"Льды Ктулху" - читать интересную книгу автора (Лидин Александр)

Глава 6 ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА [1920]

Молния рассекла надвое ночное небо, высветив картину безудержного грабежа, а звук грома на мгновение заглушил крики людей, мечущихся по улице. Василий перекрестился, плотнее вжимаясь в поленницу. «Только бы не заметили, только бы не заметили. Иначе…» И буйная фантазия тут же нарисовала пренеприятнейшую картину: он, по пояс голый, болтается, подвешенный за руки, а двое здоровяков «потчуют» его батогами. Губы его задрожали, он готов был вот-вот разреветься.

— Отче наш, иже если на небеси… — начал было он, стуча зубами от страха, но Мишка врезал ему звучного «леща».

— Заткнись, а… Только молитвы сейчас и не хватало.

— Я молюсь, чтоб дождь пошел. Вишь, пока Илья Пророк по бесам вхолостую лупит, а под дождем мы с тобой и убежали бы. А шо..? — начал было Василий, но Мишка не дал ему договорить, схватив за плечо, потянул вниз, и они вместе вновь спрятались за поленницей.

— Шо-шо… — злобно фыркнул Мишка. — Нечего дождя ждать, драпать надо, до Верховки. Иначе капут. Розг надают, а то и к стенке… В Верховку надо. Там наши. Предупредим, что банда здесь, их враз и накроют. Тогда меня точно в отряд возьмут.

— А меня?

— У тебя крыша мала… Не боись, возьмут, если я попрошу, а то еще и отец слово доброе замолвит.

— А как же мать?

— Что ей-то будет? — в тон отвечал Мишка. — На старух бандиты не зарятся, а просто так убивать не станут. Никто курицу-несушку в суп не кладет.

— Уж больно ты мудрый! — фыркнул Василий. — Слыхал, что бандиты в Варьевке сотворили? Ни одного живого ироды не оставили, а попа на кресте распяли. А всем, кто в селе жил, сердца повырывали.

— Больше слушай на ночь бабьи байки. С чего им попа трогать? Попы и бандиты заодно, это же ясней ясного. А уж сердца у крестьян вырывать — и вовсе глупость несусветная. На кой они им? Жрать, что ли? К тому же все знают, что батька Григорий хоть и строгий, но справедливый. Он это… глупая кость, живет согласно кодексу чести.

— Не глупая, а голубая… никогда таких костей не видел… А что до батьки Григория… Почему же, если он такой хороший, ты с батей в красные подался?

— Я за мировой пролетариат сражаюсь! — с пафосом в голосе объявил Мишка. — Однако сейчас не время для политических дискуссиев и деспотов разных. Как снова Илья по бесам молнией вдарит, оглядимся и… — Последние его слова заглушил раскатистый гром.

Вновь молния прорезала небо, высветив мечущиеся фигуры крестьян и бандитов батьки Григория.

— Побегли! — заорал Мишка и, выскочив из-за поленницы, метнулся в сторону сараев.

Василию ничего не оставалось, как бежать следом за братом. В наступившей кромешной тьме он едва мог видеть на несколько шагов вперед и ориентировался скорее по памяти и по туманному пятну белой рубахи брата, который бежал впереди.

За сарай, дальше вниз по косогору по узкой тропке между высоких колючих репейников, не обращая внимания на мелкие камешки, впивающиеся в подошвы. Сейчас не до того. Сейчас бы собственные шкуры спасти и красных предупредить.

Внизу у реки паслось несколько лошадей. Мельника, ну да сейчас не до разборов, где чье. Мишка и Василий подбежали к двум ближайшим лошадям.

— Стреножены! — с разочарованием воскликнул старший брат.

— А ты хотел, чтобы этот мироед их так и оставил. Странно, что сторожа нет. Обычно он кого из батраков посылает стеречь.

— Да сейчас в деревне такая суматоха, не до лошадей, — пояснил Михаил.

— Ну, как?

— Тут не развяжешь, узлы на совесть. Небось Фома сам затянул, — прошептал Василий. — Было бы еще светло, глядишь чего и получилось бы, а так в темноте на ощупь.

— А ты режь, — Василий вытащил из кармана нож, трофейный. Отец его на ярмарке у фронтовика-инвалида на картофель выменял. Два ведра отдал. Мгновение Василий колебался, а потом протянул нож брату, и веревки были срезаны, но тут откуда-то из тьмы раздалось:

— А ну, стой! Разбойники! Конокрады!

Кто-то пальнул во тьму. Люди мельника или бандиты? Впрочем, сейчас никакой разницы не было. Надо было шкуры спасать.

Василий вскочил на лошадь, а Мишка метнулся к соседней, собираясь освободить и ее, но времени не оставалось.

— Прыгай за спину! — закричал Василий.

Из тьмы прогремел еще один выстрел. Не раздумывая, Мишка прыгнул за спину брата, а тот, вцепившись в гриву, пришпорил лошадь, направляя ее вдоль реки.

— Стой! Стой! — неслось из темноты, но братья и не думали останавливаться. Наоборот, Василий вновь дал «шпор», и они помчались во тьму. Вдали послышался цокот копыт. Погоня?

А потом хлынул дождь. Долгожданный дождь, в ожидании которого исстрадалась земля, — стена воды разом отрезала братьев от преследователей. Вот только если бы дождь начался чуть раньше. Тогда они ускользнули бы из деревни незаметно, и лошадь не понадобилась бы. И не было бы тогда никакой погони. Теперь же, ошалев от раскатов грома, выстрелов и понуканий, бедное животное неслось во тьму.

Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. Только теперь сложнее было удержаться без седла на спине лошади. Промокшая насквозь рубаха липла к телу и неприятно холодила, а от напряжения пальцы, вцепившиеся в гриву, свело судорогой. Но отпускать гриву было никак нельзя. Василий отлично понимал, что, сжимая гриву, держит в своих руках жизнь свою и брата.

— Глянь, есть кто за нами? — не оборачиваясь, спросил Василий, но брат не ответил. А потом Василий почувствовал, как пальцы брата, сжимавшие его рубаху, разжимаются, соскальзывают. — Эй, сейчас свалишься, держись крепче! — крикнул он, но Михаил не ответил. Василию ничего не оставалось, как обернутся… и в этот миг вновь блеснула молния, высветив остекленевшие глаза Михаила.

Василий и раньше видел мертвецов, но обычно издалека, а это… это был его родной брат. Комок подкатил к горлу, сдержав крик ужаса. Василий хотел кричать, нет, выть от страха, но не мог. И тут разом грохнуло два выстрела. Тело Михаила, принявшее еще две пули, дернулось. На белой рубахе проступили и стали расползаться два черных пятна. Мгновение мертвые пальцы еще сжимали рубаху Василия, а потом ткань выскользнула из онемевшей плоти и труп, сковырнувшись вниз с крупа лошади, исчез во тьме. Василию же ничего не оставалось, как еще ниже пригнуться к шее кобылы и вновь «дать шпор» — что есть силы голыми пятками врезать под брюхо несчастному животному, которое и так сломя голову летело во тьму. Сейчас любая выбоина на дороге, любая ветвь, лежащая поперек пути, могла оказаться роковой и для лошади, и для ее наездника. Но бог хранил беглеца. Слезы заливали глаза Василия, но и не будь их, он ничего бы не разглядел — тьма царила кругом.

Неожиданно темный массив леса отступил от берега и открылся поворот на Верховку. Только бы успеть доскакать до вершины холма, пока погоня не миновала поворот, иначе он окажется как на ладони. Идеальная мишень на пологом склоне.

И тут… из-за тяжелых осенних туч вышла полная луна. В один миг стало светло как днем. Душа Василия ушла в пятки. Он понял: теперь ему не уйти, теперь его сможет спасти только чудо. Василий опять начал скороговоркой читать молитвы, хотя в этот раз слова путались точно так же, как мысли. Но чудо свершилось. На вершине холма, к которой, прижимаясь к шее лошади, летел Василий, появился всадник. Странный всадник — человек в кожаном плаще; деталей невозможно было рассмотреть. Этот всадник, развернув своего коня, неспешно поскакал навстречу Василию, а потом, когда преследователи достигли поворота и вновь принялись палить в спину беглецу, из рук незнакомца полыхнул огонь. Он скакал, отпустив поводья, и стрелял с двух рук одновременно. Василию же в первый момент показалось, что всадник стреляет в него. «Наверное, кто-то из конного патруля бандитов. Вот и все. Отбегался… Доигрался. Говорил отец: „Сиди, дурень, за печкой“…» В ожидании пули, которая вот-вот должна была впиться в его тело, Василий крепко зажмурился. Но ничего подобного не случилось. Зато откуда-то сзади, от поворота, который он только что миновал, донеслись крики боли и проклятия. А потом вновь раздались выстрелы. Одна из пуль просвистела над головой Василия, а вторая…

Василий почувствовал, как пуля попала в лошадь, и та споткнулась. Метнувшись в сторону, Василий едва успел соскочить на землю, но, не удержавшись на ногах, повалился и откатился в сторону, стараясь уйти с линии огня. Его лошадь, несколько раз переступив, пала. «Отъездился». И Василий обернулся в сторону преследователей.

Пять или шесть человек лежали мертвыми в дорожной грязи. Таинственный всадник, подъехав к ним поближе, перезарядил револьверы, а потом несколько раз выстрелил, добивая раненых, после, развернув коня, неспешно направился в сторону Василия.

Тот же, оцепенев от страха, наблюдал за приближением незнакомца. Даже смерть брата отступила на второй план, Василий замер, словно зачарованным происходящим действом. Он ждал, что вот-вот незнакомец вскинет руку, револьвер полыхнет огнем и… И тогда, наверное, они снова встретятся с Михаилом… Бежать было бесполезно. Пока добежишь до ближайших кустов, тебя раз пять пристрелят, тем более, незнакомец только что доказал, что стрелок он отменный. В какой-то миг Василий не выдержал тягостного ожидания и закрыл глаза. Однако так вышло еще хуже, потому что перед его внутренним взором тотчас встало лицо Михаила, таким, как он видел его в последний раз несколько минут назад в свете молнии — белое удивленное лицо, с вытаращенными стеклянными глазами. Кривящийся перекошенный рот… словно Мишка хотел сказать, только не успел.

Однако, подъехав, незнакомец, вместо того, чтобы пристрелить Василия, спросил:

— Живой?

Тот кивнул. Говорить он просто не мог, в горле стоял ком.

— Кости целы?

— Угу…

— Тогда бегом за лошадью, — и он кивнул в сторону подножия холма. Возьми одну из тех, что под седлом, и поехали. Тут долго оставаться нельзя. Бандиты своих скоро хватятся…

Пошатываясь, Василий с трудом поднялся на ноги, потом, прихрамывая, на негнущихся ногах, побрел к подножию холма. Он ожидал, что в любой момент ему в спину ударит пуля и он, как брат, на мгновение замрет, широко открыв рот в беззвучном крике, а потом рухнет или в дорожную грязь, или на мокрую траву и останется лежать там, пока его не отыщут мать или односельчане. А потом будут пышные похороны и отец Ануфрий станет дымить кадилом и читать молитвы на старославянском, женщины наденут черное…

И в самом деле, у подножия холма, недалеко от своих мертвых хозяев, столпились скакуны. Они, как и положено, все были под седлом.

