"Найди свое счастье" - читать интересную книгу автора (Мэрфи Лора)

I

Дорис Тейлор — лентяйка от природы. Ей скоро стукнет тридцать, и уже трудно поддерживать свой вес в норме одной диетой. Поэтому ее любимый комплекс упражнений — усесться на крыльце в кресло-качалку со стаканом апельсинового сока и рулетом с корицей и, отталкиваясь время от времени ногой, умиротворенно качаться. Но, Господи, как ей нравится наблюдать за моряками Уэст-Пирса. В любое время дня, зимой и летом или в межсезонье любители бега трусцой появляются у ее дома с регулярностью, позволяющей проверять время, и чем жарче на улице, тем меньше на них надето.

А нынешний июль — чертовски жаркий.

О Господи, когда же природа сжалится!

И в это теплое субботнее утро Дорис сидит в своем любимом кресле. Рулет уже съеден, а сок ждет на столике. Через широкое окно за ее спиной доносятся пронзительные вопли героев мультяшек, сопровождаемые изредка хихиканьем Кэтрин. Каждую субботу мать поддразнивает девочку, что в ее-то возрасте она так увлекается мультфильмами, и всякий раз Кэт награждает женщину мудрым взглядом все понимающего ребенка, язвительно бросая что-то насчет полуобнаженных моряков и их мускулистых тел. Потом в одной ночной рубашонке плюхается перед телевизором на ковер, завтракает мороженым и погружается в мир своих мультдрузей.

Ах, эти субботние утра в доме Тейлоров!

Дорис уже потянулась за своим стаканом, когда ожил телефон. Она с минуту слушала его трели, но не дождалась вопля "ма!" от своей дорогой малютки. Очевидно, звонили дочке. Ее, девятилетнюю, вызывали по телефону гораздо чаще, чем мать. Проклятье, в свои почти тридцать лет она ведет менее насыщенную светскую жизнь, нежели Кэтрин.

Иногда Дорис чувствует себя старушенцией. За Грега она вышла в девятнадцать и уже через несколько месяцев овдовела. В двадцать родила Кэт и растила ее одна. Изредка ходила на свиданья, но большинство мужчин в городе — восемнадцати-, девятнадцати- и двадцатилетние моряки — были настолько молоды, что она казалась себе распутной теткой. Те немногие достаточно взрослые холостяки, к которым ее влекло, интересовались отнюдь не браком, постоянством и воспитанием чужого ребенка.

Ну да ладно. Никто из них так и не вызвал у нее серьезного интереса.

Ни один из них не смог заставить ее забыть отца Кэтрин.

Но наблюдать за ними забавно, подумала она, когда по улице пробежали два лейтенантика, приветливо помахавшие ей.

Охваченная внезапным беспокойством, она поднялась с кресла и подошла к верхней ступеньке. Сегодня утром что-то уж очень тепло и, судя по всему, будет еще теплее. Лужайку нужно бы подстричь, но лучше оставить это на более прохладные вечерние часы. Можно и не поливать, хотя все уже и так изрядно подсохло. Для нее навсегда останется тайной, как при такой высокой влажности, когда на улице словно в парилке, так мало воды попадает в почву.

Дорис спускается по ступенькам и сходит с дорожки в траву. Они переехали в этот дом, когда Кэтти было пять и малышку было легко ублажить, да и любила она мать еще достаточно, чтобы быть при ней. С ее помощью — пятилетней-то — были выполоты все сорняки перед домом и разбиты клумбы вдоль тропинки до подъездной дорожки, вокруг двух пальм и магнолии.

К сожалению, интерес дочки к цветоводству и компании матери улетучился к тому времени, когда ей исполнилось семь, и вся эта трудоемкая работа летом легла на плечи Дорис. Через год-два, надеется она, Кэтрин станет достаточно корыстной, чтобы ее помощь можно было купить за разумную сумму. До тех пор клумбы и сорная трава, которая вот-вот заглушит цветы, — ее забота.

Она бредет вдоль подъездной дорожки, нагибаясь, чтобы вырвать сорняки, одолевающие резеду и левкои, потом направляется к тротуару, чтобы взять газету из поблекшего красного почтового ящика. Развернув ее, она пробегала заголовки первой полосы — политика и морские дела, — когда звуки шлепков по тротуару привлекли ее внимание. Зная, что Кэт будет смеяться, она тайком подглядывает из-за газеты за обнаженным до пояса бегуном в поношенных кроссовках и полинявших красных шортах. Мощные телеса, обычно снисходительно фыркает Кэт с видом женщины, еще не поддавшейся очарованию противоположного пола. Красивые тела, думает Дорис с широкой улыбкой. Особенно этот. Длинные ноги, узкие бедра и тонкая талия, широкая грудь. Строен, атлетическое сложение.

И что-то знакомое во всей фигуре.

Ее улыбка угасает, когда оценивающий взгляд останавливается на лице бегуна.

