"К полюсу!" - читать интересную книгу автора (Шпаро Дмитрий Игоревич, Шумилов Александр...)

ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ СТРАХ

Непознанное, неведомое во все времена влекло человечество. Впрочем, практические соображения тоже играли далеко не последнюю роль.

XIX век. Англия — владычица морей. Заметим: ни Суэцкого, ни Панамского каналов еще нет. Английские клиперы идут за грузом чая, хлопка, пряностей вокруг мыса Доброй Надежды или вокруг мыса Горн. Долгое и опасное плавание. Естественно, в первую очередь англичане заинтересованы в поисках Северо-Западного прохода — кратчайшего морского пути из Атлантики в Тихий океан. Нахождение его сулит огромные прибыли.

Джон Франклин, начальник очередной экспедиции, уже не новичок в Арктике. Многие годы провел он в походах по Северной Канаде. Потом отошел от арктических дел — стал губернатором далекого австралийского острова Тасмания. Но в 1845 году — уже в возрасте шестидесяти лет, — Франклин вновь встает во главе полярной экспедиции. Цель все та же — поиски Северо-Западного прохода. Корабли «Эребус» и «Террор» уходят навстречу грозным льдам и... бесследно исчезают.

Трагическая судьба 130 моряков не могла не волновать. Англия, Америка и лично леди Франклин одну за другой снаряжают спасательные экспедиции...

Около сорока лет продолжались поиски. Не менее тридцати судов и многие сотни людей принимали в них участие. К сожалению, тайна гибели участников экспедиции Франклина так и не была до конца раскрыта. Документы, вахтенные журналы, дневники до сих пор не обнаружены. Но могилы и незахороненные останки участников экспедиции кое-что прояснили.

«Большая часть трупов, — пишет известный канадский историк и писатель Фарли Моуэт, — была съедена, причем съедена людьми. Многие кости оказались перепиленными, а в черепах зияли отверстия...»

Гибель экспедиции Франклина стала одной из величайших трагедий в истории Арктики. Ужасную, непомерно высокую цену приходилось платить человечеству на пути к Северу. Нередкой причиной гибели был голод. Но далеко не всегда.

Наш современник, французский врач Ален Бомбар, изучавший причины гибели людей, потерпевших кораблекрушение, отмечает, что зачастую эти люди имели в избытке и пищу, и пресную воду. Бомбар пишет: «Жертвы легендарных кораблекрушений, я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда! Раскачиваясь на волнах под жалобные крики чаек, вы умерли от страха».

Несомненно, страх перед неизвестностью Арктики был еще сильнее, чем страх перед морской стихией. «Не столько холод и тьма сами по себе делают жизнь на дальнем Севере такой тяжелой, — писал Илайша Кейн, дневник которого мы цитируем ниже, — всего больше страшит и смущает людей неизвестность». Многие зимовки в прошлом кончались трагедией: цинга, необъяснимые нервные припадки.

Принято считать, что цинга — этот бич арктических экспедиций — следствие недостатка витаминов. Но ведь северные народы — эскимосы, чукчи, ненцы — питаются в основном тем, что дает им Арктика.

«Можно предположить, что организм человека, попавшего в непривычную, стрессовую ситуацию, просто не усваивает необходимые витамины», — говорят современные ученые...

Экспедиции, посланные на поиски Джона Франклина, сделали важные географические открытия — все побережье Северной Канады и многие острова были впервые нанесены на карту. Наиболее пытливые из пришельцев сумели оценить и усвоить накопленный веками опыт эскимосов. В последующих полярных путешествиях этот опыт во многом оказался решающим.

Одну из американских спасательных экспедиций возглавлял Илайша-Кент Кейн. Путешествия, по возможности самые рискованные, были его страстью. Выдержав в двадцать три года экзамен на звание доктора медицины, Кейн получил должность хирурга при посольстве в Китае. Но оседлая жизнь, пусть и в далекой экзотической стране, не могла его удовлетворить. Кейн, найдя себе такого же одержимого спутника, путешествует пешком по Филиппинским островам. А затем впервые поднимается на вершину вулкана Таал. Более того, по веревке он спускается в кратер вулкана, чтобы взять пробы воздуха, пепла и лавы. Потом — Индия, Египет, Цейлон... В Западной Африке лихорадка чуть было не свела его в могилу, в Мексике он был тяжело ранен.