— Давай побыстрее! — крикнул ему в спину незнакомец. — Время не тяни.

Проходя мимо мертвых, Василий автоматически замедлил шаг. Да, без сомнения, это были бандиты. На кой батракам так подставляться? Хотя, если это люди мельника… Своих, деревенских он всех знал в лицо, да и одеты эти парни были совсем иначе. Выходит, что незнакомец наш, то есть красный. Вот только что он делал поздно ночью в этих краях?

Что-то блеснуло в руке одно из убитых — здоровенного парня в косоворотке. Револьвер! Василий, наклонившись, подхватил оружие и сунул за пояс, под рубаху.

Подойдя к лошадям, которые спокойно стояли чуть поодаль от своих мертвых хозяев, поймал узду ближайшей кобылы и через мгновение был в седле. Однако дальше он замешкался, пытаясь решить, что лучше, развернуть лошадь и попытаться исчезнуть или вернуться к незнакомцу. Но тот не дал Василию выбора.

— И не думай бежать! — объявил незнакомец тоном, не терпящим возражений. — В том, что я метко стреляю, ты уже убедился. Так что хватить раздумывать, подь сюды!

Василию ничего не оставалось, как подчиниться. Неспешно направив лошадь в сторону незнакомца, Василий обшарил седельные сумки выбранного им скакуна. Ничего полезного, если не считать бутыль самогона. Как раз то, что надо после такого бегства.

— Эти? Кто они? — кивнул незнакомец в сторону убитых.

— Люди батьки Григория, а может, батраки мельника, откуда мне знать, — опустив голову произнес Василий, в любой момент ожидая выстрела. — Но не деревенские точно.

— Хорошо… — кивнул незнакомец. — А сам ты из кого будешь?

— Я из деревенских… — жалобными тоном начал было Василий.

— Ты мне не ври! — фыркнул незнакомец. — Стали бы эти хлопцы за тобой гоняться, если б у тебя совесть чиста была?

— Это из-за брата… и отца, — подумав, добавил Василий. — Отец у красных, а брат к ним собирался. Вот мы с братом, когда на деревню бандиты напали, взяли руки в ноги и к красным.

— И где же сейчас твой брат?

И вновь перед Василем встало, словно из небытия, мертвое лицо Мишки. Он хотел ответить что-то, сказать, но только теперь понял, что остался один, что погиб тот самый человек, который был ему на свете ближе всего, тот, кого он понимал с полуслова… А может, только ранили? Нет, Василий не мог забыть эти стеклянные глаза…

— Мертв, — только и смог он выдавить из себя, а потом слезы сами хлынули из глаз.

— Ты реветь-то кончай, — фыркнул незнакомец. — Бабье это дело мертвых оплакивать. А слезам нынче веры никакой нет. Ты мне лучше скажи, знаешь, где сейчас красные?

— Там, — пытаясь остановить рыдания, махнул Василий в сторону вершины холма. — В Верховке они.

— И сколько дотуда? — Версты три.

— Проводишь?

Василий опасливо оглянулся, словно ожидал, что трупы встанут и вновь бросятся за ним в погоню.

— Провожу. Мне деваться некуда.

— Тогда веди, — приказал незнакомец, — а то неровен час, еще кто нагрянет. — А потом, подъехав поближе, добавил: — Возьми и заряди револьвер, раз подобрал. Глядишь, он тебе и в самом деле пригодится.

Дрожащими руками Василий вытащил вновь приобретенное оружие, сдвинул собачку, вывернул на бок барабан. Незнакомец чиркнул спичкой, и в ее тусклом свете Василий увидел, что в барабане одни гильзы. Тряхнув рукой, он высыпал их в траву, а потом начал запихивать в барабан новые патроны.

Незнакомец усмехнулся.

— Как звать-то тебя?

— Василий.

— Хорошо… Василек значит… А меня можешь называть Григорием Арсеньевичем.

На окраине Верховки их остановил патруль, но новый знакомец Василия вместо того, чтобы пуститься в объяснения, четким командирским голосом приказал вести к начальству. Так сказал, что никто ни на секунду не усомнился в том, что он свой, и даже оружия сдать не потребовал. Начальство спало, и достучаться до него оказалось не так уж просто.

Только очутившись в штабной избе, в горнице, залитой светом нескольких керосиновых ламп, Василий сумел хорошенько разглядеть своего спасителя. Черный кожаный плащ скрывал не только две наплечные кобуры, но и френч английского покроя. Высокие сапоги и кожаные галифе довершали костюм Григория Арсеньевича. Сам же он выглядел холеным барчуком: длинные, напомаженные усы, широкий нос, глубоко посаженные свинячьи глазки и длинные прямые седые волосы, на затылке стянутые в толстый хвостик.

Оказавшись в штабной хате, он, ни слова не говоря, прошествовал к столу, за которым восседали в исподнем красный командир Чирок и его начальник штаба Окунев, и протянул им какую-то бумагу.

А потом, когда они, прочтя документы, замерли с вытянутыми лицами, поинтересовался:

— И что вы сейчас тут делаете?

— Спим, товарищ комиссар, — пожав плечами, ответил командир. — А что ж еще делать, ночь на дворе? Если б вы не разбудили, спали бы до утра.

— Вот именно, что спите! — взорвался Григорий Арсеньевич. — А бандиты в это время грабят деревню всего в трех верстах отсюда. Можно сказать, под вашим носом. И потом вы, как обычно, пошлете рапорт, что налет произошел неожиданно и бандиты растворились в воздухе… А ну поднимайте отряд в ружье, и чтобы через пять минут все были верхами. Я вам покажу, что такое армейская дисциплина и как должно выполнять приказы Реввоенсовета!!! — с этими словами он, видимо, для пущей убедительности, выхватил револьвер и потряс им перед носом командира, а потом треснул со всего маха рукоятью об стол, так что гул пошел.

