"Дядя Джимми, индейцы и я" - читать интересную книгу автора (Беккер Артур)

V. Джанис

Помощь подоспела только к вечеру. Человека, который остановился и взял нас на прицеп до Банфа звали Тони Руссель. На вид ему было около пятидесяти. Он был невысок, как и мой дядя, но сложён совершенно иначе: спортивный, с сильными руками, с плоским животом; на квадратной голове редкие, коротко подстриженные седые волосы. У него был строгий взгляд проповедника. Шея и запястья увешаны яркими ожерельями и браслетами. Он ехал на пикапе «Тойота». Жилой вагончик Джимми, который Тони Руссель прицепил к своей машине, совершенно не пострадал от столкновения с бизоном. Наш же с Чаком «кадиллак» оставалось только оплакивать, — уцелели от него лишь номерные знаки Манитобы.

Незадолго до прибытия в Банф Тони сказал:

— Я возглавляю Центр двенадцатиступенчатой медитации. Там найдётся для вас местечко.

Джимми спросил:

— Это что-то вроде частной тюрьмы для чокнутых или что?

— Ничего подобного, — сказал Тони. — У нас любой становится здоровым и бодрым. Всё дело в просветлении. Наш девиз — «Раскрепости своё тело и очисти свой дух».

Мой дядя ответил по-польски:

— Ах ты, гиена! И в ваш сортир, конечно, надо ходить с палкой, чтобы отгонять полярных волков!

— Я хочу вам перевести, — сказал Бэбифейс. — Мистер Коронко иностранец. Собственно говоря, мы ехали в Мексику, потому что мой белый брат Тео сильно заболел…

Поздним вечером под ясным звёздным небом мы въехали в Банф с нашим прицепным вагончиком. В барах играла живая музыка, на улицах преобладали ковбои и китайцы — наряду с туристами из Европы и Японии. Я совсем иначе представлял себе Скалистые горы — примерно такими, как на конверте пластинки «Deep Purpl in Rock»: сияющие нагромождения скал, вырубленные в камне гигантские лица. Эта причудливая картинка врезалась мне в память. Но вместо этого вокруг Банфа возвышались какие-то опереточные горы вроде Альп или Татр, и все любители зимних видов спорта наверняка приезжали сюда за свой счёт.

Тони Руссель пообещал мне, что в его Центре медитации я стану совершенно новым человеком, — и у меня тоже возникло такое впечатление, когда мы наконец подъехали к территории Центра. Территория была внушительная и располагалась на краю городка.

На домике-кассе висела доска с надписью: «Готовы ли вы к скорому изменению вашего сознания на планете Земля и в вашем сердце? Приходите к нам в мире, и вы поймёте, что вы — бессмертные дети космоса!»

Тони вышел из своей «тойоты» и открыл шлагбаум. Потом он отбуксировал наш вагончик на гостевую парковку и отцепил его там. На территории Центра медитации стояло несколько бревенчатых домов для гостей. Сотрудники жили в довольно ветхих лачугах. В саду было несколько странных, подсвеченных зелёным бассейнов, которые больше походили на увеличенные ванны. Площадка с бассейнами была полностью отгорожена от внешнего мира кольцом хвойных деревьев.

Тони сказал:

— Я живу здесь с моей дочерью Джанис уже почти двадцать лет. Она возглавляет массажный центр и прошла курс обучения у Свами Башматака, знаменитого йога из Кашмира.

Мы осмотрели гостевую комнату и тут же приняли решение переночевать в своём вагончике: ночлег на нарах не совсем ассоциировался у нас со словом «отпуск», а кроме того, в домике на колёсах дяди Джимми мы могли хотя бы смотреть телевизор.

— О'кей, — сказал Тони, — эту ночь бесплатно! А потом каждый день стоит пятьдесят долларов за человека.

— Мистер целитель! — сказал Бэбифейс. — Мы же не несёмся золотыми дукатами! Да я на пятьдесят долларов в Виннипеге иной раз живу целый месяц! Мне немного надо…

Мы вышли наружу. Садовая дорожка привела нас к зелёным бассейнам, и мы посмотрели на них вблизи; в бурлящей воде лежали голые люди, отрешённо и расслабленно глядя в небо. Здесь нас тоже встретила табличка, на сей раз с предостережением: «Секс в бассейне запрещён!» Мы сели на скамейку.

