"Человека преследует тень" - читать интересную книгу автора (Шульман Илья)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Стрелки часов показывали четверть одиннадцатого. По широкой Неве медленно полз расцвеченный сигнальными огнями пароход. Навстречу облакам, опираясь на золотой шпиль собора Петра и Павла, плыл в высоте ангел с распростертыми крыльями.

Лопаев шел, не слыша, что говорил ему Полев. Как в пору, когда был мальчишкой, вел он рукой по граниту парапета, опускался к воде по полукруглым лестницам, с наслаждением ощущал на своем лице холодные брызги.

То ли спутник понял настроение'Лопаева, то ли убедился, что тот не слушает его, но он неожиданно окликнул шофера проезжавшего мимо такси и, когда машина остановилась, тронул за рукав Лопаева.

— Едем, Григорий Николаевич, в ресторан…

Они сели рядом. Полев удобно развалился и полез в карман за папиросами. Лопаев, прямой и мрачный, смотрел мимо шофера в ветровое стекло на бегущие навстречу, роосыпи огней. Его взгляд, равно как и поза, был безразличен ко всему окружающему.

— Курите, помогает, — протянул папиросы Полев. Григорий Николаевич отрицательно покачал головой, но позу не изменил.

Вскоре такси остановилось возле Московского вокзала. Лопаев пошарил в карманах, но ничего в них не обнаружил и горько усмехнулся. Полев небрежно бросил на переднее сидение смятый четвертной.

— Сдачи не надо!..

В ресторане они заняли самый дальний столик в углу. Подозвав официанта, Полев заказал коньяк, шампанское, ликер и что-то из закусок. Когда все это перекочевало с подноса официанта на столик, он налил в бокал понемногу из всех трех бутылок и, тщательно перемешав содержимое, улыбнулся:

— Рекомендую: «Устрица пустыни».

Пил Полев маленькими глотками, с наслаждением смакуя напиток, в то время как Лопаев разом выливал в себя янтарный коньяк и торопливо тянулся к закускам:

— А я вас давненько знаю, Григорий Николаевич, — говорил Полев. — С тех пор, когда вы на драге работали.

Честный вы человек, а что толку? Двадцать дет на Севере проработали; а денег-то ни гроша… И жена ваша всю жизнь в нетопленных конторках проторчала. Свежих огурцов, молока свежего вдоволь не ела, а теперь будет суп из соленой горбуши варить. Эх, Григорий Николаевич!..

Лопаев, вслушиваясь в эти слова, никак не мог сообразить, куда же клонит Полев. А тот продолжал:

— Пенсию оформлять надо. Езжайте-ка на Север, да и оформляйте документы. А на обратном пути посылочку захватите. Риска никакого, а деньги вперед плачу. Вот они, — приоткрыл Полев внутренний карман модного пиджака.

— Государство не пострадает, не ворованное золого повезете, старательское, — убеждал он. — Из этого золота врач зубы сделает… Опять людям польза! А за государство не бойтесь: оно свое возьмет…

Лицо и 'сильная шея Лопаева покраснели, на висках напряженно вздулись вены. Он понимал, что Поле© несет чушь, что государство» всю жизнь платило ему и жене огромные деньги, позаботится оно и об их старости. А если действительно не было на Севере бдоволь свежих овощей и молока, то уж в остальном-’го они никогда себе не отказывали. Что ни отпуск, то поездка на курорт, не задумываясь, покупали они дорогие пальто и костюмы, хрусталь и ковры.

Не было у Лопаева оснований обижаться на государство и на судьбу, не было. Но разве сможет он удивлять ресторанных официантов изощренностью своего вкуса, не имея в кармане тысяч, многих тысяч? На пенсию не разгуляешься, а от своих привычек он отказаться не может. Он не такой, как все, он имеет право жить. Широко и красиво…

Думая так, Лопаев почувствовал брезгливость к По- леву. Ему захотелось схватить его за лацканы пестрого дорогого пиджака и вышвырнуть в окно вместе с рамами, стеклами, шторами. Он постарался представить, как это могло бы выглядеть, и не удержался от улыбки.

— Чему вы улыбаетесь? — испуганно спросил Полев, отодвигаясь вместе со стулом.

— Деньгам, деньгам, которые у тебя в кармане и которые нужны мне. Деньги мне нужны, понял? Деньги, а не сказки. А что ты — сволочь и меня сволочью считаешь, я знаю.

