"Сексуальная жизнь Катрин М." - читать интересную книгу автора (Милле Катрин)

КАК КОСТОЧКА

За годы, последовавшие за описываемыми событиями, я принимала участие в большом количестве сеансов группового секса — а среди них бывали и такие, на которых присутствовало более ста пятидесяти персон одновременно (трахались не все, некоторые приходили в качестве наблюдателей) — и могу смело утверждать, что члены по меньшей мере четверти присутствующих в такие вечера перебывали в моих руках, заднице, рту или влагалище. Несмотря на то что мне случалось касаться женских губ и гладить женские тела, лесбийские отношения никогда не играли для меня важной роли во время подобных сеансов. Что касается количества моих партнеров в клубах (в каждом из которых к тому же существовали заведенные правила), то оно могло значительно варьироваться, и не в последнюю очередь в зависимости от социального статуса публики. Еще труднее установить более или менее точные цифры, когда речь идет о вечерах, проведенных в Булонском лесу: если считать тех, чьи члены я сосала в машинах, согнувшись в три погибели и упираясь затылком в руль, а также обладателей более просторных грузовиков, где мне случалось даже и раздеваться, то не пристало пренебрегать также и бесчисленными, сменяющими друг друга, содрогающимися членами разной степени эрегированности, но при этом совершенно анонимными, так как мне ни разу не пришлось взглянуть в глаза их обладателям, которые яростно ебали меня через открытую дверцу автомобиля, и единственной доступной моему взору частью их тела были руки, которые, протиснувшись в открытое окно, яростно мяли мне грудь. На сегодняшний день я могу составить список из сорока девяти мужчин, которых я в состоянии идентифицировать и о которых можно с уверенностью сказать, что их член проникал в мое влагалище. Невозможно, однако, подвергнуть арифметической операции безымянные тени. Во время групповух, протекавших в описываемых выше условиях, мне, возможно, и случалось сталкиваться со знакомыми, однако бесконечная череда совокуплений и смешение плоти едва давали мне время и возможность распознать тела (а вернее, некоторые их части) и оставляли совершенно безнадежными любые попытки различить конкретные лица и тем более соотнести их с соответствующими именами. Более того, вовсе не все части тела были доступны в любой момент, и порой мне оставалось лишь теряться в догадках относительно того, какую часть тела существа какого пола я в данный момент касаюсь рукой. Так как если я в состоянии, закрыв глаза, из множества целующих меня губ выделить женские благодаря их нежности, то по мере продолжения сеанса любовных утех различия стираются очень быстро, потому что и женские ласки могут быть весьма энергичными. Мой очередной партнер нередко оказывался впоследствии травести, но осознание этого факта приходило ко мне лишь некоторое время спустя. Многоголовая гидра все туже сплетала вокруг меня свои кольца, и только тогда Эрик отделялся наконец от группы, сгущался передо моими глазами и выдергивал меня из самой гущи, как, по его собственному выражению, «косточку из вишенки».

Я встретила Эрика, когда мне исполнился двадцать один год, и не могу сказать, что наша встреча была случайной: я много слышала о нем, и знакомые не раз намекали, что, принимая во внимание мои наклонности, встреча с Эриком была для меня столь неизбежна, сколь и благотворна. После окончания моих лионских каникул я, как уже говорилось, переехала к Клоду, и мы продолжали наши экзерсисы в области группового секса. С появлением в моей жизни Эрика такие опыты приняли более регулярный и насыщенный характер, и не только потому, что, как следует из вышеизложенного, благодаря Эрику для меня сделались доступными такие места, где я могла отныне наслаждаться практически неограниченным количеством сексуальных партнеров, но и потому, что наше времяпровождение было тщательно спланировано и организовано. Для меня всегда существовало четкое различие между, с одной стороны, в той или иной степени случайным стечением обстоятельств, вследствие которых гости и хозяева после хорошего ужина более или менее неожиданно могут очутиться на кушетках и диванах в живописных позах, а веселая компания закадычных друзей оказывается в машине, держащей путь в сторону ворот Дофин, и, прибыв в заданный район, начинает нарезать круги, ожидая момента установления контакта с обитателями соседних авто, в результате чего две или больше веселые компании оказываются разложенными на диванах и кушетках в чьей-нибудь большой квартире, и, с другой стороны, вечеринками, организованными Эриком и его друзьями. Я предпочитала неумолимую логику и ясно положенную цель последних: тут не было места суете, нервозности и страху, а посторонние искажающие элементы (алкоголь, кураж и т. д.) были безжалостно устранены и не мешали безупречной работе великолепно отлаженных шестеренок процесса совокупления.