Слишком знакомое. О Господи, нет! Она едва не выкрикивает его имя, чтобы утвердиться в своей догадке, но ей и не нужно подтверждения, достаточно охватившего ее внезапного шока и внутренней дрожи.

Теодор Хэмфри.

О Боже, это же Тед!

Она-то думала, что уже никогда больше его не увидит. Какое-то время ее мольбы были о том, чтобы он исчез из ее жизни. Когда же это случилось, она уже молилась, чтобы он вернулся.

Ее молитвы, похоже, не пропали даром.

Плохо, что надеяться она перестала уже девять лет назад.

Тед…

Дорис не видела его с того дня, когда их с Грегом батальон отправился в Корею за новой славой, а для многих — и на погибель. Дорис поцеловала на прощание мужа, сказав, что любит его и будет скучать, а Тед наблюдал за ними со скептическим выражением в глазах много повидавшего на своем веку человека.

Это было десять лет назад.

Батальон отплыл, и она больше никогда не видела двух жизнерадостных парней. Грегори Тейлор погиб в далекой, опаленной войной стране вместе с патрульной командой от взрыва, устроенного проклятыми красными. Она так и не узнала, как Теду удалось спастись. Он не связывался с ней после смерти Грега. Даже не навестил ее по возвращении в их городок. Не написал записочки, не позвонил по телефону, не поинтересовался, как она все пережила. А ведь был лучшим другом Тейлора и даже больше, гораздо больше, — и все же после его гибели вел себя так, будто Дорис не было на свете…

Он бежит большими красивыми шагами, минует подъездную дорожку соседнего дома и вот уже всего в нескольких ярдах от нее. Шок уступил место чему-то вроде паники. Она не хочет, чтобы он видел ее, не хочет встречаться с ним вот так — неподготовленной, ошеломленной, сбитой с толку. О Господи! Не желает она встречать его, пока Кэт дома и в любой момент может выскочить на улицу.

Неуклюже, на сразу же налившихся свинцом ногах она попятилась к дому. Долой с улицы, на подъездную дорожку, мимо цветочных клумб. У нее это должно получиться. Если только она заставит работать свои мышцы, хоть чуть-чуть ускорит шаг, то достигнет спасительного дома, и он никогда не узнает…

— Эй, Дорис! — позвала ее соседка с другой стороны улицы. — Спасибо, что одолжила мне вчера свою машину.

Звуки шагов смолкли — и ее собственных, и более тяжелых и быстрых на улице. Мгновение она пялилась пряма перед собой, потом с кривой улыбкой повернулась на голос Салли и вяло помахала ей. Соседка села в свою машину, подала назад и, посигналив в ответ, уехала. Дорис растерянно таращилась на освободившуюся мостовую, прикусив нижнюю губу. Заметив, что Тед остановился, она желала одного — чтобы он побежал дальше, как если бы не видел и не знал ее. И жалела, что не сбежала, как только узнала его. Жаждала скрыться в безопасном месте, где могла бы предаться воспоминаниям и страдать в одиночестве. В том состоянии, в котором пребывала последние десять лет.

С тех пор, как он оставил ее.

Краем глаза она едва видела его. Отчетливо слышала, как он учащенно дышит — потому ли, что утро вдруг стало таким тихим или потому, что она все еще была настроена на его волну? Десять лет назад между ними возник странный контакт, незримая связь, которая позволяла им чувствовать друг друга и которую никто, даже Грег — благословенно будь его доверчивое сердце! — не заметил. Могло ли это чувство превозмочь все, что случилось — ее брак, смерть Грега, рождение Кэтрин и, наконец, пребывание в одиночестве все эти годы?

С силой сжав в руке свернутую газету, она подумала: может, повернуться и уйти? Всего лишь пара шагов до дома, до безопасности. В конце концов, это же он пропадал неведомо где и с кем.

Но прежде чем она собралась с духом и скрылась, прежде чем успела даже пошевельнуться, он сделал шаг навстречу. Сначала в поле ее зрения появились его кроссовки — кожаные, дорогие, хоть и поношенные. Грег когда-то говорил, что Тед бегает так много, что обувь просто горит на нем. Грег подначивал его, спрашивал, от чего он убегает, не замечая, что друга это отнюдь не забавляло, что он никогда не отвечал на поддразнивание. Может, он и в самом деле пытался скрыться от чего-то или кого-то?

Но Дорис обратила на это внимание. Больше того, даже догадывалась, чего старается избежать Тед. Она сама была частью того, от чего он убегал.

Тяжело дыша от усталости и жары — а, может быть, и от удивления? — он остановился в нескольких шагах от нее.

— Привет, Дорис.

На десять лет стал старше и на сотню смертей — круче, и все же голос не изменился. Да она и слышала его мало, если не считать те немногие часы, что они проводили вместе, но как же он запомнился. И она все еще слышала этот голос в своих снах. Мучаясь от своей вины.

