"На дальних подступах" - читать интересную книгу автора (Кабанов Сергей Иванович)

Глава пятнадцатая Последний рубеж

Наступила зима. Там, в Финском заливе, ближе к Кронштадту и Гогланду, должен быть лед. Корабли, идущие за нами, кроме мин и завес артиллерийского огня должны с помощью ледоколов преодолевать еще одну преграду. Скоро льдом покроется и водное пространство перед Гангутом. Дни стали короткими, темными, море все время штормит.

В последние недели финны заметно усилили обстрел гавани, рейда, батарей и города. На подходах к Ханко появились вражеские подводные лодки. Противник усилил воздушную разведку. Правда, разведчики боялись летать над полуостровом, они проходили стороной, издалека просматривая рейд, порт, фарватеры. Стоило нашим истребителям взлететь, разведчики тотчас уходили в море или в сторону эстонского берега. Потеряв в последнем воздушном бою два «спитфайера», противник не хотел больше рисковать.

На переднем крае снова началась разведка боем. Маннергеймовцы посылали группу за группой разведчиков, прощупывая нашу оборону на перешейке. Иногда пехотинцы уничтожали разведчиков на подступах к нашей обороне, Иногда, в «дни молчания», пропускали маннергеймовцев в глубь первых линий и назад не выпускали ни одного.

Противник пытался высадиться на острова, но мы с них еще не ушли. Всюду его десанты были отбиты, враг нес потери.

Ночь на 30 ноября проходила спокойно. Канлодка «Лайне» только что вернулась с Осмуссаара, выгрузила в порту людей и снова вышла в море, в дозор.

Никаких оповещений о приходе кораблей из Кронштадта не было. Но мы ждали их. Должны прийти.

После бессонной ночи я ушел с командного пункта в столовую. Сел завтракать.

В столовой вдруг прозвучал сигнал тревоги.

Бросив завтрак, побежал на командный пункт.

Оперативный доложил, что получено известие от командира канонерской лодки «Лайне». Около часа назад она, находясь в дозоре, наткнулась на неопознанные корабли. Они идут с запада к нам. Пока видны только силуэты. Видимость плохая.

Корабли с запада! Неужели противник идет с десантом прямо в порт?!

Я приказал объявить тревогу по гарнизону и немедленно весь мой резерв — погранотряд и 46-й батальон — перебросить в порт.

Пока штаб передавал эти приказания, пришло новое сообщение от командира дозора. Канлодка «Лайне» пошла навстречу неизвестным кораблям, изготовясь к бою. Но корабли оказались своими: эскадренные миноносцы «Стойкий» и «Славный», уже приходившие к нам, с ними много базовых тральщиков.

Можно, к счастью, дать отбой. Я вернулся в столовую.

Не успел я кончить завтрак, в столовую вошел Валентин Петрович Дрозд. Мы опять обнялись с ним, расцеловались.

— Ну, теперь я пришел за тобой, Сергей Иванович, — сказал он.

— А сколько ты возьмешь людей? — спросил я его, как и месяц назад. — У меня еще двенадцать тысяч человек.

— Всех заберу, — сказал вице-адмирал Дрозд. — Я обещал прийти за тобой и, как видишь, свое обещание выполнил.

— Если заберешь всех, заберешь и меня.

Мы крепко пожали друг другу руки.

Я спросил Валентина Петровича, почему не было оповещения о выходе такой большой группы кораблей. Ведь в столь сложной обстановке мы могли, приняв корабли за вражеские, расстрелять их еще не уничтоженными береговыми батареями. У нас вообще существовало правило — по неопознанным кораблям и самолетам, если нет оповещения о них, немедленно открывать огонь. И случалось, сбивали своих. Сбили СБ, шедший с бомбежки Турку без оповещения. Это было естественно для гарнизона, находящегося в глубоком тылу противника, рядом с аэродромами и базами, под ежечасной угрозой нападения. Хорошо, что канонерская лодка «Лайне» действовала в дозоре смело и осмотрительно.

Вице-адмирал Дрозд ответил, что это он запретил давать оповещение, чтобы добиться большей скрытности операции.

Такое стремление понятно. Скрытность — залог успеха. Но худо было бы, если б свои расстреляли своих. Кроме того, мы потеряли драгоценное время, необходимое на составление плана погрузки и вывод войск.

Но все равно хорошо. Хорошо, что пришли. Очень много мы пережили в эти дни, ожидая прихода кораблей. Я знал, что предыдущие походы за гангутцами дорого обошлись флоту. Потеряли немало кораблей. Флот был в таком тяжелом положении, что мог отказаться от завершения эвакуации. Мог, вынужденно мог прекратить походы. Но не сделал этого.

