Глава 4 Мавзолей ленинизма

Я уже упоминал в книге о "Вечере воспоминаний", который состоялся 23 апреля 1924 года, вскоре после смерти Ленина. Выступили тогда на вечере Каменев, Троцкий и Радек. В то время еще не было культа Ленина, и многое из сказанного звучит сегодня как редкое откровение. Но именно это "откровение" и высвечивает истинного Ленина.

Радек, одна из самых оригинальных и даже комических личностей большевизма, говорил, что Ленин был "первым человеком, который в то, что мы писали, поверил не как в вещь, возможную через 100 лет… а как во что-то неслыханно конкретное…". Величие Ленина в том, продолжал Радек, что он оказался способным "преодолеть все колебания в партии и повести ее на борьбу за власть". Радек привел пример, который, по его мнению, подтверждает это "величие". В одном из своих выступлений в 1921 году Ленин заявил, что "военный коммунизм" был ошибкой. Я позвонил ему и сказал о своем несогласии с этой оценкой. Он пригласил меня к себе и сказал:,…кто вам сказал, что историк должен правду устанавливать; партия три года вела одну политику, теперь она смотрит на нэп как на грех. Вы можете написать сто теоретических статей, что это не грех, но все-таки в душе вы скажете, что это "грех". Надо сказать "наплевать" и сказать, что это была глупость, а потом через год пишете исторические брошюры, в которых вы докажете, что это было гениально…"

Трудно выразиться с большим цинизмом о политике, как, например, в данном случае это продемонстрировал Ленин. Но здесь нет "откровения". Это было известно еще до октябрьских событий. Интересно другое — то, что его соратники уже без оговорок относят этот циничный, вульгарный прагматизм к проявлениям "величия" Ленина.

Я думаю, что А.Н.Потресов имел в виду именно эту черту вождя, говоря "злодейски гениальный Ленин". В развернутом виде фанатичную заряженность Ленина на захват и удержание власти сформулировал известный историк Михаил Геллер на международной конференции в Неаполе (ноябрь 1990 года). "Парадокс Ленина, — говорил М.Геллер, — сочетание фанатичной моноидейности с абсолютной открытостью в отношении средств, которые можно использовать для реализации идеи. Павел Аксельрод, один из первых русских марксистов, вспоминает, как в 1910 году на конгрессе социалистов в Копенгагене член исполкома II Интернационала спросил его о Ленине: неужели все расколы, раздоры и скандалы в вашей партии — это дело рук одного человека? Как может один человек быть таким неутомимым и опасным?

Аксельрод ответил: представьте себе человека, который 24 часа в сутки занят революцией, который не думает ни о чем другом, кроме революции, который во сне видит сны о революции. Попробуйте иметь дело с таким человеком. Цитирую Фому Аквинского, признавшегося: я боюсь человека одной книги. Марк Алданов добавляет еще страшнее: человек одной газеты, в особенности если она называется "Правда". Ленин был человеком одной идеи, одной книги, одной газеты, одной партии. При единственном условии, что это была его идея, его книга, его газета. И, конечно, его партия. Идею Ленина, которая владела им 24 часа в сутки, можно выразить одним словом: власть".

Геллер весьма удачно охарактеризовал Ленина как политика. Но я добавил бы: самое главное, самое основное состоит в том, что он смог свою фанатичную убежденность и кредо передать в конечном счете огромному количеству людей. Свой фанатичный максимализм Ленин направил на достижение поначалу "первой фазы коммунистического общества", когда "все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одною всенародного, государственного "синдиката". Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдая меру работы, и получали поровну".

Ленин смог случайную идею диктатуры пролетариата, встречающуюся у Маркса, кажется, всего раз-другой, в частности, в письме 1875 года, но совсем не как орудие власти, сделать главным стержнем всей своей политики и практических действий.

И в этом тоже нет ничего удивительного. Сколько на свете существует одержимых какой-либо идеей людей, чудаков, последователей, которых можно усадить всех на одном диване… Ленин же смог заразить своей верой огромное число людей, несмотря на ее большевистскую бредовость. Даже трезвые люди из числа социалистов не были услышаны. Г.В.Плеханов согласился с определением репортера "Единства", назвавшего курс Ленина на социалистическую революцию "бредом". Он, "бред", бывает иногда весьма поучителен в психиатрическом или в политическом отношении. Плеханов ссылается на Чехова и Гоголя, ярко исследовавших феномен "бреда". Но "это не значит, конечно, что я ставлю Ленина на одну доску с Гоголем или Чеховым. Нет, — пусть он извинит меня за откровенность. Он сам вызвал меня на нее. Я только сравниваю его тезисы с речами ненормальных героев названных великих художников…".