Я не сделаю тебе больно, Дори.

Доверься мне, Дори.

Ты не любишь его, Дори.

— Хэй, Тед, — произнесла она предательски изменившимся голосом.

Прежде чем отвести глаза, она все же украдкой посмотрела на него — на его крепкую челюсть, темные глаза и прямой нос, неулыбчивый рот. Волосы у него каштановые, коротко постриженные — не совсем наголо, как стригутся многие морские пехотинцы, но очень коротко. Давным-давно она часто задавалась вопросом, какие они, отрасти он их до нормальной длины: шелковистые или жесткие? Какое ощущение они вызвали бы у нее, если бы она прикоснулась к ним, если бы они не были такими короткими, как предписано уставом корпуса морских пехотинцев? И стыдилась, думая об этом. Она принадлежала Грегу Тейлору, а невеста Тейлора не должна была задаваться подобными вопросами относительно его друзей.

Но невеста проделывала и гораздо более ужасные вещи с его лучшим другом.

Она ненавидела Теда за это, проклинала себя и даже Грега. Было время, когда она ненавидела всех… кроме Кэтрин. Ее невинной малышки.

— Я и не знал, что ты все еще в Уэст-Пирсе, — тупо проговорил он.

Сжимая газету, она сложила руки на груди.

— Откуда тебе было знать? После того, как ваш батальон отбыл, я ничего не слышала о тебе.

Тед взглянул на нее исподлобья. Она почувствовала его холодный, пронзительный взгляд, хоть и не смотрела на него.

— Когда я должен был напомнить о себе, Дорис? Когда тело Грега положили в гроб? Или когда ты хоронила его?

Если бы десять лет назад он смотрел на нее так, она бросилась бы искать убежище. В те времена она боялась его.

Нет, не совсем так. Он ни за что бы не обидел ее ни словом, ни взглядом. Несмотря на всю свою крутость, несмотря на свой суровый образ жизни, он проявлял в отношении к ней необычайную нежность, которой даже Грег не отличался.

Нет, она боялась не его, а желаний и чувств, которые он вынуждал ее испытывать. Боялась того, к чему все эти чувства могли привести. Но даже сейчас, будучи уже вполне взрослой и зрелой, зная о жизни больше, чем хотела бы, она жаждала убежать от него.

Но не убежала. Не отступила, а лишь негромко произнесла:

— Ты мог бы, по крайней мере, извиниться!

— Извиниться? — повторил он. — За что же ты хочешь моего извинения? За то, что я жив, а Грег мертв? Или…

Он замолчал, нахмурившись. Ему и не нужно было продолжать. Она прекрасно знала, что последовало бы за этим "или". Так что это все еще волнует его. Те несколько часов, что они провели вместе, — два или три — все еще давят на его совесть. Два или три часа. Их хватило, чтобы показать, сколь недостойными доверия Тейлора были его лучший друг и подруга.

— Ты мог бы выразить сочувствие по поводу гибели Грега.

— Ты знаешь, как мне было больно.

Осмелившись взглянуть на него, она заметила усталость в его глазах и почувствовала себя мелочной. Конечно, она все знала. Он действительно любил Грега. Они были неразлучны — работали вместе, тренировались вместе. Знали, что в один прекрасный день они могут попасть на войну, воевать бок о бок, даже умереть вместе. Однако Грег погиб без друга. Не один, нет. Вместе с ним погибли девяносто шесть человек, но не Тед. И, видит Бог, она не хочет, чтобы он извинился за то, что выжил, а Тейлор — нет. То, что Теодор Хэмфри жив и невредим, было ее единственным утешением, когда пришло кошмарное известие.

Она сомневалась, что пережила бы и его смерть.

Тяжелый вздох вырвался из ее груди. Почему ты не позвонил мне? — хотелось ей спросить. Что помешало навестить меня? Как же ты, любивший Грега, не зашел к его вдове? Почему ты выбросил меня из своей жизни?

Сжав губы, она судорожно подыскивала, что бы такое безобидное сказать. Это было нелегко. Они с Тедом не снисходили до ничего не значащих разговоров — слишком это пресно и не романтично. Когда же дошло до потворства своим желаниям, они отдались самому естественному из них. И самому греховному.

Слава Богу, Грег так и не узнал об этом.

— Ты живешь здесь? — наконец спросила она. Простой вопрос, не могущий повредить ни одному из них, но ответ на него значил немало. Не должен он жить по соседству. Судьба не может быть такой недоброй после стольких лет, чтобы поселить их рядом. Ему всегда нравились долгие пробежки — пять, шесть, даже восемь миль. Может, он сохранил эту привычку и живет достаточно далеко отсюда?

— У меня квартира чуть дальше по улице.

Судьба бывает просто злой. Она проезжает мимо того многоквартирного дома каждый день — по дороге на работу, в бакалею, в кредитное общество, на заправочную станцию. Куда ни поедет, ей не миновать его дома.

