"Я, снайпер" - читать интересную книгу автора (Хантер Стивен)

Глава 6

Как и во Вьетнаме, наступил сезон дождей. Струи хлестали практически горизонтально, проникая повсюду, превращая землю в жидкую кашу, в которой вязли ноги. Вода пропитала все; никому не удавалось укрыться от промозглой сырости.

Свэггер стоял в стороне от остальных, наблюдая, как гроб с останками Карла Хичкока опускают в землю. Боб не был знаком с покойным, поскольку третья командировка Карла во Вьетнам закончилась до того, как туда попал Свэггер; впоследствии, в меланхоличном похмелье проигранной войны, все как-то переменилось и долго еще оставалось непривычным, и они так и не встретились, несмотря на то что их жизни протекали в одной плоскости.

Затем — странная вещь — Карл медленно, маленькими шажками поднялся на вершину. Быть лучшим по-прежнему что-то значило в этой стране; появилась книга, статьи в журналах, и вскоре Карл уже получил стабильную прибавку к пенсии, раздавая автографы на оружейных выставках и стрелковых соревнованиях в качестве «добродушного дядюшки-морпеха», став идолом поп-культуры. Его прошлое, написанное кровавыми буквами, служило гарантией того, что никто не рассмеется ему в лицо, было своеобразным ярлыком элитного убийцы или рыцаря Круглого стола, в зависимости от ваших политических пристрастий. В круг избранных допускались только другие снайперы и меткие стрелки; те, кто никогда не поражал живые мишени, вынуждены были пристыженно молчать и держаться в стороне.

Далее последовало совершенно неожиданное: появилось то, что можно назвать военной культурой. Благодаря Карлу, вопреки ему или же совершенно независимо от него, в общем, по какой-то причине возник интерес к тем, чье ремесло — отнимать жизнь, к тем, кто убивал на законных основаниях. Новым героем стал снайпер, боец спецназа, профессионал ближнего боя, виртуоз владения пистолетом, стрелок на дальние дистанции. Пробудились от спячки такие журналы, как «Солдат удачи», «Спецназ» и «Боевое стрелковое оружие», серьезные люди изводили тонны бумаги, обсуждая вопросы вроде «9-мм патрон против 45-го калибра АКП» или «Стрельба навскидку: спасение жизни или бесконечная глупость?». Это увлечение охватило определенную демографическую прослойку, состоящую как из профессионалов, так и из мечтателей, одержимых желанием выяснить, каков он, идеальный воин в идеальном поединке. Фетишем этой культуры стало снаряжение, и вскоре оружейные магазины предлагали искушенному клиенту навороченные снайперские винтовки, подсумки, ремни, прибамбасы всех форм и видов, целые серии полевого обмундирования, головных уборов и наручных часов (непременно черных), ботинок, курток, кобур с застежками по последнему слову техники, с одной стороны надежных, с другой — позволяющих мгновенно доставать оружие. Карл как-то само собой стал в этом мире почетным профессором, гуру, уважаемым старейшиной. И он этим кормился, поднявшись на гребень волны преклонения перед снайперами, разъезжая по всей стране с семинарами для метких стрелков, работающих в правоохранительных органах, и получая от этого неплохой доход. Кроме того, Карл, если можно так выразиться, был еще и социальным работником снайперского ремесла, подолгу беседуя с теми, кто допустил промах или растерялся в критической ситуации. К его мнению прислушивались, и ему это нравилось. Кто мог его в этом винить? Такова человеческая натура: даже отойдя от дел, гораздо приятнее купаться в славе, чем прозябать в забвении.

А завершилось все вот чем: скромное гражданское кладбище на окраине Джексонвилла, штат Северная Каролина, ненастный осенний день, несколько безутешных стариков, вроде бы образующих толпу, но на самом деле стоящих порознь, отдельно друг от друга. Какой-то заурядный священник прочитал по книге, но не добавил от себя ничего к стандартным фразам поминания усопшего. Ни одного представителя от корпуса морской пехоты Соединенных Штатов.

