Но разобраться и доложить стоило.

А потому с утра, нанося визиты знакомым, купец невзначай ронял вопросы, к которым после ответа немедленно терял интерес, но толком понять так ничего не сумел. Непонятно было даже, считают ли горожане рыжую девицу человеком или нет. Ходили слухи о волшбе и оборотничестве. Михаил был виноват сам — в ответ на прямой вопрос ему навалили бы ворох историй, пусть и не слишком правдивых. А так он крутил в уме головоломку — кусочки из десятка разных былин, не слишком подходящие друг другу. Так было до тех пор, пока мастер-золотоплавильщик, обычно продававший Сикамбу черный жемчуг, в ответ на небрежное упоминание Немайн, не хлопнул себя по лбу, да не расправил на столе лист пергамента. Зарисовку изображений, украшавших некий перстень. Ехидно улыбнулся.

— Я думаю, это стоит гораздо дороже, чем металл и работа.

Первый же взгляд на пергамент заставил Михаила нервно сглотнуть.

— Я угадал? Тогда позволь еще одну догадку. Большой камень, — разумеется, рубин?

— Это может быть подделка.

— Если такие вещи подделывают, то не продают. А кто продает, ты ведь понял?

Сикамб понял. И отчего у младшей дочери трактирщика коротко отрезаны волосы — тоже. И все-таки это была только догадка! А когда он решился побеседовать с Дэффидом и его новой дочерью напрямую, та из-за стойки исчезла. Вернувшийся на прежнее место Дэффид отмалчивался. Говорил только, что его девочки всегда очень серьезно готовятся к ярмарке. А Немайн так и вовсе собирается за эти несколько дней собрать себе приданое.