Ирина Денежкина Дай Мне!

– …Ты что будешь? Кофе?

Ляпа стоял посреди комнаты голый по пояс, растерянный и потный. Из-под штанов торчали трусы. Я хотела сказать: «Тебя», но предполагала, что за этим последует ещё большая его растерянность и он просто прирастёт к месту. Будет стоять столбом. А я что буду делать?

– Кофе? Или чай?

– Кофе, кофе…

Ляпа облегчённо полез в шкафчик, включил чайник, порылся в холодильнике, достал бутылку молока. Открыл, нервно отпил, поставил. Полез снова в холодильник, достал бутылку пива. Потом вторую. Открыл, жадно присосался.

Я села за стол, подперев голову руками. Волосы Ляпы торчат завинченные в иголки, как у ежа. В ухе два серебряных кольца, большой нос, глаза круглые, как у щенка. И весь как щенок: кипишит, прыгает, мягкий, гибкий, как говорит моя подруга Волкова – «охота потискать». Ляпа красивый. Его мечта: вот он идёт по улице, к нему бросаются девушки и с криками «Ляпа! Ляпа!» берут в рот. Ляпа играет панк-рок и хочет прославиться. Ещё он хочет, чтобы я тут не сидела, как истукан и не смущала его. Или не хочет. В этом плане его душа для меня – потёмки.

Чайник вскипел. Ляпа насыпал мне кофе, сахара, залил кипятком. Сам сел напротив и стал сосредоточенно курить. Взглядом упёрся мне в переносицу. Немного обо мне: я выше Ляпы на пять сантиметров, у меня длинные тёмные волосы, карие глаза, громадное самомнение и фигура модели. Так мне сказал один хмырь, но я-то знаю, что не мешало бы кое-где похудеть и что живот у меня плоский не от тренировок, а от того, что я мало ем.

Вообще-то Ляпа мой муж. Мы поженились виртуально, точнее, он сам на мне женился, а я лишь пассивно нажимала на «Да». Он, подлая рожа, до свадьбы рассмотрел мои фотки, а свои не прислал. То у него фотика нет, то сканера нет, то ещё что-то. Мы с Волковой посовещались и решили, что он, наверное, урод и боится это обнаружить. Ну и хрен с ним, решили мы. Когда он предложил встретиться в метро, Волкова картинно вздохнула и махнула рукой. Мне тоже нечего было делать. И мы пошли на встречу, заранее настроили себя на разочарование. Стоим такие все из себя красивые в метро: на мне футболка в обтяжку и шорты, которые кончаются, едва начавшись. На Волковой длинное синее платье, показывающее всем, что вот у неё грудь, вот попа – всё большое, сочное. Волосы светлые, тщательно уложенные и политые лаком – «Не то, что тебе – лысину причесала и пошла». Большой нос. Но не портит. Создаёт индивидуальность. Все мужики пялятся ей вслед. А когда мы вдвоём, то вообще конец света.

И вот стоим мы напротив эскалатора и нам навстречу выезжают люди. Разные.

– Вон смотри, ну и рожа-а!…

– А-а-а!!! В нашу сторону смотрит!…. ффу…

– Только не этот, только не этот!…

– Ой, бли-ин… нет, не иди к нам!…

– Нет, не этот урод, пожалуйста, пожалуйста!

Так мы стоим и шепчем, и так себя накрутили в конце концов, что чуть не сбежали из метро сломя голову. И вовремя не сбежали, замешкались. Вдруг я вижу: идут к нам два мальчика. Один похуже, похож на плюшевую советскую собаку. Второй – пепси, пейджер, MTV, волосы торчком, губы как леденцы, рожа по-ошлая. Красив, как картинка в журнале.

– Который из вас мой муж? – спросила я осипшим от волнения голосом, пока Волкова переваривала информацию: «Бежать не надо. Конкурс красоты сам пришёл к вам».

– Я! – скромно ответил Ляпа, – А это Крэз.

Крэз тряхнул отросшими волосами и улыбнулся как-то по-деревенски. Круглолицый, простенький, пузо круглое… Ляпа сиял.

И вот я сижу у него на кухне, а он курит и не подаёт признаков заинтересованности. Он меня младше на два года. И что? Я решительно выпила кофе, обожгла язык, встала и пошла к двери.

– Ты куда? – встрепенулся Ляпа.

– Домой!

– Ночь на дворе, куда ты пойдёшь?

– А что тут делать?

Ляпа задумался. Может, он переборщил тогда по инету, когда заваливал меня посланиями типа «Киска моя! Я тебя очень-очень люблю!»? Может, не надо было? Вот уже два месяца прошло с той встречи в метро, мы видимся раз в неделю, пару раз были на репетиции. Помню, Витя тогда спел вместо Крэза куплет и Крэз жутко нервничал и обиделся, так как вокалист – он, а вовсе не Витя. Витя может понтануться, играя на гитаре. А Крэза унизили передо мной и Волковой. Он оказался вообще ни при деле. Будто и не вокалист, а что-то легко заменяемое. Вот Ляпу небось не заменишь, никто так не играет на ударных. А Крэз!… Ну да ладно.

Волкова сразу определила для себя: мальчики красивые, как кукольный набор, но «чисто просто знакомые». У Волковой свой контингент: богатые мужчинки. Ляпа и Ко отошли мне. Но и для меня они были «чисто просто». Непонятно почему. Тоже мне «муж»!

– Тебя проводить?

Я решила встать в позу и заявила:

– Сама дойду, не маленькая!

Действительно, мне до метро три шага от Ляпы. А там пилить почти час до Выборгского района. Мы с Ляпой живём на разных концах города.

– Ну, дойди. Позвони.

Я ничего не ответила и хлопнула дверью. Тоже мне. Хха… Стрёмно, в общем.

С остановки за мной потащился какой-то пьяный в дупель парень, высоченный, с длинными волосами и в чёрных очках, с бутылкой «Петровского» в руках. Я шла и отмалчивалась, проклиная Ляпу и себя за то, что я фиг знает чего хочу от Ляпы. Ну кто он мне?

Тем временем этот хмырь болотный начал хватать меня за руку, что-то вещать на повышенных тонах. Я испугалась. Пьяный всё-таки.

– Деуш…ка, а как вас звать? А чё вы не скажете? Ну скажи! Меня Вова!