Но разве могли сюда прийти официальные лица? Ведь Карл — «бывший морской пехотинец с помутившимся рассудком», «ветеран, чья психика надломилась от стресса», «обезумевший стрелок», «солдат, страдающий разочарованием и депрессией», по словам одной влиятельной нью-йоркской газеты, считавшей в порядке вещей называть морских пехотинцев солдатами. Поэтому морская пехота не прислала ни единого официального представителя, несмотря на то что Карл много отдал морской пехоте. Бобу это казалось несправедливым, но что он понимал в подобных вещах и в том, к чему они приводят?

Это была передовица «Нью-Йорк Таймс».

Боб прочитал ее в Интернете, и это было все, на что его хватило. Он с огорчением видел, как безжалостно вцепились в Карла кретины из восточной прессы, и очень сомневался, что кто-нибудь из работающих в редакциях восточных газет в свое время хотя бы просто побывал во Вьетнаме, не говоря уже о том, чтобы тринадцать месяцев прослужить там в морской пехоте, однако сейчас именно эти люди считали себя вправе кричать гневные обличительные слова и трубить в рожок.

Свэггер постарался прогнать эти мысли.

Он стареет, весь переломанный и израненный.

Боб по-прежнему прихрамывал из-за резаной раны, полученной несколько лет назад. Он поседел, осунулся, его мучили боли. В свое время в него много стреляли, несколько раз попадали, и одно его бедро, сделанное из стали, было всегда, в любую погоду, на пять градусов холоднее окружающего воздуха — постоянное напоминание о том, как плохо ему пришлось. И все же по большому счету следует признать, что он оказался везунчиком.

Боб, в общем-то, был богат. Ему принадлежали семь конеферм, разбросанных по всему Западу, которые приносили неплохую прибыль; ими прекрасно заправляла его жена. Он получал пенсию от морской пехоты, а также пособие по инвалидности, так что денег всегда было достаточно. Боб жил неподалеку от Бойсе в красивом доме, построенном в западном стиле, за которым сразу начиналась прерия, простиравшаяся до самых гор. У него были хорошие лошади, хорошие ружья и чертовски удобное кресло-качалка на крыльце. В гараже стояли внедорожник, «Форд Ф-150» и мотоцикл «Кавасаки-350». Но главным его сокровищем были дочери. Старшая недавно поднялась на новую ступень карьеры, перейдя в крупную газету, и Боба это радовало. Младшая в свои семь лет только что одержала победу на общенациональном юниорском первенстве по конкуру. Малышка была истинной наездницей-самураем. Счастье Боба в тот день не знало границ, и он даже думал, что умрет от него, но затем последовала та жуткая неделя, оставившая после себя четыре трупа и Карла с вышибленными мозгами, и все, кому не лень, начали болтать разные гадости про снайперов морской пехоты.

Наконец преподобный произнес последнюю фразу и отступил. Один за другим старики подходили к закрытому гробу, вероятно думая о тех гробах, в которые отправлял других Карл, или о тех, куда отправляли других они, а может, о тех, куда каким-то чудом они сами не попали. Никто не проронил ни слова. Такие люди не устраивают пьяные поминки, которые заканчиваются синяками под глазами, выбитыми зубами и воспоминаниями о хорошей драке. Во многих отношениях они были Карлами и Свэггерами: крепкие мужчины с быстро-реагирующими мускулами, коротко стриженными, но еще густыми волосами, глазами тысячелетних стариков, достоинством профессиональных военных или полицейских, нигде никаких признаков эмоциональных излишеств, ни стонов, ни слез. Эти люди так до конца и не поверили в рассказ про обезумевшего морского пехотинца и считали себя обязанными отдать последнюю дань уважения человеку, который всегда выполнял свой долг.

Когда все завершилось, священник подошел к Бобу.

— Мистер Свэггер, вы хотели именно этого?