— А ты?.. — она опять заколебалась. Не хотелось задавать этот вопрос, но ей нужно было знать ответ. Ради себя. Ради Кэтрин. — Ты женат?

Тед бросил на нее быстрый жесткий взгляд. Она приняла и его, и отсутствие обручального кольца за отрицательный ответ. И ждала, когда он спросит, вышла ли она вновь замуж или кольцо с бриллиантом на ее пальце — память о Греге. Она носит его уже десять лет. Поначалу было страшно даже снять его — оно осталось единственным связующим звеном с Грегом, но теперь все вошло в привычку. Утром она встает с постели, принимает душ, одевается и надевает часы, серьги и обручальное кольцо. И так каждый день.

Но он не спрашивает. Может, тем самым подчеркивает свое безразличие?

Почему ему не было наплевать до того, как они предали Грега? — с тоской спросила она себя.

Дорис переступила с ноги на ногу. Ее одолевало желание покончить с этим, свиданием, войти в дом и убедить себя, что не следует больше встречаться с ним.

Но и не хотелось отпускать его с такой легкостью.

Из-за Кэтрин.

— Ты давно здесь?

— Две недели.

Две недели он прожил на одной улице с ней, а она даже не подозревала об этом. Все же Уэст-Пирс маленький городок. В нем лишь один бульвар, несколько магазинов и ресторанов. Если она не наскочит на него вновь где-то в городе, то встретится с ним в гарнизонном магазине или в лавке на базе. Натолкнется на него в кредитном обществе или на почте, в аптеке или на приеме в морском госпитале. Рано или поздно он напомнит, что снова живет здесь, служит здесь.

Так или иначе, но она снова увидит его.

— Ты, наверное, служишь уже лет пятнадцать?

— Шестнадцать.

— Решил сделать здесь карьеру?

— Это все, что я умею. — Он пожал плечами, и она обратила внимание, как заиграли мускулы на его обнаженной груди. Кэтрин подтрунивала над тем, как она заглядывалась на соблазнительные мужские тела, и ей приходилось отговариваться, что это всего-навсего здоровое любопытство. Она лишь глазела на них, не больше того. Не было ни малейшего соблазна потрогать их, убедиться, действительно ли эти мышцы так крепки, как кажутся, такая ли мягкая и теплая кожа, какой она выглядит.

До сих пор глазею, подумала она, виновато отводя глаза.

Тед водил по асфальту носком кроссовки. Мышцы его ног были напряжены и разгорячены. Вредно останавливаться так резко после долгой пробежки. Он набегал уже много тысяч миль и настрадался от мышечных болей, чтобы знать — нужно не только разогреваться, но и охлаждаться постепенно. Но он услышал, как соседка напротив назвала имя Дорис, увидел ее, и его дыхание сорвалось. Он не смог бы пробежать и десяти ярдов, даже если бы от этого зависело, жить ему или нет.

Десять лет назад он полагал, что его жизнь зависит от того, сможет ли он сблизиться с Дорис или нет. И не имело значения, что девушка напугана до полусмерти. Не важно было и то, что она принадлежала кому-то, хотя этим кем-то был его лучший друг во всем проклятом мире. Он хотел ее, нуждался в ней и взял ее, поняв слишком поздно, что все якобы незначимое имело-таки значение. И то, что он считал своим спасением, стало, наоборот, его проклятием. Ведь платить за это приходилось каждый день на протяжении последних десяти лет.

Вот и сейчас…

Почувствовав, что она не смотрит на него, он бросил на Дорис быстрый взгляд. Десять лет срок немалый, но девятнадцатилетняя невинная девочка почти не изменилась в двадцать девять. Появились лишь тонкие морщинки у уголков глаз. Сохранила свою стройность, но тело обрело этакую мягкость и округлость, которых не было раньше. Те же пышные каштановые волосы. Глубокие темные глаза. Полные мягкие губы.

Все еще красива.

Проклятье.

Росло ощущение неловкости от молчания, и он наконец спросил:

— Что поделываешь?

Ее, кажется, обрадовал этот вопрос.

— Я учительница, — ответила она со смущенной улыбкой. — В четвертом классе. А летом подрабатываю у подруги в агентстве, занимающемся недвижимостью.

Школьная учительница. Совсем нетрудно представить ее в этой роли. Вполне почтенное занятие. Если бы судьба распорядилась по-другому, если бы Грег выжил в той проклятой войне, он закончил бы службу в морской пехоте, и они с Дорис вернулись бы в их маленький городок и зажили безмятежной жизнью. Она учительствует, а он пошел работать в страховом агентстве отца. У них превосходная семейка. После ухода отца на покой Грег берет его бизнес в свои руки. Они типичные представители среднего класса, уважаемые, превосходные члены общества.

От этой воображаемой картины ему стало не по себе.

Он никогда не дал бы ей всего этого.

