"Я, снайпер" - читать интересную книгу автора (Хантер Стивен)

Глава 1

В Америке уже давно минули времена, когда о шестидесятивосьмилетней женщине могли сказать, что она «все еще» хороша собой — это маленькое чудовищное уточнение, буквально насквозь пропитанное иронией, намекало на то, что лишь чудом такая старуха умудряется быть привлекательной. Поэтому, что касается Джоан Фландерс, мнение было единодушным: она хороша собой в буквальном смысле слова, без каких-либо уточняющих замечаний, — необычайно хороша собой, поразительно хороша собой, потрясающе хороша собой, но никак не «все еще» хороша собой. Ботокс? Возможно. Другие вмешательства? Эта тайна была известна только Джоан и ее врачам. Лучшие стоматологи, строжайший режим и активные занятия фитнесом? Самые талантливые косметологи и парикмахеры? Все это имело место в действительности.

Однако даже без ухода по высшему разряду Джоан наверняка оставалась бы красивой благодаря бледной гладкой коже, львиной гриве густых, чуть рыжеватых волос, выразительным голубым глазам, высоким скулам, стройной шее, подобной стеблю цветка, и безукоризненному телу, не отягощенному ни одной лишней унцией жира, не говоря уж про фунты.

Джоан была одета в твид и белый кашемир от лучших портных, а ее огромные солнцезащитные очки напоминали летающие тарелки из прозрачного стекла, приземлившиеся у нее на лице. Она пила чай, блистая изяществом и остроумием, в обществе своего голливудского агента, который, несмотря на громкое имя, представлял собой довольно заурядную личность, и веселого личного помощника. Они заняли столик во внутреннем дворике ресторана «Лимонное дерево» в центре Ист-Хэмптона, штат Нью-Йорк. Стоял погожий осенний день, чуть тронутый легким дуновением соленой прохлады со стороны Атлантики. Кроме них во дворике находились две звезды из молодого экзальтированного поколения, одна — женского пола, одна — неопределенного, пара агентов со своими авторами, пребывающими на пике славы, жены президентов компаний из списка пятисот крупнейших американских компаний и по крайней мере три любовницы президентов других компаний из того же списка, а также случайная супружеская пара и охотники за знаменитостями, наслаждавшиеся богатым урожаем известных лиц.

Что обсуждали за столиком Джоан? Начавшийся подъем рынка? Назначение нового вице-президента киностудии «Парамаунт»? Отвратительные сценарии, которыми завалили Джоан после провала ее фильма «Салли говорит всё», ознаменовавшего ее возвращение на экран? Странное увлечение ее бывшего мужа Тома пустыми боевиками, которые он любил в детстве? Это не так уж важно. Главное, что Джоан была царственна вдвойне: ее отец Джек был некогда одной из крупнейших звезд и перекинул мост из довоенной в послевоенную эпоху; Джоан унаследовала его выразительные глаза и высокие скулы. В ее жилах текла чистейшая голубая кровь Голливуда во втором поколении. Не следовало сбрасывать со счетов и то, что в бурные, но теперь уже такие далекие шестидесятые второй муж Джоан был видным лидером антивоенного движения и фотография Джоан на сиденье наводчика вьетнамского зенитного орудия мгновенно снискала ей как горячую любовь, так и лютую ненависть ее поколения. Благодаря этому Джоан оказалась в центре политических дискуссий: одни превозносили ее за то, что она присоединилась к священному крестовому походу за прекращение бесполезной войны, другие считали изменницей, шлюхой в услужении у большевиков, но все равно царственной особой. Остальные факты ее биографии были более банальны, хотя и интересны. Джоан получила одного «Оскара». Побывала замужем за миллиардером Т. Т. Констеблом; этот брачный союз — один из наиболее подробно задокументированных в истории. Часть своего состояния Джоан нажила, пропагандируя популярную гимнастику; она до последнего занималась по три часа в день и обладала здоровьем тридцатипятилетней женщины. Все, кто видел ее тогда во дворике ресторана, — зеваки, туристы, другие звезды, жены и любовницы, а также ее палач, — ощущали исходящую от нее харизму, ее историю, красоту и величие.