— Все было замечательно, преподобный. Сколько я вам должен?

— Сэр, мне неудобно оценивать такое скорбное событие. Столько, сколько лежит у вас на сердце.

Смятые сотенные бумажки, три штуки, лежали не на сердце Свэггера, а в руке, их он и протянул священнику.

— Схожу в контору, рассчитаюсь с могильщиками, — сказал Боб.

— У вас истинно христианская душа, сэр.

— Вовсе нет, — смущенно пробормотал Свэггер.

— Вы знали его… раньше?

— Знал о нем. Мы никогда не встречались лично. Жаль, что все так закончилось.

— Мы все об этом сожалеем.

Попрощавшись со священником, Боб вернулся к дороге, где стояли машины. Он быстро проехал до конторы кладбища и расплатился. За все набежало четыре тысячи долларов, и Боб без звука выписал чек.

— Благодарю вас, мистер Свэггер. Должен заметить, вы поступили крайне порядочно. Не представляю, что бы в противном случае было с телом. Никаких родственников у бедняги не осталось. Его дом нельзя продавать еще несколько недель, а то и месяцев. Все это так печально. Мистер Хичкок достоин лучшей доли. Просто ума не приложу, что…

Боб не желал это слушать. Директор кладбища вроде бы старался говорить правильные вещи, но Свэггер, дождавшись паузы в его разглагольствованиях, улыбнулся и быстро вышел.

Он направлялся к своей взятой напрокат машине, думая: «К шести приеду в аэропорт, в десять уже буду в Бойсе, к полуночи доберусь до дома. Хорошо, что все закончилось так быстро. Было бы…»

— Простите, вы, случайно, не тот самый знаменитый наемный убийца Боб Ли Свэггер?

Это обращение застало Боба врасплох. Он так глубоко погрузился в свои мысли, что потерял связь с реальным миром — всегда непростительная ошибка. Черт побери, это еще что такое? Очередной козел?

Обернувшись, Свэггер увидел другого промокшего насквозь мужчину приблизительно одного с ним возраста, тщетно кутающегося в дождевик, в бесформенной от дождя шляпе, только морщин у него на лице было меньше, а загар был темнее. Хитрая искорка в глазах незнакомца убедила Боба в том, что, хотя вопрос и казался насмешливой издевкой, на самом деле в нем не было ничего враждебного, он свидетельствовал лишь о принадлежности к братству тех, кто сеет смерть.

— А вы кто такой? — спросил Боб.

— Ганни,[14] меня зовут Чак Маккензи. Младший капрал в отставке. Я занимался той же самой работой в течение года и еще одного месяца.

Ощутив, как что-то пульсирует в его холодном мертвом сердце, Свэггер осознал, что он все еще чуточку жив.

— Чак! Проклятье! Ну конечно, Чак. Это вы великий мистер Девяносто шесть?

— Так называют меня другие. Только не я сам. Просто рассуждал так: если у тебя есть АК-сорок семь, тебя нужно подстрелить.

— Чак, я с радостью пожму вашу руку. Мы с вами братья, это мы искали в джунглях «Калашниковы» с приставленными к ним живыми целями. Рад, что вы перетерпели те тринадцать месяцев, рад, что вы и сейчас живы и здоровы.

— Это ведь вы заплатили за все?

— Ну, наверное. Кто-то же должен был, а я отложил кое-какие деньги, только и всего.

— Ганни, мы можем поговорить? Могу я угостить вас чашкой кофе или чем-нибудь покрепче?

Боб подумал: «Вот и пропал мой план».

— Конечно, — согласился он. — Давайте где-нибудь посидим. Кофе — то, что нужно. У меня были проблемы с выпивкой, и, если я просто глотну бурбона, обо мне не услышат до следующего сезона муссонов.