В 1850—1851 годах Кейн в должности врача участвует в поисках Франклина. А полтора года спустя на бриге «Эдванс» вновь отправляется к берегам Гренландии.

Записки доктора Кейна — один из последних по времени документов уже уходившей безвозвратно в прошлое наивной, жертвенной и героической эпохи.

Путешествия и открытия второй Гринельской экспедиции в северныя полярныя страны для отыскания сэра Джона Франклина, совершенныя в 1853, 1854 и 1855 годах под начальством д-ра Е. К. Кэна. Спб., 1860.

С января месяца время проходило в запасании саней и некоторых других приготовлениях к весенней поездке. Но падеж собак, страшный холод и другие препятствия, неизбежные в этом климате, заставили нас переменить план своих занятий. Единственное наше убежище от холода, каюта, была в это время по необходимости и залою, и гостиной, и кухнею, и мастерскою; теперь в ней шьют сапоги, портняжничают, плотничают; по стенам для сохранения от холода поставлены кадки с пеммиканом, на печке висят одежды из буйволовых кож, углы завалены необходимою рухлядью, При такой холоде езда чрезвычайно затруднительна: санные полозья трещат, двигаясь по снегу, очень похожему на песок. 18 марта утром температура доходила до -40°, и хотя она была для санной езды и неудобна, но мы все-таки задумали попытаться узнать трудность предстоящего путешествия. Восемь человек едва-едва могли сдвинуть сани, на которые была поставлена также и лодка. Причиною этого, без сомнения, было сопротивление снега и узкость полозьев, глубоко врезающихся в снег. Впрочем, по некоторым признакам можно было предполагать, что холод скоро уменьшится. На этом основании я назначил день отъезда на 19-е число. В путь отправилось восемь человек под предводительством Брока.

В течение целого дня с корабля видно было, с каким трудом тащили они сани. В 8 часов вечера я отправился сам и нашел путешественников в пяти милях от корабля; отдав им несколько новых приказаний на завтрашний день и выслушав похвалы саням, которые, по словам Петерсена, двигались медленно только потому, что было слишком холодно, я пожелал им провести ночь спокойно и отправился назад. Возвратись на корабль и разбудив утомленных спутников, я приказал им достать сани с широкими полозьями, приготовить их, нагрузить, перевязать и снабдить бечевами. На этих больших санях устроили навес из паруса, под которым поставили лодку и положили остатки пеммикана. В первом часу утра мы отправились в Сонный лагерь, к востоку, придерживаясь направления скал, рассеянных по берегу. Прибыв на место, мы осторожно отнесли в сторону эскимосские сани, а кладь, бывшую на них, переложили на новые. Эти сани могли тащить пятеро, они шли так легко, как корабль. Наш опыт теперь совершенно удался. Троекратным «ура» разбудив компанию и пожелав им еще раз приятного сна, мы, забрав с собою пустые сани, возвратились на корабль в полной надежде перевезти еще больший запас провианту для нашей поездки.

В этот самый день мы нашли лисицу, окоченевшую от холода; мы ее отогрели; очнувшись, она хотела спастись, но, отбежав, снова попалась в наши руки: шерсть лисицы примерзала от ее собственного дыхания. Я приказал взять ее для нашего обеда. На следующий день мы нашли еще двух лисиц; кажется, никогда они не пришлись более кстати: животные эти были съедены в тот же вечер.