Палач избавил Джоан и Америку от того кошмара, каковым стал бы выстрел в голову. Вместо этого он выстрелил с расстояния приблизительно триста сорок ярдов, послав отборную пулю весом сто шестьдесят восемь гран с полым наконечником и зауженной хвостовой частью со скоростью две тысячи триста футов в секунду. Посланница смерти пролетела по пологой дуге и вошла с левой стороны под мышкой между четвертым и пятым ребрами. Пуля пронзила мягкие ткани, не отклонившись от курса и потеряв лишь несколько десятков фунтов энергии к тому моменту, как попала в самую середину сердца, в ту точку, где узлом мышц соединяются все четыре камеры. В какую-то долю секунды главный орган системы кровообращения превратился в кашу. Смерть наступила мгновенно; наверное, это можно считать своеобразным милосердием, поскольку миссис Фландерс в буквальном смысле не успела понять, что рассталась с жизнью.

Всегда, когда насилие происходит прилюдно, первая реакция — недоумение. Джоан повалилась вперед, застыла на мгновение, налетев на стол, затем развернулась вправо, и ее тело, потеряв опору, завершило свой путь, заурядно грохнувшись на брусчатку дворика. «Это обморок», — подумали все, поскольку выстрел винтовки, оснащенной глушителем, прозвучал так далеко и тихо, что от падения звезды на пол ни у кого не возникло никаких ассоциаций, связанных с понятием «оружие». Потребовалась еще секунда, чтобы из выходной раны обильно хлынула кровь, расползшаяся темным пятном на одежде, и только тогда страх, присущий человеку при виде крови, — совершенно естественный, в конце концов, — дал о себе знать, проявившись в криках, панике, беспорядочной беготне и стремлении найти укрытие.

Довольно скоро прибыла полиция, и начался осмотр места преступления; тогда же подоспел и первый из трехсот с лишним журналистов и фотографов. Вскоре целых два квартала в центральной части Ист-Хэмптона приобрели вид, не имеющий ничего общего ни с одним из двадцати восьми фильмов Джоан Фландерс, зато живо напоминающий то, что снимал итальянский господин по имени Федерико Феллини. За всем этим никто не обратил внимания на синий микроавтобус «форд», который выехал из переулка, расположенного в трехстах сорока ярдах от ресторана, и направился к очередному месту назначения, к очередному свиданию с историей.

Расправляясь со своими следующими двумя жертвами, стрелок не стал лишать зрителей театрального эффекта обилия крови. Обоим он выстрелил в голову и попал именно туда, куда целился; вышибленные мозги забрызгали весь салон «вольво», в котором жертвы только что выехали из дома. На этот раз расстояние было меньше, всего двести тридцать ярдов, но боеприпасы идентичны, а меткость такая же потрясающая. Первую цель стрелок поразил, всадив пулю на дюйм ниже макушки, строго посередине затылка. Пуля, пробив заднее стекло добротной шведской машины, нисколько не отклонилась от курса. В отличие от убийства Фландерс никакой суматохи не возникло. Джек Стронг просто обмяк и повалился вперед, остановившись только тогда, когда его размозженная голова уперлась в руль. Его жена Митци Рейли повернулась на шум, успела испытать мгновение безотчетного ужаса (полицейские эксперты обнаружили в ее трусиках мочу — факт, который, к счастью, не предали огласке) перед тем, как вторая пуля попала ей чуть выше и левее левого уха. В обоих случаях пуля с полым наконечником смялась, пробивая кости черепа, после чего ушла в сторону, отправившись гулять по причудливой траектории, бороздя мозговое вещество, и наконец вылетела из головы жутким гейзером крови, серого вещества и обломков кости, в одном случае над глазом, в другом — под глазом, расколов лицевую кость, словно фарфоровое блюдо.

Машина, двигавшаяся с включенной передачей, прибавила скорость, откликаясь на нажатие безжизненной ноги Джека, и ударилась в стену гаража. Выстрелов никто не услышал; впрочем, начнем с того, что в этой части Чикаго выстрелы не такая редкость, чтобы обращать на них внимание. Джек и Митци пролежали в автомобиле больше часа, пока в переулок не свернул почтовый фургон, искавший кратчайший путь через Гайд-парк. Водитель, не сумевший объехать стоявший поперек дороги «вольво», заметил струйку дыма из выхлопной трубы, выбрался из фургона и подошел узнать, в чем дело. Обнаружив кровавое побоище, он позвонил по 911, и через считаные минуты здесь тоже развернулся фильм Феллини с участием чикагской полиции, ФБР и журналистов.