Оказалось, что Чак обладает очень редким для снайпера качеством — чувством юмора. Они заняли столик в каком-то убогом кафе на окраине окраины, в безликом зале в окружении постоянно меняющихся парней и девушек. Два старика, хохочущие до слез, словно пьяницы, над темами столь запутанными, что разобраться в них и уж тем более найти в них что-то смешное мог только снайпер.

— Против стрельбы я никогда ничего не имел, — заявил Чак. — Меня доставала писанина. Все эти рапорты, доклады и донесения. На правой руке у меня сводило указательный палец. Я сказал: «Сэр, если хотите, чтобы я продолжал стрелять, дайте главному пальцу хоть какую-нибудь поблажку, старина совсем замучился». Я думал, командир мне ответит: «Капрал, приложи к нему лед, как делают подающие в бейсболе. Твой палец — слишком большая ценность, с ним нельзя обращаться так легкомысленно. Сам можешь отправляться в наряд на кухню, но вот палец… о нем нужно позаботиться». Честное слово, мы были не людьми, а указательными пальцами, по какому-то недоразумению прикрепленными к людям. Особенно мне нравилось то, что некоторые офицеры смотрели на тебя как на машину смерти, на убийцу-психопата, на собачье дерьмо, прилипшее к ботинку. Конечно, до тех пор, пока их не подстреливал какой-нибудь желтый человечек, скрывающийся в джунглях с девяностолетней русской винтовкой с прицелом стоимостью три доллара, горящий желанием убить кого-нибудь большого и белого с обилием полосок в петлицах. Вот тогда ты становился лучшим другом. «Братец Чак, я так рад тебя видеть, черт побери. Чак, Чак, Чаки-Чаки, мой лучший друг! Где ты пропадал, как твои жена и дети, не пора ли отправить тебя на повышение? Но сначала будь любезен, пришей вон того маленького человечка в джунглях, который хочет засунуть мне в задницу дозу свинца».

Это было очень смешно и полностью соответствовало действительности. Боб хохотал от души.

— Раз десять натыкался на такое, — подтвердил он. — Как там нас называли? «Элитными убийцами», что-то в этом роде. А на самом деле мы были простодушной деревенщиной, слишком тупыми, чтобы сообразить, что нас самих взяли на мушку. Мы делали то, что нам приказывали. Но как оказалось, большие шишки вовсе не имели в виду: «Убивайте всех этих желтых уродов». На самом деле подразумевалось вот что: «Убивайте всех этих желтых уродов, но только нам ничего не говорите, потому что мы не хотим забивать этим голову».

— Совершенно верно. — Чак рассмеялся. — Ганни, ты попал в самую точку. Они не хотели забивать всем этим голову, но до наших голов им не было никакого дела. Как один человек сказал про шлюх: мы платим им не за любовь, а за возможность уйти после любви. Вот и нам платили не за то, что мы убивали, а за то, что мы все продолжали помнить, когда они сами могли обо всем забыть, спокойно возвращались домой, праздновали Рождество со своими малышами, чувствуя себя чистыми и порядочными. Чувствуя себя героями.

— Что ж, тогда мы многим помогли почувствовать себя героями, — заметил Боб. — И все же, несмотря на прочую мерзость, мы прожили такую жизнь, о какой большинство не смеет даже мечтать.

— Аминь, ганни. Ты только посмотри на всех этих пуделей: они не представляют, что такое реальный мир, а мы сражались и умирали в мире настолько реальном, что они и вообразить его не могут.

— Выпьем же за морскую пехоту Соединенных Штатов, которая обеспечивала нас трехразовой горячей кормежкой, койкой, винтовкой и окружением, полным целей.

— Я выпью за окружение, полное целей, даже если горячая кормежка частенько оказывалась не такой уж горячей, а койка — удобной. Однако пострелять нам пришлось вдоволь, это точно. Ничего подобного я больше никогда не видел, и хотя мне должно быть стыдно, но я рассуждаю так: каждый маленький желтый человечек, которого я отправил к Будде, не всадил свою семь шестьдесят два в какого-нибудь рядового Джонса и тот вернулся домой в свое родное Жабье Логово, штат Теннесси, и устроился на работу на лакокрасочную фабрику.