— Врут как по-писаному! — сказал Джимми. — И это они называют свободной любовью и просветлением! А сами только и делают, что шарят друг друга. Содом и Гоморра!

— Это наши расслабляющие ванны, — объяснил Тони, — они работают круглые сутки. Сейчас я попрошу принести нам чай кава-кава — очень хорошо для нервов!

— Господин доктор! — сказал Джимми. — А нельзя ли пивка?

Чак был того же мнения:

— Ледяной «Будвайзер» был бы очень кстати!

— В нашем Центре действует абсолютный запрет на алкоголь! Кто этот запрет нарушает, должен, к сожалению, нас покинуть!

Бэбифейс сказал:

— И правильно! А я бы не отказался от стакана водопроводной воды!

— Но, доктор Руссель, — боролся Джимми до последнего, — я совершенно здоров, мне незачем пить микстуру от кашля. Вот мой племянник — другое дело, он псих, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы перевели его на сухой закон.

— Спокойно, спокойно, мистер Коронко, — сказал Руссель. — Сперва одно, потом другое. Вначале о симптомах: что же его конкретно беспокоит?

— Распутство! — сказал мой дядя. — Сбежал из дома, рос без родителей, наркотики, бабы, дружки - уголовники, притоны, никакого уважения к закону и пожилому возрасту. Всё очень запущено.

— Я уже вижу, — диагностировал Тони, — тяжёлый случай, малыми средствами не обойтись.

Он почесал себе нос, пораскинул мозгами, а потом сказал:

— Может быть, вы смогли бы отработать его лечение. Если у вас руки на месте, я найду для них применение.

Бэбифейс согласился:

— Джимми! Не бросать же нам Тео в беде! Хорошее лечение белого человека всегда дорого стоит! Это тебе не с Мэрри… Она-то подешевле… Или ты уже забыл?

— Краснокожий! Я не хочу больше про это вспоминать, — ответил дядя и обратился ко мне: — Чем вкладывать деньги в такую развалину, как ты, мы лучше примем предложение мистера Русселя.

И Тони сказал мне:

— Ну и прекрасно! Я прямо сегодня продумаю многосторонний план лечения. А ты, Тео, завтра запишешься к моей дочери. Она тобой займётся. Кстати: курить можно только вон там.

Он показал пальцем в сторону автостоянки рядом с кассовым домиком. Там же стояли и мусорные баки.

— Ах, вот как! — сказал Джимми. — Тогда мне, пожалуй, придётся переехать с моим кемпинговым вагончиком куда-нибудь в другое место. Но в связи с этими обстоятельствами у меня есть ещё такой вопрос: вы считаете правильным, что его лечением будет заниматься медсестра?

— Джанис достигла уже четвёртой ступени медитации. В конце концов она станет моей преемницей.

После первой ночи в домике Джимми я проснулся с головной болью, хотя ничего не пил; мой дядя тотчас же нашёл этому объяснение: воздух в Скалистых горах — самый лучший во всём мире, у курильщиков после одного-единственного посещения Банфа появляются всё равно что новые лёгкие, и тут могут усилиться некоторые побочные явления такого очищения организма, например похмелье или даже выпотевание.

Бэбифейс был в наилучшем состоянии, ещё бодрее, чем обычно:

— Чего только не сделает с человеком отпуск под открытым небом! — сказал он. — Просто диву даёшься!

Мои головные боли усилились, когда мы пошли завтракать в столовую дома для гостей. Там всё было выдержано в белых тонах: занавески на окнах, скромная обстановка, даже одежда сотрудников, и за всем этим следил сам Тони Руссель. Он ходил в простыне с прорезью для головы, своего рода сутане. Он остановился перед гонгом, который по высоте был с ним вровень, и несколько раз ударил по нему колотушкой. Когда он управился с этим, его лицо приобрело выражение, полное достоинства, и он произнёс:

— Вспомните в этом кругу о вашей нефизической сущности! Станьте единым целым с вашим астральным телом и центром нашей галактики!

Мы сели за стол, который нам выделили, принялись за еду, грызя поджаренные тосты, и наблюдали за представлением мистера Русселя, который продолжал говорить о космических лучах, называя их фотонами.