В канун декабря за нами прислали столько единиц, что мы сможем вывезти всех. Эсминцы «Стойкий», «Славный», БТЩ 205, 207, 211, 215, 217, 218, семь катеров МО и огромный турбоэлектроход «И. Сталин».

Вице-адмирал Дрозд предупредил, что в течение суток должен подойти еще отряд тихоходных кораблей — БТЩ 210, тральщик «Ударник», сторожевик «Виртсайтис», канонерская лодка «Волга», два катера МО и транспорт 538.

Через несколько часов начальник штаба уже доложил нам план вывоза всех оставшихся гангутцев. Я и комиссар утвердили план.

Уже до этого, не ожидая, пока штаб отработает весь план, мы начали вывозить с восточных и западных островов половину гарнизонов.

Мы предполагали погрузить все за полтора суток — к исходу дня 1 декабря. Теперь это от нас не зависело. Погрузиться мы должны были к исходу дня второго декабря, считаясь с тем, что вслед за отрядом В. П. Дрозда придет отряд тихоходных кораблей.

По утвержденному нами плану начали отход с переднего края основные войска — 335-й и 219-й стрелковые полки, артиллерия, танки, личный состав береговых батарей, зенитчики, десантные части. Пока на всех батареях — береговых, железнодорожных, зенитных — мы оставили сокращенные расчеты.

Вот когда практически надо было решить проблему благополучного, скрытного отрыва от противника, уже знающего, что мы уходим, но все же опасающегося нас, приученного нами к осторожности. Оторваться, все подготовить к уничтожению, не дать врагу легкой победы над нами, над нашим последним заслоном в момент завершения погрузки, снять всех и уничтожить все, что положено уничтожить, — вот что нас заботило в эти последние двое суток жизни на полуострове. Этой заботой оказались одержимы все — каждый боец и командир.

Люди с болью покидали камни Гангута, оставляя на каждом шагу сюрпризы для врага. Понимали, что надо идти, не куда-нибудь уходим — идем защищать Ленинград; но в том-то и была сила нашего непобежденного гарнизона, что он намерен был, готов был драться за Гангут до конца, не хотел отдавать врагу ни пяди, гордясь тем, что за время обороны мы не отступили нигде, а, наоборот, наступали, держали инициативу в своих руках. Теперь, когда приказано уйти и все, с таким трудом построенное, уничтожить, каждому не терпелось самому помочь, посоветовать командованию, как лучше это сделать.

В первых траншеях сухопутного фронта после вывода к порту полков бригады должны были остаться силы прикрытия под командой майора Савелия Михайловича Путилова, начальника штаба 335-го стрелкового полка 8-й бригады. Эти силы насчитывали всего триста десять человек, у них — тридцать шесть ручных пулеметов, три батареи 152-миллиметровых пушек, несколько полковых пушек 76 миллиметров, семь танков Т-26 и одиннадцать пулеметных танкеток. Таково прикрытие первого боевого участка. На втором боевом участке оставались двести бойцов с ручными и станковыми пулеметами. Но вот уйдет прикрытие к пирсам, кто сдержит тогда, в эту роковую, последнюю минуту, финнов, которые могут форсировать перешеек и устремиться вслед?.. Одни лишь мины?.. Да, их будет немало, заложат их повсюду и с выдумкой. Но достаточно ли это препятствие, помешает ли оно удару в тыл уходящим. Надо противника задержать, озадачить. И бойцы сами придумали, как это сделать.

Красноармейцы 335-го полка попросили разрешения оставить в дзотах пять пулеметов «максим», разумеется, заминированных. Каждый из этих пулеметов они зарядили длиннющими лентами — на две тысячи патронов, склепав вместе по нескольку обычных лент. С уничтожаемых автомашин сняли надежные аккумуляторы, к ним присоединили несколько будильников, раздобытых в магазине военторга. На циферблатах через каждые десять — пятнадцать минут устроили контакты, все это присоединили к пулеметам. Минутная стрелка будильника, касаясь контакта, замыкала цепь и включала таким образом пулемет. Пока стрелка отойдет от контакта, пулемет успеет дать короткую очередь — 10–20 выстрелов и смолкнет. Через десять или пятнадцать минут — новая очередь. Пулеметчики уйдут, а нацеленные ими на предполье нашей обороны пулеметы будут сами по себе вести огонь. Конечно, это собьет противника с толку, тем более что его уже немало потренировали в наши дни молчания.

