"Молчаливый полковник Брэмбл" - читать интересную книгу автора (Моруа Андре)

III

Батареи засыпают, майор Паркер заполняет вопросники штаба бригады; ординарцы приносят ром, сахар и кипяток; полковник ставит граммофон на скорость 61, а доктор О’Грэйди толкует про русскую революцию.

— Это просто беспримерно! Чтобы революция оставила у власти тех, кто ее сделал. Значит, есть еще революционеры! Это лишний раз доказывает, как плохо у нас поставлено преподавание истории.

— Паркер, — говорит полковник, — прикажите подать портвейну.

— И все же, — замечает Орель, — честолюбие не единственная причина, побуждающая людей действовать. Революционером можно стать из ненависти к тирану, из зависти и даже из любви к человечеству.

Майор Паркер оторвался от своих бумаг.

— Я искренне восхищаюсь Францией, Орель, особенно в эту войну. Но есть одна подробность, которая шокирует меня в вашей стране. Позвольте быть откровенным: я имею в виду вашу страсть к уравнительности, ко всеобщему равенству. Когда я читаю историю вашей революции, то сожалею, что мне не довелось жить в то время. Уж поверьте, я бы как следует отдубасил Робеспьера, а заодно и этого мерзкого типа Эбера[17]. А эти ваши санкюлоты[18]!.. Господи, так и хочется вырядиться в пурпуровый сатин, расшитый золотом, и пощеголять в таком виде на пляс де ля Конкорд![19]

Доктор терпеливо переждал особенно замысловатую, спетую на грани какого-то исступления фиоритуру миссис Финци-Магрини, и заявил:

— Любовь к человечеству — это патологическое состояние сексуального происхождения. Оно часто проявляется у робких юных интеллектуалов в период полового созревания, ибо избыток фосфора в молодом организме должен так или иначе найти себе выход. Ну а ненависть к тирану — чувство более человечное. Оно расцветает именно в военное время, когда понятия силы и толпы совпадают. Чтобы объявить такую войну, тот или другой император должен впасть в состояние буйного помешательства, и тогда вместо его привычной преторианской гвардии появляется вооруженный народ. Допустив эту глупость, деспотизм неизбежно вызывает революцию, за которой следует террор, перерастающий в реакцию.

— Следовательно, доктор, вы обрекаете нас на непрерывные метания между мятежом и государственным переворотом?

— Нет, — сказал доктор, — ибо английский народ, уже подаривший миру сыр стилтон и комфортабельные кресла, заодно изобрел ради нашего всеобщего спасения парламентский клапан. И теперь избранные нами поборники народных интересов будут совершать за нас и мятежи, и государственные перевороты прямо в палате депутатов, что позволит остальной части нации преспокойно играть на досуге в крикет. Пресса довершает эту систему: она дает нам возможность переживать подобные треволнения как бы по доверенности. Все это — составная часть современного комфорта, и через какую-нибудь сотню лет любой белый, желтый, черный или краснокожий человек ни за что не согласится жить в квартире без водопровода или в стране без парламента.

— Надеюсь, что вы ошибаетесь, — заметил майор Паркер. — Ненавижу политиков и после войны хотел бы поселиться на Востоке: там неведомы правительства, состоящие из одних болтунов.

— My dear major[20], какого дьявола вы примешиваете к этим вопросам свои личные чувства? Политика подчиняется законам столь же неумолимым, как и законы движения небесных тел. Вы возмущаетесь мраком ночи, ибо любите сияние луны. Разве не так? А человечество покоится на довольно неудобной постели, и, когда спящему становится невмоготу от занимаемой позы, он поворачивается на другой бок. Вот вам и война, вот и восстание! А потом человек снова засыпает на несколько веков. Все это вполне естественно и проходило бы без особых страданий, если бы люди не морализировали без конца на эту тему. Содрогаться от возмущения — не геройство. Но, увы, любые общественные перемены порождают своих пророков, которые из любви к человечеству, как только что так удачно выразился Орель, готовы погубить наш злосчастный земной шар в пламени, потопить его в реках крови!

— Прекрасно сказано, доктор! — сказал Орель. — Но позвольте и мне воздать вам по заслугам: уж коль скоро ваши чувства именно таковы, то чего ради вы ударяетесь в политику? Ведь вы — заклятый социалист.

— Доктор, — сказал полковник, — прикажите принести еще портвейну.

— Ха! — воскликнул доктор. — Все дело в том, что мне больше по вкусу роль преследователя, нежели преследуемого. Нам надо научиться распознавать приближение этих периодических потрясений и готовиться к ним. Эта война приведет к социализму, и, следовательно, лучшие из людей будут принесены в жертву Левиафану[21]. Само по себе это не назвали ни добром, ни злом. Это всего лишь судорога. Поэтому давайте-ка добровольно повернемся на другой бок и найдем положение, при котором нам снова станет лучше.

— Совершенно абсурдная теория! — возмутился майор Паркер, выпятив свой мощный квадратный подбородок. — И если вы, доктор, придерживаетесь ее, то вам надо бы оставить медицину! Зачем вообще нужно врачебное вмешательство? Чтобы остановить течение болезни, не так ли? Ведь если следовать вашим рассуждениям, то болезни — это периодические и неизбежные потрясения. И уж коли вы вознамерились сразиться с туберкулезом, то не лишайте меня права атаковать законопроект о всеобщем избирательном праве.

