"Теория страсти" - читать интересную книгу автора (Мэй Сандра)

4

Неделя, последовавшая за неожиданным предложением профессора Малколма, стала для Констанции Шелтон неделей великих откровений и небывалых мук. Мук чисто физических — на моральные терзания времени не оставалось.

Нет, Рокси надо отдать должное, она слово сдержала. Никаких пластических операций, никаких кардинальных перемен внешности Констанции она не планировала. Обычные — с точки зрения Рокси — процедуры.

Первая часть Констанцию даже позабавила. Рокси каждое утро и каждый вечер мазала ей лицо и шею масочками собственного изготовления. Некоторые, вроде клубники с огурцами, были забавны и приятны, лицо после них и правда становилось свежее, но некоторые…

Чего стоит убийственная смесь из дрожжей, сырого яйца, морской соли и кефира! Кожу на лице несчастной надежды мировой психологии стянуло так, что она не могла ни говорить, ни моргать, а когда попыталась пошевелить хотя бы бровями — раздался самый настоящий треск, и Констанция не на шутку испугалась. Рокси сердилась и говорила, что маски требуют спокойствия и полной релаксации.

А этот скраб для тела! Рокси не удалось поучаствовать в процессе, на это целомудренная Констанция не согласилась, но зато Рокси руководила из-за двери ванной комнаты. Констация завывала и охала, однако, в силу природной честности и обязательности, усердно терла себя жесткой мочалкой, то и дело подбавляя на нее странную студенистую массу, к которой было примешано, как она подозревала, некоторое количество железных опилок. После душа абсолютно все тело Констанции покрылось красными пятнами и немилосердно чесалось, но безжалостная Рокси презрительно хмыкнула и сказала, что к утру это пройдет. Кроме того выяснилось, что это были вовсе не железные опилки, а — с ума сойти! — измельченная скорлупа персиковых косточек.

Когда перешли к выщипыванию бровей («Конни, это просто неприлично, какие-то бакенбарды на лбу!»), Констанция от неожиданности заорала так, что Рокси чуть не выколола ей глаз пинцетом. Потом была горячая завивка ресниц (инструментом, напоминавшим что-то из арсенала эсэсовских палачей), а к концу недели случилось и самое страшное. Депиляция горячим воском!

Умная Рокси провела подготовительный инструктаж, и Констанция отправилась вместе с ней в косметический салон, почти ничего не боясь. После выщипывания бровей, думала она, ничего страшнее случиться уже не может.

Во-первых, утверждала Рокси, у Констанции эта проблема не слишком серьезна. Вот то ли дело Лейла с факультета журналистики! У нее, как у всякой восточной женщины, с этим просто беда. Приходится брить ноги через день. В этом месте Констанция заподозрила, что над ней издеваются, и посмотрела на подругу с укором.

— Рокси, перестань. Бреются мужчины.

— Конни, детка, тебе предстоит еще очень многое узнать об окружающем мире.

— Ты хочешь сказать, эта Лейла берет мужскую электробритву и…

— Нет, электробритва здесь не подходит. Лейла берет обычный станок. Знаешь, сейчас начали выпускать специальные, дамские, с несколькими лезвиями. Ох, это неважно, тебе я этого не советую.

— Да я и не собиралась… А почему не советуешь?

— Потому что у тебя и так почти все хорошо. А от бритья волосы только сильнее растут.

Констанция заткнулась и прилежно слушала дальше.

Во-вторых, сообщала Рокси, метод горячей депиляции наиболее приемлем, ибо почти безболезненно и очень быстро избавляет от этой неприятности. Горячий воск расширяет поры, так что, сама понимаешь…

Констанция как раз собиралась спросить, насколько горяч этот самый воск, но тут они приехали.

Красная от смущения, Констанция Шелтон в одних трусиках и футболке залезла на высокий и узкий белый стол, чувствуя себя полной идиоткой. Высокая симпатичная девица рассеянно улыбнулась ей и обратилась сразу к Рокси, с первого взгляда распознав, кто здесь главный.