— Справедливо, черт побери, — кивнул Боб. — Выпьем за отделы кадров всех лакокрасочных фабрик, которые мы избавили от проблем с персоналом.

Вот только плохо, что им приходилось пить непомерно дорогой кофе вместо какой-нибудь ядреной отравы, которая разлилась бы огнем по всему телу, притупляя боль. Наконец Чак подошел к тому, ради чего и завязал разговор со Свэггером; сам Свэггер ждал этого с самого начала.

— Ганни…

— Зови меня Бобом. Все это дерьмо с сержантами и капралами осталось в далеком прошлом.

— Ну хорошо, Боб. Мне кажется, во всей этой истории что-то не так.

— Да, не так.

— Ты знал Карла?

— Никогда с ним не встречался. Знал многих, кто знал его; все уверяли, что он храбрейший, честнейший, лучший из лучших. У меня нет никаких оснований в этом сомневаться. А ты был с ним знаком?

— И да и нет. Помнишь ту чушь про первого и второго снайперов? Самому мне было на это наплевать, но когда все всплыло, мне стало как-то не по себе. Внезапно на меня набросились журналисты, жаждущие ярких воспоминаний, но я быстро просек, кого они собираются из меня слепить, и не собирался играть эту роль. Я хотел просто быть со своей семьей. Моя дочь учится с отличием в университете штата Орегон, сын только что подписал свой первый контракт с ассоциацией моряков торгового флота. Сам я двадцать пять лет оттрубил в лесничестве, заработал приличную пенсию и мечтал проводить время со своими детьми и наблюдать за их развитием. Еще у нас там много форели, которая надеется попасть ко мне на крючок, и я не должен ее разочаровывать. Только и всего. Весь этот мусор «ты лучший» меня не трогает. От него ни горячо ни холодно. Но я встревожился, что для Карла он мог что-то значить. Просто все было не вполне справедливо, и я испугался, что Карл расстроится. Мало ли. Я имею в виду, что никто не знал точно, все цифры брались с потолка. Победа официально засчитывалась тогда, когда ее фиксировали ребята на передовой или офицеры. Наверняка были сотни других, пропущенных побед, и тебе это известно не хуже меня; если ты помнишь свои выстрелы, ты в курсе, что нет ничего более реального, чем те из них, которые никто не учел.

Боб это прекрасно знал. Официальная статистика не дает никакого представления о том, что такое убивать. Абсолютно никакого.

— Одним словом, когда вокруг меня начался ажиотаж, я посчитал своим долгом связаться с Карлом. Я хотел, чтобы он уяснил: все это никак на мне не отражается. Я тут ни при чем. Я просто занимаюсь своим делом, забочусь о жене и детях, только и всего. Кто-то решил, что мое прошлое очень важно, но только не я. Разумеется, я не представлял, как его найти, поэтому отправил для него письмо в издательство «Баллантайн», выпустившее книгу «Снайпер морской пехоты» — биографию Карла, которую написал какой-то тип. Я думал, что хрена с два послание до него дойдет. Наверное, в первую очередь я сделал это для себя. Так или иначе, я написал: «Эй, послушай, сержант, просто знай, что я не имею отношения ко всей этой возне „кто лучший“, она для меня не существует, я не вспоминал о войне тридцать лет. Ты был великим снайпером, величайшим. А мне просто чуть больше повезло, потому что какой-то козел больше раз видел, как я нажимаю на спусковой крючок, только и всего». Я отправил это письмо, и мне стало немного легче.

— Он тебе ответил?

— Да, представь себе. Не сразу. На это ушло почти два года, но черт меня побери, если я не получил письмо от Карла всего за каких-нибудь два дня до начала этого безумия. Вот почему история кажется мне такой странной.