Никакая сила на свете не могла прервать размеренного ритма чресел, движущихся с целеустремленностью насекомых.

Вечера, которые устраивал Виктор в дни своего рождения, более всего поражали мое воображение. Вход в его владения оберегали охранники с собаками, постоянно переговаривавшиеся о чем-то по рации, а толпы разряженных гостей наводили на меня робость. Некоторые женщины были одеты специально для праздника: на них были прозрачные блузки и просвечивающие платья. Я им завидовала и все время, пока прибывали гости, немедленно подхватывавшие бокал шампанского и устремлявшиеся в самую гущу толчеи, держалась в стороне. Можно сказать, что неловкость исчезала только вместе с брюками или платьем — моей самой удобной одеждой была надежно защищающая нагота.

Архитектура места, где проходили эти празднества, была в высшей степени забавной — она до крайности напоминала убранство в то время весьма популярного магазина «Ля Гаменри»[1] на бульваре Сен-Жермен. Так же как и в магазине, только более значительных размеров, перед моими глазами появлялся грот с множеством укромных уголков, отделанный под белый мрамор. Грот располагался на нижнем этаже, и источником освещения служил рассеянный свет, исходивший из бассейна, находившегося прямо над нашими головами. Дно бассейна было абсолютно прозрачным, и надо мной, как на гигантском телевизионном экране, проплывали тела купающихся. Мои перемещения в гроте были сведены к минимуму. По сравнению с первым опытом в компании лионских приятелей изменился лишь масштаб, все остальное осталось прежним. Эрик, подчиняясь бог весть какому смутному неписаному правилу, собственноручно раздевал меня и демонстративно водворял на одну из кушеток в каком-нибудь алькове. Иногда он начинал целовать и гладить меня, однако очень скоро его сменял кто-нибудь другой. Я лежала на спине в течение почти всего вечера и весьма редко меняла положение, возможно, потому, что другую распространенную позицию — женщина, сидящая на члене партнера, — сложно назвать удобной в ситуации, когда партнеры беспрестанно сменяют друг друга, к тому же она предполагает некоторый градус интимной близости между мужчиной и женщиной. Меня окружали несколько мужчин, и, в то время как кто-то из них, откинувшись назад для лучшего обзора, усердно трудился над моим влагалищем, я принимала ласки остальных. Меня растаскивали по кусочкам. Чья-то рука, не прерываясь, осуществляла круговые движения в области лобка, в то время как руки соседей блуждали, чуть касаясь, по всему телу, задерживаясь время от времени на груди, дразня соски… Такие ласки — в особенности когда на смену ладоням приходят члены, трутся головками о груди и гладят лицо — доставляли мне особенное удовольствие, превосходившее по интенсивности чувства, испытываемые собственно во время проникновения члена во влагалище. Мне нравилось временами ухватить проплывающий перед глазами член, направить его в рот и скользить по головке губами, ожидая момента, когда его нетерпеливый сосед с другой стороны не начнет требовательно тыкаться мне в напряженную шею, и тогда, выпустив изо рта первый, тут же подхватить губами второй. Или держать один в руке, а второй во рту. Мое тело тянулось и раскрывалось — в гораздо большей степени, чем под кавалерийским натиском дубины, орудующей у меня между ног, — навстречу таким прикосновениям, привлеченное их мимолетностью и переменчивостью, в то время как от беспрестанного (иногда длящегося более четырех часов кряду) долбления мне остались в основном воспоминания об онемевших бедрах — тем более что большинство мужчин предпочитает во время совокупления держать ноги партнерши разведенными как можно шире, для того чтобы получить лучший обзор и возможность загонять свой инструмент поглубже. Когда последний член покидал мои чресла и меня наконец оставляли в покое, я приходила в себя и понимала, что участи бедер не избежало и влагалище. Я испытывала неизъяснимое пленительное упоение, ощущая его задубевшие, отяжелевшие и болезненно отзывающиеся на каждое движение стенки, которые сохраняли, казалось, память о прикосновении каждого члена в отдельности.

