Глава вторая

Отправился еще один выходной прямиком котику под хвостик. И сам заступил старшим оперативного наряда, и ответственным по управлению сегодня Бурков. Мало, что полковник, так еще и педант. Как говорится: 'Хошь волком вой, хошь песни пой!' А поскольку воет уже весь наряд, — надавал с утра товарищ полковник заданий — то мне, похоже, выпадает петь. Это-то как раз не беда: мое пение от их воя на слух все одно неотличимо. А вот то, что не ночевать мне, похоже, в родном кабинете, а значит и любимый диванчик без хозяина простынет, и куча бумажная, которую наметил в это дежурство разгрести, так кучей и останется — это беда!

Руководствуясь принципом 'клин клином вышибают' я принялся изучать очередной тупорылый запрос из департамента, когда зазвонил телефон.

— Слушаю, Жехорский!

— Дежурный Абросимов, товарищ полковник!

По установившейся традиции дежурный проглотил приставку 'под', а я, по той же традиции, сделал вид, что не заметил.

— Что у тебя?

— Тут такое дело… ЧП у нас. На Центральном рынке обнаружена бесхозная сумка, похоже, взрывное устройство.

— Основания?

— Так старший ГЗ (группа задержания наряда милиции вневедомственной охраны) говорит, что тикает там внутри.

Тикает обычно таймер. А будильник он, сиречь, таймер и есть. Забыл какой-нибудь командированный растяпа — а может, к тому же, и пьяный — сумку, вот тебе и такает. Логично? Логично! А действовать будем по инструкции.

— Ты, Саша, руководство поставил в известность?

— Вас первого, товарищ полковник!

— Значитца, так! Буркову я доложу сам. А ты начальника управления в известность ставь, распорядись, чтобы выставили оцепление, ответственного Центрального отдела напряги и с ЦОУ (Центр оперативного управления нарядами милиции района) пусть наряды стянут поближе. Машина где?

— Так стоит у 'Стеллы' уже.

— Хорошо… я сейчас выеду на место. Да, по собачке озаботься, чтоб доставили. И желательно две штуки!

— А две-то зачем, тащь полковник?

— Ты рынок Центральный помнишь? Сколько там одна собака работать будет? До утра? Давай, выполняй!

Ну вот. Пришла пора набрать номер 'обожаемого' начальства.

— Сергей Михайлович, это Жехорский, тут у нас на рынке сумку бесхозную нашли, что-то там тикает… Нет, не открывали, дурных нема! Вы как, поедете?

— Нет, Михаил, думаю, ты и сам справишься, тем более что начальство только следы затаптывать может.

Однако не сдержался Сергей Михайлович! Я тут недавно на совещании ляпнул, что, после 'приехало начальство', на месте происшествия были затоптаны все следы. Как материалы собирать по делу — этого не дождешься, а приехать и с важным видом побродить по месту происшествия — это, пожалуйста, особенно ежели пресса уже толчётся. Я за последние двадцать лет так и не смог привыкнуть к этому 'методу' руководства личным составом. Однако надо собираться. Эх, бушлат забыл привезти из дома, а в куртке уже холодно совсем. Ну, на машине — не пешком чай! Дежурную папку под мышку и вперёд!

О! все местное начальство уже тут. Так: место оцепили, ленту повесили, народ эвакуировали.

— Здравствуй, Николай Николаевич!

Жму руку начальнику городского управления Зыкову и иду вместе с ним смотреть что там и как.

Вызвавшая такой переполох сумка стоит себе у дальнего прилавка и отсвечивает ярко-синими боками. А баульчик-то внушительный. В такой, взрывчатки чертова прорва войдет.

— Кинологи отработали уже?

— Нет, вас ждем!

О, как! Я фигею, дорогая редакция! Идем к кинологам. Знакомые все лица и морды тоже. При виде начальства пытаются принять строевую стойку.

— Вольно! Николай Николаевич, ФСБ вызвали?

— Так рано вроде бы… Дежурному их сообщили, как положено.

— Ладно. Юля, ты с Громом давай к сумке, а ты, Инна, со своей 'дворняжкой' отработай территорию второго павильона.

— Ася не дворняжка, товарищ подполковник, — с обидой сообщила блондинка в папуаске с сержантскими погонами, — а бельгийская овчарка!

Угу, помню я, с каким изумлением посмотрела она на щенка, которого ей поручили вести, и спросила у начальника питомника: 'А что я буду делать с этой дворняжкой?' С тех пор прошло пять лет, и на счету 'дворняжки' не одно раскрытое преступление. Юля с Громом, восточно-европейской овчаркой, псом ныне уже редкой породы, пошли к сумке. Рядом они смотрелись довольно комично: маленькая брюнетка в милицейском бушлатике, серой уставной шапке, и трусящий с левой стороны здоровый, чуть не выше ее талии, пес чепрачного окраса с умной мордой, походивший бы на волка, если не огромные стоячие уши.

Остановившись метрах в двадцати, Юля по инструкции отправляет к сумке собаку. Гром осторожно подходит к прилавку, подле которого стоит сумка, и начинает работать. Через пару минут, молча, садится возле нее и, повернув голову к хозяйке, послушно ждет команду. Едрит твой ангидрит! Точно, взрывчатка внутри! Гром еще ни разу не ошибся за свою восьмилетнюю службу.