— Ну, ты пукалкой-то не тряси, — осадил его командир. — Видали мы и не таких прытких.

— Ты мандат мой читал? — продолжал все тем же тоном Григорий Арсеньевич. — Видел, что он подписан самим товарищем Троцким? А что в том мандате сказано? Что я имею право ставить к стенке любого, кто заподозрен мною будет в саботаже или пособничестве белобандитам… Так что или через пять минут мы выступаем, с надеждой, что бандиты еще в деревне, или я тут, прямо на месте, начну «выявлять предателей революции, саботажников и судить их по закону военного времени».

Командир и начальник штаба зашевелились, отдавая приказания полусонным красноармейцам. Естественно, через пять минут никто готов не был. А вот через полчаса разведотряд был готов выступить в полном составе. И новый знакомый Василия не стал дожидаться, пока весь отряд красных придет в боевую готовность. Переговорив с командиром разведотряда Волковым, человеком неприятной наружности, но, судя по репутации, бесстрашным красноармейцем, Григорий Арсеньевич велел остальным «собираться и догонять». Сам же отправился вперед с десятью бойцами-разведчиками, чтобы не дать банде уйти, вновь растворившись в бескрайних лесах. Но и о Василии он не забыл:

— И ты собирайся. Поедешь с нами.

— Я… — удивился тот. — Я-то вам зачем?

— Не «зачем», а почему, — огрызнулся Григорий Арсеньевич. — Там деревня твоя. Ты все ходы-выходы знаешь. А эти горе-бойцы только-только глаза продрали, а выглядят так, словно только из патруля вернулись. Им бы сейчас с бабами воевать, и то, боюсь, не справятся. Так что поехали. Лошадь под седлом у тебя есть, а там глядишь, чего дельного нам подскажешь.

Василий кивнул, а через пару минут он и Григорий Арсеньевич замыкающими разведотряда выезжали со двора штабной хаты.

Ту ночь Василий запомнил на всю жизнь. И не потому, что потерял брата. Сама ночь была волшебной, удивительной. После яростной грозы и дождя-потопа небо расчистилось, и теперь там сверкали звезды, яркие, как никогда. А полная луна светила так сильно, что казалось, сейчас не ночь, а сумрачный день. И еще, после грозового дождя в воздухе стояла та самая не сравнимая ни с чем свежесть, когда в единый букет смешался озон, запах дождя и сырой зелени, к которым добавился тонкий аромат лесных цветов.

Всю обратную дорогу они ехали молча. Красноармейцы держались отдельно, насупившись, словно все поголовно считали, что зря подняли их среди ночи и погнали в соседнее село, что тревога напрасная и не будет там, куда они едут, никаких бандитов. Григорий Арсеньевич то и дело поглядывал на полную луну и причмокивал губами, словно именно ее считал источником всех неприятностей.

А Василий и вовсе голову повесил. Во-первых, он не нашел отца в Верховке. На все его вопросы красноармейцы лишь недоуменно пожимали плечами. Мол, был такой, да, в отряде, но сейчас его нет. И где он, никто среди ночи так толком и не смог ответить Василию. И еще брат… Хоть они часто и ссорились, это был, пожалуй, самый близкий Василию человек. Вот и умер он вместо него. Сел сзади и закрыл от пуль своим телом. Хотя если бы не он, может, Василий и не пустился бы в бега, когда бандиты напали на деревню. Он-то лично к красным никакого отношения не имел, а, как известно, сын за отца, а тем более за брата не в ответе. И ведь мать… Ну как он скажет ей, что Мишка погиб, что его больше нет? А может, и не надо будет ничего говорить. Мишку-то застрелили считай на окраине деревни. Может, мать сейчас плачет над его телом и гадает, какая участь постигла ее младшенького Василия?

— Чего нос повесил?

Василий резко дернулся, выпрямившись в седле.

— Ты что, нервный?

— Не-а… — протянул Василий, разглядывая Григория Арсеньевича, который чуть отстав от отряда, теперь ехал рядом. — Так просто задумался.

— Я вот что тебе хочу сказать, парень, — продолжал спаситель Василия. — Как подъедем, ты ухо держи востро. Ты пистолетик-то свой вынь, сними с предохранителя. Шесть пуль это, с одной стороны, мало, а с другой стороны, иногда и одна пуля жизнь спасти может… И еще… — тут Григорий Арсеньевич выдержал паузу, то ли сомневаясь, нужно ли говорить об этом, и подбирая нужные слова, то ли для того, чтобы замечание его прозвучало как можно более весомо. — Ты будь поосторожней. Держись меня и спиной ни к красным, ни к белым не поворачивайся.

Последнее замечание особо смутило Василия. Что значит «ни к белым, ни к красным»? Ну, к белым понятно, а красные… они ведь свои. Однако ни к какому выводу он так и не пришел, потому что впереди показалась околица и Волков скомандовал спешиться. Если бандиты выставили охрану, то лучше было ее не встревожить. Пока разведчики готовились к бою, он подошел к Григорию Арсеньевичу.

— Разрешите?

Тот кивнул.

— Насколько я понял, наша задача занять позиции и ждать, пока не подоспеют основные силы?

Григорий Арсеньевич печально покачал головой.

— Вы, товарищ Волков, поняли совершенно неправильно. Наша задача нанести противнику неожиданный удар.

— Но нас всего…

— Неожиданный, товарищ Волков. Бандиты, если они в деревне, напились и спят, им и в голову прийти не может, что мы устроим ночную атаку. Если б не этот парень, мы бы и не узнали, что тут происходит. Так что давайте по центральной улице. И палите во все подряд, только селян не перебейте.