К путешествию мы приготовлялись несколько дней сряду. Повсюду валялись буйволовые кожи, из которых приготовляли плащи и перчатки. К концу мая все было готово, и только останавливало нас ожидание удовлетворительных известий о доставке съестных припасов. Однажды ночью, сидя у огня, услышали мы шум шагов на палубе. Через несколько минут Зонтаг, Ольсен и Петерсен вошли в каюту. Нас поразило не только их неожиданное появление, но еще более их ужасный вид. Лица у них были опухшие, и они едва могли говорить. Они явились на корабль известить нас, что Брок, Вильсон, Бакер и Пьер, утомленные и полуоцепеневшие от холоду, остались на месте стоянки. Положения этой местности несчастные не могли определить точно. Оставшиеся товарищи вверены были попечениям Ирландца Тома. Положение дел, как из этого видно, было весьма плохо. Только это мы и могли узнать из несвязных речей прибывших. С большим трудом, изнемогая от голода и усталости, они едва могли совершить далекий путь; даже направление, по которому шли, было им неизвестно. Я тотчас хотел отправиться с неутомленными еще спутниками подать помощь погибавшим. Всего больше беспокоило меня незнание, где их найти. Ольсен больше других сохранил присутствие духа и потому был взят нами в проводники: но этого проводника пришлось нести на руках! Сам он не мог сделать ни шагу от страшного изнеможения. Не теряя времени, все принялись за работу: одни начали приготовлять кушанье вновь прибывшим, другие занялись санями, уложили палатку и пеммикан. Изнемогшего Ольсена укутали в шубу и обернули его ноги гагачьим пухом и собачьими шкурами. В путь мы снарядились в числе 10 человек. Термометр показывал -43°. В пути мы придерживались знакомых форм гор и особенно одной из них, названной нами Пиннакель. Но после 16-часовой ходьбы мы сбились окончательно с дороги, хотя и знали, что наши несчастные товарищи находятся от нас не дальше чем в сорока милях. Ольсен, утомленный пятидесятичасовою деятельностью, заснул при самом выезде; теперь же он проснулся... Ясно было видно, что он не мог прийти в сознание среди однообразных по цвету и формам гор, которые казались бесконечными. Не было никакой возможности отыскать гибнущих спутников. Желая лучше рассмотреть окрестность, я взобрался на один из зубчатых ледяных утесов и увидел пред собою те же бесконечные, однообразные ледяные пространства. У меня недоставало духу передать это товарищам, потерявшим и без того уже всю бодрость. Вслед за тем разбили палатку, вынули из саней пеммикан и оделили всех по маленькой порции; развязали Ольсена, он мог уже стоять на ногах. Термометр упал до минус 45°. Не было и речи о привале: все очень хорошо сознавали необходимость движения. Все старания обратить лед в воду оставались безуспешными; я жестоко был наказан за желание утолить жажду льдом: язык и губы пристали ко льду, и из них пошла кровь. Но, несмотря на наши стремления отыскать следы несчастных, мы не нашли их. Страх беспрестанной опасности и ледяные горы, меняющие свою форму, заставляли нас все время сходиться вместе; к этому еще присоединились припадки от расстройства нервов и сурового холода. Все это делало совершенно невозможным продолжать наши розыски. Даже у Мак Гарри и Бонзаля, отличавшихся здоровьем и терпеливою натурою, появилось дрожь и спиралось дыхание. Я сам два раза падал в обморок, несмотря на все старания быть примером для других.

Мы шли почти 18 часов без пищи и питья. Вдруг озарила нас надежда. Кому-то показалось, что он напал на след саней. По всей вероятности, это была снежная борозда, обнаженная ветром. Мы все-таки пошли шагом по глубокому снегу; вскоре нам удалось открыть следы ног, мы стали придерживаться их направления, наконец ясно различили маленький американский флаг, развевающийся на одном из пригорков. Это был лагерь наших несчастных товарищей, мы достигли его после 21-часового пути. Маленькая палатка была завалена снегом. Я не из первых подошел к этой палатке, но без меня никто еще туда не входил; все мои спутники стояли безмолвно и убеждали меня войти одному. Я вошел в палатку, ощупью отыскал закутанных в шубы товарищей и не без волнения услышал радостные приветствия несчастных. Первая мысль моя была: «Они меня ждали... Они были уверены, что я приду...»

Термометр стоял на -59°; кроме палатки, у нас не было другого убежища, притом же в ней всего могло поместиться 8 человек, а нас было 15; поэтому половина должна была отогреваться, бегая по снегу на открытом воздухе, пока другие спали. Отдохнув часа два, мы начали собираться в путь и взяли с собою только палатку, меха и провианту на 50 часов. Занемогших мы завернули бережно в шубы, оставив им отверстия для рта, положили в полусидячем положении на сани и привязали. Часа четыре пошло на то, чтобы их раздеть, напоить, одеть снова; при этом многие отморозили себе пальцы. Но делать было нечего: от этого зависела жизнь бедных товарищей.

