"Власть Талисмана" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 5 ЗНАНИЕ ИСТИННОЙ ПРИРОДЫ ВЕЩЕЙ

Это не самое простое описание того, чем был или является гностицизм. У нас уже не раз был повод отметить, что в гностической традиции особый акцент делался на индивидуальном откровении и самовыражении. Вследствие этого, хотя гностические секты разделяли ряд глубинных тем и убеждений, между ними существовали многочисленные отличия, иногда сбивающие с толку исследователей. Секты обычно развивались вокруг учений боговдохновенных людей, самыми знаменитыми из которых в I и II веках н. э были Симон Волхв, Маркион, Василид и Валентин. В зависимости от природы откровения своего основателя каждая секта добавляла собственные рассуждения, метафоры и мифы-поучения, а иногда даже полные космологические системы к огромному и эклектичному корпусу идей и убеждений, которые уже тогда относились к общей категории «гностицизма».

Фоновое состояние интеллектуальной анархии в сочетании с изобилием многочисленных «систем» внутри гностицизма делает эту тему трудной для изучения, но предмет еще более усложняется из-за суровых гонений на гностиков, предпринятых христианской церковью с IV по VI век н. э.[395] Наряду с казнями бесчисленных людей, готовых принять ужасную смерть вместо того, чтобы отказаться от своей веры, эти гонения привели к сбору и сожжению огромного количества гностических текстов. Таким образом, один из драгоценных «жестких дисков», где хранилась важная часть интеллектуального и духовного наследия человечества, сгорел в самом буквальном смысле, не оставив практически ничего для будущих поколений. Мысли о человеческой участи, принадлежавшие вдохновенным мистикам и великим философам, их путешествия в тайну смерти и обретения освобождающего гнозиса, раскрывавшего истинную природу и предназначение нашего бытия, — все это казалось навеки утраченным. В течение пятнадцати столетий немногочисленные ученые, все еще проявлявшие интерес к сокрушенной и почти забытой религии, были вынуждены почти исключительно полагаться на сочинения гонителей гностицизма. Борцы с ересями часто цитировали фрагменты запрещенных гностических работ или в некоторых подробностях сообщали содержание этих работ с целью последующего опровержения в своих проповедях. Но при такой односторонней подаче материала и пристрастном выборе текстов для цитирования у исследователей почти неизбежно складывалось весьма однобокое мнение о гностицизме. Примерно такое же представление может составить воображаемый исследователь, пытающийся воссоздать точную картину иудаизма на основании книг, написанных нацистскими пропагандистами.

В последнем случае мы можем игнорировать нацистские памфлеты, так как иудаизм в отличие от гностицизма является живой религией и может говорить сам за себя, но и гностицизму в определенных отношениях повезло. Подавляющее большинство гностических рукописей было уничтожено в ходе погромов, развязанных христианами, но в конце IV века н. э. неизвестная группа еретиков из Верхнего Египта предприняла меры предосторожности и оставила «капсулу времени», содержащую значительную коллекцию запрещенных гностических текстов. Обладание такими текстами было крайне опасным, поэтому «капсулу» — на самом деле большой глиняный кувшин — зарыли в земле возле огромного валуна у подножия утесов над течением Нила.

Вероятно, владельцы надеялись, что положение улучшится и они в конечном счете смогут вернуться и забрать свою библиотеку, но этого не произошло. Скорее всего их ересь была раскрыта, и они были казнены. В течение последних двух десятилетий IV века догматическая фракция христианства, недавно обратившая в свою веру императора Константина, поигрывала мышцами, пользуясь защитой Римского государства. При негласной поддержке, а иногда и при прямом военном содействии местных властей,[396] истерические толпы религиозных фанатиков слонялись по Египту, распространяя страх повсюду на своем пути.[397] Они громили храмы, которые стояли тысячелетиями, и уродовали древние надписи, они убивали жрецов и философов. Под их натиском утонченная религия Древнего Египта испустила свой последний вздох.

Видимо, члены одной из таких сект захоронили «капсулу времени» рядом с валуном у подножия утесов. Там она пролежала непотревоженной почти 1600 лет, пока вокруг нее протекала медленно изменяющаяся жизнь Египта.

В декабре 1945 года в окрестностях современного городка Наг Хаммади в Верхнем Египте местный крестьянин по имени Мохаммед Али расчищал землю на краю своего семейного поля. По чистой случайности он вскрыл большой и неповрежденный глиняный кувшин, судя по всему, целенаправленно зарытый в вертикальном положении рядом с огромным валуном. Когда он разбил кувшин, наружу вывалились 13 переплетенных в кожу папирусных книг и большое количество отдельных листов папируса. Мохаммед принес эту сокровищницу знаний о давно забытой религии к себе домой, где его мать использовала большую часть отдельных листов папируса в качестве растопки, но книги — правильнее говоря, кодексы — сохранились и в конце концов оказались на египетском черном рынке.[398] Благодаря хорошей детективной работе правительственной службе древностей удалось выкупить один из них и конфисковать десять с половиной из тринадцати кодексов. Большая часть остальных материалов была контрабандой вывезена их Египта и выставлена на продажу в США. Профессор Жиль Киспель, специалист по гностицизму из Утрехтского университета в Голландии, своевременно подтвердил его важное значение, и кодекс был спасен.[399]

1. Камень «бенбен» из пирамиды Аменемхета III, выставленный в египетском Музее древностей в Каире. Обратите внимание на «глаз» в центре пирамидальной структуры, которая первоначально была покрыта золотой фольгой.

2. Роспись Франсуа-Эдуарда Пико 1827 года на потолке зала № 30 в Лувре: «L'Etude et le Genie devoilent a Athenes l'antique Egypte». «Разоблаченная» Исида на троне со львами по обе стороны созерцает ландшафт с пирамидами и обелиском.

3. Статуя Джордано Бруно на Кампо ди Фиори в Риме.

4. Вид «восьмиугольного эллипса» на площади Сан-Пьетро с крыши Базилики.

5. Крыло Сюлли, зал № 26. Эта комната символизировала «священный» союз между Анной Австрийской и Людовиком XIII. Деревянная обшивка комнаты привезена из ее апартаментов в Шато-Винсенн, а на восточной стене висит портрет, изображающий королеву в образе Минервы. Напротив висит портрет Людовика XIII. Между ними недавно была помещена статуя египетского бога Амона из Фив/Луксора, который, по преданию, был отцом Александра Великого. Странно, что статуя Амона находится почти на одной линии с конной статуей Людовика XIV, изображенного в облике Александра Великого (см. вкладку 17), которая, в свою очередь, находится на исторической оси Парижа, установленной Ленотром в 1663–1667 годах для Короля-Солнце. В Луксорском храме в Фивах специальная комната, известная под названием мамисси, служила для встреч между правившей царицей и «Амоном», чтобы она могла зачать «Солнечного царя».

6. Изображение тамплиера с крестом (croix-patte) его ордена и восьмиугольной рамкой, в которую мог быть вписан крест.

7. Надпись на гравюре XV века гласит: «Древняя богиня и царица египтян». Обратите внимание на форму ладьи и на изображение собаки на штандарте, символизирующее «Песью звезду», или Сириус.

8. Герб Парижа, XV век.