Положение активного паука в центре паутины вполне мне подходило. Однажды — это было не у Виктора, а в сауне на площади Клиши — мне случилось провести целый вечер, не покидая глубокого кресла, в то время как половину комнаты занимала огромных размеров кровать. Моя голова, а точнее, рот находился в точности на уровне, требуемом для осуществления беспрерывного минета, а руки на подлокотниках не знали покоя и дрочили по два члена одновременно. Ноги были задраны выше плеч, так что участникам, достигшим достаточно высокого уровня возбуждения, не составляло никакого труда продолжить во влагалище.

Я очень плохо потею, но зачастую с меня ручьями тек пот сменяющих друг друга мужчин, смешиваясь с полузасохшими ручейками спермы, покрывавшими тело, волосы и особенно бедра, ведь во время сеансов группового секса участникам доставляет особенное удовольствие эякулировать в уже заполненное спермой влагалище. Иногда, аргументировав побег необходимостью отлучиться в туалет, мне удавалось ненадолго вырваться из плотного кольца трахающихся и наскоро помыться. Ванная комната в доме Виктора была залита неярким голубоватым светом, который не резал глаз и окутывал предметы прозрачной дымкой. Всю стену над ванной занимало зеркало, и тонущие в нем смутные очертания комнаты, погруженной в светящийся полумрак, дополняли ощущение обволакивающей мягкости. Из зеркала на меня смотрело мое собственное тело, и я с удивлением констатировала, что оно несколько меньше, чем я его себе представляла еще несколько мгновений назад. В этой комнате совокупления проходили в значительно более спокойном ритме, и именно здесь я могла надеяться услышать настоящий комплимент в свой адрес — матовая кожа, искусство работать ртом и т. д., — который приобретал совершенно иное значение, чем доносившиеся из-под груды переплетенных тел отрывочные сведения на мой счет, напоминавшие, скорее, обрывки переговоров врачей и ассистентов, совершающих ночной обход по больнице, которые больной смутно слышит сквозь завесу сна.

Биде, холодная струя на разверстое закоченелое влагалище. Однако даже в такие минуты мне не часто удавалось побыть в одиночестве: редкий гость, забредший передохнуть в ванную комнату, не пользовался удобным случаем и моим положением и не приставлял мне ко рту свой несколько размягченный, но вполне работоспособный член. И сколько раз я, не успев толком помыться и прийти в себя, уже опиралась о раковину, обеспечивая удобный подход очередному усталому члену, который тем не менее находил в себе силы обрабатывать влагалище в течение еще нескольких минут. Всякий раз, когда член проскальзывает меж половых губ, чтобы на долю мгновения задержаться там, прежде чем погрузиться в бесконечную (теперь мне это доподлинно известно) глубину, раскрывая их, расталкивая и разъединяя, я испытываю чувство ни с чем не сравнимого удовольствия.

Мои сексуальные партнеры всегда были очень внимательны и предупредительны, и мне ни разу не пришлось пострадать от их неловкости или грубости. Достаточно было просто сделать знак — нередко при помощи Эрика, который всегда оказывался поблизости в нужный момент, — и дать понять, что я устала или хочу сменить положение, как меня немедленно оставляли в покое. Отношение ко мне во время сеансов группового секса можно охарактеризовать как холодную, почти равнодушную учтивость, и такое положение дел прекрасно меня устраивало, так как я тогда была очень молода, стеснительна и неловка в общении. Ночные обитатели Булонского леса представляли собой очень смешанное во всех смыслах этого слова общество, и, кажется, мне приходилось встречать там мужчин, которые были еще более пугливы и застенчивы, чем я. Я не помню лиц (я редко видела лица), но не раз ловила на себе выжидательные, а иногда и удивленные взгляды. Здесь можно было встретить завсегдатаев, которые знали Булонский лес как свои пять пальцев, занимались организационными вопросами и направляли «течение вечеринок» в нужное русло, непостоянных посетителей, то появляющихся, то исчезающих, а также тех, кто довольствовался скромной ролью зрителей. Несмотря на неослабевающие усилия Эрика, направленные на то, чтобы разнообразить наши сеансы (всякий раз я сопровождала его с некоторым опасением), и на то, что обстановка и участники кардинально менялись от раза к разу, моим самым большим удовольствием оставалось отыскивать в этих неизвестных новых ситуациях старые, давно знакомые рефлексы и устанавливать привычные связи.