— Первый раз?

— Да. Так что, Сью, сама понимаешь.

— О'кей, тогда начнем с задней поверхности.

Констанцию перевернули на живот и велели расслабиться. Она честно попыталась сделать это, но в этот момент…

Такое ощущение, что ноги окатили кипятком! Конни заорала и рванулась было со стола, но высокая девица привычным движением перехватила нервную пациентку.

— Ничего страшного, это от неожиданности. Температура воска всего градусов пятьдесят.

Оглушенная этим сообщением, Констанция покорно прилегла обратно. На ошпаренные места прилепили полоски материи, после чего включили приятный прохладный фен. Несчастная мисс Шелтон почти расслабилась, во всяком случае поняла, что ожог явно не сильный, потому что уже не болит, и тут…

И тут отвратительная девица с бодрым возгласом «Ну это секундное дело!» рванула полоски ткани с ног своей жертвы.

Слезы градом брызнули из глаз Констанции, она взвыла и снова рванула со стола, однако на этот раз ее перехватила мучительница Рокси.

— Уже все, подруга, перестань орать и прислушайся к ощущениям. Больно только одну секундочку, не больше.

— Секундочку? Да с меня кожу заживо содрали!

— Это тебе кажется. Зато теперь ножки будут гладкие и нежные, как у ребенка…

— Рокси, я больше не дамся!

— С ума сошла! Сто баксов! Прекрати, Конни. Спереди совсем не больно. Ну… почти не больно.

Как ни странно, действительно было совсем не так больно. Все познается в сравнении. Констанция позволила себе только громкий вопль, но со стола уже не спрыгивала. И очень зря, потому что злые девушки, усыпив ее бдительность, перешли к области бикини.

Когда Констанция отдышалась, вытерла слезы и обрела возможность говорить, а не визжать, Рокси, нахалка, с невинным видом мурлыкнула:

— Заметь: твоя любимая психология. Ошарашили — усыпили бдительность — и вот позади уже и самое страшное.

— Я убью тебя.

— Ты скажешь мне спасибо.

— Я тебя убью. Как только получу возможность передвигаться.

— Хорошо, я умру, но ты вскоре раскаешься и будешь лить горькие слезы на моей могиле. Как несправедлива была я к Рокси, скажешь ты. Она сделала из меня королеву Багамских островов, по ее милости все мужчины штабелями лежали у моих гладеньких стройненьких ножек, а я убила ее, неблагодарная змея. Вот что ты скажешь, зубрилка несчастная. Так, все, спасибо, Сью, я у тебя, как обычно, в следующий четверг. Теперь у нас педикюр, маникюр, куафер и окуляр, то есть окулист.

— Мне не нужен педикюр.

— Педикюр нужен всем.

— Я не крашу ногти на ногах. И на руках тоже.

— Ц-ц-ц, ты перепутала времена глагола! Не красиЛА.

— Я не хочу!

— Вперед! Педикюр — это не только малярные работы. Скажи Сью «до свидания».

— До сви…

— Пока, Конни. Соберешься ко мне в следующий раз — звони, у Рокси есть телефон.

Ошеломленная Конни едва вспомнила, что надо надеть джинсы, а неугомонная Рокси уже тащила ее по светлым коридорам, то и дело здороваясь с удивительными созданиями. Лица некоторых были закрыты марлевыми повязками, свободными оставались только глаза и рот. Лица других покрывал толстый слой самой настоящей грязи. Некоторые приветствовали Рокси прямо из кабинетов, ибо лежали на кушетках, обмотанные полиэтиленовой пленкой и опять же обмазанные какой-то дрянью. С точки зрения Констанции, отличить их друг от друга было совершенно невозможно, но Рокси, кажется, ни разу не ошиблась.