9. Герб Парижа, заказанный Наполеоном в 1811 году, с изображением Исиды, сидящей на носу ладьи, и ее звезды Сириуса, указывающей путь. Обратите внимание на трех пчел «Карла Великого», символизирующих божественное право королевской власти. Также обратите внимание на кадуцей, пронзающий корону и поддерживающий имперского орла.

10. Реконструкция Парижского региона до того, как был построен город, с расположением храма Исиды, где ныне находится аббатство Сен-Жермен-де-Пре. По мнению некоторых историков XVI века, этот регион был известен как «окрестности храма Исиды» (Isis), откуда происходит слог isi в топониме Parisi.

11. Панорама Лувра в восточном направлении. Обратите внимание на «историческую ось», проходящую через конную статую Людовика XIV, затем через южное крыло Лувра и простирающуюся к горизонту, где происходит восход Сириуса. Взгляните на «ладьевидную» форму острова Ситэ справа. Под ныне существующим собором был обнаружен «храм Исиды», подразумевающий, что остров был «ладьей Исиды» на Сене (см. вкладки 7 и 9).

12. Панорама «исторической оси» Парижа к западу от Лувра, в сторону района Ля Дефанс на горизонте. Обратите внимание на отклонение оси.

13. Закат 6 августа на «исторической оси» Парижа (Елисейские Поля). Дата праздника Преображения здесь насыщена солнечной символикой, связанной с Людовиком XIV, Королем-Солнце, при котором была заложена «историческая ось».

14. Восход солнца в день летнего солнцестояния в Карнакском храмовом комплексе (Фивы). Сравните с закатом на Елисейских Полях в Париже 6 августа (см. выше). В обоих местах ось ориентирована под углом 26° 5 к северо-западу.

15. Закат 6 августа на «исторической оси» Парижа (Avenue de la Grande Armee). Однако здание Grande Arche повернуто под углом 32° к западу, так что солнце оказывается в центре арки 24 июня, в день св. Иоанна, отмечаемый масонами как праздник Нового года.

16. Вид на здание Grande Arche в западном направлении. Бросается в глаза отклонение оси Grande Arche от «исторической оси» на 6°. Ориентировка под углом 32° в северо-западном направлении соответствует заходу солнца в день 24 июня (см. вкладку 15).

Когда Киспель приступил к предварительному переводу текста, то, к своему изумлению, обнаружил, что имеет дело с до сих пор неизвестным христианским Евангелием, не включенным в состав Нового Завета. Оно называлось «Евангелие от Фомы» и якобы содержало тайные слова, сказанные Иисусом его «Близнецу» — некоему Фоме.

Несмотря на старания матери Мохаммеда Али, в двенадцати с половиной спасенных кодексах сохранилось 52 отдельных текста. Радиоуглеродный анализ папируса и кожаных переплетов, а также лингвистический анализ коптского шрифта, на котором был написан текст, указывают, что кодексы были изготовлены в период от 350 до 400 года н. э.[400] Возраст содержимого — другое дело, поскольку сами тексты являются переводами на коптский — язык египетского простонародья в раннехристианскую эпоху — с более ранних источников, первоначально написанных на греческом языке. Ученые в целом согласны с тем, что большая часть текстов была составлена или собрана в период с 120 до 150 года н. э.[401] Но есть убедительный аргумент в пользу того, что «Евангелие от Фомы» является исключением из этого правила. Профессор Хельмут Кёстлер из Гарвардского университета предположил, что это апокрифическое Евангелие содержит фрагменты, которые, возможно, могут относиться «ко второй половине I века н. э. (50–100 гг.), то есть к эпохе Матфея, Марка, Луки и Иоанна или даже раньше».[402]

Обычно считается, что четыре канонических Евангелия Нового Завета были созданы в 60–110 годах н. э.,[403] но в случае с «Евангелием от Фомы» мы имеем дело с апокрифом, претендующим на роль подлинного христианского Евангелия, которое может быть старше — т. е. ближе ко времени жизни Христа, — чем любое из канонических Евангелий. Это приводит к тревожным вопросам о самих канонических Евангелиях. Насколько «каноническими» они являются на самом деле? Можем ли мы быть уверены, что они содержат правду, всю правду и ничего, кроме правды, о Христе и феномене зарождения христианства? Существование «старшего» Евангелия в собрании текстов Наг Хаммади подразумевает, что Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна могли быть частью гораздо более обширного корпуса литературы, впоследствии «отредактированного» составителями Нового Завета. Это впечатление усиливается из-за присутствия в 52 текстах Наг Хаммади нескольких других апокрифических Евангелий: Евангелие от Филиппа, Евангелие Истины и Египетское Евангелие. Существовали ли другие тексты, сожженные матерью Мохаммеда Али? Или те, которые не попали в драгоценную «капсулу времени» Наг Хаммади и были вычеркнуты из истории охотниками за ересями?

В текстах из библиотеки Наг Хаммади содержится гораздо больше тревожной информации. Следует помнить, что они были составлены главным образом в период с I по III век н. э., первоначально написаны по-гречески, впоследствии переведены на коптский и скрыты в тайнике в конце IV века. Мы отмечали, что это было время, когда Римское государство, недавно признавшее христианство в качестве официальной религии, направило все свои силы на подавление христианских ересей. Самые жестокие гонения обрушились на гностиков. Поэтому очень любопытно, что в некоторых документах из библиотеки Наг Хаммади содержатся ссылки на существование некоего тайного общества, которое обычно называется «Организацией».[404] Ее миссия, к которой мы вернемся в следующих главах, частично заключалась в строительстве монументов, «обозначающих духовные места» (например, звезды).[405] Оно также пользовалось всевозможными средствами для защиты священных знаний гностицизма и противостояния вселенским силам тьмы и невежества:

«… ввергнувшим в пучину бедствий людей, которые последовали за ними, соблазненные многими обманами. Люди старели, не зная радости, они умирали, не обретая истины и без знания истинного Бога. Так все Творение было навеки порабощено от основания мира до нынешнего времени».[406]

Гностическая религия, раскрываемая в текстах Наг Хаммади, является четко дуалистической. Она рисует вселенское противоборство двух мощных духовных сил бытия: Бога света, любви и добра и Бога тьмы, ненависти и зла. Как и богомилы с катарами 1000 лет спустя, гностики верили, что Бог Зла создал материальный мир и человеческие тела. Наши души, однако, происходят из духовного царства Бога Добра и жаждут вернуться туда. Главная цель Бога Зла — препятствовать этому желанию и удерживать заблудшие души в вечном заключении на земле, чтобы «они испили воды забытья и не знали, откуда они произошли».[407] Силы зла погружали разум в сомнамбулическое состояние и распространяли заразу «умственной слепоты»,[408] поскольку «невежество — это мать всех зол… невежество — это рабство, а знание — это свобода».[409]

Из текстов Наг Хаммади явствует, что «Организация» служила духовным силам света. Ее священная цель заключалась в освобождении людей от порабощения через посвящение их в культ знаний. Не могло быть более важной и насущной задачи; согласно мировоззрению гностиков, человечество находилось в центре космической схватки. Люди выбирали зло из невежества, и последствия этого выбора выходили далеко за рамки материального бытия и смертного мира.[410] Поэтому гностики говорили: «Мы боремся не против плоти и крови, а против тех, кто правит тьмой, и духов зла».[411]

Во времена своего расцвета в Александрии гностики жили в тесном контакте с последователями древнеегипетской религии, иудеями и христианами. Они почитали Христа и точно так же, как впоследствии катары и богомилы (а также манихеи и павликиане), не верили, что он родился во плоти, но считали его призраком, или «фантазмом».