— Ну, что, Николай Николаевич, вызывай взрывотехников от смежников, наши, омоновские, в Дагестане нынче, сие тебе известно.

Седой коренастый полковник в форменной сшитой на заказ кожаной куртке с каракулевым воротником пожевал губами и спросил с сомнением:

— А может не точно еще?

Я помотал головой.

— Точно! Ты знаешь не хуже меня, что Гром не ошибается.

Обреченно махнув рукой, Зыков начал по рации отдавать приказания.

Минут через семь, завывая сиреной, подъехала знакомая белая 'Газель' с надписью 'Взрыво-техническая лаборатория ФСБ России'.

НИКОЛАЙ

Я что, схожу с ума? Как я могу на это ответить? Откуда мне знать это точно, если подобное происходит со мной впервые? Интересно, у психов есть чувство юмора? Если и дальше так пойдет, то скоро узнаю про это из первых рук. Я имею в виду от психиатра. Улыбнется он мне доброй такой улыбкой и скажет: 'Не волнуйтесь, больной, ваше чувство юмора вполне совместимо с диагнозом вашей болезни'. Когда это началось? Глупый вопрос! Это-то я как раз помню отчетливо. В тот вечер, на базе отдыха, что на берегу Оби. И не то важно: водку мы тогда заедали шашлыками, или шашлыки запивали водкой. Важно другое: Ольге пришла в голову блажь нас троих сфотографировать. Спорить было себе дороже, и мы дружно встали под прицел объектива, скорчив самые немыслимые рожи. Потом была вспышка, много ярче той, что бывает при фотографировании. И был колокол, звук колокола. Неясный, отдаленный. Мне, точно, не померещилось. Шеф тогда подтвердил, что тоже что-то там слышал. Васич, правда, кричал, что все это фигня, и он-то никакого колокола в упор не слышал. Но по нему было видно, что врет. И Ольга была какая-то странная. Как она на нас тогда смотрела. А через несколько дней началось ЭТО. Поднялся из метро на площадь Ленина и чуть за столб не ухватился. Прямо посреди площади самый настоящий базар. Не такой, как сейчас, а такой, каким он мог быть в начале прошлого века. Притом, то, что базар, — как есть цветное, а то, что вокруг, — черно-белое и в дымке. Сколько длилось наваждение — секунду, две? Не знаю, но пропало быстро. Через несколько дней произошла другая фигня. Вернее, та же, только вид сбоку. Шел я по новенькому микрорайону и вдруг оказался в лесу дремучем. А с Ленкой как опарафинился? Уже обнял было, и тут от нее таким холодом обдало, что невольно отпрянул. Обиделась, понятно. Стала во мне измену искать. Баба она завсегда так: если мужик неласков, значит, завел другую. Дела… А что самое главное: каждый раз когда такие чудеса со мной случаются, слышу я колокол и с каждым разом все отчетливее. А вот и Центральный рынок. Толпа по одну сторону оцепления, милицейские — по другую. Все путем. Идем смотреть, что они нам тут приготовили. Вылажу из 'Газели' и иду к смежникам. Крепко жму руку Шефу, — он нынче старший наряда — здороваюсь с остальными двуногими и четвероногими. Говорите, тикает? И Гром сел? Гром — это серьезно. Обмениваюсь с псом уважительными взглядами. Говорю Михаилу: 'Пойду, гляну, на что это там Гром среагировал'. Уточняет: 'Без костюма?' — 'Ага, — говорю, — пока чисто посмотреть'. Подхожу к сумке. На первый взгляд, ничего особенного. Начинаю присаживаться на корточки. Навстречу несется ослепительная вспышка и разрывающий перепонки гул набата.

МИХАИЛ

Я услышал только 'Ба!..' Видимо, на '…бах!' уже заложило уши. Взметнулось пламя. Джин вырвался на волю, разрывая и корежа все, что попадалось на пути. Оттолкнулся от дальней стены и устремился к нам. Но не дотянулся, выдохся и исчез, разбросав все, что успел прихватить. Среди прочего — останки моего друга Коли Ершова.

ГЛЕБ

Когда на столик была выставлена четвертая бутылка я быстро встал и без особых усилий перемахнул с нижней полки на верхнюю. Внизу сначала удивились, потом возмутились, потом пытались усовестить, потом стали браниться, потом про меня забыли. Вот и ладушки! Им-то чего не пить? Они как-никак на отдыхе. А я, всяко, на работе. Мне эту троицу, ладно бы охранять, как бы тащить на себе не пришлось. Ох уж мне эта охота! Господину Побегайле, — наградили предки фамилией! — работодателю моему и 'благодетелю', этому точно охота. Двум ближним замам его, что шкворчат теперь на нижней полке, им, толи охота, толи неохота — поди, их хитрожопых, разбери. А мне неохота, ох, как мне неохота! Особенно сейчас, когда только-только схоронили Кольку. А был ли он там, в том закрытом гробу? Говорят, что сапер ошибается один раз в жизни. А тут и ошибиться-то не успел — сразу в куски. Макарыч говорит, что он только наклоняться к гребаной сумке начал. Макарыч переживает Колькину гибель шибче остальных. Хотя, если разобраться, чем он виноват? Тем, что вызвал Кольку к этой треклятой сумке? Так он конкретно Ерша не заказывал, кого прислали — того прислали. Ольга тоже ходит как в воду опущенная. Что-то с ней после гибели Кольки произошло, не пойму что. Ладно, вернусь с охоты — разберусь. И чего эти бриджи постоянно трусы промеж ягодиц заталкивают? В трико было бы куда как удобней. Так нет, мало ему охоты, подавай еще и историческую реконструкцию: все точь-в-точь как сто лет назад. Еле-еле тельняшку отстоял. Будто в те времена моряки на охоту не ходили? А 'Тигра' и отстаивать не пришлось. Понравился мужикам карабин. В остальном пришлось уступить. Бриджи, сапоги на меху, бекеша, малахай, ну и прочая мелочь. Ладно, хоть за все это из собственного кармана платить не пришлось. 'Благодетель' в виде презента отвалил. У него для такого случая особое ателье имеется, там все по меркам и пошили.