Командиры боевых участков выделили специальные отряды саперов и подрывников для минирования дорог и ценных объектов, тех, которые нельзя взрывать или минировать до отхода частей прикрытия. Генерал-майор Н. П. Симоняк назначил для этого сотню саперов 42-го отдельного саперного батальона бригады, генерал-майор И. Н. Дмитриев — полсотни специалистов-подрывников из береговой обороны.

Шла погрузка. Ее прикрывали огнем береговых батарей. Прикрывали, не жалея снарядов, расстреливая снаряды и поочередно взрывая орудия.

Не так-то просто уничтожить береговую батарею большого калибра. Сначала мы думали, что для разрушения орудия достаточно засыпать в заряженный ствол некоторое количество песка и выстрелить — так уничтожали полевые пушки в годы первой империалистической войны, когда возникала угроза их захвата врагом. Об этом я читал в литературе двадцатых годов, это же слышал от наших преподавателей — офицеров царской армии — на Первых советских артиллерийских курсах и в третьей школе краскомов полевой тяжелой артиллерии. Я помнил, что достаточно зарядить пушку или гаубицу и насыпать в нее ведро песка, ствол после выстрела будет разорван. Так я и приказал делать нашим артиллеристам.

Утром 1 декабря комендант сектора береговой обороны генерал-майор И. Н. Дмитриев, которому было приказано начать уничтожение железнодорожных батарей, доложил мне, что засыпка песка ничего не дает. Я поспешил на позицию 9-й отдельной железнодорожной батареи и сам убедился: да, выстрел из тяжелой 305-миллиметровой пушки, в которую засыпано несколько ведер песка, срывает один-два нареза. И только. Ствол не приведен в негодность.

Вот тогда я вспомнил пушки, взорванные финнами при сдаче нам островов Выборгского залива. Сумели же они взорвать орудия! Мы тут же решили засыпать в ствол заряженного орудия не песок, а такие металлические предметы, которые смогут остановить движение снаряда, заклинить его. Снаряд взорвется в стволе. Масса пороховых газов громадной своей силой разорвет ствол. Но этого мало. Надо уничтожить или сделать непригодными для дальнейшего использования и лафеты орудий. Опять пришло на память Бьёрке. Финны, прежде чем выстрелить из забитого металлом ствола, стравливали давление в накатниках и компрессорах. Я приказал все эти методы разрушения использовать.

2 декабря во второй половине дня началось уничтожение материальной части артиллерии. Все батареи — береговые, зенитные и полевые — открыли по заранее намеченным целям огонь. Стоял сплошной грохот. Вот в процессе этой стрельбы поочередно уничтожали орудие за орудием. В дуло заряженного ствола опускали множество тяжелых металлических предметов, крупные гайки, костыли или крепления рельсов к шпалам, осколки снарядов, стравливали давление в компрессорах и накатниках, придавали орудию угол возвышения, и производился выстрел. Ствол пушки разрывался, противооткатные приспособления ломались. Все летело к черту.

Но оказывается, уничтожать железнодорожные батареи не так-то просто. Получив от всех артиллерийских начальников, в том числе от генерала Дмитриева, доклад об уничтожении матчасти, я доложил об этом Военному совету КБФ.

Об этом моем рапорте вспомнили, когда Финляндия вышла из гитлеровской коалиции и капитулировала. В сентябре или октябре 1944 года, находясь на Дальнем Востоке, я получил письмо от начальника Управления береговой обороны Военно-Морского Флота СССР генерал-лейтенанта И. С. Мушнова. Он меня запрашивал: почему я донес, что 9-я и 17-я железнодорожные батареи уничтожены, а на самом деле финны ввели их в строй и одна из них, наиболее мощная, стреляла 305-миллиметровыми снарядами по нашим войскам на Карельском перешейке. В то время я командовал береговой обороной Тихоокеанского флота и в специальном отношении был подчинен генералу Иннокентию Степановичу Мушнову. Естественно, я был крайне встревожен такой новостью, не мог догадаться, в чем же дело. Я же сам был не только свидетелем, но и участником уничтожения этих батарей.

Отвечая, я повторил то же самое, что писал в 1941 году в рапорте Военному совету. На этом все как будто и кончилось. Но уже позднее, после войны, вернувшись на Балтику, я узнал, в чем же все-таки было дело.

Оказывается, стволы 305-миллиметровых орудий мы действительно уничтожили. Но взрывы были не настолько сильны, чтобы привести в негодность лафеты, а тем более транспортеры. Финны заменили сломанные детали компрессоров и накатников. Подняли из воды и отремонтировали затопленные нами тележки. Таким образом, через какой-то промежуток времени противник ввел в строй транспортеры. Но стволов у финнов не было. Тут им помогли гитлеровцы.