— О чём это он тут разглагольствует? — спросил Джимми. — Что бы это значило? Лазерные торпеды?

— Нет! — возразил Бэбифейс. — Мистер Руссель всё-таки целитель, шаман. Они здесь делают рентгеновские снимки — фотоны.

— Тогда ему следовало бы просветить моё портмоне! — ответил дядя. — Там царит тотальный отлив. Я об этом размышлял сегодня целую ночь. Нам требуется немного наличности на новую машину. Я спрошу доктора Русселя, не купит ли он мой вагончик.

— Доброе утро, друзья! — Тони улыбнулся и подсел к нам. — Тео! Ты уже попробовал наши деликатесные водоросли?

Дядя Джимми не стал дожидаться моего ответа и сразу приступил к разговору о продаже своего жилого вагончика.

— Хорошо, — сказал Тони. — Я могу предложить тебе за него три тысячи.

— Супервещь! — продолжал Джимми. — Но я бы хотел увидеть деньги уже сегодня. В делах я строже министерства финансов.

— Джиммочка! — взмолился Чак. — Ты же несёшь колоссальные убытки! Неужто ты этого не понимаешь?

— Не встревай, ты, молокосос, когда двое старших разговаривают!

Тони порылся под своей сутаной, достал портмоне и пересчитал деньги.

— Пятьсот в качестве аванса, остальное потом в моём кабинете!

— Видишь, Чак? — радовался мой дядя. — Доктор Руссель не такой хладнокровный кидала, как ты.

Он взял деньги из рук доктора:

— Большое спасибо!

— Нет проблем! — сказал Тони. — А теперь поговорим о вашем пребывании здесь. Вам придётся остаться на неделю. Именно столько продлится лечение Тео.

Он распределил между моими друзьями задание: Бэбифейс должен будет подстричь все газоны на территории Центра при помощи мини-трактора. Чак был ангажирован в качестве подручного на кухню, кроме того, его поджидали ремонтные работы в электрике гостевого дома. Дядя Джимми, как курильщик и пьяница, был взят под домашний арест: все семь дней он не должен был покидать вагончик, чтобы окончательно не разрушить космическое равновесие в Центре медитации.

— Ах! Я прекрасно устроюсь у мусорных баков, — сказал Джимми. — Вы можете спокойно вкалывать!

Тони сказал:

— Так! Ещё вопросы есть? Если нет — принимайтесь за работу! Тео! Отправляйся, пожалуйста, к моей дочери! Вот записка с твоей лечебной программой! А я вынужден с вами проститься. Сейчас я должен провести медитационный курс для продвинутых! Третья ступень! Как только я закончу, вы сможете получить ваши деньги.

Он зашагал к выходу, его белое одеяние волочилось за ним по полу, не оставляя за собой ни пылинки.

Чак похлопал меня по спине:

— Счастливчик ты! Если эта Джанис не ведьма и хорошо выглядит, то упражнение окажется нетрудным!

— Как-нибудь уж справлюсь! — сказал я.

— Кончайте шушукаться, эй вы, там! — сказал мой дядя. — Пора за работу!

— Вот именно! — поддержал его Бэбифейс.

Мы расстались, и каждый пошёл своим путём.

Я ускорил шаг. Мне не терпелось взглянуть на мою эзотерическую целительницу. А вдруг боги окажутся милостивы и сделают мне великодушный подарок!

Дом медитации и массажа был разделён на множество клетушек. Там была даже сауна и маленький плавательный бассейн. Я заглянул во все двери и обнаружил, что вдоль коридора помещаются два отделения. Справа на кушетках лежали обнажённые тела — мужчины и женщины, их месили массажисты в белых кимоно. Слева люди небольшими группами сидели на полу в позе портного и твердили имя неизвестного мне бога: «Ом».

— Теофил Бакер? — услышал я спокойный голос у себя за спиной.

Я обернулся и сказал:

— Не-е! Я новый сантехник. — И в ту же секунду пожалел, что представился таким идиотским образом.

У неё были рыжие волосы до пояса, голубые глаза, она была моего роста, на пару лет моложе. Я сказал:

— Ты Джанис?

— Да, — сказала она. — Итак, мы начинаем!

— Мы? — переспросил я.