Навстречу показалась толпа подростков. «Здрасьте вам,» – подумала я. Ещё не хватало их приставаний. Тогда я точно Ляпу прокляну и розами посыплю.

Толпа приближалась. Впереди всех вертелся маленький грязный пацанчик, лет 12-ти. Он и сказал:

– Это он, пацаны!..

Пьяного Вову оттерли от меня смачным ударом в табло. Бутылка пива мотнулась, вырвалась из потных Вовиных рук и улетела куда-то. Я стояла, обалдело смотря на то, как несколько человек прыгают у Вовы на голове, другие с размаху бьют его в живот. Хотела что-нибудь сделать, но руки и ноги будто онемели. Дальше помню смутно. Человек двадцать яростно пинали одного, а тот стонал и выл. Отбивался руками, метался из стороны в сторону, натыкаясь на мартинсы. Кровь растеклась по асфальту тёмной лужей.

Вокруг заинтересованно собирался народ: два толстых мужика, бабуська с авоськой, девочка с мороженкой… Я вздрогнула, услышав звериный рёв. Хмырь болотный, схватившись за голову, полз на четвереньках и кричал. Лица не было видно, только струи крови. Какой-то широкоштанинный с размаху бил его цепью.

– Ты чё?

Рядом со мной стоял тот самый 12-летний, внимательно всматривался в лицо. Мальчик как мальчик. Грязноват, коротко стрижен, в футболке с надписью «Fuck the stupid chicks». У него были такие неиспорченные светлые глазки, что я почувствовала себя умудрённой опытом девахой и важно сказала:

– Ну вы суки позорные… – и повторила, подумав. – Суки. И козлы.

Всё-таки двадцать на одного – это плохо. И пусть это хмырь, на которого мне ха-тьфу. Но! Принцип.

Мальчик задумался, сжав губы, а потом весело ответил:

– Он Деню отъебашил со своей бригой. Он ему голову раскроил!…

– Всё равно… – стушевалась я.

– Чё всё равно-то? Ну ты чё?

«И правда,» – подумала я – Меня никто бить не собирается, наоборот, со мной так вежливо разговаривают, смотрят глазами».

Я пожала плечами.

К нам подошёл высокий рэппер, звеня цепью.

– Привет! – сказал он низким голосом.

– Ага…

У него уши топорщились из-под кепки, лицо острое, глаза наглые. Руки красивые, руки – это да. Руки мне понравились.

– Ну пока, товарищи, – сказала я и решительно протиснулась между мелким и рэппером. Тут же красивые руки преградили мне дорогу.

– А где вы живёте?

– На Жени Егоровой!

Рэппер округлил глаза и хмыкнул. Не переставая, впрочем, стоять, как шлагбаум, растопырив руки.

– Это за три пизды, нигер, – радостно сообщил мелкий.

– А дай мне телефон, – обратился ко мне рэппер, не слушая.

Я опять пожала плечами и протараторила номер. Чем быстрее скажешь, тем быстрее отвяжутся. Нигер записал цифры на ладони, вернул мне ручку. Мелкий хлопал ресницами, вперив взгляд в рэппера.

– Деня там живёт, он проводит, – уверенно ответил ему Нигер, держа меня в осаде.

Через полчаса у меня закладывало уши в метро, а рядом сидел и пялился в пространство тот самый Деня. Которому мой хмырь болотный пробил башку. Шрам был отчетливо виден – зашит и смачно полит зелёнкой. Сам Деня походил на актёра Райана Гослинга из «Фанатика». Такой же бритый, глаза в кучку, нос прямой, губы клювом. Но в целом, ничего себе, симпатичный. Не приставал – и то ладно. А то я уже испереживалась насчёт своих голых ног и майки в обтяжку. Сидела, всё-таки напружинившись. Мало ли!

Деня молча довёл меня до дома, сделал ручкой и пошёл обратно. Я сиганула в подъезд, краем глаза в сотый раз отметила на стене надпись «WU-TANG Clan» и, заскочив в лифт, облегчённо вздохнула.

– Илья звонил, – сообщила мама. – И вообще, сколько можно? Ночь на дворе, а она ходит неизвестно где! Последний раз чтоб такое было! – постепенно расходилась она, подогревая негодованием сама себя. – Чтоб никаких Илей… Ильёв…

Я закрыла дверь в комнате, включила компьютер. Под его урчание набрала номер.

– Да? – ответил Ляпа.

– Звонил?

– Звонил.

– Я дома.

– Это хорошо. Звони как-нибудь. У нас в «Молоке» концерт скоро. Я тебя возьму.

– Ладно.

– Пока.

– Пока.

Я повесила трубку. Ну блин, Ляпа! Ну сколько можно быть такой мёртвой рыбой? Точнее, не мёртвой, а мной не интересующейся. Как так? Да за мной любой парень побежит, только посмотри на него подольше. А на Ляпу я смотрю-смотрю и без толку. Сидит, курит, глаза отворачивает. Или на репетициях все наперебой меня развлекают (особенно Крэз), а этот барабанит себе, отвернувшись. Один раз порезал палец о разодранную тарелку. Кровь текла на его тёмно-зелёные шорты, он остервенело всасывался в порез, мазал кровь на стену. Барабаны – в бурых брызгах. Я сидела и думала: дать ему платок? Волкова пихала локтем, мол, дай. Но… как-то не так было, я не могла сказать: «Ляпа, на, завяжи свою рану». Не знаю, почему. Он на меня не смотрел. Ему мои платки, наверное, были не нужны.

В наушниках радостно завопили: «Постоя-анно зажигать, никогда не отдыха-ать, веселиться, тусовать весь день, всю ночь бодриться. Много денег поднимать. Ещё больше пропивать, порошки употреблять и насмерть не упиться-а».