Захватив в начале второй мировой войны Северную Африку, гитлеровцы в Бизерте завладели нашим черноморским линкором «Воля», ушедшим из Севастополя в 1918 году. Этот линейный корабль имел на своем борту двенадцать таких же 305-миллиметровых орудий. Гитлеровцы сняли с линкора три ствола и передали финнам. Так противнику удалось восстановить эту, казалось, навсегда выведенную нами из строя батарею. После заключения в сентябре 1944 года мира она была по нашему настоянию возвращена Советскому Союзу и продолжала свою службу. Вторая батарея 180-миллиметрового калибра тоже была восстановлена, но плохо, она не смогла участвовать в боях против нас. Ее также вернули нам.

В 16.00 2 декабря с материальной частью артиллерии базы все было покончено. Все взорвано, утоплено. Наступила тишина. Финны тоже не стреляли. Группы прикрытия начали отход. Саперы минировали траншеи, еще не уничтоженные дзоты, здания, дороги.

К этому часу командование, штабы и политотделы базы, сектора береговой обороны 8-й бригады и тыла покинули свои командные пункты и, как предусматривалось планом, прибыли на остров Густав-Сверн. Там был создан последний командный пункт для руководства посадкой на корабли групп прикрытия и групп минирования оставшихся объектов.

Теперь уже можно было заминировать командные пункты на полуострове, убежища, доты. Подготовили взрыв электростанции, хлебозавода, холодильника, водокачки. На всех объектах установили часовые механизмы с замедлением на 12 часов. Это были все те же будильники — из запасов военторга, хитроумно приспособленные саперами для взрывов в точно назначенный срок. Все должно взлететь на воздух к 4–5 утра, когда мы будем на подходе к острову Гогланд.

Установленные саперами самодельные взрыватели с замедлением сработали безотказно. В этом я убедился, побывав на Ханко 29 мая 1955 года.

Утром 2 декабря я получил радиограмму от командующего ВВС Краснознаменного Балтийского флота генерала М. И. Самохина. Он требовал немедленно отправить последние наши самолеты-истребители в Кронштадт. Немедленно, чтобы они могли прилететь в Кронштадт засветло. Я не мог с этим согласиться. Их всего осталось у нас восемь. Но эти восемь И-16 стоили двадцати-тридцати. Это были наши лучшие воздушные бойцы. На рейде Ханко — много кораблей. Погрузка еще не закончена. Рисковать нельзя, тем более что несколько раз появлялись истребители противника, но они, пока у нас есть такая защита, не решаются приблизиться к базе. Я ответил генералу Самохину, что истребители вылетят в 15 часов. Командующий ВВС молча с этим согласился. Ровно в 15.00 восемь И-16, оборудованные дополнительными баками для горючего, улетели в Кронштадт. Семь из них благополучно сели на кронштадтском Бычьем поле, один не дотянул, потерял ориентировку у кромки ледового поля, упал на торосистый лед, разбился.

Погрузка продолжалась и второго декабря.

В ночь с 1 на 2 декабря были сняты еще 340 защитников острова Осмуссаар. Мы послали за ними базовый тральщик № 205 «Гафель» под командой Евгения Фадеевича Шкребтиенко. После его ухода на острове осталось 17 подрывников. Начальником этой группы был старший лейтенант Василий Матвеевич Васерин, бывший военпред артиллерийского управления Народного комиссариата Военно-Морского Флота, его помощником подрывник и минер Г. А. Вдовинский.

В ночь со 2 на 3 декабря, одновременно с нашим уходом с Ханко, группа В. М. Васерина подорвала все батареи Осмуссаара. Катер МО, которым командовал сам Григорий Иванович Лежепеков, доставил для этой цели с Ханко на Осмуссаар 300 килограммов взрывчатки. На том же катере подрывники ушли с Осмуссаара. Самостоятельно, без захода на Ханко, они дошли до Гогланда.

Перед тем как попасть на Густав-Сверн, где теперь находился мой КП, я на автомашине ЗИС-101 Николая Павловича Симоняка приехал на пирс. Заканчивалась погрузка кораблей, перевозящих людей и имущество на турбоэлектроход. Его грузили на рейде. Выйдя из автомашины, я приказал шоферу утопить ее.