— Ну да. Больше ты, — сказала она и улыбнулась. — Мы начнём с первой ступени: очищение духа и тела. Иначе говоря, удаление мусора.

— Это только первая ступень? А что с остальными? — удивился я.

— На остальные потребуется не один год. А именно — двадцать четыре года! — ответила она и дала мне полотенце. — Кабина номер семь. Я сейчас приду.

Я разделся и лёг на кушетку в боксерах. Из громкоговорителя на стене пробивалась лёгкая электронная музыка — на фоне шороха морского прибоя и низких свирельных тонов.

Когда впорхнула Джанис, переодевшаяся в кимоно, я сказал:

— Ты хочешь меня усыпить этой экспериментальной музыкой?

— Не мог бы ты раздеться полностью?

— Что? Я думал, этого…

— Полный массаж тела, — перебила она меня. Я выполнил её просьбу, стянул свои боксеры и снова улёгся на живот.

Джанис прикрыла полотенцем мою попу. Она проверила мой пульс. Потом умастила ладони жёлтой жидкостью и начала массировать мне ступни.

— Если это первая ступень, — сказал я, — то я в восторге!

— Подожди ещё! Это только приятная часть. Остальное доставит тебе меньше удовольствия. В тебе слишком много огня и слишком мало земли. Я это отчётливо увидела по твоему пульсу.

— Ты всегда так непонятно говоришь или это для тебя рутина?

— Ты должен научиться чувствовать и думать по-земному. Земля — это элемент, который у тебя заметно зачах, атрофировался. Ты зависим от огня. Ты сгораешь слишком быстро — вся твоя энергия уходит на то, чтобы найти интенсивные переживания. Это неправильно. Твое сознание пожирает само себя по частям, и так ты быстро иссякнешь.

— Я не понимаю ни слова. Тебе придётся перевести мне всё это на нормальный язык.

— Расскажи мне о своей жизни.

— Что я здесь, на исповеди, что ли?

Джанис притихла. Она медленно продвигалась по моим ногам выше и массировала икры.

— Я не из тех, у кого легко развязывается язык, — начал я. — Приехал сюда из одной деревни на северо-востоке Польши, где собаки лают задницей — такое там забытое богом место…

Я говорил не меньше четверти часа, в то время как руки Джанис перекатывались по моей спине, как боулинговые шары. Когда я покончил с составлением своей биографии, она проколотила костяшками пальцев мой позвоночник снизу вверх и сверху вниз и сказала:

— Перевернись, пожалуйста.

Я сделал это, прикрываясь полотенцем.

— Не бойся! Я не кусаюсь, — засмеялась Джанис и принялась обрабатывать мою грудь так, что мне даже больно стало. Сигареты. Ночи в «Бер дэнс». Дальше, гораздо глубже: первая ночь с Агнес под сливовым деревом и её последнее посещение «Принцессы Манор»… Всё это перемешалось во мне, бродило и кипело.

— Попробуй-ка расслабиться! — сказала Джанис. — А то стоишь около тебя, и кажется, что ты работаешь на атомном приводе.

— Ну так вот, была у меня эта женщина, Агнес из Ротфлиса, но вот только почему я тебе это рассказываю? Что я вообще тут делаю, в вашем заведении? Я что, рехнулся? Почему это я выкладываю все мои грехи? Может быть, ты первая образованная католическая священница?

— Нет, это вряд ли. Однако всякие прогнозы на будущее и всякое предвидение безосновательны. Человек задним умом крепок, когда всё уже сделано и ничего не изменишь.

— Здорово! — сказал я. — Значит, остаётся бегать по жизни вслепую, то и дело натыкаясь на какие-нибудь стенки!

— Это именно то, о чём я говорю: в тебе слишком много огня. Тебе надо добавить земли. Это задача первого измерения, элементарного мира — твоя первая медитадионная ступень. А я хотела бы узнать побольше о твоей прежней любви…

— Узнаешь, — сказал я. — Уже скоро, Джанис. Скоро.

Два дня спустя, вскоре после утреннего сеанса в доме медитации и массажа, к нам заявился Чак: без ящика для инструментов, зато с термосом и пакетом орехов в шоколаде. Он сказал мне:

— Только я начал сверлить в стене дырку, как тут же вбегает такой сверхчувственный и поднимает кипеж!