Они влетели в большой светлый кабинет, где ворковали, журчали, хихикали и трещали около десятка молодых и пожилых женщин в белых купальных халатах. Ноги и руки их покоились на специальных подставках и столиках, а молоденькие симпатичные девушки непринужденно подрезали и красили чужие ногти, терли чужие пятки пемзой — и при этом так же жизнерадостно журчали, ворковали и хихикали.

Конни была переодета в халат, усажена в свободное кресло, и смуглая маленькая китаянка, которую Рокси расцеловала в обе щеки и назвала Лу Синь, принялась колдовать над руками и ногами Констанции. Впрочем, эта процедура, надо отдать ей должное, оказалась весьма приятной, так что Конни даже чуточку расслабилась.

У «куафера», то бишь у парикмахера, девушку ждал сюрприз. Во-первых, зеркала висели только при входе, перед креслами их не было. Это чтобы клиентка не мешала мастеру творить спокойно, объяснила Рокси. Во-вторых, мастером оказался маленький, тонкий, гибкий как змея юноша, которому при ближайшем рассмотрении оказалось не меньше пятидесяти. Волосы у пожилого мальчика были острижены коротким ежиком, но на лоб спускался кокетливый завиток. Губы и глаза были искусно подкрашены.

Констанция почувствовала, что неудержимо краснеет, но Рокси уже троекратно лобызалась с удивительным куафером.

— Рокси, подружка, ты расцветаешь, словно роза мая.

— Жозеф, милый, на дворе еще апрель, но все равно спасибо.

— Филировочку? Завивочку?

— Филировочку, пожалуй, можно бы, но это после, я собиралась к Сью в четверг, тогда и зайду. Сегодня я привела подругу. Она едет на Багамы, ты должен поколдовать, но только без кардинальных мер. Я обещала.

— Леди, вам уже говорили, что вы прелестны?

— Н-нет…

— Мужики — грубые животные. А женщины — завистливые змеи. Слушайте Жозефа, ибо Жозеф понимает толк в красоте. Итак: вы — прелестны. Хотя и несколько запущенны.

— Но я…

— Садитесь. Думайте о хорошем. Можете дремать, можете медитировать, можете петь песни и декламировать стихи — лишь бы вам было хорошо. Не думайте только об одном, о вашей прелестной головке. О ней подумает Жозеф. Рокси, ты посидишь?

— Если я не мешаю.

— Роза моя, ты не можешь мешать. Ты — та муза, без которой невозможен полет фантазии. Кстати, в четверг я не работаю.

— Отгульчик?

— Сейшн. Я познакомился с одним херувимом… Глаз не отвести. Он приходит к этой нахалке Мардж на маникюр, я прохожу по коридору и чувствую — умираю! Таких просто не бывает. Подстерег его в коридоре, убедил подстричься, слово за слово, туда-сюда, одним словом, в четверг мы едем за город большой компанией, и мой Марчел со мною.

— Марчел? Что-то римское.

— Румын. Или венгр. Я вечно путаю этих славян. А может, они и не славяне вовсе…

Констанция закрыла глаза. Ее академический мозг, привыкший к четким и логичным умопостроениям и схемам, давал сбои. Вот сейчас, лениво думала она, я сижу в кресле и меня стрижет сумасшедший гей. Сумасшедшая Рокси с ним треплется, обсуждает нижнее белье, кстати, дамское. Но ведь я сама пришла сюда, добровольно. Вывод прост: я тоже сумасшедшая. Таким самое место в пансионате… пансионате… на берегу океана маленький пансионат, в нем живут молодожены, то есть люди, которых я изучаю. Люди, которые любят. И которых любят. А я изучаю. И никого не люблю. И меня никто не любит. Но… как можно изучать то, о чем ничего не знаешь…

Голоса Рокси и Жозефа становились все глуше, дальше, неразборчивее. Голове было легко, и по позвоночнику бегала приятная щекотка. Хорошие руки у этого Жозефа, подумала Конни, прежде чем провалиться в приятную и невесомую дымку дремоты…

— Конни, детка, не хочешь пойти поиграть на улице?..