Проснулся я сразу, как только проводница коснулась моей ноги.

— Подъезжаем?

Она кивнула, горестно вздохнула и покинула купе, плотно притворив за собой дверь. Причину ее печали я понял сразу, как спрыгнул с полки. Господин Побегайла похрапывал на своем месте, а оба зама приютились на полке напротив. Очевидно, одному из них не хватило сил взобраться наверх, из чего я сделал вывод, что выгрузка личного состава будет проходить в экстремальных условиях. И, к сожалению, не ошибся. Колеса состава, пересчитав положенное количество стыков, уже замерли подле перрона станции Барабинск, а я только-только привел своих спутников в сидячее положение. Ладно, одевать особо не пришлось, поскольку они и не раздевались. Бекешу на плечи, малахай на голову, скарб 'страдальца' на плечо, самого 'страдальца' под руку, и, 'давай, перебирай ногами!', на перрон. Оставляю подопечного на попечительство ночки метельной и за следующим. Пока тащил второго, думал, что увижу первого лежащим на снегу, но обошлось. Стоит, родимый, и даже чего-то там соображает. Бекешу застегнул и рукавицы надел. Третьего красавца выгрузил уже под зеленый сигнал светофора. Помчался в купе за своими вещами. На перрон ступил, когда за спиной лязгнули буфера. Успел! А где 'страдальцы'? Вон они, опираясь друг на друга, волочатся в сторону вокзала. Шагнул следом. Вспомнил, что когда садились в поезд сунул билет вместе с паспортом в сидор. На ходу скинул вещмешок и только потянулся к кармашку, как правая нога, попав на лед, пошла в сторону. Если уж падать, то только не на карабин! Извернулся в воздухе и приземлился как надо. Сидор, понятно, отпустил, и тот падал сам по себе в некотором от нас с 'Тигром' отдалении. Чертыхаясь, принял вертикальное положение и тут же оказался внутри снежного вихря. Замер на месте, прикрыв от колючего снега лицо рукой. В уши ворвался близкий удар колокола. У них, что, церковь рядом с вокзалом?

МИХАИЛ

Когда эти су… Вот черт! Не могу цивильного продолжения придумать. Выходит, все-таки суки. Так вот, когда они научатся входную дверь закрывать? Ладно бы лето. А так разморозим батареи, что подле двери, вот тогда и нахлебаемся по макушку всем подъездом. Какой-то я последнее время злой. А и будешь злым, когда беда за бедой. Сначала Ерша на моих глазах в клочья разорвало, теперь вот Васич пропал… И пропал ведь… чуть не сказал 'средь бела дня'. Да нет. Ночь была, притом с метелью. И все равно, с его-то опытом… Ну, куда он мог подеваться? На перроне обнаружили только вещмешок, в кармане которого лежал бумажник с деньгами и документами. Коллеги из Барабинска на его подельников грешат. Логика в этом, определенно, есть. Только пустышка это. Ну и что, что в показаниях путаются? Столько выпей и ты жену с тещей путать начнешь. Проводница вагона факт пьянки подтвердила. И Васич, по ее словам, когда поезд отходил от перрона, шел за своими спутниками на некотором отдалении. Потом налетел снежный заряд, и она закрыла дверь. С этой минуты Васича никто больше не видел. Смерч его, что ли, унес? Бред! Но Васича нет, и Ольга теперь страдает. А тут еще 'шептуны' всех полов и мастей перчику на раны подсыпают. Из чистого альтруизма, разумеется. Чем опять почтовый ящик набит? Реклама… опять реклама… а это что? Письмо… И даже мне? Интересно, от кого? С-Петербург, нотариус палаты?2 Розенфельд С.В. Что характерно: у нас, что ни нотариус, так Розенфельд. Ладно, конверт в папку, рекламу в мусоропровод. Оставлять в ящике нельзя, непременно какой мелкий подожжет.

Вот дверь, вот ключ. Открываю первое вторым, и я в прихожей. Окромя кота с усердием дерущего свой коврик — никого. Это, как бы, меня не ждали?

— Солнышко, я дома!

Нет бы, помолчать — целее был бы. В прихожую выкатывается злобное 'солнышко' и рядом с ней…

— Рая, ты как здесь?

Рая молчит, поскольку перешипеть 'солнышко' задача трудновыполнимая.

— Ты че разорался? У нас Лена с маленьким.