Но ленинский "бред", вопреки всему, стал действительностью, материализовался в советской государственности, новых формах образа жизни и идеологических институтах. Более того, ленинизм (так стал называться российский марксизм) проявил поразительную жизнестойкость и даже порой некую привлекательность. На духовной пище ленинизма вскормлены многие поколения советских людей. Но с началом процесса разрушения тоталитарной системы, названной М.С.Горбачевым почему-то "перестройкой", выяснилось, что ленинизм потерпел огромную историческую неудачу.

Говоря о Ленине, важно ответить: была ли случайностью эта неудача и, более того, явилась ли случайностью живучесть ленинской модели и самого ленинизма?

На часть вопроса мы попытались ответить в книге. Но, думаю, история еще не сказала по этому поводу своего последнего слова. Идея социальной справедливости, на которой откровенно паразитировал Ленин, не умрет никогда. Но, разумеется, средневековые методы ее достижения едва ли смогут вновь когда-нибудь заразить миллионы людей. Ленинизм в его классической форме (как и его воплощение) рухнул не потому, что Горбачев это "спланировал". Нет и еще раз нет. Весь мир (цивилизованный) после октябрьских событий 1917 года постепенно сделал для себя выводы: так нельзя идти в будущее. В этом смысле в огромном "выигрыше" от Октября оказались западные демократии, но никак не народы России.

Подтачивало монолитную ленинскую Систему не ее несовершенство, а неспособность выиграть соревнование у капиталистического мира в экономической, гуманитарной сферах. Историческая же миссия Горбачева свелась к тому, что он не мешал (часто этого не осознавая) самораспаду ленинской Системы. При этом Михаил Сергеевич все время призывал учиться у Ленина крутым поворотам.

А она, эта Система, превратив ленинизм в светскую религию, не уставала заклинать общество святостью образа, идей, программ Ленина, их мессианской роли. Иной раз складывается впечатление, что высший орган государства — ЦК КПСС (так оно и было) львиную долю своих усилий тратил на сохранение в общественном сознании ленинских догм и мифов. Ведь, по сути, ленинизм был главной духовной, идеологической основой государства, родившегося как диктатура пролетариата".

Давайте откроем не постановления Политбюро (это мы в нашей книге делали часто), а протоколы Секретариата ЦК КПСС, как рабочего органа верховной партийной власти за 1967–1970 годы. Эти годы — канун столетия со дня рождения В.И.Ленина.

Долго обсуждается на секретариате проект застройки центральной мемориальной зоны в городе Ульяновске. Решено многие миллионы отпустить на очередное идеологически святое место. Правда, без светских мощей. Рассматривается на заседании, которое обычно ведет М.А.Суслов, записка отдела культуры ЦК КПСС "О недостатках в художественном воплощении образа Ленина в литературе и искусстве". Принимается постановление, ужесточающее контроль партийных органов за публикациями, экранизациями произведений, где фигурирует Ленин.

Даже Мавзолей, как высшая трибуна для советских руководителей, — под постоянным контролем. Накануне 60-й годовщины Октября планируются, естественно, парад и демонстрация на Красной площади. Но как на Мавзолее Ленина разместить всех знатных людей? Секретариат рассматривает этот вопрос как особый государственный — долго, дотошно.

"Капитонов: Обычно на трибуне Мавзолея размещается около 40–42 человек. Мы имеем в виду пригласить на центральную трибуну членов Политбюро — 10 человек, руководителей социалистических стран — 18 человек, министра обороны, товарищей Роше, Лонго, Ибаррури, Кекконена, президента Йемена Саляля, товарищей Ворошилова, Шверника, Микояна, представителя Фронта национального освобождения Южного Вьетнама.