Полев обозлился, заговорил быстро-быстро, срываясь с хриплого шепота на визгливые выкрики. Между его редкими зубами, покрытыми золотыми коронками, пробивалась слюна.

— Выходит, я — сволочь, а ты — честный! А кто подделал документы, чтоб занизить план? Кто подсунул опробщикам акт на отсутствие золота возле старого моста, а потом установил там списанный промывочный прибор? Вы, инженер-геолог Лопаев! Вот ваша честность. Целый год премии получал, обворовывал государство! Да не только обворовывал, мощности скрывал, экономической контрреволюцией занимался. Да за такое — тюрьма на всю жизнь!.. I

Это было уже слишком. Действительно, несколько лет назад Лопаев составил фиктивный акт об истощении полигона и подсунул его на подпись опробщикам, но он был уверен, что об этом никто не знает.

Лопаев залпом вькпил бокал коньяка, но облегчения не почувствовал. Только новой волной поднялась ненависть к этому брызжущему слюной хитрому и подлому человеку.

— Гадина ты! — бросил он в лицо Полеву. — Гадина и сволочь! Но сейчас меня это устраивает. Покупай билет, давай деньги. Лечу!..

Тут же в ресторане Полев вручил «для начала» Лопае- ву пять тысяч, пообещав остальные десять дать накануне отъезда, затем рассчитался с официантом и, растолкав по карманам нетронутые бутылки, тоном приказа сказал:

— Едем на Каменный острой, к моим курочкам!..

Не шатаясь, высокий и прямой, с гордо вскинутой поседевшей головой, Лопаев вышел из ресторана, миновал почти безлюдный зал ожидания и, очутившись на площади, цаправился к зеленевшим в отдалении лампочкам дежурных такси…

Через четверть часа они уже поднимались по узкой деревянной лестнице старого двухэтажного дома. Лопаев бывал здесь и без труда нашел нужную дверь. Им долго не открывали: вероятно, хозяева спали. Наконец за дверью засуетились; слышно было, как там чго-то передвинули, уронили.

Дверь открыла изрядно помятая женщина лет пятидесяти, с дряблым лицом, покрытым толстым слоем крема и пудры. Бросились в глаза ее огромные, будто разодранные ноздри.

— Проходите, проходите, — залебезила она, пропуская мужчин в комнату, именуемую будуаром. — А мы уж и ума не приложим, где это вы пропали…

Через минуту в комнату вошла еще одна женщина — старшая дочь хозяйки квартиры Валентина. Несмотря на красивые глаза и густые волосы, она не была привлекательной. Ее лицо было безжизненно, чересчур вытянуто и напоминало отображение в кривом зеркале, а подсиненные ресницы и фиолетовые ногти подчеркивали бледность кожи.

Дорогое платье с глубоким вырезом на груди делало ее худой и плоской. «Где у других выпуклость, у нее — впадина», — подумал Лопаев, глядя на это откровенное декольте.

Щуря близорукие глаза, к гостям подошла средняя дочь Соня. Она выгодно отличалась от Валентины приятной полнотой ног, мягкостью движений и округлостью форм. Если бы не беспомощный взгляд вечно прищуренных глаз, ее даже можно было назвать красивой. Лопаев знал, что Соня мечтает стать продавщицей в ювелирном магазине. Как и мать, она уверена, что мужчины будут покупать только у нее. И кто знает, не найдется ли среди покупателей драгоценностей принц, который с восторгом предложит ей свою унизанную перстнями руку и пылкое, щедрое сердце.

Это мечты, а пока подслеповатой практикантке торговых курсов не удалось повстречать своего принца, впрочем, получить место продавца в ювелирном магазине тоже.

Младшая дочь Янина, жгучая брюнетка с красными, будто подрисованными щеками и капризными пухлыми губками, была привлекательней своих сестер. Обладая вкусом и изящной фигурой, она умела хорошо одеваться.

Заслышав мужские голоса в будуаре матери, Янина неторопливо вошла туда и, кокетливо улыбнувшись, протянула гостям руку для поцелуя.

Пока Валентина с матерью накрывали стол, позвя- кивая стеклом и приборами, Соня и Янина развлекали гостей.

Мужская часть обитателей квартиры в этих «приемах» не участвовала. Отец семейства, астмичный усталый человек, работавший кладовщиком большого обувного магазина на Невском, жил отдельно в тесной комнатушке и имел весьма смутное представление о всем происходящем в комнате жены.