— Нет, мама, спасибо, я читаю.

— Конни, поедем кататься на велосипедах?..

— Спасибо, па, не хочется. Очень интересная книга.

— Малышка, я принесла тебе горячих блинчиков с сиропом…

— Потом, бабушка, потом.

До нее доносились изредка разговоры на кухне, странные, бессвязные, лишенные смысла и логики — с ее собственной точки зрения.

— … Я никогда не был таким. Ты, насколько я помню, тоже, Лили. Ма, что ты скажешь?

— Я бы сказала, что от нее нужно спрятать книжки. По крайней мере, некоторые.

— Мама, вы думаете, она может схватить что-нибудь…

— Нет, Лил, Мопассана я в виду не имею. Кстати, я его схватила, как ты выражаешься, в десять лет и ничегошеньки не поняла. Я имею в виду все эти заумные книги. Она читает Фрейда! Спенсера! Дарвина!

— Она у нас умница, это верно.

— Я бы показала ее врачу.

— Что вы такое говорите, мама!

— Лил, я никогда не вмешивалась, ты же знаешь, но с девчонкой творится что-то не то. Она не играет в куклы. У нее нет подруг. Она вообще не играет, в принципе. Это неправильно. Не знаю, хорошо это, плохо, страшно или полезно — но неправильно. Дитя человеческое должно играть.

— Ма, может, нам взять ее с собой в Те-Пас? Две недели на лодках по Саскачевану, места там потрясающие… Она же ездила с нами, когда была совсем маленькой. Скажи, Лили?

— Я была бы рада. Она совсем испортит глаза, а через месяц в школу.

— Если она согласится. Не забывайте, вашей дочери уже тринадцать, а железный характер у нее лет с трех. Теперь ее нельзя просто сунуть в корзинку и увезти в поход.

— Ма, ты против?

— Да нет… В любом случае надо спросить ее саму…

Это было в то лето, когда они уехали навсегда, ее мама и папа. Осталась одна бабушка Пейдж.

Она чувствовала тогда, что мама и папа расстроятся, если она не поедет, и уже почти решила ехать, но тут выяснилось, что в школе открывается новый биологический кружок и всех желающих приглашают поработать в живом уголке весь август. Разве можно было пропустить такую возможность? Констанция выложила это родителям, думала, они обрадуются вместе с ней, а они обиделись. Мама прятала глаза и, кажется, плакала, а папа хмурился и беспомощно смотрел на бабушку. Та пришла на помощь, стараясь разрядить обстановку.

— Ну ничего, съездите все вместе в следующий раз. В конце концов, кружок — это хорошо. Прогулки по лесу, поездки за город, так ведь, Конни? Чем вы там займетесь?

Девочка поправила съезжавшие с носа очки и с энтузиазмом ответила:

— Мы будем учиться препарировать лягушек и проверять рефлексы…

Она так и не поняла, почему мама и папа уезжали такими расстроенными, но ей было очень плохо от этого. Она хотела сказать им, что очень любит их, что ей очень жалко, что так получилось, но нужные слова не приходили. Она молчала, и от этого родители все больше расстраивались и даже злились. Потом мама вдруг вскрикнула:

— Поедем отсюда! Не могу больше видеть! Ты сама, как лягушка! Холодная и бесчувственная.

Папа же пробормотал, не глядя на дочь:

— Не думал я, что мы тебе до такой степени безразличны… Эх, Конни!

У нее разрывалось сердце, но она упрямо молчала, чувствуя, как коченеет язык во рту. Так они и уехали. Бабушка сурово поджала губы и ворчливо заметила:

— Все же нехорошо так уезжать. Прощаться надо каждый раз, как навсегда, так твой дед говорил.