Впоследствии о Джеке и Митци скажут, что они погибли вместе, так же как жили, боролись и любили. Они были по-своему известны, конечно, несравнимо с Джоан Фландерс, но в своем мире тоже являлись звездами. Оба приобрели популярность в то десятилетие безумия, против которого выступала Джоан Фландерс. Хотя все это было так давно.

Джек родился в благородной еврейской семье владельцев завода и получил хорошее образование. Красивый и страстный, он заразился в Гайд-парке радикальными взглядами, которые захватил с собой сначала в Гарвардский, затем в Колумбийский университет. Джек основал движение «Студенты за социальные реформы» и в течение долгих шести лет являлся его лидером. На определенном этапе он разочаровался в мирной демонстрации как в средстве, влияющем на политику и уж тем более уменьшающем число погибших, и в 1971 году ушел в подполье, вооружившись пистолетами и бомбами.

Именно там Джек познакомился со знаменитой к тому времени Митци Рейли, происходившей из рабочей семьи; ее родители эмигрировали из Ирландии и обосновались в Бостоне. Митци уже успела засветиться на месте нескольких взрывов бомб и двух ограблений банков. Рыжеволосая, с зелеными глазами и бледным веснушчатым лицом, она олицетворяла ирландскую фею, превратившуюся в безжалостную террористку, ее любили средства массовой информации и ненавидели простые американцы. Митци наслаждалась своим положением, и, когда появился Джек, они сразу нашли друг друга — каким же незабываемым был их взлет! Парочка взяла с места в карьер, стремительно набирая славу и вес в определенных кругах. Джек и Митци быстро заняли первую строчку в списке самых разыскиваемых террористов, составленном ведомством Дж. Эдгара Гувера,[1] однако им каким-то образом удавалось через сочувствующих журналистов давать интервью, позировать перед объективами камер — у обоих были роскошные, густые и пышные волосы и сильные, артистичные лица, а глаза словно прожигали дыры в фотопленке — и действовать.

Крупнейшей из их акций стал подрыв Пентагона. На самом деле всего лишь трехфунтовый мешок черного пороха грохнул от примитивного часового механизма в мусорном баке — больше дыма, чем ущерба. Однако взрыв этот был символичен и стоил больше, чем тысяча бомб, разорвавшихся у менее важных объектов. Главный вестибюль военного ведомства закрыли на два часа, скорее из-за безумства журналистов, спешивших осветить подробности дерзкого преступления, чем из-за реальной угрозы для людей, однако это сделало Джека и Митци звездами первой величины.

Удача отвернулась от них, когда они мастерили более мощную бомбу для более важной цели, но на этот раз грохнуло не в Капитолии, а в спальне, и оба бежали, оставив подругу, которая подорвалась. За ними началась охота, деньги закончились, а тут как раз случилось дерзкое ограбление банка, имелись жертвы: высокий мужчина убил двоих охранников, выстрелив им в спину. ФБР утверждало, что это дело рук Джека и Митци; мнения полиции Ньякетта, штат Массачусетс, разделились. Плохой ход для парочки с точки зрения карьеры, поскольку у убитых остались дети, а сами они были обычными трудягами, не свиньями, угнетателями или бандитами, — два простых парня, один ирландец, другой поляк, кое-как сводили концы с концами, вынужденные кормить большие семьи. От общественности не укрылось лицемерие этого движения, которое, заявляя о борьбе за народ, убивает двоих именно из народа. Джека и Митци так и не удалось привязать к преступлению, поскольку кинопленку из камер наблюдения, изъятую полицией, похитили из фотолаборатории и так и не нашли. Возможно, если бы не это, парочке предъявили бы обвинение в убийстве при отягчающих обстоятельствах, после чего Джек и Митци прямой дорогой отправились бы на большой стул с подсоединенными электрическими проводами, посредством которого в те времена в штате Массачусетс расправлялись с нехорошими ребятами.

Несколько лет прошло; времена изменились; война окончилась, по крайней мере для Америки. Джек и Митци наняли известного радикального адвоката, выступившего посредником в переговорах, которые в итоге привели к тому, что полиция и федеральные агенты нарушили почти столько же законов, сколько известная парочка. В конце концов, вместо того чтобы признаться в этом общественности, власти позволили страстям затихнуть. Теперь Стронги, по выражению Джека, были «виновны как черти, свободны как птицы» и могли спокойно вернуться в социум.