Находки из Александрии показывают, что гностические общины в первые три века после Христа также почитали Осириса, древнеегипетского бога возрождения,[412] «который стоит перед тьмой, как страж света».[413] Это отличало их от любых других христианских дуалистических культов.

С другой стороны — опять-таки подобно манихеям, мессалийцам, павликианам, катарам и богомилам, — гностики рассматривали бога Ветхого Завета, Иегову христиан и иудеев, как темную силу, «одного из мировых правителей тьмы». Для них он был злым «демиургом»; этот греческий термин, имеющий уничижительный смысл, в буквальном переводе означает «общественный ремесленник».[414] Иными словами, он был божеством низшей категории, создавшим Землю как свою личную вотчину. Потом он создал людей, которые должны были преклоняться перед ним и почитать его, и обманом заставил несчастных существ поверить, что он является единственным богом. Таким образом, его единственная цель заключалась в том, чтобы целую вечность держать нас в духовном невежестве и насаждать злодеяния, укрепляющие его власть. Именно поэтому в текстах Наг Хаммади, описывающих искушение Адама и Евы в Эдемском саду, змей предстает не злодеем (как в ветхозаветной книге Бытия), но скорее героем и подлинным благодетелем человечества:

«Что Бог сказал тебе, — спросил змей у Евы. — Он сказал тебе, не ешь от древа познания?» — «Он сказал: не только не ешь от него, но и не прикасайся к нему, иначе умрешь», — ответила она. «Не бойся, — сказал змей, — со смертью ты не умрешь, ибо Он сказал это тебе из ревности. Твои глаза откроются, и ты станешь подобной богам, различая добро и зло».[415]

После того как Адам и Ева вкусили от древа познания, они испытали просветление, осознали свою светоносную природу и смогли отличать добро от зла, как и обещал змей. Увидев их интеллектуальное и духовное преображение, Демиург преисполнился ревности и призвал своих демонических соратников:

«Посмотрите на Адама! Он стал как один из нас, потому что знает разницу между светом и злом. Теперь, возможно, он вкусит еще и от древа жизни и станет бессмертным. Изгоним же его из рая вниз на землю, от которой он был взят, чтобы с тех пор он не знал ничего лучшего». И они изгнали Адама из рая вместе с его женой».[416]

В этой гностической истории бытия стоит обратить внимание, что Адам и Ева были изгнаны из «рая» вниз на «землю», где с тех пор им предстояло жить, не зная о своих истинных возможностях. Основная идея низвержения из духовного рая в плотский материальный мир — очень близка катарским и богомильским представлениям об ангелах, падших с небес и вселившихся в человеческие тела. В обоих случаях участь души одинакова: она оказывается заключенной в темнице вещества, забывает свою истинную природу и божественный потенциал, обманывается кознями злого божества и исполняет все прихоти этого сверхъестественного монстра.

В гностических текстах имеется свой вариант книги Бытия, повествующий о человеческой истории на земле после Падения. Мы читаем о том, что со временем потомки Адама и Евы достигли высокой степени развития; они изменяли физический мир с помощью хитроумных механизмов и начали заниматься глубокими духовными исследованиями. Преисполнившись зависти к их достижениям, Демиург снова решает вмешаться и призывает на помощь свои демонические силы: «Нашлем же на них потоп мощью наших рук, и пусть уничтожится на земле любая плоть, от человека до зверя».[417]

Согласно гностикам, Потоп был ниспослан не в качестве кары за грехи, как ложно сообщается в Ветхом Завете, но для того, чтобы наказать человечество, вознесшееся слишком высоко, и «забрать свет, возросший среди людей».[418] Эта цель была почти достигнута с помощью Всемирного потопа. Выжившие впали «в глубокое отчаяние и вели жизнь, полную тяжких трудов, поэтому человечество погрузилось в мирские дела и больше не имело возможности посвятить себя Святому Духу».[419] К счастью, немногие из наших предков еще обладали старинным знанием и были исполнены решимости передавать его для блага будущих поколений так долго, как это будет необходимо, пока не настанет время всеобщего пробуждения.[420]

Мы не можем не задаваться вопросом, каким образом члены таинственной «Организации», о которой говорится в текстах Наг Хаммади, реагировали на гонения, обрушившиеся на гностицизм в конце IV века до н. э., когда были спрятаны тексты. Возможно, они рассматривали себя в том же мифическом контексте — как людей, выживших после Потопа в гностических мифах о сотворении мира? Разумеется, на этот раз они не имели дела с потопом в буквальном смысле этого слова, ниспосланным дьявольским богом Ветхого Завета, чтобы украсть свет у человечества. Но с гностической точки зрения они столкнулись с чем — то не менее опасным: с допросами охотников за ересями, с бесчинствами христианских толп, сожжением книг и людей.

Тексты Наг Хаммади приглашают нас рассмотреть возможность существования тайного общества, специально созданного для сохранения гностических учений в трудные периоды и действовавшего по меньшей мере с I по III век н. э. (когда были составлены тексты). Если такая «Организация» продолжала действовать до того времени, когда тексты были захоронены, то есть все основания полагать, что она пережила погромы и гонения, продолжавшиеся с IV по VI век н. э. Даже без таких явных сторонников, как мессалиане и манихеи, небольшой и тесно сплоченной секте еретиков было не слишком трудно вести тайное существование и набирать новых членов в «темные века» с VI по X век н. э. При соблюдении мер предосторожности можно было не привлекать особого внимания, не раскрывать свою истинную сущность. В то время существовало множество изолированных религиозных общин отшельников или монахов, которые могли служить хорошей маскировкой, пока не настанет время выйти из тени.

Если рассуждать логически, для гностицизма не было более благоприятного времени, чтобы выйти из тени и заявить о своих претензиях на основание новой мировой религии, чем последний век I тысячелетия. Именно в это время (где-то между 920 и 970 годами, как мы видели в главе 3) ересиарх, называвший себя Богомилом, или «возлюбленным Господа», начал распространять свое учение в Болгарии. Мы уже знаем, что основанная им церковь стремилась к достижению «всеобщего пробуждения», мы уже видели, что ее влияние распространялось с огромной скоростью и успехом сначала на территориях, находившихся под духовной гегемонией восточной православной церкви, а впоследствии в Северной Италии и Окситании, которые находились под властью римско-католической церкви.

На обоих фронтах абсолютная власть официальной христианской церкви столкнулась с доктриной, во многих отношениях идентичной учению раннехристианских гностиков.

И на обоих фронтах претенденты называли себя поборниками первоначальной «Церкви Христовой», чье место, принадлежавшее ей по праву, было отнято у нее силой.