Водитель сел в машину, отъехал на 50–60 метров от пирса и, не закрывая дверцу, погнал ее вперед, к морю. Но выскакивая, он машинально захлопнул дверцу. Машина упала в воду и тотчас выровнялась, как утка она поплыла, задрав кверху багажник. Вода в герметично закрытый кузов не проникала. Несколько очередей из автомата продырявили машину, и она затонула.

На пирсе образовалась каша из ржаной муки. Несколько тонн ее пришлось уничтожить — некуда грузить, все забито; мешки с мукой не тонули, пока их не вспарывали штыками. Сбрасывая мешки в воду, муку рассыпали, конечно, по причалам.

Подошли семь танков Т-26 и одиннадцать танкеток. В них заложили толовые шашки, подожгли бикфордовы шнуры и столкнули в гавань. Через несколько минут на дне гавани они взорвались.

Так мы уничтожили боевую технику, с помощью которой столько месяцев упорно защищали и защитили Ханко — Красный Гангут.

Вскоре начали прибывать в порт автомашины с группами прикрытия: их было несколько — и матросы-гранинцы, и солдаты из бригады Симоняка, и пограничники старшего лейтенанта С. М. Головина.

Погрузка большей части пришедших кораблей была закончена.

Вице-адмирал В. П. Дрозд опять сформировал отряд тихоходных кораблей под общим командованием капитан-лейтенанта П. В. Шевцова. В отряд вошли транспорт № 538, базовый тральщик 210, канонерские лодки «Волга» и «Лайне», сторожевой корабль «Вирсайтис», тральщик «Ударник», два катера МО и четыре ханковских буксира. Этот отряд, приняв 2885 защитников Ханко, 2 декабря в 17 часов 55 минут покинул Ханко.

Итак, я, военком базы дивизионный комиссар Расскин и мой штаб — на островке Густав-Сверн. За все время командования базой мне ни разу не пришлось побывать на этом островке, хотя я и не люблю сидеть на месте. А островок этот любопытный. На нем в XVIII веке, еще во времена шведского владычества, была построена крепость. До 1941 года сохранились остатки крепостных стен и зданий. Никакой боевой ценности они, конечно, не представляли. Но нам они сослужили службу в последний день эвакуации. Отсюда, с острова Густав-Сверн, мы, все собравшиеся командиры штаба, должны были на трех торпедных катерах Д-3 уйти на Гогланд.

Я собирался уйти не на торпедном катере, а на турбоэлектроходе «И. Сталин». На него была погружена почти половина всех защитников полуострова, оставшихся к концу обороны. Для меня на этом корабле была приготовлена каюта. В эту каюту я приказал отвезти все мои вещи. Утром последнего дня военком Расскин и начальник штаба Максимов заявили, что они просят меня быть с ними, уходить вместе на торпедных катерах. Я согласился.

В 21 час мы с Расскиным на катере снова подошли к пирсу на Ханко. Там лежал убитый при отходе осколком красноармеец 2-го батальона 335-го стрелкового полка Карасев из группы прикрытия майора Путилова. Больше никого.

Город горел. Все-таки подожгли. Правда, опасность миновала. Надолго запомнит враг нашу стойкость и упорство. 164 дня обороны Ханко закончились.

В 21 час 30 минут все три торпедных катера вышли с Густав-Сверна. Я приказал подойти к борту эсминца «Стойкий» и спросил у вице-адмирала Дрозда разрешения идти на Гогланд самостоятельно. Получив «добро», вышли в море.

Идущий за нашим катером второй Д-3 с начальником и офицерами штаба и политотдела вырвался вперед, встал в голову нашей маленькой кильватерной колонны. Я приказал запросить начальника штаба, в чем дело. Получил ответ: «Впереди плавающие мины, идите за мной». Ну что ж. Видно, сперва комиссар и начальник штаба оберегали командира базы, а теперь штаб и политотдельцы прикрывают дивизионного комиссара и меня.

Вслед за нами около 22 часов с рейда вышел последний эшелон — отряд кораблей под командованием вице-адмирала В. П. Дрозда. В его составе были: турбоэлектроход «И. Сталин», эсминцы «Стойкий» и «Славный», шесть базовых тральщиков № 205, 207, 211, 215, 217 и 218, семь катеров МО и четыре торпедных катера. Эти корабли везли 8935 гангутцев.

Торпедные катера набрали скорость и умчались вперед. Я долго стоял на палубе и смотрел на покинутый полуостров. Город горел. Зарево — большое, оно окрашивало воду в красный цвет.

Я спустился в каюту.