Джанис была в своём кабинете и набирала что-то на компьютере. Мы подсели к письменному столу, Чак налил нам кофе. Я наблюдал за моим другом, как учёный за подопытным кроликом: как парень поведёт себя, если Джанис его просто проигнорирует? Он ревновал — это я мог видеть, чувствовать и даже обонять. Поначалу он страдал — оттого, что был приговорён мыть посуду и ковыряться отвёрткой в грязных моторах морозильников, тогда как я — в его глазах победитель этого неудачного тура в Мексику — мог тут развлекаться с Джанис.

Часы с Джанис утекали сквозь пальцы, и я из ночи в ночь, перед тем как заснуть, пытался вытеснить мысль, что скоро всё закончится и я снова смогу в Виннипеге выбирать между одиночеством в моей комнате и стойкой бара или бильярдным столом в «Бер дэнс».

Дядя Джимми беспрерывно пьянствовал в вагончике: он сидел у окна и махал нам рукой либо жарил на гриле свои лесорубовские стейки и говорил:

— Вот это я понимаю, отпуск! Никто к тебе ни с чем не пристаёт, ничего от тебя не требует! Можешь целыми днями смотреть телек, пить, есть, а когда надоест, открывай окошечко и гляди себе на весь этот погорелый театр снаружи! За ваше здоровье!

Бэбифейс возвращался измученный и усталый после стрижки газонов, пиления и подрезания: от шумозащитных наушников у него краснели и распухали уши, и он жаловался:

— В этом мини-тракторе такое неудобное сиденье — я немедленно должен лечь в постель!

Дела у Чака обстояли не лучше. Весь этот мелкий ремонт изматывал его до такой степени, что он добирался до нашего вагончика полумёртвым. По поручению дяди Джимми он купил сломанный «вольво», и ему приходилось после окончания рабочего дня ещё ковыряться в этом гробу, чтобы мы смогли вернуться на нём домой. Возникли проблемы с запчастями. Банф не был городом мечты для такого мастера, как Чак.

Дядя Джимми пытался завершать каждый вечер проповедью и зачитывал выдержки из своих заметок:

— Дорогая община! Канадцы! Индейские и польские! Обстоятельства таковы: бессовестные субъекты унижают нас, используя нашу рабочую силу в своих планах по захвату мира. И что же является их целью? Они добиваются абсолютного контроля над нашими головами! Бэбифейс и Чак принуждаются к тяжелейшей физической работе — это я называю психическим уничтожением! Так точно! А моему бедному племяннику они уже напрочь соперировали мозги. Аминь!

Я был выведен из строя из-за многостороннего лечебного плана: утром массаж, днём джакузи, потом упражнения на гитаре — но не для меня, а для матери Земли, по указанию Тони Русселя, — потом сауна и сон под открытым небом, вечером снова бурлящая ванна а в заключение ежедневной терапии Тони требовал от меня ещё и личного отчёта о моём опыте.

Но послеполуденное время мне удавалось проводить с Джанис, которая развлекала меня рассказами об истории своей семьи.

Тони учился в Беркли и в 1968 году получил степень доктора психологии. В университете встретил будущую мать Джанис. Молодая пара получила в наследство довольно большое состояние и открыла в Хот-Спрингс Центр двенадцатиступенчатой медитации: этот метод расширения сознания Тони усвоил в Бали. Но мечта об автономном, изолированном существовании быстро лопнула. Калифорнийцы выжили их из Хот-Спрингс жалобами: земля по праву принадлежала аборигенам. Родители Джанис не могли там оставаться и решили в 1972 году построить в Банфе новый Центр. К тому времени мать Джанис была беременна. Она умерла при родах. Её смерть совершенно выбила Тони из колеи, он искал забвения в алкоголе, но последние пятнадцать лет он свободен от алкогольной зависимости.

— У тебя по крайней мере есть отец! — сказал я однажды Джанис. — А я даже не знаю, кто произвёл меня на свет. Когда мне было девять лет, моя мать сбежала. После этого меня воспитывали дядя Джимми и тётя Аня. Видишь, что из этого получилось!

— Результат я нахожу не таким уж и плохим, — сказала она.