Товарищ Волков нахмурился, потом кивнул.

— Есть, товарищ особо уполномоченный комиссар.

— Вот и славно, — кивнул Григорий Арсеньевич. — А я вот пока молодого человека задворками до его дома провожу, чтобы не заплутал. Заодно и пошумим по окраинам, а там глядишь, и наши подтянутся. Да, пальбу поднимите, когда я сигнал дам, а пока рассредоточьтесь, чтобы противник решил, что вас много… — а потом повернулся к Василию. — Ну что, веди…

Свернув на боковую улицу, Василий без промедлений направился к реке, обходя центральную часть деревни. Каждый шаг давался ему с трудом — впереди, скорее всего, было неприятное объяснение с матерью. Поэтому Василий шел механически, не глядя по сторонам, весь погруженный в себя и занятый лишь одной мыслью: как сказать матери о брате? А может, и вовсе не говорить? Сказать, что разминулись в темноте. Потом тело Мишки найдут… Только к тому времени он с красными или с белыми уйдет. Нет, все-таки с красными, а то вдруг где в бою с отцом столкнется. Что ж они, друг в друга стрелять станут? Тем более, что мельник, у которого они с Михаилом лошадь сперли, был заодно с бандитами, и если кого из его домашних особый уполномоченный комиссар на том повороте лесной дороги положил, то мельник Василию это вовек не простит…

Григорий Арсеньевич шагал рядом. Он-то, в отличие от своего проводника держался настороже, и все, что он видел вокруг, нравилось ему все меньше и меньше.

Деревня, которая часа три назад буквально бурлила жизнью — бандиты грабили и сводили счеты, крестьяне сопротивлялись, — теперь словно вымерла. Нигде никого. И что самое ужасное, не было слышно ни стенания вдов, ни плача осиротевших детей, ни рыдания матерей над телами погибших детей. Может, парень соврал? Может, никаких бандитов и вовсе не было. Хотел лошадь украсть, да его едва не поймали. А что стреляли в него, так времена сейчас смутные, и за лошадь пристрелить могут. Хотя, если по большому счету, и деревня не такой большой была — дюжины три домов. И все же… не кричали птицы, не лаяли собаки, не стрекотали сверчки. Ни одного звука, присущего ночи. Было в этой тишине что-то зловещее.

Вот Василий нырнул было в заднюю калитку одного из невысоких домов, однако в последний момент комиссар остановил его.

— Не спеши. Ты уже дома. Прежде чем в хату идти, пистолет спрячь. Револьвер тебе может и пригодиться, только вот в дом его не надо тащить, родных пугать.

Василий кивнул. Его новый знакомец был совершенно прав. Если бы мать увидела его с револьвером, то разоралась бы. Ведь за такую игрушку бандиты или белые и в самом деле могли к стенке поставить.

Оглядевшись, Василий увидел несколько горшков, вывешенных на плетень. Осторожно сняв один из них, Василий опустил в него револьвер. А потом поставил горшок в высокую траву у плетня, так, чтобы видно не было.

— Вот так… пока… — объявил он. — Утром перепрячу.

— Хорошо, иди, — кивнул Григорий Арсеньевич. — Иди, а то мамка заждалась небось, обрыдалась. И смотри, как пальба начнется, из дома ни ногой.

— Угу…

Василий опустил голову. Отступать было некуда, и, собравшись с духом, он подошел к двери. В доме царила мертвая тишина и кромешная тьма. Странно, неужели мать уснула, не дождавшись его с братом? Не похоже на нее. А может, к соседям подалась, им помогает. Нет, у них тоже окна темными были. Неожиданно Василию стало страшно. Все, что произошло с ним с того момента, как Мишка разбудил его посреди ночи, очень напоминало страшный сон. И если б не холодные прикосновения мокрой рубахи, он бы, наверное, решил, что все еще спит.

Двигаясь на ощупь, Василий пробрался в горницу. Потянувшись, он взял масляную лампу — та, как всегда, стояла на полочке у самого входа, — чиркнул спичкой и, когда фитилек разгорелся, поднял повыше, чтобы осмотреть горницу. И тут… Василий чудом не выронил лампу. А из груди… из груди его вырвался чудовищный крик, в котором воедино смешались боль утраты, ужас и отчаянье. Посреди горницы на столе, залитом кровью, лежало растерзанное тело его матери. Грудная клетка была разломана так, что белые обломки ребер торчали во все стороны, но самым страшным было то, что у трупа не было сердца. На его месте в теле зияла глубокая черная яма…

— Итак, деревня мертва, — подытожил Григорий Арсеньевич. — Если честно, то я не понимаю, зачем это бандитам. Местные, — тут он взглянул на замершего в уголке Василия, — их и так не слишком любят. Крестьяне в этом районе скорее склонны принять нашу сторону, а не белобандитов. Так зачем же им еще больше настраивать против себя крестьян, вырезая целые деревни?

— Но если не бандиты, то кто!? — взвился командир. — Белые? Нет, вы можете до пены у рта утверждать, что это они, только этого быть не может. Я понимаю там, всякий белый террор и классовую борьбу, но вынимать сердца у крестьян, которые и повинны разве что в том, что иногда пускали наших бойцов переночевать.

— Нет, белые тут не при чем, — покачал головой Григорий Арсеньевич. — Вот только не пойму, кто это может быть… Неужели у вас в уезде еще кто-то завелся?

— Да тут, кроме блох и тараканов отродясь никого не водилось, — фыркнул начальник штаба.

— И тем не менее…

— А что это вы так бандитов защищаете? — взвился начальник штаба. — Бандиты — они на то и бандиты.