Час от часу… Спрашиваю на полтона ниже:

— По какому случаю парад але?

Моя половина смотрит на меня уничижительно и поворачивается к Рае:

— Объясни ему.

Рая, моя однокашница по школе милиции, мать Коли Ершова, берет меня за руку и ведет на кухню.

— Понимаешь, Лену из общежития ГУВД выселили…

Я хоть и не рыбак, но как выглядит вытащенная на берег рыба, представляю хорошо. Поэтому, для того чтобы представить, как я сам выглядел в этот момент, отражаться в зеркале нужды не было. Наконец, с шевелящихся под выпученными от удивления глазами губ слетели первые слова:

— Это как?

— Читай сам! — Рая протянула мне половинку листа бумаги, на котором добротным канцелярским стилем излагалось, что поскольку Ершова Е.А. не связана трудовыми отношениями с ГУВД, то, в соответствии с договором найма жилого помещения в общежитии, подлежит выселению в трехдневный срок.

— Тут написано три дня, почему сразу не сказали? — спросил я Раю.

— Так они еще и не прошли. Просто мы не стали дожидаться, когда придет ОМОН, и освободили помещение досрочно.

— Гордые, значит? — я тяжело опустился на табурет. — И что вы теперь с вашей гордостью делать намерены?

— А ты чего раскипятился? — в свою очередь вспыхнула Рая. — Можно подумать, ты бы чем помог!

— По крайней мере, попытался, — все еще раздраженно парировал я. — В крайнем случае, до генерала бы дошел.

— Ты посмотри-ка на этого ходока, — обратилась Рая к моей супруге. — Так бы он тебя и принял! Нынешний, он у нас не то, что давешний.

— Зря ты так, — сказал я уже примирительным тоном. — Генерал мужик правильный. Может и посодействовал бы. Да что теперь говорить. Обратно Ленку никой генерал не вселит. А что ФСБшники говорят?

— Сочувствуют. Обещают помочь при первой же возможности.

— Цену таким обещаниям ты знаешь не хуже меня, — горько усмехнулся я. — Скажи лучше, что делать собираетесь?

— Увезу их в Купино, там у меня большой дом, участок. А как Лена с декрета выйдет, я ее к себе в отдел переведу. Так что ты за нас не переживай — перетопчемся! Ты лучше помоги с 'Газелью', у вас в батальоне, я знаю, есть полугрузовая, вещи перевезти.

— И с 'Газелью' помогу, и с погрузкой, только… — Закончить фразу у меня не получилось, лишь глубокий вздох невольно вырвался из груди.

Рая посмотрела на меня все понимающим взглядом.

— Брось, Миша. В твои ли годы стены лбом таранить? Пусть подавятся!

На следующий день я смотрел на отъезжающую 'Газель' и думал о том, что Ленке с малышом в деревне будет лучше, чем в городе. В оправдание, в успокоение ли пришла мне в голову эта мысль — не знаю, но полегчало.

Я перечитал письмо от нотариуса еще раз, отложил бланк в сторону и откинулся на спинку кресла. Чудны дела твои, Господи! Я, конечно, помнил о том, что в Питере у меня был — я ведь даже не знал, жив он или нет — двоюродный дед Юзеф. О нем у меня остались самые смутные воспоминания. Я ведь был совсем мальцом, когда в первый и последний раз навещал деда Юзю в его коммунальной квартире в старом питерском доме где-то в районе Сенной площади. Когда же я получал о нем последнюю весточку? Лет тридцать назад? Как не все сорок! И вот теперь меня приглашают вступить в права наследования. Недвижимость почитай в центре Питера и счет в банке. Интересно, какая на счету сумма? Хотя, если продать одну квартиру и то нехило выйдет. Надо ехать.

Ускорил отъезд, как ни странно, мой непосредственный начальник. Пригласил в кабинет, вроде как по делу. Потом сказал, не глядя в глаза, что видел проект нового штатного расписания, того, что для полиции. Так в нем моей должности нет. Вывод предложил делать самому. Дело нехитрое: должность сокращают, возраст пенсионный — не служить мне в полиции. Кабы не наследство деда Юзи, так и загрустил бы, наверное. А так, вышло как в песне Галича, в исполнении Высоцкого на старой магнитофонной ленте: 'Появляюсь на службу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу…'. И как стал я оформлять пенсию, так перестал засиживаться на службе дольше положенного, а потом и вовсе обнаглел: взял впервые в жизни кратковременный отпуск для решения неотложных дел по семейным, стало быть, обстоятельствам и отбыл в северную столицу России город Санкт-Петербург.

Еще на трапе самолета придавило меня к земле тяжелое питерское небо, и хлестанул по лицу соленый балтийский ветер. И пусть про соль я приврал, но и без нее ветерок пробирал до костей.

В зоне прилета меня ожидал господин Розенфельд. Он был примерно одних со мной лет и ничем не отличался от типичных представителей своей национальности: черные кучерявые слегка тронутые сединой волосы, умное лицо и глаза, вобравшие в себя печаль многих поколений.

Пока шло опознание, пока мы приветствовали друг друга, пока я сообщал нотариусу, что другого багажа кроме сумки, той, что в руках, у меня нет — все это время он косил взглядом за мое плечо. Это слегка раздражало, но не заставило меня обернуться. Я ждал приглашения на выход, но Розенфельд спросил:

— Вы прилетели один?