Многие ученые считают гностицизм поздней дохристианской «философской» религией, которая, подобно вирусу, проникла в раннее христианство и попыталась превратить его в средство пропаганды собственных идей — отсюда и «христианский гностицизм». Однако на том же основании они допускают возможность, что христианский культ имел гностическое происхождение, но впоследствии был узурпирован группой решительных консерваторов и буквалистов, которые стали использовать его в собственных целях. Так или иначе, большинство исследователей видят истоки гностицизма в Палестине I века до н. э.; отсюда, по их словам, он быстро дошел до Александрии, которая стала главным центром его последующей экспансии.[421]

Хотя Палестина и Александрия имели очень разную историю, в течение этого периода они находились под влиянием общей эллинистической культуры, доминировавшей во всем Средиземноморье, Месопотамии и Иране после завоеваний Александра Македонского в IV веке до н. э. Это был период необыкновенного оживления, интеллектуальной предприимчивости, творчества, рационализма и глубоких духовных исканий. Он свел в гигантском плавильном тигле эллинистической культуры жрецов Древнего Египта, магов-дуалистов из Ирана, посвященных в мистерии Митры, философов платоновской школы из Греции, иудейских мистиков, буддийских миссионеров и представителей множества друг их культур. Именно из этого «запутанного, но чрезвычайно увлекательного клубка языков и культур», по предположению историка Джослин Годвин, «родился гностицизм — религия гнозиса, или знания истинной природы вещей».[422]

В гностицизме есть основополагающие элементы. Самым главным из них является предпосылка о существовании духовного светоносного царства, где правит любящий и благосклонный Бог, но при этом материальное царство, в котором мы живем, является творением Бога Зла. Как мы могли убедиться, деяния ветхозаветного Иеговы служили для гностиков очень хорошей иллюстрацией этой идеи в I и II веках н. э. После того как он создал этот мир, его поступки почти неизменно были злокозненными, низкими, необузданными, жестокими или продиктованными ревностью — именно то, что можно ожидать от Бога Зла. Едва ли можно считать случайностью, что мы видим аналогичное использование образа Иеговы в таком же контексте и для тех же целей катарами и богомилами в период с X по XIV век н. э.

Другим свидетельством тесной связи между этими группами, расположенными на противоположных концах I тысячелетия, является их вера в то, что наши души были созданы Богом Добра и принадлежат его царству, в то время как наши тела принадлежат материальному царству и находятся во владениях Бога Зла. Гностики, катары и богомилы считали душу пленницей в демоническом материальном мире, где она подвергалась постоянной опасности опуститься еще глубже и еще прочнее завязнуть в тенетах материального мира. Все они предлагали душе путь к спасению через посвящение в свою систему верований и приобретение гнозиса.

Во всех трех случаях гнозис участвовал в процессе мгновенного озарения и абсолютно ясного осознания бедственного положения души, истинной природы материального мира и пути к спасению, который предлагал гностицизм. Во всех трех случаях Христос рассматривался не как искупитель (умерший на кресте во искупление наших грехов), но как эманация божественности, которая снизошла на землю, чтобы открыть людям глаза на их истинное положение. И наконец, хотя все три группы считали приход Христа космическим событием, имевшим огромное значение, они также верили, что он никогда не воплощался во плоти, а его телесный облик, как и распятие, был иллюзией.

Религия гностиков в I–IV веках и вероучение катаров и богомилов в X–XIV веках имеют много других сходных подробностей. В главе 3 мы могли убедиться, что ритуал consolamentum, возвышавший кандидата от статуса «верующего» до статуса «посвященного», был практически идентичен ритуалу крещения взрослых в раннехристианских церквях, благодаря которому кандидат приобретал статус посвященного христианина. По словам Стивена Рансимена, ирония заключалась в том, что,

«… осуждая еретиков за существование класса «избранных» или «совершенных», средневековые церковные полемисты фактически осуждали раннехристианские обряды, а еретическая церемония инициации [ consolamentum], к которой они относились с ужасом, почти дословно повторяла церемонию, в процессе которой ранних христиан принимали в лоно церкви…[423] Такое сходство не может быть случайным. Очевидно, катарская церковь сохранила с незначительными изменениями в угоду своим доктринам церковные службы, существовавшие в раннем христианстве в первые четыре века его развития».[424]

Теперь ясно, что службы и обряды ранней церкви по своему происхождению являлись почти исключительно службами и обрядами раннехристианского гностицизма.[425] Они были вытеснены и запрещены по мере того, как буквалистская фракция христианства консолидировала свою власть в Риме в IV–V веках н. э., но запрещенные ритуалы естественным образом продолжали соблюдаться и сохранялись в уцелевших гностических сектах. Некоторые из них были названы в предполагаемой «передаточной цепи», обозначенной в главе 4, но вполне вероятно, что гораздо большее количество сохранялось в тайне либо в изолированных общинах, либо маскируясь под видом организации своих религиозных соперников.

Хотя это может показаться конспирологическими построениями, историки признают, что многие гностические и дуалистические секты соблюдали режим строгой секретности. Вполне можно понять, что они стали мастерами по части маскировки, так как расплатой за разоблачение была смертная казнь. В предыдущих главах мы упоминали о «гнездах еретиков» (богомилов и катаров), раскрытых в православных и католических монастырях в период с X по XIV век, поэтому нельзя не обратить внимания на точно такую же «стандартную процедуру маскировки», используемую еретиками IV и V веков, когда гностицизм подвергался гонениям. В высшей степени вероятно, что неизвестная группа гностиков, составившая и зарывшая в тайном месте библиотеку Наг Хаммади, состояла из христианских монахов. В то время два монастыря, предположительно принадлежавшие к православному пахомианскому ордену, находились в шести милях от того места, где были зарыты священные тексты.[426]

Ритуал consolamentum выполнял по меньшей мере две главные функции в религии катаров и богомилов.

Во-первых, через цепочку контакта, которая, по их утверждению, неразрывно протягивалась в прошлое вплоть до апостолов, возложение рук наделяло посвящаемого силой Святого Духа. Они верили, что, когда разряд священной энергии проходил через тело человека, он в одно мгновение осознавал бедственное положение своей души, отделенной от своего истинного небесного дома и заключенной в царстве Бога Зла. Эта вспышка просветления наделяла его полным знанием и духовной силой, необходимой для того, чтобы разорвать узы вещества и вернуть свою душу на небеса.

Профессор Рольф Ван дер Брок из Утрехтского университета выдвинул аргумент, что consolamentum не был подлинно гностическим ритуалом инициации, поскольку «в процессе этого ритуала не передавалось никакого специфического гнозиса».[427] Профессор является признанным авторитетом в своей области, и мы высоко ценим его работу, но это утверждение основано на слишком ограниченном определении того «знания», которым является гнозис, и не дает понимания о его возможном приобретении. Как уже упоминалось, гностические ритуалы инициации I–IV веков, как и ритуалы инициации у богомилов и катаров тысячу лет спустя, были простыми церемониями с возложением рук. Совершенно очевидно, что во всех трех случаях кандидат получал не конкретные знания, которыми он овладевал на интеллектуальном уровне и усваивал через устные предания или из книг, это было откровение или вдохновенное знание, которое передавалось в одно мгновение, как электрический разряд, и которое он испытывал на самом непосредственном и личном уровне. Это знание не осложнялось какими-либо логическими объяснениями, затруднявшими его понимание. По утверждению Бернарда Гамильтона, раннехристианские гностики называли его просто «знанием истины о человеческом состоянии».[428] Этой истиной можно было обладать или не обладать.