Вошел сержант-санитар и попросил доктора О’Грэйди посмотреть какого-то раненого. Майор Паркер оказался единственным хозяином на поле боя. Полковник, который смерть как не любил жарких споров, воспользовался случаем, чтобы заговорить о другом.

— Месье, — обратился он к Орелю, — а каково водоизмещение вашего самого крупного броненосца?

— Шестьдесят тысяч тонн, сэр, — наугад ответил Орель.

Этот непредвиденный ответ, словно неожиданный удар, вывел полковника из состояния равновесия, и Орель спросил у майора, чем же ему не нравится всеобщее избирательное право.

— Бедный мой Орель! Разве вы сами не понимаете, что это одна из наиболее экстравагантных идей, когда-либо возникавших в сознании человечества? Поверьте, через тысячу лет наш политический режим будет повсеместно признан более чудовищным, нежели рабство. Один избирательный бюллетень на человека, кем бы и каким бы ни был этот человек! Неужели вы заплатите одну и ту же цену за отборного иноходца и за жалкую клячу?

— А вы помните, — прервал его Орель, — бессмертное изречение нашего Куртелина?[22] «Зачем мне отдавать двенадцать франков за зонтик, если я могу выпить кружку пива за шесть су?»

— Люди, уравненные в правах! — возбужденно продолжал майор. — А почему бы не уравнять их в храбрости или в содержании желудочного сока, пока они еще живы?

Орель просто обожал страстные и забавные рассуждения майора и, желая подлить масла в огонь, заметил, что ему непонятно, как это можно отказать какому-либо народу в праве выбирать своих руководителей.

— Проверять их, Орель, да! Но выбирать — никогда! Аристократию не избирают: либо она есть, либо ее нет, верно? Заяви я, что хочу избрать главнокомандующего или начальника госпиталя Святого Ги, меня немедленно посадят за решетку. Но если я желаю иметь голос на выборах канцлера казначейства[23] или первого лорда Адмиралтейства[24], то тогда я считаюсь добропорядочным гражданином.

— Это не вполне точно, майор, министров не избирают. Заметьте, что, как и вы, я нахожу нашу политическую систему несовершенной. Но ведь несовершенны и все остальные дела человеческие. А кроме того, как говорится, худшая парламентская палата стоит куда дороже лучшей палатки.

— Как-то раз я водил по Лондону одного арабского шейха, почтившего меня своей дружбой, — ответил майор. — При осмотре палаты общин я объяснил ему, как она функционирует. Подумав, шейх сказал: «Но ведь это очень хлопотно — отрубить сразу шестьсот голов, если вы недовольны правительством!»

— Месье! — раздраженно воскликнул полковник. — И все-таки я сыграю для вас вальс «Судьба».

Майор Паркер хранил молчание, иокуда раскручивались плавные музыкальные фразы вальса, но в нем с новой силой вскипела давно уже вынашиваемая злость против этого horrible fellow Hebert[25], и, едва стих скрежет последних оборотов пластинки, он вновь обрушился на Ореля.

— Что, собственно говоря, выиграли французы, сменив на протяжении одного столетия восемь правительств? — спросил он. — У вас мятежи стали каким-то национальным институтом. В Англии было бы просто немыслимо сделать революцию. Если бы какие-то люди собрались около Вестминстера и вздумали орать, полисмен тут же приказал бы им разойтись. И они бы действительно разошлись.

— Вот видите как! — проговорил Орель, который хотя и не одобрял революцию, но все же считал своим долгом защитить эту пожилую французскую даму от нападок этого пылкого норманна. — Но, однако, майор, не следует забывать, что и вы отрубили голову своему королю. Насколько мне известно, ни один полицейский не попытался спасти жизнь Карлу Стюарту.

— Убийство Карла Первого, — ответил майор, — было делом рук одного лишь Кромвеля. Этот человек по имени Оливер был отличным полковником-кавалеристом, но ничего не смыслил в чувствах английского народа, в чем он убедился сам, когда настала Реставрация. Его забальзамированную голову накололи на пику и водрузили над Вестминстерским аббатством. Вспомнили о ней лишь в тот день, когда от сильного ветра древко пики сломалось, а голова, рухнув на землю, подкатилась к ногам какого-то часового. Солдат принес голову своей жене, и та спрятала ее в ящик. Ныне здравствующий потомок этого солдата — один из моих друзей, и я не раз пил чай, сидя прямо напротив головы лорда-протектора[26], надетой на древко пики. Очень хорошо виден шрам, который был у него на левой щеке.

— Хоу! — воскликнул полковник, внезапно заинтересовавшись разговором.

— Впрочем, — продолжил майор, — английский мятеж ни в чем не похож на Французскую революцию: он не ослабил правящие классы. По сути дела, все скверные дела тысяча семьсот восемьдесят девятого года были подготовлены Людовиком XIV. Вместо того чтобы сохранить для вашей страны прочный костяк ее аристократии, он превратил своих грандов в потешных версальских марионеток, обязанных подавать ему рубашку или, извините, стульчак. Уничтожая престижное положение класса, призванного служить естественной опорой монархии, он безвозвратно погубил его, и это достойно сожаления.

— Вам, конечно, легко критиковать нас, — сказал Орель, — а ведь именно мы сделали вашу революцию, совершили ее за вас: самым важным событием истории Англии было взятие Бастилии, и вы это хорошо знаете.

— Браво, месье, — сказал полковник, — защищайте свою страну! Свою страну следует защищать всегда! А теперь передайте-ка мне портвейн. Сейчас поставлю пластинку «Микадо»…