Боб понял, что ему предлагается прочитать письмо Карла. Он также понимал, что лучше этого не делать.

Все в прошлом, кончено, забыто. Оставь все позади. Иди своей дорогой. Тебя это не касается. Былое умерло. А ты жив, у тебя семья, дети, весь мир. У тебя есть все; ни у кого нет столько, сколько у тебя. К тому же ты был снайпером в морской пехоте и насмотрелся на то, чего другие никогда не видели, а кто видел, того уже нет, и у тебя полно шрамов и стальных костей, напоминающих о том, сколько раз за все эти годы тебе приходилось бывать на волосок от смерти.

Чак достал лист бумаги и развернул его.

— Для меня в этом просто нет никакого смысла. Вот, ознакомься.

Боб взял письмо.

Ну конечно. Разве он может отказаться? Он должен прочесть. Это его долг перед Чаком, перед Карлом, перед всеми ребятами, лежащими в сырой земле. От некоторых вещей уйти нельзя.

Письмо было написано крупным тяжеловесным почерком Карла Хичкока, не таким гладким, как у человека, привыкшего много писать.

— Хм, — непроизвольно вырвалось у Боба, и это значило: «Весьма любопытно, но мне нужно хорошенько это обдумать». — Судя по письму, у Карла было все в порядке.

— В том-то и дело, ганни. Он совсем не напоминал подавленного депрессией типа, который собирается устраивать кровавую бойню, одержимый желанием вернуть себе звание лучшего.

Боб посмотрел на дату: отправлено за две недели до убийства киноактрисы на Лонг-Айленде. Это еще больше распалило его интерес.

— Ты кому-нибудь показывал письмо?

— Нет, у меня просто не было возможности завести о нем разговор. Я слышал, ФБР наводило обо мне справки, но напрямую никто на меня не выходил, никто со мной не встречался.

— Да, обо мне тоже спрашивали, — сообщил Боб, вспомнив звонок Ника, раздавшийся еще до того, как история прояснилась.

— А теперь я даже не знаю, что делать. — Чак пожал плечами. — Рассказать все ФБР? Мне нужен совет. Может, я чего-то не понимаю? Просто в голове не укладывается, как Карл написал такое письмо и всего через несколько недель проделал дыру в грудной клетке Джоан-Ханой.[16] Это никак не стыкуется.

— Да, — согласился Боб, — не стыкуется.

— Однако ФБР заявляет категорически, снова и снова, во всех газетах, что убийства — дело рук Карла, что есть неопровержимые доказательства и скоро будет готов окончательный отчет со всеми уликами, дело закроют и в таком виде оно останется в учебниках истории.

— Да, — отозвался Боб. — Бюро довольно таким объяснением, и должно случиться что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы заставить его копать в другом направлении. Мне кое-что известно о подобных процессах. Как только большие шишки принимают решение, переубедить их уже невозможно. Совсем как программа подготовки снайперов: чтобы оценить ее преимущества и открыть школу, нашим генералам потребовались годы, а тем временем в каждой боевой части имелась своя школа, поскольку ее необходимость была очевидной.

— Так что, мне связаться с ФБР?

Боб не мог ответить, у него не было четкого плана.

— На самом деле, — продолжил Чак, — именно поэтому я здесь. Сам понимаешь, слухами земля полнится. Например, я слышал, что ты так и не отошел от дел. Ты по-прежнему снайпер, целиком и полностью. Тебе пришлось потрудиться, ты побывал в разных переделках; утверждают даже, что по части выполнения определенной работы тебе нет равных. Помню, как много лет назад тебя разыскивали за убийство архиепископа. А потом, словно по волшебству, все затихло, и мало кому известно, что было в действительности.

— Да, со мной случались самые безумные вещи, — подтвердил Боб. — Но теперь я на покое.

— Говорят, что у тебя есть дар. То есть ты не только умеешь стрелять, но и понимаешь смысл и суть событий. Ты можешь взглянуть на обстоятельства и интуитивно почувствовать, где же правда. Ты способен доходить умом до того, что для других закрыто. Ты Шерлок Холмс, «Криминальное расследование», как называют по телевизору, вот ты кто.