Через неделю родители Констанции Шелтон погибли, утонули во время разлива Саскачевана после грозы. Нашли их только через несколько дней, опознали по одежде. Места там были дикие…

Конни пошла в школу круглой сиротой. Ее жалели тайно и явно, старались не загружать уроками, ждали от нее слез, истерик — но она была спокойна. О том, как разрывалось на части ее сердечко, не знал никто, даже бабушка. Конни приучила себя скрывать чувства, особенно сильные. Она уже тогда неплохо разбиралась в психологии и знала, что именно в такие минуты человек особенно уязвим, а ей нельзя было быть уязвимой. Теперь она отвечала за себя. И за бабушку, хотя та была уверена в обратном.

Бабушка Пейдж умерла три года назад. Она успела порадоваться за внучку, поступившую в университет Торонто, успела узнать, что та считается лучшей студенткой факультета и у нее самый лучший научный руководитель. Вот только узнать, как беззаветно и нежно любила ее эта самая внучка, не успела. Конни не привыкла говорить, а по ее виду догадаться о таких вещах было нельзя. Соседки рассказали ей после похорон, что бабушка Пейдж очень расстраивалась и корила себя за то, что не смогла сделать внучку счастливой, что Конни ее не любит… Соседки почти не скрывали осуждения, поджимали губы и неодобрительно смотрели на худую очкастую девицу с тонкими, вечно поджатыми губами и слишком тугим конским хвостом на голове. Конни не могла дождаться, когда они уйдут.

В тот вечер после похорон бабушки, три года назад и впервые за всю свою жизнь, Констанция Шелтон наплакалась всласть. В тот вечер все ее родные наконец-то услышали, что она их любит и всегда любила, что тоскует без них и просит у них прощения. Они были на небесах, так что наверняка все слышали. В этом ярая материалистка Констанция почему-то не сомневалась.

С тех пор она не плакала. Домой не ездила. О чувствах велела себе забыть раз и навсегда. Да и не осталось на земле людей, к которым она могла бы испытывать чувства.

Констанция очнулась, потому что ее весьма чувствительно тряхнули за плечо. Рокси улыбалась, Жозеф стоял с видом смертельно уставшего полководца, только что закончившего завоевание мира. Констанция смущенно потянулась за очками.

— Я заснула, простите меня…

— Не извиняйтесь. Это комплимент мне. Значит, мои руки не несли отрицательной энергии. Впрочем, это и так видно. Вуаля, богиня.

— Конни, отпад…

— Да ну вас!

Она подошла к зеркалу, поправила очки. Только этот жест и помог понять, что отражается в зеркале именно она, Констанция Шелтон.

Это был высший пилотаж. Даже Констанции стало ясно. Ничего, ровным счетом ничего не изменилось у нее на голове. На первый взгляд.

Длина осталась прежней, чуть ниже плеч. Цвет — русый, как и было. И все же девушку нельзя было узнать.

Исчез тугой хвост, и гладкая головка Конни осталась в прошлом. Каскад нежных, пушистых локонов медово-русого цвета ниспадал на плечи. Из-под задорной неровной челки изумленно смотрели голубые глаза. Жозеф высветлил некоторые пряди от золотистого до почти белого оттенка, и, смешавшись с общей массой волос, они прибавили ей объема и цвета. Филировочные ножницы помогли создать каскад локонов, а вились они от природы, просто раньше их намертво стягивала канцелярская резинка.

Констанция хотела что-то сказать, но из горла вырвался только слабый писк. Она поднесла руки к новой прическе, машинально собираясь заправить непослушные кудри за уши, но эти самые новые руки новой Констанции Шелтон, аккуратные, с ухоженными блестящими ноготками, покрашенными нежно-коралловым лаком, всего лишь взбили пышную гриву абсолютно новым, незнакомым ей самой жестом. Волосы были мягкими и теплыми. В них хотелось запустить пальцы. Их хотелось перебирать, гладить, ловить в их сеть золотые солнечные лучи… Шум прибоя грохотал в ушах Констанции все громче, она отступила на шаг и схватилась за плечо Жозефа, чтобы не упасть. Плечо пожилого мальчика оказалось на удивление сильным и мускулистым.