— Я никого не защищаю, — медленно и спокойно объявил Григорий Арсеньевич. — Меня сюда прислали как комиссара, чтобы я помог вам покончить с этими массовыми убийствами, и я собираюсь с ними покончить, и мне наплевать, кто режет людей: белые, бандиты или…

— А вы договаривайте! Договаривайте! — казалось, начальник штаба не мог никак успокоиться. — Вы ведь наших бойцов не подозреваете?..

— А что паренек говорит? — неожиданно кивнув в сторону Василия, встрял в разговор начальник разведотряда.

— Ничего путного, — отмахнулся Григорий Арсеньевич. — Сами спросите.

Все разом повернулись к Василию. Тот еще дальше забился в угол, сжался, словно загнанный зверек.

— Не бойся, — обратился к нему Григорий Арсеньевич. Голос его сразу смягчился, в нем зазвучали ласковые, отеческие нотки. — Ну, Василек, расскажи им, как все было.

— А чего рассказывать? Я ж уже говорил… — пожал плечами Василий, чуть приободрившись. — Ну, я и повторить могу… Мишка меня разбудил. Говорит бандиты в селе, драпать надо, а то как прознают, что батька наш с красными, батогами засекут. Ну, мать пока во двор выскочила, мы за ней и за поленницу. Все по улице бегают, орут. А чего орут? Бандиты их, наверно, грабить решили… А нам-то что до того? У нас грабить нечего, хоть шаром покати. Тут как раз гроза началась… — Василий сбился и замолчал, словно в голову ему неожиданно пришла какая-то странная мысль.

— Ну, ты говори-говори, — подтолкнул его комиссар. — Мы внимательно слушаем.

— Там еще вот что странно было, — запинаясь в словах, наконец-то выдавил Василий. — Бандиты обычно если грабят, то жгут чего. Вот месяца три назад у Яшки Кривого амбар сожгли, а до того еще у Савиных и дом, и курятник спалили… А в этот раз, пока луна не вышла, ночь совсем темной была, хоть глаз выколи, а бандиты ничего не сожгли…

— Сожгли они там чего или нет, не важно! — фыркнул начальник штаба. — Ты давай суть говори. Чего дальше-то было?

— А чего дальше? — вновь пожал плечами Василий. — Как очередная молния дорогу засветила, мы с братом и рванули вниз к реке. Там лошади мельника паслись стреноженные. Мы одной веревки перерезали и деру, потому как тут батраки мельника набежали. А может, это тоже бандиты были. Мы-то поскакали к вам, о бандитах сказать. Тут Мишку и застрелили… — и, чуть помедлив, добавил. — Насмерть… — А потом и вовсе замолчал, о чем-то задумавшись.

Какое-то время слушатели ждали продолжения рассказа, но Василий молчал, сидел, понуро опустив голову, и думал о чем-то своем.

— Дальше? — вновь не выдержал начальник штаба.

— Чего дальше-то… Оставьте парня, — вступился за Василия Григорий Арсеньевич. — Парень вон в одну ночь и мать и брата потерял… А что до того, что с ним дальше случилось, то налетел он на меня. Я, должен признаться, чуть заплутал в этой темноте… В общем, увидел я: толпа с оружием за пацаном гонится и палит в мир, как в копейку. Вот-вот парня угробит… Человек пять я там положил…

— И кто это был, бандиты или батраки?

— А я почем знаю? — пожал плечами Григорий Арсеньевич. — На лбу у них не написано. Конечно, можно было одного в живых оставить, допросить, но тогда-то я не знал, в чем дело и что у вас тут такая неразбериха. Думал, просто кто-то позабавиться решил, ночную охоту на парня устроить. А хоть по делу, хоть не по делу стрелять в людей не положено. На то суд есть, чтобы к стенке при необходимости ставить…

— Какая такая «неразбериха»! — вспыхнул начальник штаба. — Я бы вас попросил…

— Нет, это я вас попрошу… заткнуться, товарищ Окунев! — вспыхнул Григорий Арсеньевич. — Развели тут черт знает что! Полгода какого-то батьку Григория к ногтю прижать не можете. Тем более, если весь народ против него, чего вы там церемонитесь? Так, товарищи, вы и мировую революцию профукаете! А если вам чего не нравится, то смею напомнить, что все ваши фортели, товарищ Окунев, партия отлично помнит и взыщет, когда время придет.

— Ты нас не пугай и не агитируй! — завелся начальник штаба. — А если даже и развели… Давно ль сам из Питера прибыл?..

— Подождите… — неожиданно вновь подал голос Василий. — Там у реки хозяйство мельника. Он с бандитами заодно всегда был. Может, у него спросить стоит? Он ведь наверняка знает, что в деревне случилось.

— Там более вы его лошадь свели, а потом я его людей пострелял, — с сомнением покачал головой Григорий Арсеньевич. — Думаю, не стоит пренебрегать и таким, пусть даже не самым надежным свидетелем.

— Волков, разведроту в ружье, — устало вздохнув, объявил командир, поднимаясь из-за стола. — Что ж, сходим, глянем на вашего мельника, может, и в самом деле от всего этого хоть какой-то толк будет.

Василий бежал вниз по косогору. Ноги сами несли его, а он находился в том странном состоянии, когда порою не отличаешь сна от реальности. Все случившееся — странное нападение на деревню, бегство, смерть брата, встреча с комиссаром, возвращение — все казалось сном. Вот сейчас он оступится, упадет и проснется и выйдет так, что приснился ему кошмар. Брат и мать живы, а он всего лишь… Но что-то в глубине души, некое ядовитое «я» подспудно нашептывало ему: «Все происходящее — реальность. Ты, парень, попал в историю. Меж двух жерновов… И теперь посмотрим, как ты выкрутишься».