Кроме того, несмотря на свои сомнения относительно гностического статуса ритуала consolamentum, Ван дер Брок утверждает:

«Из-за их дуализма, умеренного или абсолютного, катаров можно называть гностиками. Если представление о том, что материальный мир создан злым творцом и что душа заперта в темнице тела, нельзя называть гностическим, то гностических идей вообще не существует. В этом смысле катаризм представляет собой средневековую разновидность гностицизма».[429]

Второй функцией ритуала consolamentum для катаров и богомилов было возвышение кандидата из ранга «верующего» в ранг «совершенного». В этом они тоже следовали правилу, установленному христианскими гностиками в первые четыре века нашей эры. Мы уже видели, что манихеи, точно так же, как катары и богомилы, подразделялись на два больших класса — «избранных» и «слушающих». Такое же подразделение существовало в гностической церкви, основанной Валентином во II веке н. э. Он разделил своих «добрых христиан» на два класса: «пневматики» («спиритуалы», или «исполненные божественности»[430]) и «психики» (обладавшие потенциальной возможностью стать «спиритуалами» в результате долгих усилий).[431] Маркион, другой харизматический еретик II века н. э., пользовался такой же системой при создании влиятельной гностической церкви, носившей его имя.[432] Как и для perfecti у катаров и богомилов, строгие ограничения, посты, вегетарианство и целомудрие были уделом лишь «пневматиков», и точно так же, как «верующие» у катаров и богомилов, «психики» освобождались от подобных обязательств, но были обязаны заботиться о «пневматиках», чтить и защищать их.[433]

Другой особенностью, не претерпевшей никаких изменений с IV по XIII век н. э., были необыкновенно жестокие и последовательные гонения церкви на людей, придерживавшихся гностических и дуалистических убеждений. Если представить себе перспективу сожжения на костре с точки зрения жертвы, то ясно, что ни один здравомыслящий человек не выберет такую смерть с легким сердцем. Поэтому сам факт, что многие посвященные гностики сознательно выбрали такую ужасную смерть вместо отказа от своих убеждений (а многие катарские perfecti сделали то же самое тысячу лет спустя), по меньшей мере свидетельствует об их глубокой убежденности в своей правоте. Заблуждались они или нет — другой вопрос, на который невозможно ответить с уверенностью в этой жизни, но мы не можем сомневаться в том, что они были абсолютно уверены в том, что произойдет с их душами после того, как они встретят огненную смерть.

Наряду с общими чертами, сближавшими дуалистические вероучения, гностицизм и более поздние религии богомилов и катаров имеют одну общую характеристику, парадоксальным образом связывающую их с официальным христианством. Все они являются «религиями спасения» (т. е. все они обещают, что если следовать выбранному пути, то это приведет к «спасению» душ верующих), но даже здесь при более внимательном рассмотрении мы обнаруживаем, что катары, богомилы и гностики находятся по одну сторону баррикад, а поборники официального христианства — по другую. Дело в том, что доктрина католицизма и Восточной православной церкви сводилась «к спасению через веру» — то есть для спасения души не требовалось ничего, кроме веры в Бога. С другой стороны, еретики предлагали путь к спасению через знание — вернее, через откровение или боговдохновенное знание, — обретаемое посвященными в результате непосредственного опыта.

Именно благодаря этому личному знанию того, что ожидает их после смерти, гностики и катары со спокойной уверенностью принимали смерть на костре.

Римская католическая церковь не изобрела сожжение на костре в качестве наказания за ересь, но воспользовалась давней традицией, существовавшей в Древнем Риме.[434] Со времен правления императора Августа (23 г. до н. э. — 14 г. н. э.) все императоры помимо других обязанностей занимали пост Pontifex Maximus — титул высшего жреца государственной религии Рима. Эта религия менялась от одного императора к другому, но каждый император всегда сохранял пост Pontifex Maximus. Исполнение властных полномочий требовало от него защищать государственную религию и карать любые попытки мятежа против нее. Это не касалось большинства вероучений, мирно сосуществовавших друг с другом, к которым проявлялось терпимое отношение, однако это напрямую относилось к евангелистическим религиозным движениям, таким, как христианство и манихейство, которые представляли значительную угрозу владычеству государственного культа, а значит, и самому государству. Очень часто нарушителей обвиняли в ереси и сжигали на костре.

В 186 году до н. э. культ мистерий, посвященных богу Дионису, был запрещен в Риме, а тысячи его посвященных подверглись мучительной казни.[435] В нескольких других случаях философов сжигали за угрозу, которую они якобы представляли для проведения религиозных церемоний. По свидетельству очевидцев, они шли на костер, «смеясь над внезапным крушением человеческих судеб», и умирали «без трепета, объятые пламенем».[436] Тысячу лет спустя, когда начались гонения на катаров в Лангедоке, «совершенные» неоднократно делали то же самое.

Римский историк Тацит описал ужасную резню христиан во время правления императора Нерона (54–68). Однако это было связано не столько с защитой государственного культа, сколько с народной ненавистью, существовавшей по отношению к христианам того времени. Уже презираемые за их «мерзости», они были несправедливо обвинены как зачинщики большого пожара, опустошившего Рим в 64 году н. э.

«Всех сознавшихся арестовали; выслушав их показания, подавляющее большинство убедилось не столько в их причастности к поджогу, сколько в их ненависти ко всему роду человеческому. Их казнь сопровождалась всевозможными издевательствами. Их одевали в шкуры зверей и травили собаками, прибивали к крестам или бросали в огонь. Костры освещали ночное небо после наступления темноты».[437]

Это было почти за 200 лет до начала систематических гонений на христиан, предпринятых римскими императорами. Первым из них был Деций, покаравший христиан, отказавшихся принести животных в жертву языческим богам в 250 году н. э. Новые казни последовали при Валериане в 257–259 годах,[438] а в 303–305 годах Диоклетиан устроил отдельные погромы для христиан и манихеев.[439] В своем «указе о манихеях» Диоклетиан распорядился сжигать на кострах лидеров этой секты вместе с их наиболее настойчивыми приверженцами. Он обвинил их в совершении многочисленных преступлений, подстрекательстве к волнениям в народе и даже «в причинении величайшего ущерба целым городам». Объясняя, почему манихейство является еретическим вероучением, он писал:

«В высшей степени преступно подвергать сомнению доктрины, раз и навсегда определенные нашими праотцами и занимающие признанное место в государственном устройстве, поэтому мы решительно настроены наказать этих никчемных людей за их распущенность и упрямство».[440]

Иными словами, Диоклетиан сжигал манихейских теологов, поскольку они были не согласны с официальными религиозными догмами и доктринами. Тон его указа имеет зловещее сходство с папскими декретами XIII века, призывавшими к альбигойским крестовым походам против катаров из Лангедока.

Что касается римских гонений на христиан, Тимоти Фреке и Питер Гэнди справедливо отметили, что «на всем протяжении своей истории… христианство официально подвергалось гонениям в течение пяти лет».[441] Детей, воспитываемых в западной культуре, учат, что раннее христианство столетиями подвергалось непрерывным гонениям. На самом деле в период с 50 по 250 год н. э. произошло лишь несколько отдельных инцидентов, за которыми последовали несколько лет действительно ужасных гонений и пыток, включая сожжение на костре, бичевание, погружение в кипящее масло и заключение в клетки с дикими зверями.[442]

Все эти мучения для христиан закончились, когда их защитник, Константин Великий, нанес поражение Максенцию в битве при Милвианском мосту в 312 году и стал главным правителем жестокой Римской империи.[443] Он немедленно распространил положение о государственной терпимости на христианство, однако это не означало, что власть Pontifex Maximus, которую он сохранял как император, была утрачена безвозвратно. Это означало лишь, что в будущем — за видным исключением императора Юлиана Отступника (332–363) — эта власть больше не использовалась против христиан. Лишь в 380 году при императоре Феодосии[444] римско-католическое христианство было принято в качестве государственной религии (в то время как другие формы христианства были отвернуты как «порочные и безумные»).[445] С формальной точки зрения именно с этого момента католицизм получил право на защиту со стороны императора, носившего титул Pontifex Maximus, но еще задолго до этого Константин дал христианству карт-бланш для преследования его внутренних врагов — еретиков.