В предпоследний вечер Джанис пришла ко мне в сад. Я лежал в джакузи, погрузившись по самую шею, и смотрел в небо, которое постепенно наполнялось звёздами. Ветер не пригнал ни единого облачка, наверху было так покойно, что мне показалось, будто я слышу, как звёзды разговаривают между собой. Джанис присела на край джакузи, её ноги болтались в воде. Она зачерпнула ладонью воды и плеснула на меня.

Я чувствовал себя с ней хорошо, как в мои первые дни с Агнес. Может быть, она была наконец той женщиной, которую я так долго искал.

— А как насчёт того, чтобы искупаться? — спросил я.

— Ты мой пациент. Тони меня тут же уволит.

— Это и будет судьба! — улыбнулся я.

Первая медитационная ступень с Джанис оказалась не такой простой, как я думал, а ломать голову над тем, что будет дальше, мне и вовсе не хотелось. После нашего разговора я вернулся в вагончик. Чак и Джимми смотрели по телевизору баскетбольный матч. Бэбифейс храпел за занавеской на своей лежанке.

— Хай, ребята! — сказал я.

— Ну, как дела? — спросил Чак. — Набил себе руку на малышке?

Я сел на свою койку и сказал:

— Это было бы хорошо! Но, к сожалению, я вообще ни в чём так и не набил себе руку.

У Джимми из-за бесконечного выглядывания из окна морда совсем обгорела. Он сказал:

— Очень утомительное дело, этот отпуск! Пора уже возвращаться домой.

— Я бы лучше остался здесь, — сказал я.

Мой дядя содрогнулся:

— Эта медитация плохо отразилась на твоей голове. Я так и знал, что с этой медсестрой всё кончится плохо, но разве доктору возразишь? Он же учёный! Мудрость ложкой черпает! По крайней мере с виду!

Завтра решающий день, подумал я. В моём распоряжении двадцать четыре часа на то, чтобы завоевать Джанис.

Последний массаж состоялся на лугу. Я ведь должен был учиться думать по-земному, а для этого нужно было как следует остудить себе задницу, лёжа в траве и дрожа. Я сказал:

— Джанис! Я приговорён настилать полы, по десять часов кряду ползать по бетону — вот реальность, вот действительность, а это мероприятие здесь — для уставших от цивилизации баловней благополучия.

— А кто мне всё время жаловался на свою скучную жизнь? — спросила Джанис.

— О'кей, о'кей. Но и ты здесь тоже скучаешь, в этой психокаталажке, это очевидно даже душевнобольному!

— Великолепная альтернатива: очутиться в мачо-общежитии с четырьмя ненормальными. Кроме того, я не могу покинуть отца.

— Ах! То же самое и я себе постоянно внушал насчёт моего дяди, когда-то давно, и Агнес сбежала от меня именно потому, что она просто не могла больше выносить этот хаотический быт с Джимми.

Джанис сказала:

— Бежать, бежать! Что это за тоска такая?

— Согласно твоей системе, я бы сказал: у тебя слишком мало огня, мисс Руссель!

Она ввинтила свой большой палец мне между рёбрами так, что я вскрикнул, — я задел её за живое.

— Увидимся сегодня вечером? — спросил я.

— Хорошо! Я за тобой зайду.

После обеда я встретил в медитационном зале Тони.

— А, это ты, — сказал он. — Надеюсь, ты доволен и счастлив. Как дела?

Я сказал:

— Мистер Руссель! Я полностью восстановлен.

— Вот и прекрасно! — сказал он. — Дух и тело снова в согласии между собой!

— На все сто процентов, сэр!

— В заключение твоего лечения я хотел бы тебе кое-что подарить, — сказал он и зачитал мне вслух из книги: — «Речь идёт не о жизни или смерти, а о выздоровлении: любовь и счастье — вот тот опыт, по которому тоскует ваше сердце, ведь только истинно любящие достигают пути к новому сознанию».

— Хм…

— Тео, мы не одни.

— Да. Известно.

— Мы окружены множеством миров, которые взаимообусловлены. Если в третьем измерении, в котором мы живём, взрываются атомные бомбы, от этого неизбежно страдают и другие миры: царство снов, царство мёртвых, камней и звёзд.

— Да. Это я понимаю.