Это про Ляпу. Правда, он наркотой не увлекается, но пьёт как конь, постоянно зажигает, не отдыхает, тусует весь день и всю ночь, когда случаются концерты. Он станет когда-нибудь знаменитым, а я буду гнуть пальцы, мол, это мой муж. Сначала он добивался меня по инету, слал письма каждый день с огромными буквами: «СКУЧАЮ» и кучей восклицательных знаков. Теперь я в реале пытаюсь его расшевелить и дать понять, что хочу продолжения такого бурного начала отношений. Как Журавль и Цапля, блин… Он курит. И смотрит в сторону. Пьёт пиво. И смотрит в сторону. Играет на ударных, как чёрт. И всё время я для него как будто не существую. Зачем тогда просит звонить? Зачем возит меня и Волкову с Крэзом в Петергоф? Мы там здорово провели время, залезли во все запрещённые для купания фонтаны и за нами даже хотел погнаться милиционер. А потом в последнем фонтане было скользко и Ляпа взял меня за руку. Или я его. Не помню. И так мы стояли под прозрачными струями, сжав ладони друг друга и всем вокруг было весело. Ляпины «иглы» потекли и у него вся голова была в геле. Мы стояли и держались за руки, а Волкова никак не могла нас сфоткать. Наконец щёлкнула, мы пошли обратно, не отпуская рук. А потом всё. Отдельно. И до сих пор отдельно. И гуляем отдельно и всё «чисто просто».

«…Сочинять одни хиты, чтоб понятно для братвы. Без залеча, без ботвы, без всякого-о отстоя-я. Никогда не унывать, ожиданья воплощать. Вот такая жизнь у рок-н-рольного героя-а!…»

Зазвенел радостно телефон. Я вздрогнула. Посмотрела на часы – оба! час ночи!

– Бегемотик? – вкрадчиво обозвалась в трубку Волкова.

– Кашалотик?!

– Угадай, откуда я звоню!!!

Я прислушалась. В трубке помимо сопенья Волковой был слышен отдалённый грохот музыки.

– На дискотеке какой-нибудь!…

– Точно! А угадай, по какому телефону!

– По мобиле.

Я как-то всё быстро угадала, Волковой стало неинтересно и она начала рассказывать будничным голосом:

– Я тут с одним мужиком познакомилась, 37 лет. Бога-атый… Он меня подвёз с работы до дома, потом мы в бар пошли, а потом сюда. Тут и Тарасова со мной. У неё мужик хуже! Хи-хи!

– Ну понятное дело, – покивала я, хотя Волкова меня видеть не могла.

– А ты где ходишь, морда? – решила заинтересоваться мной Волкова.

– Я у Ляпы была.

– А… Понятно, – не слушая меня, протараторила Волкова. – Ну ладно, бегемотик, я завтра позвоню с работки. Поке!

– Ага, пока.

Волкова любит меня подавлять, но жить без меня не может. Волкова любит быть в центре внимания, попользовать мужика, переспать с ним (это называется «издержки»), а потом долго в красках рассказывать, сколько она съела в денежном эквиваленте, сколько и чего выпила, какая клёвая машина была, какой мужик «идиёт», какая она вся замечательная и чудесная.

Я слушаю вполуха, мне неинтересно. Я умру от скуки, развлекаясь подобным образом. Волкова за это меня презирает и считает, что я не беру от жизни всё. Но всё-таки любит меня и жутко скучает, когда долго не видит.

Деня сидел на скамейке, засунув руки в карманы. Я вышла и споткнулась об него глазами. Остановилась.

– Привет, – радостно сказал он и подошёл. – Я вот решил проводить тебя докуда-нибудь.

– Ну проводи, – пожала плечами я и поймала себя на мысли, что последнее время часто пожимаю плечами. Жизнь становится недоступной моему стандартному пониманию.

Деня проводил меня до метро, потом подумал и проводил до универа. По дороге рассказал множество интересных вещей. Итак, ему двадцать лет. Весной вернулся из армии. Служил в Таманской дивизии, был в Чечне, на его глазах маджохеды перестреляли всех его друзей, а он остался. И вот теперь работает охранником, но ему скучно в этом городе, вообще скучно «на гражданке». Девушка не дождалась его из армии и вышла замуж. В конце концов Деня пространно заметил, что надо бы поехать обратно в Чечню.

Я внутренне воспротивилась этому. Деня мне нравился. Не знаю, чем. У него был потрясающий пофигизм в глазах. Пусть хоть что случается с миром – он только посмотрит, засунет руки в карманы и пойдёт по своим делам. Его трудно было чем-либо задеть. Про таких говорят: «Не принимает близко к сердцу». Мне бы так.

Целый день я пыталась пофигистически относиться ко всему и даже преуспела в этом. То есть с лёгким сердцем прогуляла русский язык, к тому же диктант.

Деня ждал меня у Казанского собора, сидя с безразличным видом на скамейке. Улыбнулся. Я тоже расплылась. И мы пошли гулять.

Вечером ко мне зашла кипящая от негодования Волкова.

– Ты где была весь день, кегля? – гневно вопрошала она, устраиваясь у меня на кровати с бутылкой пива и включая телевизор. – Поставь мне «Симпсонов». Я тебе звонила-звонила сегодня.

– Мы гуляли.

– Кто это мы?

– Я и Деня. Я, представь себе, шла вчера от Ляпы и познакомилась с мальчиком. Он тут неподалёку живёт.

Волкова с нетерпением дослушала и тут же стала выкладывать подробности своего вчерашнего вечера, плавно переходящего в ночь и так же плавно – в утро.

– …Денег у него – умотаться! Машина BMW. Всё время сюсюкал: «Ах, Лена, я просто на тебя насмотреться не могу!». Он мне стриптизёра купил за штуку! А потом мы к нему поехали, а Тарасова с его другом спала на полу, так как кровать одна, а я на кровати! А у него член как бейсбольная бита! Во! Он меня на работку утром отвёз, телефон вытребовал.

– Приедет ещё?

– Не знаю, – легко ответила Волкова. – А твой Деня как? Прикольно целуется?

– Не знаю, не пробовала, – призналась я.

Волкова скептически поскребла щёку и заявила:

– Погнали уже гулять.

Стемнело. Мы направились было в кафе «Толстяк» – все такие разодетые, на каблуках, в общем блеск – но на полпути нас окликнули:

– Стоять! Бояться!

Волкова недоумённо остановилась, уставившись на компанию неподалёку. К нам шёл улыбающийся Деня.

– Здравствуйте.

– Привет! – обрадовалась я.

– Привет, – холодно произнесла Волкова, всем своим видом показывая, что она достойна рукоплесканий, машины и цветов, а не приветствий «малолетки». Она таковыми считает всех молодых людей в возрасте до двадцати шести лет без машины. Машина мужчину красит. Прибавляет значительности.