Вот особенно яркий пример. Я лежала на одной из этих в особенности шершавых бетонных скамеек, поверхность которых усеяна каменной крошкой. Мы образовали группу: моя голова была зажата между животами трех или четырех мужчин, которым я делала минет, при этом краем глаза я наблюдала мелькание светлых пятен — вибрирующие на членах, словно пружины, руки тех, что образовали второй круг в области моих бедер. Несколько теней клонились из темноты. В тот момент, когда с меня начали снимать одежду, раздался лязг и грохот — неподалеку случилась авария. Меня оставили. Дело происходило в глубине одной из искусственных рощиц, раскиданных вдоль бульвара Адмирала Брюи, недалеко от ворот Майо. Помедлив некоторое время, я поднялась и присоединилась к столпившимся у изгороди зрителям. Мини-«остин» врезался в столб посреди бульвара. Кто-то сказал, что внутри находится молодая женщина. Вокруг машины металась маленькая собачка. Столб, машина — все тонуло в странном бело-желтом свете. По всей вероятности, довольно скоро послышались звуки сирен машин «скорой помощи», так как я вернулась на скамейку, и, словно пространство внутри рощицы было эластичным, круг вновь сомкнулся вокруг моей головы, актеры вернулись на сцену и приготовились играть с того места, где их неожиданно прервали. Участники обменялись несколькими фразами по поводу аварии, которая, казалось, пролила неожиданный свет на соединяющие их тайные узы, и я в этот момент получила возможность ощутить знакомое, но эфемерное чувство принадлежности к маленькой, связанной общим делом компании соратников и сообщников. Те парадоксально редкие для Булонского леса случаи, когда мне удавалось принять участие в самых обычных мимолетных разговорах или делать самые обычные, будничные вещи — которые в этом месте странным образом стушевывают и одновременно подчеркивают особенный характер необычнейших встреч, — доставляли мне несказанное удовольствие. Однажды вечером, посреди почти пустынной площади недалеко от ворот Дофин, в свете фар мы заметили двух черных мужчин необычайно высокого роста, которые жались к краю тротуара и имели вид безнадежно заблудившихся людей, ждущих на пустынной улице спального района автобус, который никогда не придет. Они привели нас в маленькую мансарду неподалеку. Комната была узкая, кровать тоже. Они взяли меня по очереди. Пока один был на мне, второй спокойно сидел рядом, не пытаясь присоединиться. Просто смотрел. Оба двигались медленно, у обоих были длинные члены — мне с тех пор никогда не встречались органы таких размеров, — которые тем не менее не были особенно толстыми, и мне не было нужды широко раздвигать ноги, для того чтобы они с легкостью проникали во влагалище. Они были как братья-близнецы. Два совокупления, перетекающие одно в другое в маслянистом потоке неспешной ласки. Их движения отличались особенной точностью, и я наслаждалась бесконечными сантиметрами кожи двух огромных черных тел. В этот раз я полностью прочувствовала каждый момент долгого терпеливого бурения. Пока я одевалась, они болтали с Эриком о нравах обитателей Булонского леса и о своей работе — они были поварами. Перед нашим уходом оба от всей души поблагодарили меня, как искренние, радушные хозяева, и я до сих пор храню об этой встрече самые теплые воспоминания.

«У Эме» гости не были столь тактичны и предупредительны. Это был весьма популярный в то время клуб эшанжистов,[2] где нередко можно было встретить даже иностранцев, прибывших специально с целью провести в клубе несколько дней. Спустя много лет после того, как клуб прекратил свое существование, Эрик не переставал поражать мое воображение бесконечными перечислениями громких имен богачей, звезд театра, спорта и эстрады, которых я могла бы там повстречать, если бы знала куда смотреть. В эпоху, когда мы были частыми гостями клуба, на экраны вышел фильм, пародировавший нравы века сексуальной революции. В нем была такая сцена (имевшая место в клубе, интерьеры которого очень напоминали декорации «У Эме»): несколько мужчин теснились вокруг стола, где возлежала женщина, единственной видимой частью тела которой являлись комично дрыгающиеся задранные ноги, обутые в высокие зашнурованные сапоги. В то время действительно была мода на такие сапоги, влияния которой не избежала и я, и мне не раз приходилось лежать на каком-нибудь столе обнаженной, но обутой тем не менее в эти самые сапоги (их было мучительно долго расшнуровывать), задирая ноги к небесам. Принимая все это во внимание, я тешила себя честолюбивой мыслью о том, что, вполне возможно, именно мой минималистский наряд и болтающиеся над мужскими головами ноги послужили источником вдохновения режиссера.