Наконец все было готово, и мы после краткой молитвы пустились в путь. Сани шатались от покачивания больных, которые были привязаны слишком слабо. Поклажи все-таки было 1100 фунтов, несмотря на то, что лишнее оставили на месте; в первые шесть часов, еще бодрые, достигли мы новых льдов, сделав одну английскую милю. Сани наши хорошо выдержали это испытание. Ольсен, подкрепляемый надеждою, шел впереди всех, да и рассчитывал, что мы уже прошли по крайней мере половину пути и скоро дойдем до вчерашнего привала, но, пройдя 9 миль, мы все почувствовали, что силы нас покидают; положение это было мне отчасти знакомо; я его испытал в прошедшую поездку, при сильных морозах; то, что мы чувствовали, было похоже на ощущение, испытываемое при действии гальванической батареи. До этой минуты я не верил непреодолимому желанию спать, теперь же удостоверился в том. Бонзаль и Мортон, из нас самые крепкие по телосложению, просили позволения поспать. «Мы не озябли, — говорили они, — мы не страдаем от ветра, нам хочется только немножко поспать». Ганса нашли окоченевшим, как палка; Том подвигался еще вперед, но с закрытыми глазами: он не мог выговорить пи слова. Бляк бросился на снег и не хотел больше вставать. Никто из них не жаловался на холод; я бранился с ними, боксировал, бегал — но все предостережения были напрасны. Ничего не оставалось больше делать, как остановиться.

С большим затруднением мы раскинули палатку, наши руки обессилели! Мы не могли развести огня и остались без пищи и питья. Сама водка, несмотря на то, что была прикрыта шубами, замерзла. Мы уложили больных и утомленных в палатку. Оставив общество под надзором Мак Гарри и отдав приказание выступить снова после четырехчасового отдыха, я пустился вперед с Уильямом Годфреем. Мое намерение было раскинуть на полпути палатку, отогреть немножко пеммикану и льду для всех, которые должны были прийти через несколько часов. Не могу сказать, во сколько времени мы прошли это пространство в 9 миль, потому что находились в страшном оцепенении и едва замечали течение времени. Вероятно, мы употребили четыре часа. Поощряя друг друга, мы беспрестанно разговаривали; вероятно, в этом разговоре связь найти было трудно. Часы эти сохранились в моей памяти, как самые жалкие из всей моей жизни. Мы оба тогда не могли ничего сознавать ясно и потому почти не помним, что было с нами до нашего прихода в палатку. Впрочем, помнится медведь, который шел перед нами и разрывал куртку, брошенную накануне Мак Гарри. Медведь разорвал ее на кусочки, потом скатал их в комок; но намерения заслонить нам дорогу у него не было. Смутно помнится боязнь о палатке и буйволовых кожах; мне казалось, что их постигнет участь куртки. Годфрей, у которого зрение было лучше моего, видел, что палатка потерпела несколько от медведя. Но мы так озябли, что шли дальше, не ускоряя шагов.

Вероятно, наш приход спас палатку. Все было в целости, хотя медведь растрепал и бросил в снег буйволовые кожи и пеммикан. Мы лишились только двух фланелевых мешков.

Большого труда стоило нам укрепить палатку; влезши в мешки из северных оленей, мы заснули крепким, хотя и полным сновидений сном часа на три. Когда же я проснулся, моя длинная борода примерзла к буйволовой коже, и Годфрей был вынужден отрезать ее ножом.

До прибытия остального общества нам удалось превратить в воду несколько кусков льду и сварить суп. Прибывшие в пять часов девять человек были в добром здоровье и хорошем расположении духа. В этот день не было ветра, и солнце ярко озаряло землю. Все утолили голод приготовленным нами супом; укутав снова больных, мы отправились в путь.

Нам стоило громадных, даже отчаянных усилий проложить себе дорогу: мы часто совершенно обессиливали и даже теряли сознание. Не было возможности удержаться от искушения поесть льду; рот жгло невыносимо; многие даже не могли говорить. На наше счастье, воздух согрелся, термометр поднялся до -20°. В противном случае мы должны были погибнуть от морозу. Привалы делались чаще и чаще; мы, полусонные, измученные, на этих привалах падали в снег. Мне пришло в голову сделать опыт, который удался сверх ожидания. Попросив Рослея разбудить меня через три минуты, я заснул. Он исполнил это. Почувствовав хорошие следствия нового опыта, я побуждал и других испытать его. Спутники садились на полозья, их будили по прошествии трех минут, и они становились гораздо бодрее.