Их привлекала научная стезя. Стронги обосновались в Чикаго и там же нашли работу. Джек постоянно учился и повышал свой уровень и достиг звания профессора в Чикагском университете, штат Иллинойс. Митци, закончившая юридический факультет Мичиганского университета, трудилась на юридическом факультете Северо-Западного университета. Пара купила дом в Гайд-парке и провела следующие годы, проповедуя, вместо того чтобы практиковать радикализм. История эта казалась экстраординарной американской сагой и тем не менее закончилась так же, как у Диллинджера,[2] — в переулке в лужах крови.

Митч Грин поднял свежий номер газеты «Плейн дилер» с громким заголовком «Полиция и ФБР собирают улики в деле об убийстве бывших борцов с войной во Вьетнаме».

— Пожалуйста, кто-нибудь, — сказал Митч, — передайте Марку Фелту, что я больше не играю.

Ответом ему стали редкие смешки тех немногих из числа присутствующих, кто знал, что до того, как стать «Глубокой глоткой»[3] Вудворда, Марк Фелт работал в ФБР и специализировался на незаконных обысках в квартирах подозреваемых. Это было в те безумные годы, когда сам Митч Грин вел собственное комедийное шоу «Митч Грин против Америки», в котором являлся автором сценария, режиссером и единственным актером. В числе его самых ярких идей — создание «машины желаний», с помощью которой американские дети могли возвращать в Калифорнию транспортные самолеты, перевозившие солдат. А как вам нравится обращение к компании Диснея с просьбой открыть «Вьетнамленд» — парк развлечений, где можно бросать в подземные тоннели зажигательные гранаты, после чего оттуда с криками выскакивают объятые пламенем желтые фигурки и скрываются в густых зарослях? Просто замечательно.

Увы, большая часть аудитории хранила молчание — все эти ходячие выставки татуировок и булавок, именуемые подростками, которые в последнее время составляли значительную часть читателей Митча. Забудем про Фелта; известно ли им хотя бы, кто такой сам Митч? Маловероятно. Они только знали, что ему принадлежит серия бестселлеров «Дядя Митч разъясняет» — легкомысленных исторических эссе, проповедующих безумную левацкую версию американской истории, предложенную самим автором. Как это ни удивительно, книги, проникнутые юмором и обаянием бывшего радикала, расходились миллионными тиражами.

И вот новый город, новое турне в поддержку очередной книги. Городом был Кливленд, турне называлось «Позолоченный век: Аманда, на ужин снова крестьяне?». Рокфеллер, Карнеги, Гулд[4] — все эти не внушающие доверие ребята, общеизвестные сведения, изложенные в виде шокирующих анекдотов; по крайней мере, даты приведены точно — благодаря помощнику, обладающему кропотливостью и завидным долготерпением. («Митч, честное слово, такое нельзя говорить». «Можно, вот смотри, я же говорю».) Еще один бестселлер, хотя Митча раздражало, что «Нью-Йорк Таймс» помещает его очередной опус уже не в списке литературы для взрослых, а лишь в ежемесячном обзоре книг для подростков.

— Мистер Фелт, — продолжал импровизировать Митч, — пожалуйста, не убивайте меня. Я больше не участвую в маршах протеста!

И снова засмеялись лишь те, кто увидел аллюзию на знаменитую песню Фила Оукса,[5] ставшую гимном протестного поколения шестидесятых. Тем не менее для вечера буднего дня, для обычного книжного магазина в спальном пригороде Кливленда народу набралось прилично. Митч видел перед собой лица, книги и черную стеклянную панель окна. Когда все закончится, его ждет уютный номер в гостинице, и, как знать, возможно, ему удастся кого-нибудь подцепить, судя по количеству женщин с некрашеными седыми волосами, забранными в хвостик, в длинных гавайских балахонах и сандалиях «Биркеншток», ну а самолет до Хьюстона, к счастью, вылетает не в убийственно ранний час.

Тут кто-то громко крикнул:

— Марк Фелт умер!

— Скажите это ему, — нашелся Митч, поднимая первую полосу газеты еще выше.

Фраза вызвала громкий смех, к которому теперь присоединились почти все подростки. Во время турне Митч реагировал молниеносно, вставляя в свои хохмы все последние события. У него был настоящий дар выступать перед публикой, в восьмидесятых в течение нескольких лет он даже пробовал себя на эстраде, хотя и без особого успеха. Затем одно из его обычных легкомысленных обозрений в «Дейли ньюс» привлекло внимание редактора большого солидного издательства, и не успел Митч оглянуться, как снова стал звездой и сделал уже вторую карьеру; первая заключалась в свержении правительства и прекращении войны во Вьетнаме. «Единственная проблема с написанием книг в том, чтобы писать», — не уставал повторять Митч, хотя и не он первый это придумал.