Не был посвящен в тайны будуарной жизни и муж Валентины — толстый молчаливый музыкант из ресторанного оркестра. Правда, временами он пытался протестовать против частых ночных отлучек жены, но под потоком отборных ругательств, низвергаемых тещей, отступал, уходил с аккордеоном на кухню и долго наигрывал там мелодии, такие же грустные, как и его настроение.

Завели магнитофон, и сестры, успевшие опорожнить несколько рюмок коньяка, сорвались с мест и пустились в пляс под бешеную какофонию, воспроизводимую таинственным королем рок-н-ролла Эльвином Пресли.

Глядя на переламывающихся в танце женщин, Лопаев подумал, что к утру им уже будет мало пьяной тесноты этой комнаты и, повиснув на руках мужчин, они поволокутся по шаткой лестнице вниз к вызванным по телефону такси — мятые, жалкие, безразличные ко всему окружающему.

Пленка кончилась, сестры вспомнили о гостях и вернулись к столу. Опять зазвенело стекло, и на Лопаева надвинулась стройная черноволосая Янина.

— Душенька, Григорий Николаевич, — нашептывала она, — будьте как дома! — Ее высокая грудь оказалась совсем рядом, и у Лопаева перехватило дыхание. Неподдельная молодость Янины взволновала его, видавшего виды мужчину, чей сын был вдвое старше этой женщины, заставила на время забыть, какую огромную тяжесть взвалил он на свои плечи.

Время шло. Исчезали со стола опорожненные бутылки и появлялись новые, наполненные янтарным напитком. В комнату снова ворвались пронзительные звуки электробанджо, и Полев пригласил Янину танцевать. Неестественно улыбаясь, прижимая свое лицо к ее горящим щекам, он потоптался на месте и вдруг резко оттолкнул Янину от себя. Она изогнулась, раскинула руки, на мгновенье застыла в таком положении, затем, подхваченная Полевым, неестественно переломилась, хлестнула по полу прядями густых волос и выпрямилась.

Пока они танцевали, Лопаев опорожнял один бокал за другим. Пьянея, он пытался восстановить в памятп свой разговор с Полевым и не мог. Не удавалось даже вспомнить, сколько тот обещал ему за поездку на Север.

— Все равно поеду, — громко выкрикнул Лопаев, — мне нужны деньги!..

Его не стали расспрашивать, куда он намеревается поехать, его просто не слушали. Янина в изнеможении упала на тахту и лежала на ней, недвижимая и красивая, в то время как Валентина с матерью осаждали По- лева. До Лопаева долетали обрывки их разговоров:

— Возьмите Валю с собой… Возьмите! Она будет звездой Одессы…

— Пусть ее берет муж! Ха-ха-ха!

Пожалейте девочку… Ради меня!

— Мамочка, не принуждайте его. Он не понимает, он пьян! Сонька, брось свою книжку!.

— «…но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами…»

— Душечка, будьте ее Артуром Греем!

— «…смертельно боясь всего — ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи, — она вбежала по пояс в теплое колыхание волн, крича: «Я здесь, я здесь! Это я!»

— Ну их к черту, возьмите в Одессу меня!..

— Здравствуй, дорогая, и прощай! — пропел полевский голос…

Заревел магнитофон, заглушая чей-то плач. Лопаеву стало плохо, он хотел выйти на улицу, но лестница встала на дыбы, и он сильно ударился обо что-то головой…

Очнулся Григорий Николаевич в незнакомой комнате. Полев уже был на ногах и откупоривал бутылку шампанского.

— Вот мы и проснулись, — весело сказал он, протягивая Лопаеву стакан искрящегося вина. — Это помогает…

Лопаев выпил и действительно почувствовал себя лучше.

— Эти… — поморщился он, подбирая подходящее слово, — дамы — наши «союзники»?

— Нет, они для развлечения за деньги. Хотя мать умеет держать язык за зубами. У нее можно кое-что оставлять: хранит вернее собаки. Иногда помогает сбывать золотые коронки. Ее родная сестра делала когда- то крупные дела. Познакомились мы в заключении. Я вышел, а ей еще сидеть и сидеть… Сестрицу она мне передала. За деньги, говорит, сделает все…

— Значит, торгует золотом и дочерьми?

Полев усмехнулся:

— Зачем так грубо? Просто хочет устроить своих девочек. Ойа даже считает, что мне нравится младшая.