С беспримерным удовольствием, которое я испытывала во время продолжительных сеансов «У Эме», разложенная на краю большого стола, ослепленная резким светом качающейся лампы, освещавшей мое тело, словно бильярдное сукно, может сравниться только переполнявшее меня отвращение к путешествию, которое необходимо было проделать, чтобы туда попасть. Клуб находился далеко от Парижа, и, прежде чем оказаться под ярким светом лампы на столе, было необходимо пересечь жуткую темень леса Фос-Репоз, затем долго искать нужный дом, стоявший в глубине палисада, до боли напоминавшего мне его собратьев из пригорода, в котором я провела детство. Мне кажется, что для Эрика было большой радостью придумывать всяческие сюрпризы и неожиданности, поджидавшие меня затем в течение вечера, поэтому я никогда ничего не знала заранее о программе каждого конкретного сеанса. Так он создавал «романтическую» атмосферу. Впрочем, я играла свою роль, не задавая лишних вопросов. Но всякий раз, когда я понимала, куда именно мы направляемся, то ничего не могла поделать с непрестанно теребившим меня чувством легкой тревоги при мысли об ожидающей меня встрече с совершенно незнакомыми людьми, которая выдернет меня из кокона привычной действительности и реальности моего повседневного «я», а также — об огромной усталости, неизбежно наваливающейся на меня в конце. Это состояние родственно испытываемым мною чувствам в преддверии прочтения лекции — я знаю, что в такие минуты нахожусь в состоянии максимально-интенсивного сосредоточения и целиком во власти аудитории. У погруженной в полумрак публики в зале, точно так же как у мужчин в клубе, нет глаз, отсутствует лицо и, словно по мановению волшебной палочки, протянувшийся между тревогой «до» и усталостью «после» период полной опустошенности проходит незамеченным.

Чтобы попасть в первый зал, необходимо было пересечь бар. Я не помню, чтобы кто-нибудь хотя бы однажды трахал меня там, несмотря на то, что образы рук, исподтишка лапающих мои ягодицы, расплющенные на высоком табурете, угол которого впивается между губами влагалища, с давних пор являются неотъемлемой частью моих эротических фантазий. У меня почти не осталось воспоминаний об обстановке в баре (смутные картины: какие-то женщины, взгромоздившиеся на стулья у стойки, оголенные ляжки, ягодицы, задранные платья…). Мне нужно было попасть в один из залов и занять свое место на одном из столов, как я уже говорила. Залы были совершенно пусты: голые стены, ни стульев, ни банкеток — только грубо сработанные деревянные столы и лампы над ними. Там я оставалась по два-три часа. Мизансцена не менялась: руки гуляли во всех направлениях по моему телу, я крутила головой направо и налево, хватая ртом подставленные члены, в то время как другие члены теснились у моего живота. За один вечер через мой стол могло пройти до двадцати человек. Позиция, в которой женщина лежит на столе таким образом, что ее лобок находится в точности на уровне члена стоящего мужчины, является для меня наиболее удобной и привлекательной. Влагалище полностью раскрыто, мужчина без труда вставляет член в горизонтальном положении, получает полную свободу движений и может долбить сколь угодно долго и сколь угодно глубоко. Мне случалось претерпевать натиски такой интенсивности, что единственным шансом избежать катастрофического падения со стола было уцепиться что есть сил за края, что, однако, ничуть не гарантировало избавления от ставшей, можно сказать, незаживающей ранки на спине, в области копчика, явившейся результатом постоянного трения о шершавые доски. В конце концов клуб «У Эме» закрылся. Я помню, как во время нашего последнего посещения грузно облокотившийся на стойку бара Эме орал на жену. Что-то о полиции и повестке. Мы сочли за благо ретироваться с обещанием зайти в другой раз, и Эме окончательно разбушевался, обвинив напоследок полицию в распугивании клиентов.

Тот вечер мы закончили в «Глицинии», и это было мое первое посещение легендарного места, источника вожделения и зависти дней нашей юности, когда я, Клод и наш приятель Генри — неразлучная троица — таращились через окно микроскопической квартирки Генри на улице Шазель на светлую штукатурку высокой стены, за которой в глубине сада прятался знаменитый особняк. В то время мы проводили выходные у родителей и на обратном пути нередко заходили повидать Генри и потрахаться втроем. Юноши пялили меня одновременно: один в рот, другой в задницу или влагалище, а со стены на нас весело поглядывала одна из лучших работ Мартена Барре[3] под названием «Спагетти» — дар автора. В перерывах мы затаив дыхание глазели в окно, подстерегая входящих и выходящих из «Глицинии» гостей. Генри где-то прослышал, что клуб облюбовали киноактеры, и иногда нам действительно казалось, что в просвете двери мелькнул знакомый силуэт. Ребячество, но дети — лучшие зеваки на свете. Тайна, загадка, секретная деятельность — все это действовало на нас завораживающе, а в детали мы не вдавались; внешних атрибутов недостижимых благ — шикарных авто, элегантных дам — было вполне достаточно, чтобы привести нас в восторг. Несколько лет спустя я переступила сей таинственный порог и сразу же поняла, что предпочитаю суровый интерьер «У Эме».