Был ли Митч Грин смешным, потому что выглядел смешным, или, наоборот, выглядел смешным, потому что таковым являлся? Хороший вопрос, ответить на который и сейчас не представляется возможным. У него было большое лицо: глаза, нос, подбородок, торчащие скулы, уши, кадык, — все это было большим и обрамлялось густыми золотисто-рыжими седеющими кудрями, как у разъяренного глиняного божка. Улыбаясь, Митч обнажал большие зубы и большой язык.

— Итак, мальчики и девочки, — продолжил он, дождавшись, когда зал успокоится, — а это включает также и вас, дедушки и бабушки, ведь, даже если вы в последнее время не проверялись, вы по-прежнему делитесь на мальчиков и девочек, хотя в нашем… оп-ля, я хотел сказать, в вашем возрасте это уже ничего не значит… Так вот, сейчас мы имеем дело с психопатом, с деревенщиной, сорвавшимся с катушек, напялившим камуфляж и налепившим на бампер своего пикапа наклейку «Верните президента Буша». Все это напоминает об одном: мы можем забыть историю, но, к несчастью, история нас не забудет. Кому принадлежат эти слова? Даю десять попыток и с победителя возьму только десятку за автограф.

— Троцкий, — предположил кто-то.

— Угостите этого человека косячком, — хмыкнул Митч. — Ладно, станем на секунду серьезными. Мы имеем дело со спятившим убийцей, который играет в снайпера-любителя, отстреливая моих товарищей, много лет боровшихся за прекращение войны во Вьетнаме. Вы, мои маленькие оболтусы, тогда еще не появились на свет — вот как давно все происходило. Так или иначе, эти люди боролись за мир и за то, чтобы наши ребята — ваши отцы — вернулись домой целыми и невредимыми. Поскольку все вы родились и сейчас сидите здесь, значит, у нас получилось. И вот теперь какой-то тип решил поквитаться с коммунистами, потому что так у него устроена голова. Как говорится, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. А пока вы можете хорошенько посмеяться над историей — вот почему я работал целых семь… нет, наверное, не меньше одиннадцати дней над этой книгой, которая даст вам представление о том, с чего все началось: избыток капитала, богачи, у которых денег столько, что их сложно потратить, ведь после пятого особняка строительство шестого уже теряет прежнее очарование, поэтому миллионеры…

Пуля попала Митчу в рот. Она пролетела между двух челюстей с большими зубами, прошла через заднюю часть гортани до позвоночника, который сразу же словно испарился, вырвавшись из выходного отверстия редким розовым туманом. Голова Митча не раскололась, как головы Джека и Митци, черепная коробка выдержала напор скорости, энергии и гидравлического давления. Пуля пролетела дальше и ударилась в стену. Однако из-за рассечения спинного мозга надвое биологическая смерть наступила мгновенно, хотя колени Митча и не поняли этого, стараясь удержать тело прямо, изо всех сил борясь с навалившимся на них весом; поэтому, вместо того чтобы рухнуть на пол, Митч просто сел, с глухим стуком опустился на стул, будто ему вдруг стало плохо от звуков собственного голоса. Никто не придал этому никакого значения, что отчасти объяснялось странным характером звука, не передаваемого человеческим голосом: скрежет чего-то твердого, проходящего сквозь стекло, зловещий треск, возвестивший, что большое окно в сотне футов за Митчем внезапно покрылось тончайшей сетью трещин, подобных изящной паутине, в асимметричном центре которой появилось сквозное отверстие, маленькое и круглое. Стекло, хотя и сильно поврежденное, удержалось. Поскольку громкого выстрела не прозвучало, по крайней мере в течение трех секунд никому не приходили в голову мысли о винтовке и пуле, никто не связал два странных совпадения во времени: Митч внезапно умолк и сел, а стекло потеряло прозрачность. Гм, что бы это могло значить? Но затем голова Митча, по-прежнему целая с виду, повалилась вперед, и изо рта и носа в тошнотворных количествах хлынули потоки крови.

Вот тогда началось движение, крики, вопли, прыжки и фотографирование на сотовые телефоны, и вскоре в Кливленде развернулась новая демонстрация фильма Феллини с участием ФБР и полиции.