Я, конечно, удивился, и, конечно, хотел ответить, что, да, я прилетел один, но нотариус так выразительно повел глазами за мое плечо, что я закрыл рот и обернулся. Потом снова посмотрел на Розенфельда и произнес совсем не то, что собирался:

— Похоже, что не один. Извините.

Я оставил сумку возле Розенфельда, сам подошел к Ольге, приложился щекой к ее холодной щеке, потом спросил:

— Ты как здесь?

— Прилетела с тобой одним рейсом. Миша, мне надо с тобой поговорить!

Я всегда знал Ольгу как абсолютно адекватного человека, неспособного совершать необдуманные поступки, потому просто одной рукой подхватил ее сумку, другой взял под локоток и подвел к нотариусу.

— Знакомьтесь, Ольга, моя родственница!

Если у Розенфельда и возникли на этот счет какие-то сомнения, то он их никак не выказал, а лишь изобразил вежливую улыбку и пригласил нас пройти к выходу.

Иномарка, в которую мы погрузились, — сумки в багажник, мы с Ольгой на заднее сидение, Розенфельд за руль — была не только относительно новая, но еще и забугорная, не наш российский новодел. Оно и понятно. Для нотариуса машина не столько средство передвижения, сколько вещь, непосредственно влияющая на степень доверия клиента.

По пути, в основном, молчали. Не доезжая до Сенной свернули в переулок, потом под арку, и встали внутри двора-колодца перед невыразительной дверью. Поднялись по обшарпанной лестнице на третий этаж. Нотариус открыл столь же невзрачную, как и лестница, дверь, и мы вошли на кухню той самой коммунальной квартиры, где я в свое время навещал деда Юзека.

— Это ж, вроде, кухня? — произнесла, оглядевшись, Ольга.

— Она самая, — весело подтвердил я.

— Фигня какая, — фыркнула Ольга.

— Так это мы зашли с черного хода, — невинным тоном пояснил я. — А с парадного и вход в прихожую, и лестница получше, и лифт есть.

Ольга в недоумении посмотрела на Розенфельда. Тот, не глядя на нее, скороговоркой выпалил:

— У парадной негде машину поставить. Вот ключи и визитка. Завтра жду вас, Михаил Макарович, у себя в конторе, или, может, за вами заехать?

— Не стоит утруждаться, — ответил я, читая визитку. — Если я правильно сориентировался, ваш офис минутах в пятнадцати отсюда? Пройдусь пешком!

— Как угодно, — кивнул нотариус. — Засим, позвольте откланяться!

Он исчез, притворив за собой дверь черного хода, а мы с Ольгой отправились осматривать квартиру. Еще из письма Розенфельда, где была указана наследованная площадь, я извлек информацию о том, что деду Юзеку каким-то образом удалось расселить коммуналку и стать единственным владельцем большой квартиры. То, что квартира, оказывается, располагалась в двух уровнях, стало для меня сюрпризом. Правда, этажом выше была только одна комната, зато какая! Если весь нижний этаж был обставлен в современном стиле, то эта комната была оборудована в стиле модерн, столь популярном в начале XX века.

— Прямо музей! — удивилась Ольга.

— Определенное сходство есть, — вынужден был согласиться я. — Однако пора и заселяться, как ты думаешь? Выбери комнату, и приводи себя в порядок. Ванную, думаю, отыщешь? Вот и ладно. Встречаемся через час на кухне.

Я первым успел принять душ, и пока Ольга смывала с себя пыль новосибирских улиц, смотался в ближайший магазинчик. Так что, когда она, раскрасневшаяся, в тюрбане из полотенца на мокрых волосах и халате появилась на кухне, стол был уже накрыт. Разлить янтарное вино по хрусталю было делом даже не минуты. Наши бокалы встретились над столом с благородным звоном. Живительная влага благотворным образом сказалась на пищеварении, и вскоре тарелки со всякой снедью заметно опустели. Не дождавшись этого от меня, Ольга сама разлила вино и приглашающее подняла бокал. Но я отрицательно помотал головой.

— Сначала расскажи, что заставило тебя идти по моему следу?

Ольга в одиночку выпила вино, отставила бокал и посмотрела мне прямо в глаза.

— Только обещай, что не будешь перебивать.

— Не буду, говори.

— Ты ведь слышал, что Ведьма это не просто мой боевой псевдоним.

Я, держа данное слово, лишь неопределенно пожал плечами, и она продолжила:

— Думай, что хочешь, но доля истины в этом есть!

'В чем в этом?' — хотел спросить я, но опять промолчал, поощрив ее взглядом на продолжение монолога.

— Я действительно могу чувствовать беду, но в тот раз случилось нечто для меня непонятное.

Я свел брови к переносице, пытаясь разобраться в сказанном. Ольга заметила это и тут же поспешила мне на помощь.

— Я имею в виду тот злополучный снимок, там, возле домика на берегу Оби. Когда я нажала на спуск, произошла вспышка слишком яркая для фотоаппарата. Так вот, чтоб ты знал, у моей 'мыльницы' вообще нет вспышки! И колокол, ты ведь тоже его слышал, верно?

Я неохотно кивнул головой.