От ворот к крыльцу вела гравийная дорожка, запруженная группой японцев, которых сопровождала к выходу молодая женщина, напоминавшая стюардессу. Избавившись от японцев, она занялась мной и начала с того, что потребовала предъявить карточку социального страхования, которой у меня, естественно, не было и быть не могло по причине отсутствия постоянного места работы. Но и наличие справки из учреждения с указанием должности и суммы заработной платы не могло бы меня спасти — я была виновата, потому что, сталкиваясь лицом к лицу с женщиной — именно женщиной и никогда — мужчиной — выше меня ростом, я всегда чувствую себя кругом виноватой неуклюжей маленькой девочкой. Внутрь мы все-таки попали. То, что я увидела в большой, ярко освещенной на манер столовой зале, заваленной матрасами, на которых располагались обнаженные люди, довершило дело, начатое в саду суровой стюардессой с повадками служащего налогового ведомства, — я совершенно потерялась и не знала, как себя вести. Посетители рассказывали анекдоты, смеялись и шутили. Какая-то ненакрашенная бледная дама (растрепанные волосы которой еще хранили тень строгой прически, в точности такой же, что у юной леди в саду) поведала смеющемуся обществу, что ее «маленький сынишка очень хотел пойти с мамой». Невозмутимо практичный Эрик уже крался вдоль плинтуса в поисках выключателя — мы нашли подходящую пару и хотели немного поубавить освещение. Вскоре стало темнее, однако ненадолго, так как одна из девушек, дефилирующих между матрасами с подносами, на которых громоздились бокалы с шампанским, запуталась в проводе, и режущий глаза свет вновь залил помещение. Она сопроводила иллюминацию смачным «Е… твою мать!», после чего мы, по всей вероятности, надолго не задержались, так как моя память не сохранила сведений о каких-либо половых контактах в тот вечер.

Нигде, за исключением Булонского леса (но и там бывало всякое!), невозможно приступить прямо к делу и утонуть в сплетении тел, не совершив предварительно определенного количества ритуальных действий, очерчивающих пространство — радиус протянутого бокала, предложенной пепельницы — перехода, шлюза между мирами. Некоторые правила для меня соблюдать было проще, другие — труднее, но моим самым горячим желанием всегда было отменить все ритуалы и упразднить тягостные минуты нетерпеливого ожидания. Меня очень забавлял Арно, который, невзирая на то, что остальные находились только на стадии светской беседы, всегда раздевался на несколько минут раньше всех и, обнаженный и невозмутимый, принимался тщательнейшим образом складывать в углу свою одежду. Привычки и правила другой группы были вовсе не так смешны и всегда казались мне чрезвычайно глупыми: перед тем как заняться групповым сексом, они всей компанией неизбежно направлялись всегда в один и тот же ресторан, а источником их неувядающего веселья и вдохновения во время приема пищи служила от раза к разу неизменная шутка: пока официант обходил стол, одна из женщин должна была успеть снять трусики. Я терпела. Однако рассказывать сальные истории в таких компаниях мне всегда казалось непристойной похабщиной. Возможно, причину такого отношения стоит искать в том, что я инстинктивно выявляла разницу между эпиграфом к настоящей пьесе, целью которого является приготовить зрителя к серьезному зрелищу, и пустым плесканием слов, бесконечно отодвигающим момент поднятия занавеса. В первом случае играется пьеса. Во втором — не играется: занавес опущен, пьеса «неуместна».