Тем временем подошли все остальные: какие-то незнакомые мне мальчики, девушка с головой, похожей на яйцо, облепленное светлыми волосами и Нигер. Тот самый, с цепью. Это, видимо, не входило в планы Волковой, так что весь оставшийся вечер она просуществовала с кислой миной.

Мы гуляли до «Озерков» и обратно, пили пиво, а потом пошли в парк за железнодорожным полотном и компания Дени принялась петь песни. Разожгли костёр. Девушка пискливым голосом пела: «Это мир, здесь живу я. Здесь живёшь ты и наши друзья…» и щипала гитару. К Волковой привязался невысокий плечистый Миша. Я сидела напротив них на скамейке. Деня взял гитару.

– …Что ж ты смотришь так пристально? Не твоя я теперь. За два года я встретила очень много парней…

Я встала и ушла за какой-то куст, так как пиво неудержимо рвалось наружу. Потом пошла обратно и увидела поодаль компании на берегу широкоштанинную фигуру. Фигура принадлежала Нигеру.

– Привет ещё раз, – чересчур весело сказала я, глядя на него пьяными глазами.

«В те-мноте очертанья тают, тают, тают в темноте-е. Я ищу губами губы, только понимаю, что не те…»

Не помню, каким образом всё случилось, но через минуту я была в Нигерских объятиях, он дышал мне в лицо, приоткрыв губы. Потом поцеловал. Крыша подождала чуток и съехала. Нигер оказался сильным, приятным на ощупь, как молодой конь. Наглость, смешанная с детскостью хлынула на меня из его глаз и я, прощально булькнув, утонула в ней. Другими словами, целовались мы с Нигером до тех пор, пока на нас не набрёл Миша, собравшийся пописать. Миша вежливо ойкнул и удалился. Мы с Нигером бухие обалдело уставились друг на друга, потом пошли к костру.

Волкова, подлая рожа, всё поняла и многозначительно мне подмигивала до посинения, как контуженная. А Деня как ни в чём не бывало пел песню за песней – и все по-солдатски жалостливые, мол, бросили меня бедного-несчастного все на свете. Но глаза всё равно полны пофигизма. Я так не смогла бы всё время. Я не могу ко всему относиться ха-тьфу, потому что не знаю чего-то такого, за что можно спрятаться. А Деня знает, всех своих убитых друзей. Были и нет. На его глазах. И поэтому в глазах пусто.

Он пел и смотрел на меня. А я – на него. И думала: «В голове моей бар-рдак!»…

…Пришла домой опять поздно. Опять началось: «Сколько можно? Ночь на дворе, а она ходит неизвестно где! Последний раз чтоб такое было!» Я кивнула. А что ещё делать? Не обещать же в самом деле, что буду рано приходить. Не буду ведь.

…Деня опять сидел на скамейке, сгорбившись, уставясь в куст. Я на трезвую голову вспомнила всё, что было вчера и подумала: «Э…э…»

Деня поднялся и просто сказал:

– Привет. Я тебя провожу.

Все лекции вместо преподавателя перед моими глазами стоял Нигер. И было такое чувство, что я упустила что-то важное и надо это важное обязательно вернуть. Иначе… А что иначе? Неизвестно. Нигер живёт на Юго-Западе. Это час на метро от меня. А Деня – вот, рядом. Провожает.

Он сидел на той же самой скамейке у Казанского собора. Я заметила его издалека и сразу свернула в метро. Перепрыгнула через турникет, яростно заорала сигнализация. За мной никто не погнался. Никто никогда ни за кем не гоняется. Этому способу прохода бесплатно в метро меня Ляпа научил.

Я пришла домой, отметив опять в подъезде: «WU-TANG Clan» (эти слова скоро мне в кошмарах сниться будут). Села на кровать и принялась думать, что же мне делать. В ответ раздался телефонный звонок.

– Это общежитие? Людочку позовите, пожалуйста! – просюсюкали в трубку.

– О! – обрадовалась я – Волкова! Тебя-то мне и нужно! У меня проблема!

– В рэппера влюбилась, да? – радостно высказала Волкова свою догадку.

– Как его найти?

– Каком. Пойдём с тобой опять гулять с этим больным Деней. У него, по-моему, от Чечни совсем кукушка съехала. Там и будешь со своим обжиматься.

– Он может не прийти! Он на Юго-Западе живёт!

– Если не придёт, спросим телефон. У кого-нибудь из компании, – Волковой было приятно, что она такая догадливая и даёт советы.

– Ладно. Только телефон ты просишь. Я стесняюсь.

– Ла-а-адно, бегемотик, – сделала одолжение Волкова – А Людмилочки нет?

– А она, знаете ли, ванну принимает! Вот! Уже вытирается!…

Нигера не было. Была девушка-яйцо и Миша. И ещё Деня. Мы сидели в «Толстяке» и пили пиво. Ставил Деня. Он веселился и был в своём пофигизме и широте красив. Волкова всё время искала глазами какого-нибудь мужчинку, чтобы сначала глядеть на него, а потом отмахиваться от приставаний. Я сидела как на иголках. Будто и в правду кто-то колол ими солнечное сплетение. Хотелось вскочить и бежать, бежать, бежать, крича при этом во всё горло, чтобы расплескать в себе это чудовищное нетерпение.

Волкова наконец откликнулась на мои отчаянные взгляды, дождалась, когда Деня и Миша пойдут пописать, и с деланным равнодушием спросила у девушки-яйца:

– А этот… как его… широкоштанинный…

– Паша!

– Ага, Паша… Ты его телефон не знаешь? У меня брат хочет с ним поговорить об одном деле.

Как это Волкова ловко придумала про брата, молодец. Девушка порылась в сумочке и даже нашла для Волковой листочек, написала на нём: «Павел, 142 34 75».

Волкова сдержанно поблагодарила, сунула бумажку в карман. Пришли Миша и Деня. Пошли нас провожать, разделившись: Миша с Волковой, Деня со мной и с яйцеголовой. Девушка как-то быстро исчезла, Деня взял меня за руку. Довёл до подъезда. Стоял, смотрел в глаза, потом обнял и хотел поцеловать. Я извернулась, как ящерица, виновато похлопала ресницами и улыбнулась. Влетела к лифту, не заметив даже надписи по дороге. Потом долго стояла на третьем этаже, дожидаясь пока Деня уйдёт.