Суслов: Если приедет Индира Ганди, то ее тоже, видимо, следует пригласить на трибуну. Тогда как же будет с секретарем ЦК компартии Индии, его мы не намечаем приглашать… Возникает довольно сложное положение. Но, может быть, Индира Ганди и не приедет…

Капитонов: На левом крыле трибуны Мавзолея предполагается разместить кандидатов в члены Политбюро, секретарей ЦК КПСС, заместителей Председателя Совета Министров. На правой стороне — маршалов и генералов. На площадке перед входом в Мавзолей — руководителей делегаций коммунистических и рабочих партий. Министры СССР будут располагаться там, где они обычно располагаются.

Суслов: Следовало бы кандидатов в члены Политбюро и секретарей ЦК расположить на трибуне…"

"Мавзолейный" вопрос обсуждается долго, серьезно, обстоятельно; ведь потоптаться на трибуне — усыпальнице вождя — самая высокая честь приобщения к лику "великих".

Идеологические, политические вопросы в ленинском государстве всегда имели приоритет перед вопросами экономическими, социальными.

Вот, например, как секретариат скрупулезно рассматривает в мае 1968 года вопрос "О задачах, структуре и штатах Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС". Поскольку филиалы этого института имеются во всех союзных республиках, а также в Москве, Ленинграде и некоторых других городах, теперь необходимо координировать их работу. Выступают Суслов, Демичев, Пономарев, другие члены Политбюро и секретари ЦК. Устинов считает, например, что институту следует больше заниматься проблемами научного коммунизма. А "что касается кадров, то их нужно дать Институту марксизма-ленинизма в таком количестве, в каком это необходимо". Русаков обращает внимание присутствующих на то, что "в братских партиях допускается очень много случаев извращения марксистско-ленинской теории… У нас не хватает сил для того, чтобы дать отпор этим неправильным течениям, толкованиям отдельных вопросов марксизма-ленинизма… Нужно следить и давать отпор…". В этом духе все говорят долго, детально и "обстоятельно".

Рассматривает секретариат и "ошибку Центрального телевидения в освещении образа Ленина". Перед членами секретариата — виновные идеологические начальники. Одного из них Суслов отчитывает:

"Разве то, что известный сценарист и известный актер принимали участие в организации этой передачи, избавляет Вас от контроля? Вы имеете достаточное образование — и специальное, и политическое, а выглядите здесь как политический слепец…"

Устинов вторит ему:

"Вам нужно как следует было просмотреть пленку, тем более что речь шла об образе Ленина. И если она такая по содержанию — уничтожить ее, а не передавать в эфир".

Разговорами дело, естественно, не ограничивается. Делаются и оргвыводы.

До 100-летия со дня рождения Ленина еще очень далеко, а Секретариат ЦК 31 мая 1968 года этот вопрос обсуждает, намечает широкую программу идеологических и политических мер. Рассматривается проблема строительства нового здания Центрального музея В.И. Ленина (хотя ленинских музеев в стране уже множество).

На заседании Секретариата ЦК тщательному допросу подвергаются люди, допустившие ошибку, приписав Ленину цитату, автором которой в действительности оказывается ревизионист Бауэр. И все это попало в тезисы ЦК КПСС,Д 100-летию со дня рождения В.И.Ленина". Виновных С.Л.Титоренко и Э.П.Плетнева предложено наказать… Ну и, конечно, с особым пристрастием обсуждаются вопросы о создании новых государственных заповедников, например, "Горки Ленинские", о присуждении Ленинских премий, строительстве новых ленинских памятников и другие столь же "важные" проблемы…

Могло ли хоть одно светское государство уделять фактически религиозным вопросам такое систематическое внимание? В такой уродливой, средневековой форме? Разве мог бы ленинизм жить в стране, если бы его так не культивировали?

Предполагал ли сам Ленин, что подобное идолопоклонство будет рассматриваться как высший смысл государственной политики?

Не является ли подобная практика примером массового, многолетнего, глубокого затмения сознания великого народа идеями и мифами человека, который был по духу чужероден России?

Истории еще предстоит продолжать выяснять роль этого поразительного феномена. Но как бы там ни было, Ленин проявил удивительную целеустремленность, изворотливость, хитрость, волю в достижении цели, в которую, похоже, вначале верил он один.

Ленин, улучив момент, ловко подобрал почти валявшуюся власть. Он успел заложить только фундамент монолитного и прочного здания, пока его не подкосила болезнь. Но не повлияла ли она на его политические решения? Особенно в 1921–1922 годах?