О, он хотел бы дать ей все. А вместо этого все отнял.

Не пожалел и Грега.

Знает ли она? Подозревает ли, какую роль сыграл он в гибели Тейлора? Не этим ли объясняется горечь, сквозившая в ее голосе, когда она заговорила о муже? После того, как ваш батальон отбыл, я ничего не слышала о тебе… Ты мог бы, по крайней мере, извиниться… Хотя бы выразить сочувствие по поводу гибели Грега…

Загнав глубоко внутрь, туда, где им и место, вину и боль, он оглядел, прищурившись, дом за ее спиной. Ничего особенного — кирпичный, двухэтажный, чудесная веранда, лужайка с массой цветов. Немного великоват для одного человека, но страховки Грега вполне должно было хватить.

— Ты живешь здесь одна?

Не то чтобы это имело какое-либо значение. Ему наплевать на то, с кем она живет теперь. Плевать, если она снова вышла замуж (хотя он признал в единственном кольце на ее руке подарок Грега) или взяла жильца, или, черт побери, любовника. Ему-то какое дело?

— Нет.

Ответила она поспешно, как-то виновато, будто защищаясь, и ее щеки слегка порозовели. Итак, хозяйка этого дома живет с каким-то мужиком, подумал он с мрачным равнодушием, но что-то под ложечкой сжало — значит, не так уж ему наплевать. Интересно, почему они не поженились? Этот парень не желает связывать себя или ей неохота расставаться с положением вдовы? Хотя страховка мужа, скорее всего, была выплачена единовременно, и она лишь продолжает пользоваться другими льготами: скидкой в гарнизонном магазине, бесплатным медицинским обслуживанием…

Оставаться вдовой Грега было удобно и в других отношениях. Тейлор, без сомнения, вызывала большое сочувствие, когда кто-то узнавал, что она овдовела в девятнадцать, и еще большее сочувствие — при известии, что ее муж пал смертью храбрых. Десять лет назад вся страна видела его по телевидению. Вся нация была в трауре по погибшим и выражала сочувствие их семьям. Даже понастроили мемориалы в память о павших героях доблестной корейской и позорной вьетнамской войн.

И забыли о тех, кто выжил и видел, как умирают их друзья, кто благодаря судьбе или Божьей милости не пострадал во время взрыва. Все друзья — одногодки Теда — были погребены под развалинами казармы. Он помогал откапывать их, извлекать одно изуродованное тело за другим. Помог извлечь и тело Грегa. Ну почему, черт побери, он, которого никто не ждал и никто не любил, выжил, а погиб его лучший друг, у которого столько было впереди.

Дурные шуточки Господа Бога.

Прежде чем он надумал, что бы еще такое сказать — так всегда случалось у него с женщинами, она начала нерешительно пятиться от него, выдавив со смущенной улыбкой:

— Мне нужно идти…

Никогда Дорис не улыбалась ему так, как Греху или любому другому парню. Тогда улыбка у нее становилась очаровательной, теплой, немного поддразнивающей. Ему же доставались какие-то вымученные и настороженные гримасы.

Все ускоряя шаги, она быстро взбежала по ступенькам на веранду. У двери остановилась, оглянулась и, еще раз вымученно, стесненно улыбнувшись, исчезла в доме.

Стесненно… Некоторые вещи совсем не меняются. За все время, проведенное ими вдвоем, был только один момент, когда она не стеснялась. Несколько коротких часов она желала, чтобы он находился рядом, был таким, каким представлялся ей. В те упоительные часы она радушно приняла его, впустила в свою жизнь.

Лучше бы этого никогда не было!

Тогда бы он не потратил десять долгих лет, надеясь, что это повторится.

О Господи, если бы только никогда не знать ее.

Ладно, прошлое он не в силах изменить, но будущее-то можно держать под контролем. Теперь, когда известно, что она здесь, он постарается избегать ее. Уже не будет ни бегать мимо ее дома, ни ездить по этой улице. Черт, он с таким трудом получил разрешение поселиться вне базы. Теперь же лучше переселиться в казарму, как только кончится срок оплаченной аренды квартиры. База на полном самообеспечении и можно провести остаток службы, не покидая ее.

Он держался на расстоянии от нее, как и обещал когда-то Грегу, и сделает все возможное, чтобы сдержать слово в оставшиеся до увольнения три года. А потом уедет подальше — страна большая.

Отвернувшись от симпатичного домика и сладко пахнувших цветов, он пошагал по улице к своему дому. С шага перешел на трусцу, а затем и на быстрый бег, словно пытаясь ускорить течение времени. Похоже, он отдал большую часть своей жизни бегу, но это ничего не решило и не изменило.

Когда он остановится? От кого или чего бежит?

В квартиру он вошел не взбодренный как обычно после долгой пробежки, а отягощенный всколыхнувшимися воспоминаниями. И все же по привычке включил горячую воду и немного расслабился под сильными струями.