А через десять минут я уже звонила в квартиру к Волковой. Та вышла полураздетая, широко зевая. Сунула мне бумажку.

– Что бы ты без меня делала! – сказала важно и тут же скинув своё томное выражение лица:

– Знала бы ты, как я от этого идиёта Миши отпинывалась! Хрен я ещё пойду с этими даунами!

– И я хрен пойду, – автоматически повторила я.

Мама опять принялась возмущаться и напомнила мне, что времени много и звонить Нигеру будет неприлично.

Это с одной стороны.

А с другой, я соскучилась. Как-то пусто было на душе, точнее, не пусто, а захламлено. Всё валялось наперекосяк. Взять бы тряпку, веник, совок и вымести всё ненужное, протереть всё нужное, расставить по полкам аккуратно. Вот Деня, вот Нигер. Этого выкинуть, этого поставить. Или наоборот.

Трубку взял Нигер. Я растерялась и замолчала.

– Это кто? – доверчиво спросил он.

– Это я, – сказала я.

– Ммм… А кто именно?

Тут я вспомнила, что имени моего Нигер не знает. Тогда кто я? Где я? Зачем я? Э…э…э… Во дура, позвонила…

– А!… Это ты! – каким-то непостижимым образом догадался вдруг Нигер и сказал «ты» таким голосом, что я поняла – обо мне.

– Как поживаешь? – стандартно поинтересовалась я. Ну да, штамп. Но не могу же я прямо сказать: «Я соскучилась…» Мы знакомы-то два дня, и то еле-еле.

– Хорошо, – ответил Нигер. – А ты?

– И я хорошо, – автоматически повторила я. – Ты почему сегодня не пришёл?

– Ездить далеко! – весело ответил Нигер.

У меня всё упало. Настроение, углы губ, даже руки чуть не отвалились. Папье-маше. Стукнешь – и оторвалось. «Далеко ездить»! Это до меня ему далеко. Район решает. Ничего у нас и быть не может. «Далеко…» Мне расхотелось говорить. Горло сжалось, с трудом продралось сквозь него: «Пока».

– Ладно… пока… – удивился Нигер.

Я повесила трубку. Дался мне этот Юго-Запад!!! У меня есть Деня. «Да, есть. Он ничего… Симпатичный…» – принялась убеждать я себя. Поверхностно убедила. Но ведь и вправду он симпатичный. Да ещё и с войны пришёл. «Со съехавшей кукушкой». Волкова права. Он юмора не понимает. Курит, смотрит в пустоту. Песни поёт, будто носом тыкает: «Девушка должна быть верной! Я солдат, охранял рубежи родины. Все остальные – лохи… А я имею право на любовь…» Имеет. На мою?

Как бы то ни было, но следующим вечером я сидела у Дени на кухне, подперев голову руками и рассматривала его армейские фотографии. Перед этим мы нормально так бухнули, у меня перед глазами всё плыло. Деня, голый по пояс, курил высунувшись в окно. На левом плече – голая баба и надпись «Тамань». На правом – какие-то узоры. И фотографии: вот Деня без татуировок, а вот уже с «Таманью». Вот мама и папа, вот он увешанный автоматами. Друзья. Снова друзья. БТР…

Деня стрельнул бычком в темноту и сел на табуретку.

– …Без войны будет не хватать самого крутого чего-то, чтоб нервы на кулак наматывать, – сказал он. – Чтоб кровь не из царапин, а прямо так лилась… из ран… с мясом развороченным…

«…И глаза ясные, – подумала я. – Железо, дым, мат и всё те же ясные глаза. Твои. „…И с другом не выйдет драки, если у вас, если у вас, если у вас друга нет!“…Если вы не живёте… Я живу?»

– …Умирать – так за что-то такое, большое, – продолжал свою мысль Деня. – Без грязи, кусок сплошной. А мы всё лепим и лепим какой-то пластилиновый ком. Зачем? Я хочу на войну. Чтоб меня там убили. По хую.

– А я что буду делать?

В этот миг мне и вправду казалось, что уйди он на войну, я прирасту к окну в скорбной позе.

– А ты жить будешь, – расхрабрился Деня. – Найдёшь себе молодого человека приличного, не такого ёбнутого, как я, – с наслаждением добивал он себя. «Чтобы услышать опровержение,» – догадалась я. Всегда так. Человеку свойственно преувеличивать, чтобы ему потом ответили: «Нет, что ты. Ты – супер». И я ответила:

– Зачем мне приличный молодой человек?

Денис пропустил мой порыв мимо ушей, увлёкшись своими мыслями.

– Самое то – это в армии и в тюрьме. Там сразу ясно, что человек из себя представляет… Без всяких, мать их, саво… самовыражений. Там ты один на один с собой. И не в «дедах» и «духах» дело…

– А в чём?

– В людях. Маменькиных сынков развелось до хуя. Всяких сопляков понторылых, которые за папика прячутся. А ты выйди один на один со мной, чмо, вот и поглядим, кто крутой. Мне по хую, какой он, бля, крутой… Он смерти по-любому не видел, когда рядом с тобой твоих друзей в мясо рвёт. Чмори позорные… Мажоры. Выебать всех и всё. Всех, на хуй, в армию…

Я смотрела на Деню в упор, а он не видел меня, у него перед глазами стояли «мажоры» и друзья. И друзья, видимо, имели «мажоров» швабрами. Или автоматными дулами.

Проснулась с трудом.

Голова не кружилась, но были приятные остатки усталости, когда не высыпаешься из-за какого-то важного для тебя дела. Я села на кровати и составила картину вчерашнего вечера. Была кухня, сигареты, парк, поцелуи Дени, нелогичные и прямо так и надо будто. Кто он мне? Вот-вот… Но просто… нет, не просто. Это сложно. Это по мозгам ударило, всё сложилось, как и надо было. Как единственный правильный вариант со множеством вариантов, тёплых, солнечных, продуманных до мелочей. Р-раз – и всё. Что-то есть. Внутри. И снаружи. И его спина, шрам на бритой голове… И татуировки. Как хорошо, что у меня есть Деня. Как хорошо, что он у меня был. Всего несколько дней, но показалось, что дольше.