А вот и берег у реки. Только теперь тут не было лошадей.

Василий огляделся. Да, здесь началась эта странная история — а стоило Мишке не упрямиться — спрятались бы они на чердаке или в подвале, переждали бы, и все остались бы живы. Не нашли бы их ни белые, ни красные. Нет, втемяшилось ему в голову бежать из села, да еще попытаться красных предупредить. Ну предупредили, а результат? Бандитов нет. Мать мертва, точно так же, как большинство односельчан, из тех, что не спрятались, заслышав первые крики, и нос не высовывали, пока красные не пришли.

— Ну и где твоя мельница? — голос Григория Арсеньевича вывел Василия из задумчивости.

Парень быстро повернулся. «Что ж, они сами не видят? Вот из-за деревьев кончики крыльев точат». И видя полное недоумение на лице комиссара, Василий махнул рукой.

— Да вон она, за пригорком.

— Точно. Эко замаскировался.

Развернувшись, красноармейцы направились вдоль берега реки в указанном Василием направлении. Тот на какое-то мгновение заколебался. Может, а ну его все. Комиссар с мельником и сам побеседует, а ему, наверное, стоит податься в другую сторону, поискать тело брата. Может, показалось ему там, в лунном свете? Может, жив его Мишка, лежит где-то на обочине, истекает кровью, пить хочет? От этих мыслей у Василия сердце сжало. Он хотел было уже повернуться, побежать по дороге к Верховке, но остановился.

Ну найдет он брата, раненый тот или мертвый, и чем он ему помочь сможет? В любом случае надо привезти его в деревню, а как? На руках Василий его не дотащит. Значит, конь нужен. А коня… коня нужно или у красных просить, или у мельника. Ту-то лошадь, на которой он всю ночь скакал, красный командир еще утром реквизировал, сказал: «Негоже нам покрывать конокрадов… То, что взял лошадь и нас предупредил — молодец. С мельником твоим мы разберемся. И так из-за тебя его люди погибли. Но на ворованной лошади разъезжать не стоит, а то сам понимаешь… По законам военного времени…» Василий хотел было попросить у командира бумагу о том, что лошадь реквизирована ввиду военного времени. А потом подумал: зачем ему эта обуза. У них в хозяйстве никогда лошадей не было. Да и не время сейчас скотину заводить, за ней ведь уход нужен.

Вот и сейчас, подумав немного, Василий повернул следом за красноармейцами. Как бы там дело ни вышло, а он попросит Григория Арсеньевича, а тот с мельником так или иначе договорится.

Но поднявшись на пригорок, Василий замер. Нет, не такую картину ожидал он увидеть. Сейчас мельница напоминала маленькую крепость: все ворота заперты, калитки закрыты, посреди подъезда к сараю-складу баррикадой возвышалась опрокинутая телега. Люди мельника, человек десять, заняли позиции вдоль ограды — частокола метра в полтора высотой. Судя по всему, оружия у них было в избытке, даже пулемет имелся. Ну, мельник человек зажиточный, с него станется. К тому же времена смутные, тяжелые. Сам за себя не заступишься, никто не поможет…

Красноармейцы же в свою очередь расположились кольцом вокруг частокола, залегли в траву, выставив стволы винтовок. И как-то не верилось, что этот маленький отряд сможет захватить такую огромную мельницу.

Пока Василий рассматривал открывшуюся перед ним картину, к запертым воротам мельницы вышел Григорий Арсеньевич. В своей неспешной манере он подошел к калитке в воротах и постучал рукоятью револьвера по железной скобе, стягивающей бревна. Самого стука Василий не услышал, зато над рекой разнесся голос комиссара:

— Эй! Есть кто дома? Открывай! Разговор есть.

— А кто ты такой, чтоб двери тебе открывать? — раздался из-за забора хорошо знакомый Василию голос мельника.

— Как откроешь, так узнаешь, — по-прежнему спокойно отвечал комиссар. — Я представитель законной власти рабочих и крестьян.

— Это той, что по ночам лошадей ворует, а потом наших мужиков стреляет? — раздался ответ из-за забора.

— Вот об этом мы с тобой и потолкуем, коли откроешь, — продолжал комиссар. — А то ведь можем и силой зайти, с нас станется. Не хочешь говорить по-хорошему, заставим по-плохому.

— А не о чем нам с вами говорить, так что убирайтесь и своего дохлого выблядка прихватите, даром что Марфы сын, такой же безбожник и непотребник, как все вы, — и двое мужиков перебросили через забор мертвое тело.

У Василия сжалось сердце. Белые штаны и рубаха… Сын Марфы… Мишка! Так вот где он. Значит, не всех гадов мельника комиссар перебил там, на дороге. Значит…

— Зря ты так… Я ж по-хорошему хотел… — комиссар достал из кармана папиросу, спички, закурил — уходить он явно не собирался. Неторопливо затянувшись пару раз, он вновь полез в карман и выудил оттуда какую-то палочку, поднес ее к горящему концу папиросы, а потом, швырнув в щель под воротами, посторонился. Эффект превзошел все ожидания. За воротами громыхнуло, и в воздух поднялись клубы дыма. Вся мельница разом вздрогнула, а потом обе половинки ворот, словно сорванные невидимой силой, повалились наземь.

Тем временем комиссар достал из кармана вторую палочку и, проделав точно такую же операцию, швырнул ее во двор мельницы. Громыхнуло еще раз.

Нет, про гранаты Василий слышал. Даже как-то раз видел, как Кривой Аким рванул в поле гранату, «чтоб посмотреть, как жахнет», но с динамитом он сталкивался впервые.