Будь неладна эта Дорис!

Он подчинился приказу и прибыл во Флориду. Как он мог вернуться туда, где его одолевали малоприятные воспоминания? Лучше бы уж ему было отправиться в Балтимор, туда, где вырос, обратно к семье, которая не желала его раньше и не желает теперь.

Он справлялся на телефонной станции насчет Дорис, и телефонистка сказала, что сведений о ней нет. Значит, решил он, давно куда-то уехала. В конце концов, Уэст-Пирс не был для нее домом, как не был он им и для Грега. Она переехала сюда, чтобы быть поближе к Тейлору. Когда же он погиб, ей незачем было оставаться здесь и, вероятно, хотелось вернугься в Флоренсвилл к своей семье или перебраться к новому мужу.

Сколько раз он ошибался за свою жизнь?

Кажется, постоянно.

Он небрежно обтерся полотенцем. Сегодня суббота, идти некуда, поэтому он не стал бриться, а только пробежал расческой по волосам и надел чистые шорты и футболку. Потом, прихватив бутылку сока, растянулся на диване, включил телевизор, попав на программу субботних мультфильмов, и негромко, но зло выругался.

Неожиданная встреча с Дорис сделала бессмысленными его усилия забыть ее. От этих попыток пришлось отказаться уже давным-давно. Он смирился с тем, что из-за смерти Грега и других обстоятельств он никогда не сможет избавиться от воспоминаний о ней. Но думать о ней, девятнадцатилетней и далекой, недосягаемой, — это одно, а знать, что она живет в полумиле от тебя на той же улице, — совсем другое.

Он начал рыскать по каналам в поисках чего-нибудь поинтересней, что отвлекло бы. Но это оказалось невозможным — Дорис заполнила все его мысли.

Как и в первый раз, когда они только познакомились, Грег попросил помочь его девущке переехать в новую квартиру, и Тед согласился. Все равно ему нечего было делать в тот субботний день, к тому же его разбирало любопытство. За два года знакомства с Грегом он только и слышал о Дорис Джеймсон. О том, как они росли вместе в соседних домах, что их родители дружили, а младшие братья и сестры тоже были очень близки. Что Дорис и Грег были лучшими друзьями с малолетства, а когда наступил юношеский возраст, их свидания стали естественным продолжением детских встреч. Ни у него, ни у нее не было тайных симпатий к кому-либо еще. И наконец они планировали пожениться, как только закончится четырехгодичная служба Тейлора в морской пехоте. Ну как было не познакомиться с девушкой, о которой так восторженно говорил Грег.

Они потратили целый вечер, помогая ей перевезти подержанную мебель и личные вещи в маленькую, с одной спальней квартирку, и в благодарность она накормила их ужином. В казарму они вернулись почти в полночь, и Тед уже совершенно определенно знал две вещи: между Грегом и Дорис не было ничего, кроме дружбы, пусть необычайно глубокой и крепкой, но всего лишь дружбы.

А между Дорис и ним могло бы быть чертовски больше.

Она пленила его в первый же момент. Никогда еще ни одна женщина не возбуждала в нем такое сильное желание. Но с самого начала он не предпринимал ничего ради удовлетворения своего чувства. Принимая регулярные приглашения друга, Тед всегда был вежлив, дружелюбен и сдержан, насколько это было в его силах. В конце концов, она была подружкой Грега, девушкой, на которой он собирался жениться.

Даже если между ними что-то и было не так.

Тед имел женатых друзей, так что знал, что к чему: отношения же этой пары не были ни на что похожи, что бы они там ни воображали.

Всякий раз, когда жених направлялся к Дорис, он приглашал кого-то еще — обычно Теда, часто пару других парней из батальона, и она, казалось, никогда не возражала. Девушка ни разу даже не намекнула, что предпочла бы этим шумным дружеским встречам свидание с любимым наедине.

Хотя Грег и питал, без сомнения, приязнь к женщинам, к своей избраннице он проявлял не больше романтического интереса, чем к сестре. И прощался с ней чисто братским поцелуем. Между ними не возникали ни страсть, ни желание, ни ревность.

И любовью они никогда не занимались, пока не поженились. Тед узнал эту интимную деталь, нарушив одну из общеизвестных заповедей.

Он считал, что они держатся вместе постольку, поскольку это было привычно и удобно, стало их образом жизни. Они неразлучны с детских лет и, по словам Грега, ничто не осчастливило бы два семейства так, как их брак. Сколько они себя помнили, родные только и говорили, что в один прекрасный день их дети поженятся.

Они готовились, недоумевал Тед, к супружескому общению, а не к любви с ее всепоглощающей страстью. Их манила тихая гавань, а не бурные шквалы неведомого.

Но все это не умаляло его вины, когда он соблазнил невесту своего лучшего друга.

Ему стыдно и больно вспоминать об этом.