Позвонила Волкова.

– Ты, блин!… – начала было она ругаться, но потом передумала и высказалась по делу:

– Сегодня в «Молоке» концерт. Звонил Ляпа-Шляпа, сказал, чтоб мы подходили на Грибанал, если хотим (Волкова сделала ударение, будто мы могли «не хотеть»).

– А концерт во сколь?

– Какая разница, во сколь, – недовольно протараторила Волкова – Подходить с пяти, чтоб потом они без нервов подготовились. Давай я после работки сразу заскочу на Грибанал, мы сегодня рано заканчиваем…

– Оки, я приду.

– Ещё бы ты не пришла!!! Как там Нигер? – поинтересовалась мимолётом.

– Э…э… – замялась я.

– Ладно, до вечера, дорогая, – у Волковой, видимо, не было времени ждать, пока я соображу.

– Пока.

Волковой по фигу. Она идёт в «Молоко», чтобы на халяву бухнуть и развлечься. Поглядеть, как пьяные девки будут хотеть Ляпу, Крэза, Сэма и Витю. Они ей более безразличны, чем мне. Это я сижу у Ляпы дома и обжигаюсь кофе, а не она.

Тогда почему Ляпа звонит Волковой, а не мне? Хм…

Пришла мысль: «Ляпе всего восемнадцать, он в армии не служил… Жизни не знает».

…Жизни Ляпа, может, и не знал, но играл, как будто установка барабанная вместе с ним родилась. Волкова намахнула пива и теперь расслабленно созерцала толпу молодёжи, а за их головами: толстощёкий Сэм с высунутым языком, с басом наперевес. Витя-гитарист – смуглый, с чёрной густой чёлкой. Орущий в микрофон Крэз. Совсем у стены – блестящие тарелки, мелькающие палочки и потная Ляпина рожа.

– Она спешить босая… дорогою из рая… но ранят камни ноги… и нет конца дороге!

У меня в животе всё дрожало и гремело. Музыка прошла насквозь, никаких своих мыслей не осталось и поэтому радость пёрла из глаз. Прозрачная, без всего.

У Волковой были безумно любящие глаза. И брови изгибались изящно.

Я моталась туда-сюда с поллитровым стаканом пива. Ляпа лихорадочно облизнулся, отпил из пластиковой бутылки минералку, уставился на Витю. Витя размеренно начал, чуть ли не по слогам:

– По-лу-за-кры-ты-е глаза мне объ-яс-ни-ли, что к чему…

И пьяный ветер вновь раздул давно погасшую войну.

Ночное небо неспроста пылает в зареве огней.

А я бессмысленно шепчу в плену несбыточных идей…

Тут Крэз захрипел:

– Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне немного солнца!!! Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне холодно-а-ай воды!!!

Толпа запрыгала, что-то крича, из каждого пёрла энергия, я чуть с ума от счастья не сошла. Такое вот концертное счастье: все вокруг – одно целое, через всех продето навылет «Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне!!!». А-а-а-а!!!

Всё остальное – неважно.

Потом поехали на квартиру к Сэму. Напились, как свиньи. Последнее, что помню: Волкова называет меня «моя сладкая девочка», Сэм с какой-то тёткой заваливается на диван, тётку эту предварительно раздевает смуглый Витя…

Утром узнаю, что пока я веселилась в «Молоке», приходил «такой бритый, кто он, это с ним ты ходишь до ночи?». Ну всё понятно, у Дени любовь ко мне проснулась. Или ещё что-нибудь.

После вчерашнего бесячьего состояния, Деня казался устаревшим, не умеющим веселиться челом. Немодным. А кто модный? Тот, кто «жизни не знает»? Внутри всё пело и орало, было на всё ха-тьфу. Жизнь прекрасна и удивительна. «Всё прах и суета сует! Всё ложь и… полнейший бред!» Ляпе надо в голову дать, что он, гад такой, не хочет меня. Да забить!… «Эх, мама, до чего ха-ра-шо!!!»

Именно в этот момент моего душевного подъёма зазвонил телефон, и голос Нигера на том конце провода великолепно в подъём вписался. Он без всякой лажи сразу сказал:

– Это ты? Погнали гулять.

О, е-е-е!!!

«Ну и что, что далеко,» – подумала я. А он в ответ быстро сказал:

– Я приеду, давай у эскалатора через час.

– Давай!!!

Картина такая: я стою, смотрю на эскалатор, а оттуда выезжает высокий рэппер в светлой кепке «NY», с торчащими ушами, с наглыми глазами и радостной до ушей улыбкой. Плечи широченные, весь здоровый, как конь. Выезжает и процесс этот не прекращается. О, наконец-то. Идёт ко мне. Под жёлтой клетчатой рубашкой – белая футболка, а ниже широкие штаны с болтающейся цепью. То, что этой цепью когда-то прилетело некоему приставучему Вове по голове, я как-то старалась не думать.

Первый раз вижу Нигера на трезвую голову и на свету. Он оказался выше меня на целую голову. Это существенно, потому что в моём окружении мальчики, в лучшем случае, одного со мной роста. Ляпе вообще, если постараться, руку на голову можно положить. Особенно, стоя на каблуках.

– Привет! – обрадовался Нигер. – Привет, киска!

Мне льстило его присутствие рядом. Мы ехали в метро, я смотрела снизу вверх и улыбалась, как какой-нибудь американский турист. Потом гуляли по Невскому, я соглашалась на все его мороженки, под конец так наелась, что просто куда бежать. Зашли на Дворцовую площадь, поглядели на падающих брейк-дансеров. Сели неподалёку в парке у фонтана, взяли пиво. В фонтане бултыхались дети и туристы.

Нигер рассказал про рэп, напел «Я не верю глазам, я не верю ушам – руль хип-хоп индустрии дали мудакам…». Потом смутился. Поглядел на меня своими наглыми глазами и поцеловал.

Дети визжали от радости. Туристы щёлкали фотоаппаратами.

«We gotta make a change…»

Всё встало на свои места, бардак в голове сменился прибранными полками. Всё просто «без залеча, без ботвы, без всякого отстоя-а…».