— Но даже не это главное. Понимаешь, я тогда вдруг ясно поняла, что вас троих ждет что-то необычное, но вовсе не смерть! И когда погиб Коля я ужасно растерялась. Потом, глядя на запаянный гроб, я вдруг четко осознала: Коли там нет!

Это было уже слишком. Я возмущенно открыл рот, но Ольга меня остановила.

— Ты обещал!

Верно. Я закрыл рот и кивнул головой — продолжай.

— Миша, можешь считать меня кем угодно, но Колю перед самым взрывом или даже во время его подменили! Не смотри на меня так. Мне и самой иногда кажется, что у меня крыша едет. Ведь Лена опознала его останки. Но ты же понимаешь: опознавать-то было нечего. Верно, о таких вещах думать надо молча. И поверь, я бы молчала, но после исчезновения Глеба у меня в голове прояснилось: они оба живы и находятся где-то рядом друг с другом. А тебе я говорю все это лишь потому, что ты будешь следующим.

Припечатала, так припечатала! Она уже замолкла, а я все еще сидел, не зная, что и ответить. И чем дольше я сидел, тем яснее понимал: нет у меня на ее слова управы! Больно ладно она все склеила, ни одного зазора не оставила.

— Выходит, мое нечаянное наследство это дорога к ребятам? — спросил я, наконец.

— Думаю, что да! — Ольга облегченно вздохнула, она ведь прекрасно понимала, как сейчас рисковала.

— Если это так, то счет идет на дни, если не на часы, — сказал я задумчиво.

— И я теперь от тебя никуда не отойду! — твердо заявила Ольга.

— Но зачем тебе это? — спросил я.

— Когда ЭТО случится, хочу попробовать уйти вместе с тобой!

Я посмотрел на ее решительное лицо и понял: отговаривать бесполезно.

— Согласен, за одним исключением. В отдельные места я все-таки буду ходить один. А так, будь рядом, не возражаю. А теперь — наливай!

Следующее утро основательно проветрило небо над городом, разметав по сторонам тучи; прояснилось и у меня в голове. После того, как я переспал с ним ночь, бред, которым накормила меня Ольга, уже не казался мне столь же убедительным, как вчера. Но, сомнения сомнениями, а уберечь от убытков близких мне людей я был обязан. Поэтому, прибыв по указанному в визитке адресу и вступив в права наследства, я с помощью того же Розенфельда тут же составил уже свое завещание. Теперь, если Ведьмины пророчества окажутся-таки правдой, моя родня не пострадает хотя бы материально. И, я бы сказал, весьма даже не пострадает. Из нотариальной конторы мы переместились в банк, где мне пришлось ставить много подписей. И с каждой подписью я становился только богаче. Несколько росчерков пера и я уже владелец рублевого счета с приятным количеством нулей. Еще несколько движений кисти и в моем активе еще один счет, теперь валютный. Нулей в нем меньше ровно на один, но это, странным образом, не мешает удвоению моего капитала. Завершается экскурсия по банку посещением хранилища. Ключ от ячейки 'где деньги лежат' мне загодя вручил господин Розенфельд, сам же остался наверху.

И что мы тут имеем? Две пачки денег: рубли и евро — эти сразу в карман. Несколько деревянных ящичков разного размера, тетрадь в кожаном переплете и папка с бумагами. Начинаю с самого длинного ящичка. В нем разместилась коллекция монет. Каждая монета в прозрачном пакетике. После осмотра меняю первоначальный вывод. Это не коллекция. Скорее, заначка на черный день. В ящичке поменьше лежало несколько ювелирных украшений, явно старинных. Вещицы изящные, наверняка дорогие, и наверняка припасены на тот же черный день. А в этой коробке один лишь ключ. Старинный и, похоже, от сейфа. Забираю ключ и драгоценности, монеты возвращаю в сейф. Мельком заглядываю в тетрадь. Большая часть листов пригодна для заполнения. Остальные безнадежно испорчены цифрами, записанными разновеликими группами через пробелы. С трудом сдерживаю стон: только не ЭТО! Но ЭТО, определенно, именно ТО, и с ЭТИМ я буду разбираться дома. Теперь бумаги. Молодец, деда Юзя! Опись монет и украшений с указанием рыночной стоимости в двух экземлярах. Один забираю — другой оставляю в папке. Некоторые бумаги вызывают легкое недоумение. Забираю их с собой, чтобы показать Розенфельду — пусть прояснит ситуацию. Остальные (важные, но сейчас не нужные) оставляю в папке, а ту кладу в ячейку рядом с коробками. Закрываю ячейку и наверх. Нотариус ожидает моего возвращения в холе за столиком. Подсаживаюсь к нему. Молча кладу перед ним бумаги. Смотрит, кивает головой.

— Доверенность на автомобиль, оформлена по всем правилам. Вот ключи. — Выкладывает на столик брелок с ключами. — Если есть права можете забирать и ездить. Гараж, правда, далековато, зато около метро. Впрочем, можете оставлять машину во дворе, ворота на ночь запираются.

— А если надо будет уехать или приехать ночью? — Какой я, однако, зануда.

Нотариус пожимает плечами.

— Вызовете дворника, дадите ему купюру, он все сделает.

Переходит к следующей бумаге.