Дорис прислонилась к двери. С закрытыми глазами, с сердцем, колотившимся так, что оно вот-вот заглушит шум телевизора в соседней гостиной.

Тед.

У нее всегда возникало тревожное чувство, когда видела его, ее даже пробирала дрожь, и каждый раз она радовалась, когда он заходил. С самого первого дня, когда Грег привел его и представил ей, когда гость бросил на нее этот всеведущий взгляд и произнес сильным спокойным голосом: "Привет, Дори". При каждой встрече она испытывала беспокойство и опасение. Возбуждение. Стыд.

И какой стыд!

И у нее была причина испытывать укоры совести — Грег. Она стала неверна ему сердцем задолго до той ночи с Тедом.

Сейчас у нее был еще больший повод стыдиться. Стоило ей только сделать несколько шагов и заглянуть в гостиную, чтобы прочувствовать это.

Оттолкнувшись от двери, Дорис преодолела это расстояние и остановилась. Кэтрин лежала на полу, подложив под себя диванную подушку, задрав ноги вверх и подперев подбородок руками. Она была высокой для десятилетней и такой худой, какими могут быть только девочки. Девчонка-сорванец искала простоты во всем. Ее волосы свободно рассыпались по плечам, челка свешивалась на лоб. Гардероб состоял из шортиков и джинсов, маек с короткими рукавами и свитеров. И только одно платье было запрятано в глубине шкафа ради редких посещений церкви и не менее редких официальных мероприятий. Обычные для девочек украшения? Она их не носила. Косметика? Ее она не интересовала. Мальчики? Ну, неплохие партнеры по играм, если, конечно, они не обижались, когда она их обгоняла в беге, или на велосипеде, или обыгрывала в бейсбол.

Она была частью стыда Дорис.

Ее самый большой секрет.

Ее самая большая любовь.

Чудесная девчушка, как говорили все. Вылитая мать.

Но все, кто говорил так, — ее родные и родные Тейлора, их друзья — видели лишь то, что хотели видеть, что их устраивало. Они не замечали в ее внешности и намека на Грега, с его светлыми волосами и голубыми глазами, поэтому и соглашались, что она вылитая мать.

И ошибались. Как и большинство детей, Кэтрин походила на обоих родителей. Волосы у нее были от Дорис — каштановые, шелковистые и прямые, и ее же глаза — темные, выразительные. И материнское телосложение, и те же губы бантиком. Но подбородок, ушлую улыбку и прямой нос она унаследовала от отца. Как и спокойный характер, и серьезность, и холодный практицизм.

Никто, кроме матери, не замечал ее большого сходства с отцом, но оно и неудивительно.

Никто же не видел ее отца.

Никто не встречался с Теодором Хэмфри.

Горько улыбнувшись, Дорис повернулась, прошла по коридору на кухню, бросила газету на стол и подошла к раковине помыть руки.

Десять лет назад она попыталась открыть правду о ребенке, которого еще носила. Послала Грегу письмо, в котором признавалась во всем, не назвав имени мужчины, с которым была ему неверна. Писала о том, как глубоко сожалеет об этом, и умоляла простить ее. Соглашалась на развод, если он потребует его, и обещала восполнить ему все, если только он даст ей такой шанс. Клялась быть самой лучшей женой, какую только может пожелать мужчина.

Со слезами на глазах отнесла она письмо на почту и торопливо бросила в ящик, чтобы уже нельзя было его вернуть. Шесть недель спустя оно вернулось к ней нераспечатанное, но ей было не до него, так как она уже оплакивала смерть мужа. Он погиб, так и не узнав, что она забеременела от его лучшего друга.

Десять лет назад она, девятнадцатилетняя, осталась предоставленной самой себе, впервые в жизни — одна-одинешенька — в чужом городе. В таком возрасте самое время быть молодой, безрассудной, беззаботной. Безрассудной молодости как не бывало. Но сколько же забот пришлось взвалить на себя с помощью Теда. Ее сообщника по преступлению. Ее партнера по вот уж действительно греховному зачатию.

Только ему и невдомек.

А теперь он живет на той же улице, что и его дочь, — милая девочка с редкой обворожительной улыбкой, и не знает об этом.

О Боже, что ей делать?

Кэтрин забрела на кухню с чашкой из-под мороженого, неслышно ступая по линолеуму босыми ногами.

— Что это за мужик, с которым ты разговаривала? — спросила она, ставя чашку на разделочный столик и беря с тарелки рулет с корицей.

Дорис замерла и, выдавив из себя улыбку, закрыла воду и повернулась к дочери.

— Старый знакомый, — ответила она, вытирая руки полотенцем.

— Много лет назад, — ехидно усмехнулась Кэт. — Ты словно говоришь о древней истории. Не такая уж ты и старая, ма.

— Это было еще до того, как ты родилась, детка. Очень давно.

— А кто он?

— Я же тебе сказала…

— Как его зовут?

Ее улыбка пропала, и Дорис поспешила повернуться к раковине, чтобы сполоснуть чашку.