— Чак, это преувеличение.

— Я просто повторяю то, что слышал.

— У нас в семье все прирожденные стрелки. Почему — не представляю. Но у меня есть этот дар, мой отец был наделен им с лихвой, и его отец — насколько я знаю, чудовище во всех остальных отношениях — тоже умел стрелять. Корни уходят далеко в прошлое, через поколения, к какому-то таинственному типу по фамилии Свэггер, который появился в Арканзасе неведомо откуда в тысяча семьсот восемьдесят третьем году. Уже у его сына проявились способности снайпера, вот почему многие из нас погибли на войне или в других переделках. Нас к этому влечет неумолимо — это наш характер, судьба, по ту сторону закона или по эту.

— Ладно, хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Проси, брат Чак.

— Значит, так. Возможно, Карл действительно спятил, как нас уверяют, и убил всех этих людей, и тогда я сам отчасти в этом виноват. Коли так, я просто научусь жить с чувством вины, ничего страшного, многие через это проходят. Но предположим, все произошло иначе. Предположим… предположим… я сам не знаю, просто предположим. В общем, мне кажется, что кто-то, сочувствующий морской пехоте, должен присмотреться к делу внимательно, побывать на местах, мысленно восстановить случившееся, взглянуть непредвзято. Плюс в том, что на нем не будет давления, ему не надо поскорее выдать отчет и порадовать прессу. Все честно и справедливо. Если на самом деле факты укажут на Карла, то мы имеем, что имеем, только и всего. По крайней мере, ночью будем спать спокойно и с чистой совестью.

— Чак, я…

— Подожди, вот чек на пять тысяч долларов. Это не плата. Но ты не должен брать все расходы на себя. Возьми эти деньги на дорогу, на гостиницы, на то, на се, мало ли на что они понадобятся. Просто поработай неделю и убедись, что все тип-топ.

— Чак, оставь свои деньги при себе. Мне шестьдесят три года, я уже не мальчик бродить по незнакомым городам с дальномером в надежде найти что-нибудь такое, что пропустили самые опытные криминалисты в мире. Плохая идея. Я слишком стар, а они отлично знают свое дело. Эта работа не для меня, я только впустую потрачу время.

— Ганни, я…

— Я просто не могу этим заняться. Пожалуйста, не злись. Мне очень жаль Карла, но я не могу снова возвращаться в прошлое. Я уже не молод. Думаю, что такие приключения меня доконают.

— Ну хорошо, ганни. — Чак вздохнул. — Я все понял. Ничего страшного. Ладно, я должен был попробовать.

— Ты отличный парень, Чак.

— Слушай, просто сделай мне одолжение, скажи, что еще подумаешь. Я на тебя не давлю, но если ты решишься, чек по-прежнему тебя ждет. И если тебе понадобится какая угодно помощь, вот моя визитка, я примчусь по первому зову. Сердцем я по-прежнему младший капрал.

Свэггер все-таки успел на самолет, но с большим трудом. Он летел через всю Америку, заряженный меланхолией происшедшего. Ему удалось на время выбросить печальные мысли из головы и вздремнуть. Наконец после всех пересадок Свэггер добрался до Бойсе и пошел на стоянку за своей машиной. Еще час с небольшим — и этот день завершится.

Собираясь позвонить жене и сообщить, что скоро будет дома, Свэггер с удивлением обнаружил на дисплее телефона мигающий значок «Непринятый вызов».

Боб так и не разобрался с этой проклятой штуковиной, но в конце концов ему удалось войти в меню непринятых вызовов, где он увидел код Вашингтона. Кому в этом городе есть дело до Боба Свэггера? Но затем Боб вспомнил номер, знакомый по прошлому году, и сообразил, что один такой человек есть: Ник Мемфис.