Народу много, было очень тесно. Кроме меня и Расскина на катере были генерал-майор Дмитриев, генерал-майор Симоняк, его комиссар Романов, прокурор базы Коршунов, председатель трибунала Морозов, начальник особого отдела Михайлов и другие командиры. Спать не пришлось, хотя и очень хотелось.

Все последние дни, особенно с 30 ноября, когда пришел за нами вице-адмирал В. П. Дрозд, спать было некогда. Проделана громадная работа, преодолено и перенесено колоссальное нервное напряжение. Особенно было тяжело еще потому, что последние пять-шесть дней мы не знали, что делается под Москвой, остановлен ли там враг. Не знали и полной истины о положении Ленинграда. Знали, конечно, что Ленинград — в блокаде, плохо со снабжением. Мы видели, с какой жадностью экипажи прибывающих кораблей получают у нас продовольствие. Мы старались дать им как можно больше. На флоте в мирное время были отличные пайки — и по количеству, и по качеству. Но только придя в Ленинград, я узнал все и ужаснулся. Даже самое страшное наше представление о блокаде оказалось пустяком по сравнению с тем, что мы увидели. Но об этом — позже.

На рассвете впереди открылся Гогланд. Я был на палубе. Самая тяжелая, самая опасная часть пути позади.

Гогланд встретил нас артиллерийским огнем. Я думал, что это бьет батарея с северной оконечности острова по нашим катерам. Стреляет, к счастью для нас, с большим недолетом. Но это стрелял эсминец «Свирепый», принявший наши катера за вражеские.

Мы вошли в гавань Суркюля в восточной части острова.

На Гогланде я узнал, что подорвался на минах турбоэлектроход «И. Сталин». Сонливость, усталость — все как рукой сняло. Я сидел как на иголках, ожидая дальнейших сообщений.

Наконец на рейде появился «Стойкий».

На катере я немедленно подошел к эсминцу, поднялся на борт и прошел в каюту к Валентину Петровичу. Вице-адмирал Дрозд сказал, что делается все возможное для спасения людей. Я предложил пойти вместе с ним на «Стойком» к месту катастрофы, отбуксировать турбоэлектроход к Гогланду. Валентин Петрович ответил, что там у турбоэлектрохода находится «Славный»; если позволит обстановка (он имел в виду минную обстановку), «Славный» возьмет турбоэлектроход на буксир.

Только позднее, уже в Ленинграде, я узнал от Валентина Петровича Дрозда все подробности случившегося.

Примерно в 1 час 16 минут 3 декабря у борта турбоэлектрохода взорвалась мина. Взрыв вывел из строя рулевое управление. Корабль покатился вправо, став поперек курса. За первым взрывом последовал второй — в кормовой части. Судно осталось без хода и управления.

Около гибнущего турбоэлектрохода находились эсминец «Славный», два базовых тральщика № 217, 205, четыре катера МО и ханковский катер ЯМБ. Эсминец «Славный» и базовый тральщик № 217, выполняя приказ командующего эскадрой, пытались взять турбоэлектроход на буксиры.

В 1 час 26 минут под корпусом турбоэлектрохода раздался третий взрыв. Эсминец «Славный», на борту которого находились 602 защитника Ханко, боясь подрыва, отошел от гибнущего судна.

В 3.30 «Славный» вновь пытался завести буксиры, но в этот момент под носом у турбоэлектрохода произошел четвертый взрыв. Заведенные буксиры были перебиты. Последний взрыв вызвал детонацию боезапаса, погруженного на турбоэлектроход. Судно резко погрузилось в воду, палуба, настройки оказались разрушенными.

Три раза батарея Миккилуото открывала и вела огонь по гибнущему турбоэлектроходу и кораблям, спасающим людей.

Корабли-спасатели были перегружены свыше всякой меры и больше не могли принять ни одного человека.

Все корабли, участвовавшие в спасении турбоэлектрохода и его пассажиров, 4 декабря вернулись на рейд Гогланда.

Турбоэлектроход «И. Сталин», как оказалось впоследствии, не погиб. Обладая еще значительной плавучестью, он дрейфовал и находился у южного берега Финского залива в районе между мысом Сурули и Пакри. Там он сел на мель и был захвачен фашистами.

3 декабря с наступлением сумерек эсминец «Стойкий» в сопровождении базовых тральщиков № 205, 207, 218, транспорта 538, двух катеров МО и двух наших торпедных катеров Д-3 вышел в Кронштадт. Командующий эскадрой пригласил меня на ходовой мостик эсминца. У острова Сескар вошли в лед. На рассвете 4 декабря подошли к входу в Невскую губу. Лед уже был сплошным, и нас ожидал для проводки ледокол «Ермак».