Только там была ещё кладовка, в которую были поспешно скиданы мысли о войне и тюрьме, о потных мальчиках и хриплых голосах…

Я перестала заходить к Волковой. То поздно приду домой, то забуду. Волкова не обижалась, тем более, что она как раз увлеклась «богатым мужчинкой» и разъезжала с ним по базам отдыха и шашлыкам.

Мы сидели на набережной, свесив ноги. Туда-сюда плавали пароходы и катера с туристами. Мы так удачно сели, что туристам, хотящим запечатлеть Зимний с катера, приходилось запечатлевать ещё и нас. Правда, на фотографиях мы получались мелкими, как мухи. Но всё равно приятно.

– …Может, одеваться нормально? – вдруг ни с того ни с сего сказал Нигер, глядя прямо перед собой.

– То есть?

– То есть, как гоп. Узкие джинсы, футболочка… – Нигер едва заметно скривил тонкие губы. Когда подумал, наверное, нормально было. А когда озвучил, понял: «Фу, как стрёмно».

– А что вдруг так?

– Да заколебали все. Все думают: во децл. Широкоштанинных развелось до фига… Если ты надел широкие штаны, то ты должен знать за рэп… А не просто потому, что сейчас это модно…. – Нигер воинственно сжал кулаки. – Прежде всего – это рэп культура. А то, бля, всякие уёбки послушают Эминема или, еще хуже, Децла и надевают широкие штаны – мы типа крутые рэппера… А я уже четыре года так хожу…. Рэп слушаю пять лет… И меня бесит когда какой то децл идет и смотрит на меня как на своего, типа он такой же… Хотя на самом деле он тупой гоп и ему еще до хуя до меня…

– О!… – только и нашлась, что сказать я.

Нигер встрепенулся.

– Ой, киска, я тут муть всякую гоню!… Извини.

– Почему муть? Да ну, ты же не децл, ха-тьфу на всех.

– Правильно! – выпятил грудь Нигер и обнял меня, прижавшись прохладной щекой:

– Киска, киска!…

– Что?

– Люблю тебя!

– …Бегемотик?

– Кашалотик!…

Мы с Волковой наконец-то встретились и встречу отметили. Отмечали у Волковой, разлив джин по кружкам. Наотмеча-ались! За окном повисла тёплая темень, а у нас горела лампа, урчал холодильник и булькал алкоголь из двухлитровой бутылки. Меня, как обычно, потянуло на откровенность. Волкову тоже в ту же степь занесло. И сидели мы на кухне, поджав под табуретками ноги, не слушая друг друга, «делились между нами, девочками». Между кашалотиком и бегемотиком.

– …Рэппер, блин. Ничего не хочет слушать, кроме своего рэпа. Ну ладно, пусть рэп. А мне уже нельзя ничего про Земфиру сказать. Он сразу – гадость! – картинно пожаловалась я.

– …Бивень! – быстро заклеймила Волкова и продолжила о своём:

– …А он такой: «Жена меня не удовлетворяет»! Ха! Идиёт. Дак я сказала, что хочу в этот… дорогой-то… Ну, насрать. В общем, поехали! Он там угрохал пять штук! За ужин! – глаза Волковой округляются.

Я подумала, что переборщила, что уж сразу «бивнем»-то обзываться? Решила подбавить плюсов.

– Вообще-то он ничего против не имеет… Да я ж не фанатка… Я всё помаленьку слушаю, видела же мои mp3… Зато Нигер меня до дому всегда провожает и со мной на скамейке торчит до двух ночи! Как же он потом домой едет! До Юго-Запада!…

– Бесчувственная тварь! – обозвалась на меня Волкова. – Метро-то не работает!… Ну вот… Отвёз меня, значит, на квартиру, – Волкова задумчиво наливает мне джин. – Не с женой которая. Снимает. Ничего себе, нормально обставлена. Телек. Видик… А член так себе, – Волкова хихикает в кружку – Меня чуть было на «ха-ха» не пробило в постели. Во комедия!…

«Всё – взгляд пустующих глазниц! Всё – песнь давно забытых птиц! Всё то, чем долго жили мы – весь мир сегодняшний – о, сны!… Сны ни о чем, сны ради сна!…»

Пришёл Волковский ротвейлер, поглядел заинтересованно. На две пьяные рожи.

Мне везло в жизни. После школы ни на какие курсы не ходила и вдруг – р-раз и поступила на философский факультет. Учителя дружно сказали: «А-ах…». Ещё бы – троечница, ни рыба ни мясо, по их мнению, успехом не пользовалась – и философский факультет. Отличницы и те завалили экзамены, ходили с красными глазами. А я – сдала – и с обычным лицом. Будто и не рада.

Мальчики штабелями не падали. Но что прибивало к берегу, то было моё. На первом курсе прибило отличника Сахарова. Его все любили, а он любил меня. Сначала взаимно, потом, через полтора года мне надоело. Сахаров носил белые рубашки и брюки в рубчик. Каждый день: рубашка и рубчик. Ношеное-переношеное, брюки на заду висели, как парашют. Зато знает наизусть всяких Сократов. Зачем они мне? Мне хотелось пива и секса в неограниченных количествах, а не за пять минут до прихода мамы Сахарова. Услыхала песню со словами: «О чём-то думать слишком поздно, тебе, я чую нужен воздух. Живём в такой огромной луже…» и решила, что всё-таки «прости меня, моя любовь». Все всплеснули руками. Сахаров месяца сидел дома как привидение. Глаза – как у больной собаки.

Вместо Сахарова приплыл Яшников с пятого курса. Крепкий, светловолосый, улыбочка очаровательная. Яшникова тоже все любили, а он никого не любил. Я убивалась и рыдала в подушку. Потом в один прекрасный день появился на горизонте Андрей и Яшников затонул где-то непонятно где. Андрей в отличие от Сахарова и Яшникова, никакого отношения к философскому факультету не имел. Работал себе охранником и брился наголо. И не приплывал он, кстати, а проплыл мимо моего заросшего ракушками берега, сделал ручкой и я тогда поняла: вот этого – буду. Люблю. Не могу. Андрей подумал иначе: буду, ещё раз буду, а потом… Мы всю осень встречались. Два раза в неделю. Вообще-то мне и этого и этого – во! Это же Андрей! Совершенство из всех совершенств. Старше на шесть лет, в философии ровным счётом ничего не понимает. У него своя философия: «Дурака надуть – себя порадовать» и «Мочи гадов». Под гадами подразумевались все, кроме девчонок и друзей. Голова кружилась от блатной романтики. До поры до времени.