Около восьми часов мы выбрались из ледяного лабиринта. Вино, неоценимое сокровище при подобных обстоятельствах, было еще раньше выпито до капли. Теперь, отдохнув и подкрепив себя пищею, мы достигли наконец, в час утра, корабля. Об этом прежде не смели и подумать.

Я говорил вам, как мы обессилели; это лучшее доказательство того, как мы страдали.

Мы ходили тогда совершенно как во сне. Как мы после убедились, странствование наше шло зигзагами. Ни у кого не сохранилось даже воспоминания о путешествии; верно, нами руководил инстинкт. Бонзаль, посланный вперед, отвечал на корабле именно так — что «бог весть как дошел до него». Он шатался и спотыкался. Двое людей вышло нам навстречу с собаками; придя, все попали в руки доктора, который щедро угостил нас втираньями и морфием. Он признал наше умственное расстройство неопасным и предположил, что оно произошло от слишком сильного истощения; предписал нам только покой и пищу. Лишь Ольсен остался на некоторое время слепым, да у двух признано необходимым отнять отмороженные пальцы на ногах. И все-таки двое путников вскоре умерли, несмотря на все старания. Спустя четыре дня я был совершенно здоров и в полном рассудке, только болели сочленения. Из приведенных нами больных не все еще вне опасности, но их благодарность в самом деле очень трогательна.

За этим начались для меня дни заботы и страха; почти весь отряд занемог; спасители и спасенные лежали больные и измученные холодом; одни выдержала ампутации, другие стонали с ужасными признаками болезни северных стран — цинги.

На другой день известила нас палубная стража, что какие-то странные люди приближаются к кораблю. Я отправился на корабль, сопровождаемый всеми, кто в состоянии был взобраться по лестнице, и в самом деле увидел несколько страшных, диких, но человеческих существ. Люди эти, окружив корабль, кричали что-то, но нельзя было разобрать их слов; из всего можно было только расслышать: «Хоэ-хе-кэ, ке!» Оружием они не махали, и, насколько я мог заметить, их было очень немного, и совсем не огромного роста, как это некоторым показалось. Я был уверен, что это туземцы, и позвал поэтому к себе Петерсена как толмача.

Взойдя на борт корабля, эскимосы были нелюдимы, и их нельзя было никак удержать в порядке. Они заговорили между собою по трое и четверо разом, смеялись от души над нашим непониманием их языка и, не обращая на то внимания, продолжали все-таки болтать по-прежнему. Дикари находились в постоянном движении, бегали повсюду, пробовали двери, толкались в тесных проходах между кадками и сундуками, щупали и пробовали все, что им ни попадалось на глаза; все им хотелось иметь; они пробовали даже и воровать. Мне и в голову не приходило, что так трудно будет с ними сладить и что придется их бояться нам, а не им нас. Мне хотелось скрыть настоящие признаки нашего положения и не дать им возможности выискать труп несчастного Бакера; притом если бы никакие переговоры не помогли, то следовало бы употребить даже легкие понудительные средства. Наконец мы решили употребить в дело все наше действующее войско, но едва только оборонительные меры были приняты, как все эскимосы стремительно побежали. Потом гости принялись бегать взад и вперед по палубе, таская собакам съестные припасы и воруя все, что только было возможно. Это продолжалось за полдень, когда наконец утомленные посетители улеглись спать и заснули. Я приказал разостлать для них буйволовые шкуры вблизи вытопленной печки. Выпросив себе чугунный горшок и воды, дикари сварили себе кусок моржа, которого хватило по 3 фунта на человека; потом принялись есть с большою жадностью. При этом выказалась утонченность их вкуса в искусстве, с каким они соединяли куски мяса с салом, Куски того и другого клали попеременно и рот, так что их челюсти были в постоянном движении.

После еды они залегли спать, положив каждый близ себя по куску сырого мяса. Проснувшийся ел мясо и засыпал снова. Спали все они в сидячем положении, наклонив к груди голову, некоторые из них храпели немилосердно.