Несмотря на то что некоторые рефлекторные реакции доброй католички живы во мне до сих пор (предчувствуя беду, я непременно осеняю себя крестным знамением, а когда случается сделать что-то неправильно, во мне немедленно рождается чувство, что за мной кто-то пристально наблюдает), в Бога я больше не верю. Вполне возможно, что вера оставила меня в тот момент, когда первый член проник в мое влагалище, в результате чего последние чаяния и надежды достигнуть собственного идеала, шагая по единолично избранному пути, развеялись как дым, я потеряла цель, остановилась и превратилась в пассивную женщину, послушную исполнительницу чужой воли, пустой сосуд. Однако, если находится кто-то, желающий вдохнуть в меня жизнь, поставить передо мной задачу и указать цель, я превращаюсь в самого ревностного работника, иду до конца не разбирая дороги, с одержимостью гончего пса, и единственным пределом и непреодолимой преградой для меня является, наверное, только смерть. Именно этими соображениями можно объяснить никогда не покидающую меня решимость во что бы то ни стало продолжать однажды доверенное мне дело — журнал «Арт-Пресс». Я стояла у истоков создания «Арт-Пресс» и вложила в него столько сил и личной энергии, что не считаю большим преувеличением утверждать сегодня, что журнал стал частью меня самой. Несмотря на это, я скорее склонна сравнивать себя с водителем трамвая, основная задача которого — оставаться на своем месте, по крайней мере, пока не кончатся рельсы, чем с капитаном или штурманом, твердой рукой направляющим свой корабль наперекор непогоде и всяческим опасностям в одному ему известную гавань. Трахалась я по похожему принципу. Я ни к чему не стремилась ни в делах любви, ни на профессиональном поприще, мне было все равно, я была всегда доступна и на все согласна, и неудивительно, что по прошествии некоторого времени я прослыла особой, начисто лишенной каких бы то ни было комплексов и не ведающей, что такое «нельзя». Я охотно согласилась играть эту роль. Воспоминания о многочисленных оргиях и вечеринках, проведенных в Булонском лесу или в компании друзей-любовников, нанизаны одно на другое и организованы на манер апартаментов в японском дворце: вы уверены, что находитесь в закрытом пространстве, ограниченном четырьмя стенами вашей комнаты, но вот ширма тихонько отодвигается, и вашему взору предстает длинная галерея похожих комнат, количество которых оказывается огромно, а число различных способов попасть из одной в другую стремится к бесконечности.

В этом переплетении воспоминания о времени, проведенном в клубах эшанжистов, занимают сравнительно немного места. Иначе обстоит дело с клубом «У Эме» — то было настоящее логово дикого разврата. Неудача в «Глицинии» также оставила глубокий след как полновесный пример актуализации отроческой дремы. Моя память вообще весьма селективна, и воспоминания в виде зрительных образов застревают в ней прочнее всего, что и является, скорее всего, причиной, по которой, например, при упоминании клуба «Клеопатра» мне в первую очередь приходит в голову его немыслимое местоположение — в глубине торгового центра тринадцатого муниципального подразделения, — чем конкретные детали моего там времяпровождения, в котором было, впрочем, мало оригинального. Память сохранила много ярких, живых и сочных образов, которые я без труда могла бы рассортировать по тематическому принципу.

Вот вереница автомобилей неотступно следует по пятам за нашей машиной. Можно подумать — поезд. Посреди авеню Фош меня неожиданно одолевает безумное желание пописать, я выскакиваю из машины и бегу что есть мочи, пересекая газон, под ближайшее дерево. Пять или шесть авто резко останавливаются следом за нами, скрипят тормоза, открываются двери, из машин вылезают мужчины и, превратно истолковав мой маневр, следуют по газону за мной. Эрику приходится спешить на выручку — авеню залита ярким светом, и мы тут у всех на виду. Я забираюсь обратно, и кортеж продолжает прерванный путь. Некоторое время спустя перед носом у охранника подземного гаража у ворот Сен-Клу дефилируют уже никак не меньше пятнадцати машин. Приблизительно через час они выныривают в том же боевом порядке и исчезают по дороге, ведущей в город. За этот час меня поимели более чем три десятка мужчин, которые, прежде чем уложить меня на капот, долго трахали на весу, упирая в стену. Этот в целом обычный сценарий приходилось иногда разбавлять опасными гонками, имеющими цель «избавиться от хвоста». Дело в том, что, как правило, определенная группа участников заранее договаривается о конечном пункте назначения, после чего расходится по машинам и отправляется в путь, неминуемо образуя по дороге кортеж, который невозможно не заметить и к которому потихоньку пристраиваются смышленые, но совершенно посторонние водители, и тогда кортеж может превратиться в угрожающих размеров колонну. Однажды ночью мы тянули за собой столько машин, что со стороны можно было подумать, что парижане в массовом порядке уезжают в летний отпуск. Водитель, который должен был привезти нас в назначенное место, несколько раз сбивался с пути, запутывал следы, делал частые остановки и советовался с коллегами. Время от времени я оборачивалась и глядела назад на слепящие огни фар идущих сзади машин, то исчезающих, то неожиданно появляющихся вновь. В конце концов те, кто не потерялся в дороге, смогли засунуть в меня свои исстрадавшиеся члены под трибунами какого-то стадиона в районе Велизи-Виллакублей.