Андрей поставил жирный крест сам и я превратилась в ту самую больную собаку. Ползала грустная, Волкова всё недоумевала, мол, какого хера? Он у меня в мозгах?

Андрей сидел в мозгах долго, почти год. За это время Сахаров успел найти себе девушку и бросить её. Ходил выпятив тощенькую грудь. Я подозревала, что в этой груди всё ещё шевелится любовь ко мне, но вслух не говорила. Сахаров был патологически обидчив. Ушёл с головой в учёбу, подтягивая штаны с выцветшим парашютным задом. Иногда смотрел умильно. Честно говоря, я задумывалась, может вернуться? Отдохнуть рядом с ним… Всё равно никого не прибивает к берегу. Андрей – гад. А больше никого в мире нет…

Ляпа приплыл в конце эпопеи с Андреем. Писал всякие смешные письма, мол, «целую крепко, твоя Репка». Репка моя. Моя ли?

И вот теперь – Нигер. Я в дауне. Я думала, что таких уже не делают.

Оказалось, делают.

О моих прошлых пассиях нигер отзывается примерно так: «мудень», «лох», «чмо какое-то». Мне становится непонятно, чего ж я тратила столько времени на всяких Андреев? Сахаров этот – бр-р-р… Яшников – вообще глист какой-то. Встретили тут его на ВМЦ. Яшников подбежал со мной здороваться, тряся кудрями. Нигер глядел на него сверху вниз презрительным взглядом. Чуть ли не плюнул.

Знакомство с Ляпой произошло у меня дома посредством компьютера, а точнее «винампа». Ляпа – это панк-рок, а не рэп. Но даже, если бы Нигер любил панк-рок, он никогда бы не стал слушать песни «этого твоего „мужа“, чё это за фотки его тут?». Мальчик ревнует. Фотка одна. Ляпа на ней в «Полигоне» с высунутым языком. Концертный момент.

– Даже если бы ты мне включила Земфиру, я бы и то сказал, что она лучше, чем эта… Ляпа.

Ну всё ясно…

Прошло полгода.

Я не вижу Деню. Где он? Неизвестно. Может, поехал в Чечню. Может, у него такой плотный рабочий график. Может… Волкова говорит: «Женился!» Да хотя бы.

Нигер – моя любовь. Я становлюсь жутко неинтересной собеседницей, когда дело касается Нигера.

Несчастье – это да, это всем любопытно в обсосанных подробностях. Счастье банально. Оно у всех одинаковое. Говорить о нём бесполезно: во-первых, не поймут, во-вторых, скучно.

Волкова отрастила волосы и похудела на три кило. Теперь она подъезжает к дому на джипах, вся из себя высокомерная и разодетая. Соседки ахают, завидуют, за глаза обзывают «блядь», а в глаза слащаво-приветливы. Соседки не такие красивые, как Волкова. Это понятно. Волкова зазналась. Но я-то знаю, что она Кашалотик…

Ляпу эти полгода я не видела.

И вот – весна. Всё цветёт и пахнет.

Я поехала на Юго-Запад к Нигеру и в метро встретила «мужа». Он не изменился – всё такой же по-щенячьи хорошенький. Глаза дурашливо блестят, губы виновато и неудержимо растягиваются в улыбку. Плечи подняты – может, удерживают рюкзак, а может, от смущения. Прохладно, но шапки нет. Торчат рожки.

– Кисонька! – громко обрадовался он, блуждая глазами где-то сбоку от меня…

Сидели опять на той же кухне. В комнате бесилась остальная группа. Сэм и Крэз отрывали друг другу головы, а Витя играл в GTA2. Жутко матерился. Видите ли, его менты каждые пять минут ловят. Плохая, мол, игра.

Все бухие. После репетиции. Ляпа пока не очень.

– Ты что будешь? Кофе?

– Давай пиво, морда…

Он обрадовался, с оглушительным хлопком открыл мне «Петровское».

Я сидела и смотрела на своего мужа и всё думала: дурацкий панк. Смешной. Дурной. И смотри-ка ты – муж. Да ещё и мой. Развестись что ли?

– Ляпа, давай уже короче разведёмся! – пошутила я неуклюже.

– Зачем? – встрепенулся он. – Я тебе надоел?

«Надоел!» Не виделись полгода…

– Ты безразличный, – быстро ответила я и торопливо отпила пиво.

Ляпины глаза приобрели осмысленное выражение. Глаза смотрели не в сторону, а прямо на меня. Он не понял. Я шучу? Да вроде без обычных приколов. Тогда что? Не понял, не понял, не понял. Потом понял.

– Я просто не думал, что у тебя ко мне какой-то интерес может быть…

У меня внутренне челюсть – хрясть на пол. Он «не думал»!!! Ну каково?

– Почему это? – заинтересовалась я.

– Потому что я маленький, глупый, уродливый панк.

Мне стало смешно. Так откровенно напрашиваться на комплименты мог только Ляпа. Ляпа-Шляпа. Простой и сложный в одном флаконе. Он лёгкий и весёлый, но что у него внутри? Только «Дай!… мне! Дай!… мне! Дай!… мне немного солнца»? Надо же – «уродливый панк».

– Я на комплимент не напрашиваюсь, – ответил он, понимая, что переборщил малость. – Может, я, конечно, утрирую, но в общих чертах ведь так и есть.

Пришёл Сэм, шумно порылся в холодильнике, ухмыльнулся равнодушно, глядя на меня и на вытаращенные Ляпины глаза. Ушёл.

Ляпа встал за ним, я думала, он уйдёт за Сэмом. И хорошо, меня вообще-то Нигер ждёт. Но Ляпа закрыл дверь в кухне и повернулся ко мне.

– Я люблю тебя, киска.

– Что?

Продираясь через смущение, как через колючую проволоку, сбросив дурашливое выражение, от чего лицо его стало некрасиво-напряжённым, Ляпа приблизился ко мне, тяжело дыша.

– Э…э… Ляпа…

– Хватит уже всякой фигни, – сказал он серьёзно.

И его язык оказался у меня во рту.