На другой день, перед их отправлением домой, я заключил с ними форменный контракт, который был следствием последних переговоров; изложен этот контракт был коротко, чтобы они его не забыли; он был выгоден для обеих сторон, и это я сделал с тою целью, чтобы он легче состоялся. Мне хотелось им объяснить, с каким могущественным и богатым господином они имеют дело и как выгодно для них выполнить условия. В доказательств своей благосклонности я купил у них все лишнее моржовое мясо и четырех собак; за это им дал иголок, стеклянных бус и сверх всего этого драгоценность — бочоночную доску. В избытке чувства благодарности эскимосы обещали на другой же день приехать с огромным количеством мяса и привести собак с санями, которых предоставляли в наше распоряжение для северной поездки. С этим я отпустил их.

Почти два года участники экспедиции Кейна прожили рядом с эскимосами, отчасти даже усвоив — в силу необходимости — их образ жизни. В конце записок тон Кейна разительно меняется:

Я мог их всех назвать поименно, и они также хорошо нас знали: мы нашли себе братьев на чужбине. Каждый получил на память ножик, или пилу, или какую-нибудь другую безделицу. Дети — по куску мыла, величайшему из всех лекарств.

Мое сердце горячо бьется для этих несчастных, грязных, достойных сожаления и в то же время счастливых существ, которые так долго были нашими соседями и такими верными друзьями. В их скорби о разлуке нет ничего поддельного. Наши друзья смотрели на нас как на своих гостей. Они ревностно трудились, все — мужчины, женщины, дети, — чтобы только помочь нам.

Когда для них и для нас настали бедственные дни, мы приноравливались к их образу жизни. Никогда не было у нас таких верных друзей, как они.

Кейн сумел оценить накопленный веками опыт эскимосов. Полярные путешественники еще будут осваивать этот опыт. Фритьоф Нансен, Фредерик Кук, Роберт Пири будут учиться у эскимосов. Наш современник Наоми Уэмура, прежде чем отважиться на бросок к полюсу в одиночку, тоже будет жить среди эскимосов.

Все они научатся у маленького северного народа строить снежные хижины — и́глу, которые теплее любых палаток, управлять легкой эскимосской байдаркой — каяком и собачьей упряжкой, скрадывать лежащего на льду тюленя и носить эскимосскую одежду. Они поймут главное — нужно уметь приспособиться к суровой арктической природе.

Кейну так и не удалось обнаружить новые следы экспедиции Франклина. Но географические результаты зимовки в столь высоких широтах (78°37') были значительны и неожиданны. Опубликовав свои записки, Кейн как бы вдохнул новую жизнь в теорию открытого моря. Основания для этого были, казалось бы, самые веские:

«Путешественники по твердым ледяным полям проникли далеко на север. Там лед постепенно становился слабее, рыхлее и ненадежнее, снег был мокрый и грязный; черная полоса свободной воды виднелась на севере. Вверх по каналу так мало льда, что целый флот может свободно плавать. В конце канал расширяется, образуя совершенно свободную ото льдов поверхность вод, простирающуюся на 4000 английских квадратных миль... Животная жизнь, до того бедная и скудная в нашей южной зимней гавани, что мы едва могли что-либо стрелять, развивается там в изобилии», — писал Кейн о работах одного из отрядов экспедиции.

Географы восприняли единичное наблюдение Кейна как проявление некой закономерности. Большинство из них по-прежнему разделяло мнение Ломоносова, что морская вода не замерзает. Но теперь наука располагала и новыми доводами в пользу теории открытого моря.

Дело в том, что воды Гольфстрима, более соленые, чем воды Ледовитого океана, имеют бо́льшую плотность. Поэтому, продвигаясь на север, они могут погружаться на глубину.

В наше время хорошо известно, что весь Северный Ледовитый океан на глубинах от 150—200 до 1000 метров заполнен сравнительно теплыми атлантическими водами. Их температура обычно колеблется в пределах +2°—+5°, в то время как температура на поверхности держится около нуля или ниже нуля (до минус двух градусов).

Ученые XIX века справедливо считали, что отдельные ветви Гольфстрима, встречаясь с полярными водами, как бы «заныривают» под них. Однако последующие рассуждения были неверными: «Гольфстрим продолжает путь свой к северу в виде нижнего течения. Он достигает Арктического моря и поднимается там на поверхность в виде кипучего ключа».

Открытое теплое море в самом центре Арктики, подходы к которому якобы видел Кейн, манило к себе. Туда — навстречу своей гибели — снова устремились корабли многих стран мира.