И только сейчас до Василия дошло: что же он стоит тут, глазеет, когда там, у забора, валяется тело его брата. «А может, Мишка еще жив?» — в какой-то миг подумал он и тут же попытался отказаться от этой мысли. Не может быть он жив. Мельник бы за своих людей его непременно прикончил бы. И тем не менее… Со всех ног бросился Василий вниз по склону к телу брата.

— Отряд, в атаку! — прокричал комиссар и оказался во дворе мельницы, сжимая в обеих руках неизменные револьверы. Сквозь дым, затянувший двор, ударили молнии вспышек выстрелов. Но Василий всего этого не видел, он бежал к брату.

Тот был мертв. Рубаха на спине запеклась от крови. На какой-то миг Василий застыл над телом, пристально вглядываясь в остекленевшие глаза. А потом… потом взор затянула алая пелена ненависти. Руки сами потянулись к заткнутому за пояс револьверу. Горло сжало, а потом отпустило, и дикий крик сам собой вырвался на волю.

Развернувшись, Василий помчался вдоль забора, через ворота, через двор.

Василий Григорьевич, находившийся у сарая, что-то крикнул ему в след, но Василий словно сошел с ума. Врезавшись всем телом в массивную дубовую дверь, ведущую в дом, он вышиб ее. Навстречу ему кинулся какой-то мужик в белой рубахе, но Василий почти не глядя нажал на курок. Бахнуло, и мужик повалился на пол, словно подрубленный дуб. Перескочив через его тело, Василий помчался дальше. В этот миг он едва ли сознавал, что происходит. Все то нервное напряжение, что накопилось у него почти за сутки, разом выплеснулось в неудержимой волне ненависти. Перед Василием стояло мертвое лицо брата, и он готов был убивать и убивать… И не важно, кто виноват, не важно, что в самом деле случилось в деревне. Вот перед ним реальный враг, и он затопит кровью эту мельницу. Перебьет всех ее обитателей.

Еще один мужик. В этот раз с обрезом. Пуля обожгла плечо Василия, оставив на коже длинную кровавую полосу. Но Василий этого не заметил. Бах, бах, бах, и противник отлетел к стене, пробитый тремя пулями. Кажется, это был кто-то из деревенских, но сейчас Василий не различал лица — все его противники были безлики. Они убили Михаила, они изуродовали труп его матери. И хотя настоящие убийцы брата погибли, для Василия они все были виновны, все, кто обитал на этой проклятой мельнице.

Вновь запертая дверь. Ее Василий выбил ударом ноги. Он ворвался в горницу и замер.

Перед ним был сам мельник — тощий мужичишка в замусоленном пиджаке поверх некогда зеленой рубахи. Он стоял неподвижно, без оружия, словно отлично зная, какая участь его ждет, и ничуть не противясь тому, что было неизбежно.

— Что ж, вижу, яблоко от яблони недалеко падает, — зло протянул он, глядя на Василия. Тот вскинул револьвер с надеждой, что в барабане еще остались заряды. Теперь он за все отплатит этому гаду, за унижение матери, когда она в голодную зиму выпрашивали муку у этого мироеда, а потом отец все лето бесплатно батрачил, отрабатывая долг, за убитого брата, за мать…

— Пожалуйста, не стреляйте!

Василий на мгновение опустил взгляд. У ног мельника на полу сидела девочка лет пяти. Дочь мельника. Как ее звали, Анюта или Анастасия?.. Раньше Василий видел ее пару раз у реки, и только. Но сейчас…

Сейчас на глаза девочки навернулись слезы, и, обнимая ноги отца, она просила, молила.

— Пожалуйста, не стреляйте!

Рука Василия дрогнула. Он опустил пистолет. Вся его ярость, ненависть рядом улетучились, когда он услышал этот детский голосок. И только сейчас он подумал о тех двух, через чьи тела он с легкостью перешагнул, чтобы сюда добраться.

— Стреляй, гнида, — прошипел мельник, но Василий его не слышал. В душе у него что-то перевернулось, и тут, совершенно неожиданно ему на плечо легла чья-то рука, а потом Григорий Арсеньевич прошептал ему на ухо.

— Успокойся, парень… Отдай-ка эту штуку… — и он с легкостью вывернул револьвер из руки Василия. — В безоружного стрелять грех, а свое он получит. Но по закону. Мы будем судить его по закону военного времени, и он за все ответит.

Но в данный момент единственным ответом мельника был плевок, однако комиссар сделал вид, что ничего не заметил, вместо этого он обратился к девочке.

— Пожалуйста, дорогая, отойди. А ты… — перевел он взгляд на мельника, — ты арестован именем Советской республики и предстанешь перед революционным судом, но прежде… — тут Григорий Арсеньевич, как-то нехорошо прищурившись, приблизился к мельнику. — Но прежде ты должен будешь ответить мне на некоторые вопросы, и не советую упираться, — он улыбнулся еще шире, а потом вновь посмотрел на девочку. — Эй, ребята, уберите эту девчушку, мне нужно поговорить с ее папочкой с глазу на глаз…

Когда девочку увели, он продолжал:

— Видишь, как вышло… Я-то всего хотел тебе пару вопросов задать, а ты стал хамить, мертвецами кидаться… А я этого не люблю, и тем не менее, прежде чем мы начнем разбор всех твоих художеств, скажи, кто был в деревне ночью…

— Кто был… кто был… — передразнивая комиссара, повторил мельник. — Красные были, и ты сам это отлично знаешь, так что мог бы меня и не спрашивать, товарищ… хотя, какой ты товарищ! Бать… — но он недоговорил. Григорий Арсеньевич несколько раз надавил на курок, пулю за пулей всаживая в мельника, а потом, повернувшись к ошеломленному Василию, пояснил. — Врать нехорошо, так что я, именем революции, приговорил его к расстрелу и привел приговор в исполнение…