Даже по римским меркам Константин Великий был не самым приятным человеком. Он распорядился о казни своего старшего сына Криспа (когда последний ехал к нему для того, чтобы присутствовать на празднествах) и запер свою жену Фаусту в перегретой парной, где она умерла от удушья.[446] Фактически он стал крещеным христианином лишь за несколько часов до своей смерти, что позволило ему с размахом творить жестокости, предаваться излишествам и порокам. Считается, что одной из главных причин его обращения в христианство (помимо «чудесного» успеха в битве при Милвианском мосту, но это уже другая история) было то обстоятельство, что лишь христианство из всех религий Рима обещало ему отпустить его многочисленные грехи. Очевидно, жрецы языческих храмов, которые пришли в ужас от такой просьбы, отказали ему.[447]

Таким образом, Константин, имевший все основания беспокоиться о загробной участи своей души, оказался в большом долгу у христианских епископов. Часть этого долга он оплатил, провозгласив терпимость Римского государства по отношению к христианам в 312–313 годах, но он был искушенным политиком, поддерживавшим механизм сдержек и противовесов, поэтому, несмотря на настойчивые просьбы, он отказался от вмешательства в свободу вероисповедания и от гонений на многие другие популярные и могущественные культы, существовавшие в Римской империи. Отстаивая ту же самую политику терпимости, которая принесла выгоду христианству, он напомнил епископам: «Стремиться к спасению души добровольно — одно дело, а под принуждением и страхом наказания — совсем другое».[448]

В этом вопросе Константин оставался непреклонным до конца своих дней — за единственным исключением. Этим исключением был императорский эдикт (примерно 324–326 годы), в котором Константин обрушивался на «вредоносные заблуждения» христианских еретиков, распоряжался о конфискации их имущества и других гонениях. Текст этого эдикта сохранился до наших дней благодаря биографу Константина, знаменитому отцу церкви Евсевию Кесарийскому. Он достоин того, чтобы привести большую выдержку из него:

«Настоящим декретом да будет известно всем новатианам,[449] валентинианам, маркионитам [хорошо известные гностические секты], павликианам и тем, кого называют катафригийцами, — иначе говоря, всем, кто вещает ересь на своих сборищах, — сколь многочисленны заблуждения, в которые вы вовлечены своей праздной глупостью, и сколь пагубен яд вашего учения, так что здоровые люди через вас обрекаются на болезнь, а живые на вечную погибель. Вы, супостаты правды, враги жизни и сеятели безумия! Все в вас противно истине и созвучно мерзостным злодеяниям; своими хитроумными словесами вы изрыгаете ложь, смущаете безвинных людей, лишаете света верующих… Преступления, совершенные вами, столь велики и необъятны, столь отвратительны и непотребны, что целого дня не хватит, чтобы облечь их в слова. В любом случае надлежит заткнуть уши и отвести глаза, чтобы не повредить чистоте и незапятнанности нашей собственной веры перечислением подробностей. Почему мы должны и дальше терпеть такое зло? Из-за долгого невнимания здоровые люди заражаются, как от чумы. Итак, поскольку более невозможно терпеть пагубное влияние вашей ереси, этим декретом мы публично провозглашаем, что никому из вас впредь более не дозволено собираться вместе. Все дома, в которых вы проводите эти собрания… не только общественные, но и личные дома и любые другие личные владения… подлежат конфискации и безотлагательной и неоспоримой передаче католической церкви…Сэтих пор у вас не будет никакой возможности устраивать свои незаконные собрания в любом месте, частном или общественном».[450]

Это был первый шаг на скользком пути религиозных гонений. Менее чем через сто лет в союзе с такими императорами, как Феодосий, католическая церковь начала сжигать еретиков на кострах.

ГА Дрейк, профессор истории в Калифорнийском университете, считает, что необычная инициатива Константина против еретиков в 324–326 годах скорее всего была принята под давлением епископов[451] — т. е. император внес очередную лепту своего духовного долга перед ними. Кроме того, судя по обстоятельствам его положения, это выглядело очевидным шагом:

«В отношении ереси интересы императора и епископов совпадали. Наказание за ложную веру являлось одним из актов, к которым Константин был подготовлен предыдущими столетиями имперской процедуры; к тому же, с его точки зрения, новая и влиятельная часть римского общества имела полное право требовать этого. Дополнительное преимущество заключалось в демонстрации своей жесткости перед воинствующими христианами ценой очень небольших издержек».[452]

Дрейк исследовал укрепление власти христианства в Римской империи и его меняющиеся взаимоотношения с государством в период между обращением Константина в христианскую веру в 312 году, его возведением в ранг официальной религии в 380 году и запретом всех остальных вероисповеданий в 392 году.[453] Этот период имел огромное значение для будущего христианства, так как он определил ход его дальнейшего развития. Именно в этот период, по замечанию Дрейка, «воинствующие христиане впервые приобрели доминирующее значение и стали определяющей силой христианского движения».[454] Отметив, что за десятилетие после Константина церковь стала «более могущественной, воинственной и склонной к принуждению», он задает вопрос: «Что произошло с христианским движением; почему воинствующее крыло одержало верх?»[455]

Мы уже знаем, что в первые 300 лет нашей эры «христианское движение» состояло из разнообразных сект, последователи которых называли себя христианами, несмотря на глубокие доктринальные различия и противоречащие убеждения.

На одном конце шкалы находились гностики, отвергавшие Ветхий Завет, аллегорически толковавшие Новый Завет в дуалистическом контексте, не верившие в плотское воплощение и распятие Христа и не желавшие навязывать свои догмы другим. Хотя они утверждали, что являются истинными христианами и стражами подлинной апостольской традиции, их интересовало не принуждение, а процесс личного опыта и постижения, который приводил посвященных к сохранению знания об истине. Они не верили, что существует лишь единственный путь к этому гнозису, поэтому слепое повиновение любым догмам и нетерпимость к верованиям других людей были неприемлемыми с точки зрения всех гностических систем.

На другом конце находились «воинствующие христиане» Дрейка — католики и их епископы, основавшие свою штаб — квартиру в Риме в начале IV века н. э. после того, как они завоевали благосклонность императора Константина. Они тоже утверждали, что являются истинными христианами и стражами подлинной апостольской традиции, и на основе их доктрин и убеждений в следующее десятилетие сформировалась известная нам «христианская церковь». Они принимали Ветхий Завет, толковали Новый Завет с непреклонным буквализмом, верили в воплощение, распятие и телесное воскрешение Христа (а также всех людей в день Страшного суда), отвергали дуализм, не оставляли места для индивидуального откровения и считали своим долгом навязывать свои убеждения другим людям. Их цель заключалась в полной и беспрекословной вёре паствы в непогрешимость доктрин, которым они учили, поэтому церковные догмы, насаждение беспрекословного послушания и резкое неприятие других верований с самого начала были их отличительными особенностями.