— Это Герцог, овчарка, собака вашего деда. Сейчас он в собачьей гостинице. Адрес тут указан. Это тоже часть вашего наследства. Пес своенравный, признает только своих. Если вас не признает, не подскажу, как вам и быть.

Ладно, будем решать вопросы по мере их поступления. С Розенфельдом прощаюсь у метро. Еду в гараж. Действительно, далековато. Но и то, что рядом с метро, тоже, правда.

Оседлываю серебристый седан с мерседесовской эмблемой на капоте и осторожно — город-то чужой! — еду за Герцогом.

Вместе со служащим гостиницы подходим к вальеру. Красив, чертяка! Но норов, правда, крутой. Рычит и скалится. Осторожно протягиваю к решетке руку. На морде недоумение, подходит к решетке, принюхивается. Ничего удивительного. Рука-то моя в перчатке. Пару старых перчаток я нашел в бардачке. Запах хозяина сбивает пса с толку. Начинает поскуливать. Ну, что, рискнем? Киваю служке. Тот открывает дверь вольера. Осторожно вхожу. Смотрит настороженно, но не рычит. Подхожу вплотную, медленно протягиваю руку к голове, глажу.

— Ну что, злобная тварь из темного леса, поедем домой?

Посмотрел: не зло — тоскливо. Ну, все, какой-никакой контакт установлен. Надеваю на пса намордник, беру на поводок и веду к машине. Узнал… узнал, клыкастый, хозяеву тачку! Ладно, прыгай на заднее сиденье, и поедем знакомиться с Ольгой…

И впрямь ведьма. Укротила пса в пять минут. Смотрит на нее с обожанием, а на меня все еще с подозрением. Ладно, милуйтесь, а я пока пойду, тетрадку почитаю.

Похоже, дед до самой смерти оставался романтиком. Иначе, зачем бы он для своих записей стал использовать шифр, который сам же давным-давно придумал для меня и моего двоюродного брата Марека, когда мы в детстве играли в шпионов? Занятие это, конечно, не сложное, но очень трудоемкое, как для того, кто шифрует, так и для того, кто осуществляет обратный процесс. Шифр был прост и надежен, как банковский сейф — то есть, не на сто процентов, но близко к этому. Ключом к шифру являлась книга определенного года издания. В огромной дедовой библиотеке нужный фолиант нашелся не сразу. Но вот книга на столе. Вооружаюсь карандашом, чистыми листами бумаги, открываю тетрадь, принесенную из банковской ячейки, и приступаю к работе.

Закончил где-то под утро и сразу завалился спать, оставив чтение на потом.

Проснулся ближе к обеду, наскоро перекусил и сел за чтение. Ольга и Герцог отнеслись к моей занятости с пониманием, затерялись где-то в недрах квартиры, иногда были слышны, но не мешали. Вчера, расшифрованный текст — пусть тогда это было и поверхностное суждение — показался мне, как бы это помягче выразиться, странным. Сегодня, после внимательного прочтения, он уже казался более чем странным. Это был либо сюжет для фантастического рассказа, либо основание для заключения в психиатрическую лечебницу. Теперь я знал точно: дед Юзек не страдал романтизмом, когда шифровал свои записи. Он точно не был писателем, а, значит, вполне мог сойти за психа, прочти его записки кто посторонний. Я вновь склонился над тетрадкой и стал перечитывать теперь уже отдельные фрагменты текста, которые при первом прочтении подчеркнул красным карандашом. '… записи попали ко мне уже основательно подпорченными. Удалось восстановить не более половины первоначального текста. Остальное пришлось додумывать…' '… Выходит, что это зеркало такая же реликвия рода Жехорских, как и фамильный крестик…' Я догадывался о каком зеркале идет речь. Огромное, выше человеческого роста, закрепленное на специальной подставке, оно стоит в комнате на втором этаже. С крестиком было еще проще: он висел на моей груди. По семейной традиции он передавался старшему сыну главы рода. Не буду врать, что всегда носил крестик на шее. Когда он попал мне в руки, я, как и общество в целом, придерживался отрицания религии. Но как семейную святыню я хранил его с надлежащим усердием и почтением. Крестик серебряный, XVI века. Это я знал точно, поскольку не поленился провести соответствующую экспертизу, в наглую использовав для этого служебное оборудование. Перехожу к следующему подчеркнутому фрагменту: '… Мне и самому трудно в это поверить, но зеркало является дверью в прошлое, скорее всего, в начало XX века. К этому периоду относятся все вещи указанные в описи…' Господи, зачем он шифровал опись? Ведь она заняла большую часть текста. Тут дед явно перестраховался. Остались два последних фрагмента. '… Как только вся обстановка будет воссоздана, на зеркале откроется замочная скважина, вставив в которую родовой крестик можно будет открыть дверь…' '… Осталась последняя вещь. Потом вызываю Михаила'.

Я закрыл тетрадь и прикрыл глаза, пытаясь унять обуревавшие меня чувства. Произошло невозможное! Домыслы Ольги и записи деда удивительным образом соединились, превратив два хаоса в одну логику. Какого предмета не хватало в комнате наверху, я знал уже через час, сличив опись с наличностью.