— Лучшая награда мастеру — когда клиент теряет сознание от своей красоты. Леди, придя ко мне, вы были прелестны. Теперь вы — несравненны!

Рокси расцеловалась с Жозефом, Констанция пролепетала «Спасибо, до свидания», и они вышли на свет Божий. Странно, по подсчетам Констанции прошла целая вечность, однако на улице все еще светило весеннее солнце, и до вечера было далеко.

Неутомимая Рокси заявила, что после такого потрясения необходимо плотно, но щадяще пообедать и отправиться домой спать, так что теперь они едут в ресторан. Констанция робко осведомилась:

— В «Макдональдс»?

— Забудь о забегаловках. Мы едем в «Плазу». Или в «Индокитай».

— Это слишком шикарно. Мы же… я не одета для ресторана. Надо заехать домой.

— И нацепить этот шерстяной кошмар? Нет, милая, новая жизнь — это новая жизнь. Мы едем в бутик.

— Какой еще бутик?!

— Не волнуйся, это самый дешевый бутик Торонто, а возможно, и всей Канады. Там у меня работает одна девица, мы с ней в школе вместе учились. Все равно тебе нужно что-то шикарное.

— Не нужно мне…

— Ох, чуть не забыла! Окулист!

— Рокси, я…

— За мной.

Констанция, окончательно утратившая чувство реальности, покорно двинулась к машине.

Окулист не был врачом. Окулист был симпатичной пухленькой женщиной, которая приняла их в крохотном магазинчике, пригласила присесть, а потом раскрыла перед Констанцией глянцевый журнал с образцами. Голубая мечта Роксаны Жилье. Линзы вместо очков. Конни мрачно покачала головой.

— Не представляю, как их можно носить. Соринка в глазу меньше в сто раз, но от нее текут слезы и…

— Наши линзы, строго говоря, не наши, а японские. Технологии нового века. Абсолютно натуральные материалы плюс полная гипоаллергенность. Какой у вас минус?

— Минус два и минус три. Очень неудобно, я знаю…

— Это в очках неудобно, мисс Шелтон. Линзы вы можете подобрать абсолютно любые. Даже если на одном глазу минус, а на другом плюс. Осталось выбрать цвет.

В следующие несколько минут ошарашенная Констанция узнала, что цвет глаз отныне не может являться неизменным отличительным признаком конкретного человека. Миссис Престон продемонстрировала ей фиолетовые, зеленые, ярко-синие, черные и золотистые «глаза», после чего Рокси хищно уставилась на синий вариант, а Конни робко попросила:

— Нельзя ли оставить мой естественный цвет?

— Разумеется! Тем более, что он у вас очень привлекательный. Чистая небесная голубизна.

Вскоре девушки покидали гостеприимный салон. Констанция чувствовала себя очень непривычно. Впервые нос не оттягивала тяжелая оправа и мир не был ограничен стеклами с диоптриями, а видела она все прекрасно. Пожалуй, даже лучше, чем в очках. Зелень была намного зеленее, лица людей приветливее, а длинноногий парень, проезжавший мимо на роликовых коньках, подмигнул Констанции, отчего она чуть не растянулась на ступеньках.

Закончился поход за красотой в бутике, где Рокси и ее бывшая одноклассница взяли все в свои руки и облачили Конни в простое, но легкое и элегантное платье бледно-зеленого цвета и темно-зеленый кардиган из ангорской шерсти. Каблуки она не носила никогда в жизни, и при взгляде на высоченные шпильки кремовых туфель с острыми носами подумала, что наверняка и шагу не сможет сделать, однако туфли оказались на редкость удобными. Подруга Рокси сокрушенно вздохнула.

— Жаль, низковат каблук. Всего семь сантиметров. Тебе идет эта модель, хотя к твоим шикарным лодыжкам подошли бы каблуки повыше.