Колонна кораблей начала втягиваться в проход, пробитый ледоколом. Впереди идущий ледокол остановился, чтобы взять разбег и продавить лед. Из района маяка Стирсудден батарея финнов открыла по головному эсминцу огонь. Стреляли орудия калибра не более 100 миллиметров. Снаряды ложились близко. Стотридцатки эсминца «Стойкий» открыли огонь по финской батарее. Открыл огонь из своих 305-миллиметровых орудий и форт Краснофлотский. Я перешел с мостика на правый борт эсминца, чтобы лучше рассмотреть стрельбу форта. Пять лет я прослужил в Ижорском укрепленном районе, два года командовал этим фортом. И, несмотря на то, что я досконально знал все береговые ориентиры и приметы на самом форту и берегу, место стрелявшей башенной батареи я мог определить только по вспышкам. Весь форт при наблюдении с моря очень хорошо вписывался в фон берега и отлично маскировался. Вскоре батарею противника заставили замолчать.

Ледокол «Ермак» пробил нам путь в Кронштадт. 4 декабря около 14.00 вице-адмирал Дрозд и все мы, прибывшие с Ханко на торпедных катерах, сошли на лед и пешком вышли на берег в районе Военной гавани.

Возле Летнего сада нас встретили командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц и член Военного совета дивизионный комиссар Н. К. Смирнов. Здесь же, в Летнем саду Кронштадта, был организован митинг, где мне и дивизионному комиссару А. Л. Расскину пришлось выступить.

После митинга все мы поехали обедать к коменданту Кронштадтской крепости генерал-лейтенанту А. Б. Елисееву, назначенному на эту должность после окончания обороны острова Сааремаа. Обед мне показался очень скудным, я еще не привык к этому. С собой у меня ничего не было. Не только пайка, полученного вперед на 10 суток, но даже запасного носового платка, не говоря уже о белье и обмундировании. Только то, что на мне.

Подводя итоги эвакуации, надо прямо сказать, что только благодаря героизму балтийских матросов, старшин, офицеров и адмиралов удалось снять с Ханко весь гарнизон. Тяжелы, очень тяжки были эти походы для флота, много жертв он принес ради нас. Можно считать чудом, что из 27 809 человек, погруженных на корабли флота, в Кронштадт и Ленинград пришло 22 822 человека. Горько было потерять так много людей, но между Гангутом и Кронштадтом больше двухсот миль заминированного водного пространства, замкнутого батареями врага. Этот прорыв — подвиг флота.

Германские и финские историки и журналисты считают, что спаслось не более 10 тысяч гангутцев. Нет, неверно. Пришли и встали на защиту Ленинграда без малого 23 тысячи бойцов. Мы привезли в Ленинград более 1200 тонн продовольствия и тысячу тонн боезапаса.

Переночевав в Кронштадте, мы на автомашинах выехали в Ленинград. Спустились на лед через ворота знакомой мне с юности 4-й Северной казармы и поехали к Лисьему Носу.

Вот они, слева северные форты. На них я прослужил долгих одиннадцать лет. Пришел на четвертый форт, на бывшую батарею «Зверев», построенную еще в Крымскую войну, молодым неопытным командиром взвода — краскомом, а ушел командиром дивизиона.

Вот справа хорошо знакомые очертания южного берега с главным ориентиром — Петергофским собором. Собор был уже порядочно побит снарядами. На нем наверняка помещался не один наблюдатель гитлеровцев. С колокольни этого собора Кронштадт, форты и вся «Маркизова лужа» отлично просматриваются, это я хорошо знал.

До Лисьего Носа доехали благополучно, что меня очень удивило. У нас на Ханко так, бывало, не проскочишь. Три машины, да еще легковые, в светлое время дня вызвали бы огонь нескольких батарей.

Вот мы и в Ленинграде.

И тут я увидел людей, с трудом везущих на саночках какие-то длинные свертки. Пригляделся — везут трупы…

Приехали в Смольный. Я не сразу узнал это здание, раскрашенное в черный, желтый и белый цвета, замаскированное сетями с камуфляжем, совершенно искажающим его прямые линии. Внутри Смольного все было как обычно, только часовых больше и вооружены они автоматами.

Прошли в кабинет командующего Ленфронтом. Я впервые узнал, что войсками фронта командует уже генерал-лейтенант Хозин.

Генерал Хозин был высок ростом и обладал хорошей строевой выправкой.