Можно было бы выделить в отдельную тему воспоминания о менее целеустремленных блужданиях по окрестностям Парижа в автомобиле. Во время таких прогулок машины катаются без цели, сталкиваются, замирают на несколько мгновений и снова разъезжаются, словно игрушечные. Вот ворота Дофин. Несколько машин неуверенно движутся по кругу, водители вопрошающе переглядываются, бежит шепоток: «У кого свободная квартирка?» Затем неожиданно две или три машины срываются с места, разрывают круг и, набирая скорость, мчатся на какую-то неизвестную квартиру, по прибытии куда все, как правило, входит в привычное русло. Иногда, однако, случаются накладки, и путешествие превращается в бессмысленную погоню и заканчивается обычно несуразными глупостями. Однажды так случилось и со мной. В маленький «рено» нас набилось в тот вечер шестеро — компанию мне составили друзья, которых никоим образом невозможно было причислить к завсегдатаям Булонского леса, — мы безрезультатно прокатались несколько часов и уже собирались было повернуть несолоно хлебавши в сторону дома, когда обратили внимание на пару машин, пристроившихся в темной аллее. Мы немедленно припарковались рядышком, и я, как в атаку, резво кинулась делать минет одному из водителей. Но не успела я выпутаться из его ширинки, как за моей спиной словно из-под земли выросли два полицейских и началась нудная, унизительная процедура, в результате которой у всех переписали паспортные данные, а обминеченному мной водителю пришлось с полуспущенными брюками доказывать стражам порядка, что он ни сантима не уплатил мне за услуги.

Даже воспоминания об абсолютно, казалось бы, плоских, плотских деталях находят способ так извернуться перед моим внутренним взором, чтобы, в первую очередь, донести запрессованную в них информацию об окружающей обстановке и сопутствующих обстоятельствах физиологических актов. В этой книге не место для забавных и не очень историй (которые не составило бы никакого труда собрать в достаточном количестве), посвященных различным упражнениям, которые я проделывала во время бесчисленных оргий со своим анусом, скажу только, что это отверстие я использовала так же часто — если не чаще, — как и влагалище. Я помню, как меня в задницу имел невообразимых размеров член (это была скромная оргия в кругу друзей, происходившая в роскошной квартире, располагавшейся в мезонине высокого здания, неподалеку от улицы Инвалидов. Из окна, занимавшего всю стену, открывался сногсшибательный вид, а бесчисленные светильники, расположенные по краям кровати, навевали мысли о декорациях к какому-то американскому фильму). Все в этой квартире дышало чем-то вроде сюрреалистического мистицизма, а огромная раскрытая ладонь из крашеной камеди, достаточно большая, чтобы в ней могло целиком уместиться женское тело, установленная в центре комнаты и служившая журнальным столиком, только увеличивала стойкое ощущение ирреальности происходящего. Обладатель угрожающей дубины виделся мне почему-то неким Чеширским котом, его улыбка плавала у меня над головой, член настойчиво стремился в анус, и мне было страшно. Но анус с честью выдержал испытание, и я ощутила настоящую гордость от того, что размер для меня не имеет значения. Как выяснилось несколько позже, количество — тоже. Я припоминаю, как во время одной оргии (очень многочисленной на этот раз) я протрахалась единственно анусом. (Что послужило причиной? Гонорея? Месячные? Не могу точно сказать.) А вот услужливая память предлагает еще один эпизод. Я вижу себя на нижней площадке узкой лестницы на улице Канкампуа. Я не уверена, что хочу идти наверх. Адрес нам с Клодом достался случайно, мы не знаем наверху ни единой души. В конце концов мы поднимаемся. Квартира тонет в полумраке, низкий потолок нависает над головой. Я слышу мужской шепот: «Она хочет в задницу», а после торопливо (кто-то недопонял): «Да нет же, в задницу, в задницу…» В этот раз было больно. Но я испытала чувство глубокого личного удовлетворения — страх исчез без следа.