Почему воинствующее крыло одержало верх? Дрейк отвечает на собственный вопрос разновидностью тавтологии. Воинствующее крыло некогда многообразной христианской церкви одержало верх потому, что оно было воинствующим, и потому, что оно первым получило доступ к государственному механизму принуждения. В качестве простой и универсальной функции человеческой организации Дрейк полагает, что «в каждом массовом движении есть люди, которые готовы сосуществовать с представителями других убеждений и не рассматривают их как угрозу, которую нужно нейтрализовать».[456] Если механизм принуждения оказался в руках людей, не приемлющих инакомыслие, как это было в Риме в IV веке, то вскоре он неизбежно используется для насаждения единомыслия и единообразия че рез маргинализацию или уничтожение других религий. Но из-за расчетливой политики Константина, отказавшегося от гонений на язычников, догматические тенденции, существовавшие в католической церкви в первые несколько десятилетий ее власти, были направлены исключительно на борьбу с внутренней ересью. Это была борьба, которую церковь с целенаправленной жестокостью продолжила в XIII–XIV веках, когда она уничтожила катаров, и вела вплоть до XVII века, когда еретиков по всей Европе по-прежнему сжигали на кострах. Вполне возможно, что лишь благодаря этому раннему процессу дискриминации, обличения, терроризирования, наказаний и физического уничтожения внутренних соперников члены воинствующей фракции христианства смогли с самого начала четко определить собственные верования и убеждения. «Существование ереси нельзя рассматривать отдельно от существования самой церкви, — утверждает Зоэ Ольденбург, — они неразделимы. Догма всегда сопровождается ересью; с самого начала история христианской церкви представляла собой длинный список битв против различных ересей».[457]

«Низкозатратная» стратегия Константина, направленная на умиротворение воинствующих христиан, перед которыми он находился в долгу, и на большее единообразие среди разношерстных христианских сект (нечто соответствующее диктаторским замашкам любого энергичного римского императора), привела к непредвиденным и далеко идущим последствиям. До Константина существовало эклектичное поле христианства, в котором ни одна секта не обладала властью над любой другой, так как все они подвергались гонениям, после Константина это поле стремительно преобразилось и стало поляризованным. На одной стороне были епископы католической церкви, сторонники буквального толкования Священного Писания и воинствующие христиане, которых хотел умиротворить император. На другой стороне находились все остальные, имевшие другие мнения и религиозные убеждения. В результате после 326 года для того, чтобы стать «еретиком» и потерять свободу собраний, дом, собственность и саму жизнь, нужно было лишь высказать открытое несогласие с непогрешимыми высказываниями епископов, особенно верховного епископа римской церкви. Не случайно, что в 380-х годах императоры отказались от своего старинного титула Pontifex Maximus — высшего жреца римской государственной религии — и передали его папе.[458]

По сей день он остается официальным папским титулом.[459]

Мы не предполагаем, что воинствующий буквализм в христианской церкви был создан из-за желания Константина покарать еретиков, напротив, мощная буквалистская тенденция присутствовала в христианстве задолго до IV века — возможно, так же долго, как и любая из гностических сект, — и просто воспользовалась благоприятным моментом. Резкая смена курса, произошедшая во время правления Константина, впервые дала буквалистам власть, чтобы навязывать свои взгляды другим.

Из нашей современной перспективы видно, что они жаждали этого в течение столетий. Ясно также, что все эти годы они последовательно прибегали к эмоциональным аргументам и клеветническим обвинениям просто для того, чтобы посеять семена ненависти к своим оппонентам. Современные специалисты по дезинформации называют эту изощренную методику «черной пропагандой». Все в их поведении и риторике указывало на веру этих людей в то, что однажды они придут к власти и получат возможность навязывать свою волю другим — как это в. конце концов произошло при Константине — и что они немедленно воспользуются этой возможностью.

Рассмотрим, к примеру, слова блаженного Иринея, одного из великих обличителей христианских гностиков во II веке:

«Пусть те, кто позорят имя Творца… как это делают валентиниане и так называемые гностики, будут называемы прислужниками Сатаны всеми, кто чтит истинного Бога. Через них Сатана уже сейчас… возводит речи против Бога, который уготовил вечный огонь за всевозможное отступничество».[460]

С I по IV век можно найти немало примеров подобной риторики, часто доходившей до исступления и включавшей обвинения в людоедстве, половой распущенности, детских жертвоприношениях и т. д. Другая красноречивая подробность заключается в том, что еще до запрета гностицизма использовались способы для выявления посвященных-гностиков для возможных гонений в будущем. Поскольку адепты гностицизма обычно были вегетарианцами, испытанным методом определения их присутствия среди православных священников и монахов в Египте был обязательный для всех «мясной день», устраиваемый один раз в неделю.[461]

Историю пишут победители, а не побежденные, поэтому мы не знаем, приводили ли подобные уловки и обличительные кампании к вспышкам физического насилия против гностиков уже во II веке н. э., но мнение самих гностиков сохранилось в одном из текстов Наг Хаммади под названием «Второй трактат великого Сета», где, в частности, говорится:

«Когда мы покинули наш дом, спустились в этот мир и обрели мирское бытие в наших телах, мы были гонимы и ненавидимы не только невежественными людьми [язычниками], но и теми, кто выступал от имени Христа, поскольку они были пусты и не знали, кто они такие, словно тупые животные».[462]

Эдикт Константина от 324–326 годов, фрагмент которого приведен выше, дал воинствующим христианам то, чего они уже давно добивались, — власть государственного принуждения для гонений на своих старых противников, гностиков. Интересно отметить, что эдикт составлен в чрезвычайно агрессивной риторической форме, излюбленной среди воинствующих христиан. Как указывает Дрейк, император очень тщательно выбирал слова, когда называл верования гностиков «ядовитыми» — термин, уподоблявший самих гностиков ядовитым змеям. Сходным образом «… он сравнивает ересь с заразным заболеванием, способным поражать здоровые души. Такие образы имеют важное значение как ярлыки, которые служат для определения и осуждения отдельной группы, упрощая выявление ее членов, и для лишения их всех человеческих прав… Этот шаг, хотя и ограниченный по своему масштабу и продолжительности, открыл дверь для более обширных гонений, которые начались в конце столетия».[463]

Как и ожидалось, в последние десятилетия правления Константина воинствующие христиане стали пользоваться новой властью, полученной от него,[464] но сначала они делали это весьма осторожно, словно прощупывая возможное сопротивление.[465] При сыновьях Константина они значительно осмелели. За 15 лет, пока император Феодосий находился на троне (379–395), он превзошел всех своих предшественников, издав более 100 новых законов, направленных против гностиков, — законов, лишавших их собственности, свободы, а зачастую и жизни. Согласно этим законам, их дома и места для собраний подлежали конфискации, а книги — уничтожению.[466] Едва ли можно считать совпадением, что именно в этот период кодексы из библиотеки Наг Хаммади были спрятаны в Верхнем Египте в попытке спасти от гибели хотя бы часть знаний, и, хотя исторические хроники являются неполными, мы знаем, что в течение того же периода в Нижнем Египте антиеретический терроризм был развязан с благословения государства.