Констанция всю дорогу до машины решала для себя, было ли все это сказано в шутку или серьезно, но потом неожиданная мысль заставила ее спохватиться.

— Рокси! Это же все стоило уйму денег! Откуда у тебя…

— Деточка, уймись. В косметическом салоне у меня открытый счет, а про бутик я тебе говорила.

— Я тебе верну…

— Разумеется, вернешь. Линзы — мой подарок. Считай, что я настояла на них из чистого эгоизма. За остальное рассчитаемся после твоего триумфального возвращения с Багам.

Конни молчала всю дорогу до ресторана, а уже за обедом задала вопрос, который мучил ее некоторое время.

— Рокси, этот Жозеф, он действительно…

— Шикарный мастер. Я его подцепила случайно, Мими Роджерс посоветовала. Он волшебник, правда?

— Я не об этом. Он… У него глаза накрашены!

— Ну да. Он же гей.

— Ты так спокойно об этом говоришь…

— Конни, на дворе двадцатый век! Подобные штучки давно уже никого не пугают и не шокируют. Жозеф классный парень, к тому же никогда не полезет к тебе с непристойными предложениями. Что ты имеешь против геев?

— Да ничего, просто непривычно…

— Милая моя, да на свете полно куда более неприятных мужских увлечений. Вот, скажем, хоккей. Они же могут говорить о нем часами! Сутками. Срываться и ехать на матч, бросив тебя одну с мытой шеей. Обсуждать итоги жеребьевки во время секса…

— Рокси!

— Да, было у меня такое! Нет, по сравнению с хоккеем Жозеф просто душка.

Констанция молчала, собираясь с мыслями. Потом медленно произнесла, не глядя Рокси в глаза:

— Рокси, а как ты узнала… когда… ну то есть… про отношения полов!

— Блеск! Как у тебя это получается, Конни?

— Не смейся. Я в жизни ни с кем не разговаривала на такие темы.

— М-да, понимаю. Видишь ли, мне было несколько проще. Мы с мамой всегда были скорее подружками, чем просто матерью и дочерью. К тому же она француженка, настоящая, не канадская. Франция — родина любви, сама понимаешь.

Конни серьезно и доверчиво посмотрела на подругу.

— Не понимаю, Рокси. Я вдруг поняла, что ничего не понимаю и не знаю.

— Так уж и ничего? Ты же знаешь, откуда берутся дети и все такое?

— Теоретически. Но ведь в жизни происходит как-то иначе. Люди встречаются, начинают общаться, потом возникает аттракция…

— Влечение, Конни, влечение. Мы же не диплом твой сейчас обсуждаем.

— Да, конечно. Так вот, я очень слабо себе представляю, как это происходит в жизни… И как распознать, возникло влечение или нет. В теории все выглядит довольно глупо.

Рокси звонко расхохоталась.

— Это точно! Когда Даг Мерсье сообщил мне, что поцелует меня на вечеринке, я полдня тренировалась на чердаке и дико хохотала.

— Трени… что делала?

— Тренировалась. Мне же было тринадцать лет! Я понятия не имела, как целуются по-настоящему. Взяла старый чайник, с таким широким носиком — и целовалась с ним. Главное было научиться дышать при этом носом. Ой, не могу, умора.

Рокси веселилась, а Констанция, слабо улыбаясь, думала совсем о другом. В тринадцать лет Рокси целовалась с мальчиком, а Констанция — Констанция осиротела. И не стало на земле ее мамы, с которой она все равно ни за какие коврижки не стала бы советоваться на такие темы…

Вечерело, когда они с Рокси вошли в свой домик в кампусе. Рокси повалилась на кровать и сладко зевнула.

— Завтра на лекции не пойду. Здоровый сон до полудня — и начинаем собирать тебя в дорогу.

— Ты что! Еще целая неделя!

— Она пролетит, как одна минута. Увидишь, мы еще будем не готовы за час до отлета твоего самолета.