Вскоре пришел член Военного совета генерал-лейтенант Андрей Александрович Жданов. Я видел его не впервые. В мирное время он был членом Главного военного совета Военно-Морского Флота, а мне не раз пришлось участвовать в заседаниях и выступать с докладами о нуждах береговой обороны КБФ.

Военный совет фронта заслушал доклад вице-адмирала В. П. Дрозда о результатах эвакуации Ханко. Затем А. А. Жданов спросил командира 8-й бригады Николая Павловича Симоняка:

— Много ли вы, товарищ Симоняк, потеряли бойцов при переходе?

— Бригада ничего не потеряла. Все потери несли моряки, — ответил Симоняк.

Затем Военный совет выслушал меня. Я доложил, что все, что невозможно было вывезти, уничтожено.

На этом заседание закончилось.

В конце декабря мне вручили приказ, подводивший итог нашей борьбе и подвигу флота. Я приведу этот дорогой для меня документ целиком:

С памятного заседания Военного совета мы поехали по темным улицам осажденного Ленинграда. Выехали на Невский. Нигде ни огонька. Но везде — патрули. Проехали через Дворцовый мост на 11 линию Васильевского острова к зданию Военно-морской академии.

Всего семь месяцев прошло, как я покинул это здание, где полгода учился на Курсах усовершенствования высшего начальствующего состава флота. Какие разительные перемены: темно, сыро, холодно.

Командующий флотом собрал здесь всех командиров соединений на встречу со мной и Расскиным. Все это очень меня взволновало, я видел, что и Расскин взволнован.

Моей семьи в Ленинграде не было, и я не знал, где находятся жена и дочь. Помог мне разыскать их начальник Особого отдела КБФ дивизионный комиссар Лебедев. Они оказались в Ульяновске. Ну, а в эти первые дни я был один, и мне предстояло жить на маленьком штабном корабле «Пиккер».

Начал работать над отчетом, начались повседневные военные дела. Пришлось съездить несколько раз в село Рыбацкое, где расположился штаб Симоняка. 8-я бригада, выведенная в резерв командующего Ленфронтом, пополнялась новыми силами. В марте 1942 года она была преобразована в 136-ю стрелковую дивизию, знаменитую дивизию и в обороне Ленинграда, и в прорыве блокады. Совершенствуя и приумножая гангутские традиции, она участвовала под командой генерал-майора Героя Советского Союза Н. П. Симоняка в боях на всех главных направлениях фронта и стала 63-й гвардейской дивизией.

Военно-морская база Ханко приказом Народного комиссара Военно-Морского Флота от 10 декабря 1941 года была расформирована, ее катера, тыловые части, морская пехота, артиллерийские батареи, соответственно, перешли в другие формирования флота, воевали под Кронштадтом, под Ленинградом, на Невской Дубровке, нигде не уронив честь Красного Гангута.

Составление доклада о боевых действиях по обороне Ханко и о подготовке гарнизона к эвакуации подходило к концу, когда меня вызвал к себе командующий флотом В. Ф. Трибуц. Он спросил:

— Ну, что вы собираетесь делать дальше?

Я, конечно, сразу понял, о чем речь, и ответил, что из блокированного Ленинграда никуда не намерен уезжать, воевать буду здесь и вообще из Балтфлота мне идти некуда.

— Тебя собираются назначить командующим войсками внутренней обороны города и начальником гарнизона, — сказал Владимир Филиппович. — Это предложение Андрея Александровича Жданова. Считаю, что этим выражается и особое доверие флоту, и доверие тебе как флотскому генералу. Что ты об этом думаешь?

Я сразу же согласился.

Уже потом, когда я приступил к совершенно новой для меня работе в штабе внутренней обороны Ленинграда, мои друзья генерал М. И. Москаленко и адмирал В. П. Дрозд при встречах подшучивали надо мной:

— Ну вот, Сергей Иванович, сдали тебя в солдаты. Начинай службу по второму кругу…

Доля истины в этом была, действительно шла «служба по второму кругу». Блокадный Ленинград до июля, а потом Заполярье…

В меру своих сил я рассказал про то, что произошло в те 164 дня 1941 года на полуострове Ханко и в годы, предшествовавшие войне, в этом районе устья Финского залива, в Кронштадте и на Балтике, на дальних подступах к колыбели Великого Октября — к городу Ленина. Это одновременно и рассказ о молодости и зрелых годах автора, воспитанного Коммунистической партией и связавшего всю свою жизнь с формированием и борьбой Вооруженных Сил страны.

Приношу глубокую благодарность писателю Владимиру Александровичу Рудному за помощь в этом необычном для меня труде.