Матерн Сенегий, наместник императора Феодосия в Александрии с 387 по 388 год, прославился своими неустанными притеснениями и гонениями на еретиков и язычников.[467] В этом великом космополитическом городе, одной из первых цитаделей гностицизма, местный синкретический культ, посвященный богу Серапису (соединявшему черты двух древнеегипетских богов, Осириса и Аписа), издавна пользовался покровительством людей, занимавших разное положение в обществе и с различными религиозными убеждениями. Ученые считают, что христианские гностики могли принимать участие в мистериях Осириса в его воплощении Сераписа, «интерпретируя то, что они наблюдали, с христианских позиций».[468] Стоит упомянуть и о том, что некоторые секты александрийских гностиков пользовались статуями Сераписа — обычно изображаемого в виде бородатого мужчины в греческой хламиде, а не в египетском стиле — как символом Бога Доброты.[469] Такая гибкость и непредвзятость в поиске духовных истин была характерна для Александрии со времени ее основания почти 700 лет назад. Именно поэтому многие горожане, стоявшие на позициях веротерпимости и синкретизма, были потрясены, а потом и возмущены, когда Сенегий начал отдавать войска, которыми он командовал в качестве наместника — предположительно для защиты всех слоев общества, — в распоряжение христианской церкви, которая вела кампанию по отмене других религий.[470]

В 391 году, через три года после смерти Сенегия, гонения под эгидой государства стали еще более суровыми. Феофил, архиепископ Александрии, подстрекал христианские толпы к погромам гностиков и язычников. Повсюду вспыхивали беспорядки, и многие члены гонимых сект нашли убежище в Серапеуме. Этот огромный храм, посвященный Серапису, был построен Птолемеем I Сотером (323–284 г. до н. э.), бывшим полководцем Александра Македонского, основавшим династию, которая правила Египтом до Клеопатры (51–30 г. до н. э.). Беженцы были уверены, что они находятся в безопасности, так как территория храма издавна считалась священной, но они ошибались. По наущению Феофила огромная толпа христиан, включая большое количество монахов, осадила Серапеум и взяла его штурмом.[471] Уникальная библиотека старинных книг и пергаментов, размещавшаяся в приделах вокруг центрального здания, была разграблена и сожжена.[472] Потом при открытой поддержке имперских войск защитники были истреблены, а сам храм разрушен до основания.[473]

Рассмотрев это дело спустя некоторое время, император постановил, что жертвы были виновны в собственной гибели, и не наказал нападавших.[474] Христиане не стали оплакивать и утрату храмовой библиотеки. Широко известная точка зрения Феодосия заключалась в том, что все книги, противоречащие христианскому Писанию, должны быть сожжены, «дабы не вызвать гнев Божий и не смущать благочестивых».[475]

Хотя количество гностиков в Египте резко уменьшилось в начале V века после гонений Феофила, христианская церковь вместе с государством продолжала оказывать давление на выживших. К примеру, нам известно, что Кирилл, сменивший Феофила на посту епископа Александрийского, распорядился о преследовании группы еретиков, веривших, что материальный мир был создан Демиургом,[476] и отказывавшихся принять Кирилла в качестве своего «просветителя» (классическое понятие гностицизма).[477] Один из его сподвижников, аббат Шенут [Shenoute], отобрал у них книги «полные мерзости и всевозможного волшебства» и предупредил: «Я заставлю вас признать архиепископа Кирилла, или же вы будете преданы мечу, а те из вас, кому сохранят жизнь, отправятся в изгнание».[478]

Кирилл был человеком, отличавшимся страстностью и богословским вдохновением. Он был достаточно подготовлен, чтобы вести непримиримую борьбу с еретиками. В 415 году монахи и чернь, провозгласив своим вождем Кирилла, свершили кровавую расправу над необыкновенной женщиной по имени Ипатия, которая была египетским философом «школы Платона и Плотина».[479] Она была знаменита и любима в городе за ее «достижения в литературе и науке, превосходившие всех философов ее времени».[480] Так или иначе, прикрываясь именем Кирилла, толпа христиан выволокла ее из собственного дома, затащила в церковь и до смерти забила кусками черепицы (ostrakois, в буквальном переводе «устричные раковины», но слово также использовалось для обозначения кирпичной черепицы на крышах домов).[481] И наконец, по сообщению одного прохристиански настроенного комментатора того времени, «ее отнесли к месту, называемому Цинарон, и сожгли ее тело на костре. Люди окружили епископа Кирилла и назвали его «новым Феофилом», потому что он искоренил последние остатки идолопоклонничества в городе».[482]

Неудивительно, что в атмосфере христианского фанатизма, преобладавшей в римском мире, многочисленные гностические секты II и III веков н. э. вскоре почти исчезли. В 447 году папа Лев Великий все еще считал необходимым осуждать гностические сочинения как «парник для взращивания всевозможных мерзостей», которые «следует не только запретить, но совершенно искоренить и сжечь в огне».[483] К концу V века сложилось впечатление, что организованные формы гностицизма отошли в прошлое.

Некоторые из людей, готовых рискнуть своей жизнью ради гностических верований, присоединились к разношерстной группе проповедников, известных как мессалиане. Обосновавшиеся в Эдессе в середине IV века, они еще пользовались определенным влиянием в VI веке. В предыдущей главе мы рассмотрели возможность их участия в «передаточной цепочке», донесшей гностические тексты и учения до богомилов, а впоследствии до катаров в средневековой Европе. Однако именно манихейство — тоже гностическая религия с сильными элементами христианства — была наиболее очевидным убежищем для выживших членов разрозненных сект.[484] Вероятно, из-за этого, а также потому, что манихейство было евангелистическим вероучением, все еще представлявшим реальную угрозу для церкви, оно стало главной мишенью гонений в V веке. Эти гонения были такими жестокими и последовательными, что к концу VI века манихейство перестало существовать как организованная сила в римском мире, хотя ему предстояло сохраниться в течение еще тысячи лет на Дальнем Востоке.[485]

Последние меры были предприняты Юстинианом (527–565), который правил Восточной Римской империей в Константинополе. Массовые казни манихеев начались после того, как он приравнял ересь к предательству и объявил, что оба преступления автоматически влекут за собой смертный приговор.[486] Манихеи стали действовать как тайное общество, маскируясь под «добрых христиан».[487] В ответ Юстиниан распорядился сжигать на костре не только манихеев, но и всех их пособников и знакомых, которые отказывались отречься от них.[488] С нашей точки зрения, важно отметить, что он также создал официальную службу расследований под названием Quaestiones, специально предназначенную для искоренения манихейской ереси.[489]

Вполне возможно, что 700 лет спустя папа Иннокентий III вспомнил об инициативе Юстиниана, когда создал очень похожий инструмент террора и угнетения под названием «Священная инквизиция». Эта организация вселяла страх в сердца людей и приобрела едва ли не всемирное значение, когда католицизм начал свое наступление в Азии и странах Нового Света. Легко забыть, что Священная инквизиция, учрежденная Иннокентием III в 1233 году, имела конкретную цель уничтожить вероучение катаров, которое, по его мнению, было новой разновидностью более древней манихейской ереси.

Создается впечатление, что Иннокентий постарался продолжить дело, оставленное его предшественником в VI веке. Это вполне соответствовало его характеру, поскольку наряду с многими другими европейскими священнослужителями этого времени он имел совершенно определенное представление о богомилах и катарах и о том, как с ними нужно обращаться. Еретики тоже относились к церкви как к старинному и хорошо известному врагу.

Тем не менее странно, что лишь немногие представители противоборствующих сторон высказывали удивление тем обстоятельством, что после столь долгого затишья мощная гностическая «антицерковь» теперь возвышалась посреди Европы, словно колосс, угрожая Риму и Константинополю и претендуя на право вершить судьбы мира.