— Тед Хэмфри, морской пехотинец.

— Еще бы, "медный лоб" сразу видно.

— Что это еще за словечки? — с укоризной отреагировала мать, ставя чашку в сушилку.

— Ты бегала к нему на свидания или еще что?

— Нет, — ответила Дорис слишком быстро и резко. У них с Тедом не было свиданий. Лишь небольшое "еще что".

— А ты бегала на свидания к кому-нибудь, кроме папы?

Дорис вздрогнула. Дочь спросила так легко, так естественно о человеке, которого не знала. Не она научила ее этому, а родители Тейлора, ее мать и отец, их с Грегом братья и сестры. С того момента, как Кэтрин залепетала, они показывали ей фотокарточки Грега и учили произносить: "Папуля, Кэтти. Это твой папуля".

И Дорис поощряла это, ибо и сама не знала, что делать. Ей было чуть больше двадцати, сама еще девчонка, но уже с крошечным дитем. Ее муж погиб, а Тед выкинул из своей жизни. Она нуждалась в помощи обеих семей, а семья была нужна Кэт. Особенно родителям мужа — ведь внучка связывала их с покойным сыном. В тот период ей не хватило храбрости и сил рассказать им правду, а позже, когда стала взрослее…

Она осталась трусихой. К тому времени Тейлоры слишком уж полюбили Кэтрин. Признание причинило бы им невыносимую боль. И Дорис пошла по пути наименьшего сопротивления, более безболезненному для дочки, ее бабушек и дедушек, для самой себя. Она сохранила свою тайну и жила во лжи.

Но вот вернулся Тед.

И стало больно и стыдно, что Кэт называет папулей совсем не того человека.

Несправедливо, обидно!

— Нет, золотце, я ни с кем больше не встречалась, — отгоняя навязчивые мысли, натуженно улыбнулась мать.

— Так откуда же ты знаешь этого Теда?

Ну почему дочка не рассеянная, как все ученики в школе? И Дорис попыталась отвлечь ее внимание.

— Что-то мы уж очень любопытны сегодня!

Кэт не обиделась. Она вообще редко обижалась на чьи-либо слова.

— Мы любопытны постоянно. Если не задавать вопросов, ничему не научишься. Так как ты познакомилась с ним?

Мать повернулась к ней лицом. Если не ответить, Кэт сообразит, что она что-то скрывает. А поскольку действительно скрывает, не следует давать дочери повод так думать. Да простит меня Бог!

— Тед был другом… — она осеклась и тут же добавила: — Грега.

Отчаянно желая переменить тему, Дорис пригладила волосы дочери и ущипнула ее за щеку.

— Почему ты до сих пор не одета? И сколько можно есть?

Склонив голову чуть набок, Кэт разглядывала ее с минуту, потом, видно, решила позволить матери отделаться от нее на этот раз.

— Я же расту.

— Будешь есть как сейчас, милочка, и вырастешь поперек себя шире.

Проглотив последний кусок рулета, Кэт облизала пальцы.

— Что ты собираешься делать сегодня?

— Пойдем в библиотеку?

— Не-а. Пошли на пляж.

— А может, в кино? Хорошо посидеть в кондиционированном помещении, а?

— Не-а. Лучше в прохладной воде.

— Мы давно уже не гуляли по бульвару.

— На пляж, ма.

Дорис прикидывала. Пляж на базе отличный, но туда далеко ехать, и наверняка будет полно народу в такой жаркий субботний день. Хуже того, ее, расслабившуюся на полотенце, будут донимать старые воспоминания. О том, например, как они с Грегом и Тедом впервые ездили на тот же пляж и она ради Грега вырядилась в новое бикини. Но обратил-то внимание на обновку именно Тед, наградив ее долгим оценивающим взглядом. Он тогда впервые в ее неискушенной жизни заставил почувствовать себя привлекательной женщиной.

Старые воспоминания и новые заботы. Поистине смертельное сочетание.

— Загоришь чуть больше, детка, и тебя уже не различишь в темноте.

— Ну, ма-а-а, — умоляюще протянула Кэт.

Улыбнувшись через силу, Дорис сдалась.

— Ладно. Поедем на пляж, но только на час. Потом вернемся и прополем клумбы.

Любой другой ребенок сразу бы согласился, но только не ее дочурка. Кэт капризна, она добивается чего желает, и только на собственных условиях. Подумав над оговоркой матери, дочь схитрила:

— Два часа на пляже, и я сама прополю клумбы. Парочку, ма, ну чего в этом плохого!

Дорис было уже не до улыбки. За пару часов они с Тедом изменили свою жизнь. Предали Грега. Приговорили себя к десяти годам неверия и лжи. Наделали много зла.

Но они сотворили и кое-что еще, в чем она никогда не будет раскаиваться, независимо от того, кто больше пострадал при этом.

Они дали жизнь Кэтрин.