"Пристань" - читать интересную книгу автора (Потанин Виктор Федорович)

7

...Не забыть его, не забыть!

Был он рыжий, маленький — с палец — и очень серьезный. «Коль, почему ты рыжий?» — приставали к нему девчонки. «В солнечный день родился», — отвечал он и очень смущался. Но многим не нравился Колька: он не лазил вместе со всеми в колхозный сад за малиной, даже самая смиренная кобыла Мушка сбрасывала его со спины, но я любил Кольку, по-мальчишечьи тайно и сильно. Я всегда приходил к нему рано утром. Жил он уже у тетки: отогрела, поставила на ноги сироту. Каждый день я забегал к ним и часами смотрел, как он мастерит клетушки для белых вислокрылых голубей, как поит их своей слюной прямо изо рта, а потом, размахнувшись, бросает в небо. Голуби не боялись Кольки, садились к нему на плечи. Колька счастлив, и я тоже. А потом мы брали удочки, отвязывали с цепи огромного Шарика и втроем шли на реку. Тобол возле нас мелкий — воробью по колено. Только далеко, совсем далеко за деревней, набирал он силу, ярко голубел на солнце, разливаясь большой рекой.

Мы садились верхом всегда на одно и то же бревешко, свешивали ноги с обрыва, и я спрашивал:

— Колька, отца ты помнишь?

— Помню, только немного. От него всегда вином пахло.

— Откуда знаешь?

— Сам знаю.

И Колька замолкал. Он не любил подолгу говорить. За это я на него злился.

— Колька, кем будешь через десять лет?

— Летчиком!

— Так ты ж малосильный.

— Гимнастикой подзаймусь, гири буду кидать.

И я верил, что он будет сильным. Я представлял, как маленький серебристый самолет кружит над нашей деревней, а в кабине его сидит мой самый хороший друг Колька. В такие минуты я особенно любил его, мне хотелось сказать ему об этом, но я стыдился, молчал.

Проходило лето, потом мы шли в школу, садились за одну парту, потом опять наступало лето, и вот я и Колька уже живем в райцентре на квартире у школьной сторожихи, учимся в девятом классе. А по субботам ходим пешком за десять километров домой. Но жизнь наша никуда не свернула и не происходило с нами ни великого, ни смешного, как любил говорить рыжий Колька, И тот страшный день начался обыкновенно. После уроков в субботу мы взяли с собой пустые мешочки под продукты и пошли домой. Шли и строили планы, как скоро закончим школу, Колька уедет в училище, а я — в институт. И были бы дома через час, не начнись ветер. Сначала посыпал снег, густой, мокрый. Он слепил глаза, закрывал дорогу. Мы сразу замерзли и прибавили шаг. Потом подул ветер, резкий, холодный, как с цепи сорвался — такой злой. И сразу оделись в куржак. Но все равно пока ничего не боялись.

— Знаешь, — радостно кричит Колька, — ты похож на рыцаря в ледяных латах. — Веди в замок, согреемся. — Колька смеется, и я тоже. Но ветер совсем надорвался и уже мешал говорить. Снег теперь не валил хлопьями, а гасил ледяной пылью, она сдирала лицо. Уже перестали замечать дорогу, шли вдоль телефонных столбов. И вот уже в глазах стоит одна белая стена. Середина ее кружится, взлетает и падает — живой снег. Теперь, чтоб шагнуть, нужно продираться сквозь стену, но ветер откидывает назад. Так проходит час или два, а деревни и след простыл. Колька спотыкается и вопит мне в ухо:

— Сби-и-ились! С дороги сбились!

И сразу страшно. Садимся на сугроб, пытаемся разобраться, в какой стороне остались столбы. Колька машет рукой куда-то вправо, и мы поднимаемся, идем в ту сторону. Идем долго, ноги деревенеют, а столбов все нет. Значит заблудились. Уже темно. «До утра-то замерзнем», — враз кинулось в голову, — и опять страшно.

— Колька, ноги застыли?

— Нет, а у тебя?

— Мои, как в бане! — вру я, а сам уже представляю плачущее лицо матери. Ей не вынести моей смерти. И сил сразу нет, но Колькина спина маячит перед глазами, и я снова бреду за ней. Шаг, два, три, четыре — и совсем не чувствую своего тела. Потом слышу холод на лбу. Не знаю, сколько лежал, но помню: очнулся от мягких толчков. Очнулся на Колькиной спине и сразу услышал его голос:

— Вот дойдем сейчас, будем чай пить. Согреемся, отдохнем.

— Колька, где мы?

— Да возле ферм. Сейчас доедем, — ответил он и спустил меня с плеч. Было темно, но я понял, что Колька в одной рубахе.

— А пальто где?

— Сопрел от тебя, где-то на кол повесил. Завтра найдем...

На следующий день, рано утром, я пришел к Кольке. В горнице тихо, и тетка молчит, на меня не смотрит.

Колька лежит под двумя одеялами и улыбается незнакомой улыбкой, и от этой его улыбки мне снова очень страшно.

— Ох, тяжелый ты, Вася-Карася. Тащу и боюсь: может, уж зашелся. Хорошо, что собаки залаяли, а то бы хлопались всю ночь возле ферм... В следующий раз умней будем.

Но следующий раз так и не наступил. Через неделю Кольки не стало. Взял я те мешочки на память. Даже не сам взял, а тетка предложила: «Бери да помни сотоварища. Он уважал тебя». И таскал я в тех мешочках опять продукты из дома. И вот где пришлось их встретить... Повидаться с глазу на глаз. Опять рядом смех — ожила проводница. Парень тоже смеется и прижимает ее больно к себе, — и проводница обо всем забывает, уже на самом небе она, и уж выше там нет ничего, горят зубы, томятся, тянутся вперед брови, и губы подрагивают в сладком страданье, а парень равнодушен, не видит, а может, слишком удачлив, привык, поостыл. И жалко обоих, и Кольку жалко — про любовь не узнал. Еще громче стучат колеса. И снова смотрю в окно, хочу сбросить с себя эти мысли — и не могу. Едем мимо пустой деревеньки, она маленькая, с копейку. Как здесь, наверное, пусто зимой!.. Только поезда да шум колес в окнах, — и поднимаются от него занавески, дрожат. Как живут здесь, о чем думают и почему не рвутся на большой белый свет? И нестерпимо хочу увидеть хоть одного человека в лицо. Но никого нет. Зато рядом смех, счастливый визг и шептанье.

Опять смотрю в окно и усмехаюсь: что за дурная привычка — смотреть все время в окно.