Громко крикнул Ольгу. Явилась незамедлительно, в сопровождении Герцога. Я усадил ее за стол, положил перед ней тетрадь и вышел из комнаты, а потом и из квартиры, и из дома, надеясь на воздухе унять внутреннюю дрожь. Перешел дорогу и облокотился на парапет, за которым блестела тяжелая, маслянистая, непроницаемая гладь канала. Вид этой неживой воды, мой силуэт, отраженный в ней на фоне старинного дома за моей спиной, странным образом уняли дрожь и переключили мысли на совершеннейшую бессмыслицу. Я вдруг подумал: и сто, и двести лет назад, кто-то стоял на этом же месте, и отражался в этой же воде на фоне этого же особняка. И вода, наверное, хранит это отражение. А может ли она отринуть его, хотя бы на миг, и поставить рядом со мной призрак из давно ушедшей эпохи? И ведь домечтался, елки точеные! Когда, рядом с моим, в холодной воде появилось отражение другого силуэта, меня чуть Кондратий не хватил. Ладно, Ольга не стала молчать и первой же фразой разрушила колдовство.

— Крестик, про который говорится в тексте, это тот самый?

— Определенно, он. — Я повернулся к ней. — Пойдем домой или погуляем?

— Лучше погуляем. За квартирой Герцог присмотрит, а мне надо изучить эту часть города в спокойной обстановке. Она ведь с начала прошлого века не сильно изменилась? Когда попадем туда, это может пригодиться.

Я согласно кивнул головой, и два, казалось бы, психически здоровых человека отправились изучать город, чтобы сто лет назад уже не тратить на это время.

Я сидел в кресле, облаченный в халат, найденный среди дедовых вещей, и тапочки из того же гардероба и крутил в руках массивный ключ, взятый мной из банковской ячейки. Ольга сидела рядом в таком же кресле и следила за моими манипуляциями.

— Кажется, это от сейфа, — произнесла она, — и притом старинного.

Я согласно кивнул головой и взглянул на нее. В этих мебелях смотрится шикарно!

— Пойдем искать сейф? — предложил я.

Она тут же встала и направилась к лестнице на второй этаж.

— Ты уверена, что начинать надо оттуда?

Ольга на ходу обернулась.

— А ты, разве нет?

И тут она была, конечно, права. Где еще искать старинный сейф, как не в комнате-музее?

Минут через пятнадцать искомое было обнаружено. Одна из секций книжного шкафа отодвинулась и открыла вид на бронированную дверь замурованного в стену сейфа. Шифр, скорее всего, означал год. Начали с 1900, каждый следующий раз добавляя по одной цифре. Искомая комбинация была 1916. Я повернул ключ, открыл дверь, и мы уставились на содержимое сейфа. Пачка царских бон разного достоинства. Внушительная стопочка золотых десятирублевиков царской чеканки с благородным профилем последнего российского царя на аверсе и двуглавым орлом на реверсе. Тут же целый арсенал: револьвер, браунинг и маузер в деревянной кобуре. Плюс коробки с патронами. После того как мы вдоволь налюбовались раритетами, я сложил все в сейф, добавил туда драгоценности из банковской ячейки и запер дверцу.

— Думаю, что в 1916 году сейф будет на месте со всем содержимым, — пояснил я Ольге. — Ведь и он сам, и его содержимое — все оттуда.

— А нам, значит, туда… — задумчиво произнесла Ольга.

— У тебя есть сомнения?

Ольга отрицательно покачала головой.

— С ключом не расставайся, — посоветовала она.

Я кивнул.

— Ключ буду постоянно носить в кармане.

Мелодичный звонок известил о том, что к нам пожаловали гости. Ольга оказалась в прихожей раньше меня и спросила через дверь, кому мы так срочно понадобились. Выслушав ответ, повернула ко мне удивленное лицо.

— Говорят, мебель привезли.

— Раз привезли — пусть заносят, — после непродолжительного раздумья решил я. — Откроешь, когда я Герцога запру.

Я закрыл пса на втором этаже, а когда спустился вниз, то увидел двух молодцов, которые под присмотром Ольги раскрывали какую-то упаковку. Вскоре на обозрение предстала совершенно очаровательная банкетка старинной работы. Не трудно было догадаться, что ее заказал еще дед Юзек.

— Что я вам должен? — поинтересовался я у молодцов.

Получив заверения, что кроме пары подписей — ничего, я попросил Ольгу уладить формальности, а сам подхватил банкетку и понес ее наверх. Ведь единственным местом, где она могла находиться, была комната-музей на втором этаже. Через дверь прошел удачно: и Герцога не выпустил, и музейную вещицу не поцарапал. Когда ставил банкетку перед зеркалом, вдруг осознал, что это именно та самая вещь из описи, которой не доставало в наличии. Но было уже поздно. Сначала, жалобно скуля, забился под стол Герцог. Я с удивлением посмотрел на него, а он полными ужаса глазами смотрел на что-то за моей спиной. Я обернулся и увидел, что поверхность зеркала перестала отражать предметы, а вместо этого источает матовый белый свет. Слева на раме, на уровне моей груди, прямо на глазах образуется выемка, напоминающая по форме крестик. Я хотел попятиться от греха, но в этот миг крестик, что до этого мирно покоился на моей груди, вырвался через ворот наружу и приложился к выемке. Свет из матового стал ослепительным. Я невольно зажмурил глаза. В уши ударил близкий звук колокола.