— А поскольку наше положение в космосе постоянно меняется, как на игровом поле, — наша планета, так сказать, сёрфинговая доска, — то мы иногда оказываемся вблизи излучений из центра галактики, где любовь сильнее всего.

— Да.

— Тео, воспользуйся и ты единственным шансом! Осознанно переживи свой новый возрастной этап!

— Всё понятно. Я постараюсь!

— Всегда рад буду тебя видеть. Двери моего Центра всегда открыты для тебя, — сказал он в заключение.

— Сперва я должен накопить денег, тогда приеду снова, — соврал я.

Я записал эту беседу с мистером Русселем в длинный список потерь и ситуационно обусловленных промахов и сказал «до свидания». В общем и целом он не намного отличался от моих давних учителей истории из Бискупца, которые каждую зиму терроризировали нас Октябрьской революцией 1917 года

Я отправился гулять и бесцельно бродил по улицам Банфа ещё несколько часов. Я дал себя соблазнить одному бару, в котором играла рок-группа. Но музыка оказалась непереносимой. На обратном пути я угодил в объятия Чака. Он был подвыпивши.

— Откуда ты здесь взялся? — спросил Чак. — Что, твоим занятиям пришёл конец? Она тебя больше не хочет?

— Я больше не потерплю эти идиотские приколы, — ответил я.

— О-ля-ля! — сказал он. — Наш Тео тяжело влюблён и при этом забыл, что он кое-чем обязан своему другу. Если бы не я, ты и сейчас ещё сидел бы в своей норе, оплакивал Агнес и предавался сжигающим мозги фильмам ужасов. Кто вытащил тебя из твоей депрессии, кто таскал тебя по ночным клубам — может, твой дядя?

Я попытался его успокоить, дать ему понять, что я чувствую к Джанис нечто большее, чем просто симпатия.

— Я не хочу от неё просто секса. Это не из тех дешёвых номеров, которые длятся одну ночь!

— Расскажи это своему парикмахеру, но не мне! — ответил Чак.

Мы отправились назад, к Центру. «Вольво» стоял, уже готовый к отъезду, забитый нашими чемоданами. Дядя Джимми забрал из вагончика все бытовые приборы — холодильник, плиту, даже раковину — и завернул в старые тряпки телевизор и радио.

Бэбифейс помогал ему всё разместить. Теперь оба стояли и любовались сделанным.

— Привет! — крикнул Чак. — Что тут происходит?

— Хай, дядя!

— Этот знахарь Руссель, — сказал дядя, — не должен думать, что он может делать с нами всё что захочет только потому, что он учёный.

Бэбифейс сказал:

— Джимми! В любом случае он дал твоему племяннику орлиное зрение: теперь Тео снова сможет различать красивое и уродливое, мудрое и глупое, как солома. Хорошая дочь эта Джанис!

— Краснокожий! Ты сам не знаешь, что несёшь! Руссель не шаман, а психолог, а они специально учатся манипулировать людьми. Ты ведь слышал, небось, о промывании мозгов?

— Не-е, — сказал Бэбифейс.

В эту минуту появилась Джанис.

— На помощь! — крикнул Джимми. — К нам сюда идёт медсестра!

Бэбифейс не преувеличивал, она была высший класс. И Чак тоже был прав.

— Добрый вечер, мистер Коронко! — сказала она.

— Хэлло, Джанис! — осклабился Чак.

— Теофил! Ты договорился о встрече? — спросил мой дядя. — Самое позднее в одиннадцать ты должен быть снова здесь, иначе мы уедем без тебя!

— Не надо паники, мистер Коронко! Тео вернётся вовремя, — сказала она.

— Рандеву под луной? — разглагольствовал Чак. — Тео, почему бы вам не сыграть на твоей гитаре?

— Ах нет! — отказалась Джанис. — Хотя очень находчиво с твоей стороны, Чак!

Я порылся в «вольво». Моя гитара лежала на заднем сиденье. Я взял пару аккордов — она звучала деревянно и бессильно; я настроил её, повесил за спину и сказал:

— Пойдём отсюда!

Мы направились в сторону неоновых огней Банфа, как ночные мотыльки. В одном баре, который знала Джанис, она, к моему удивлению, заказала себе «Маргариту»; я попросил пиво, и мы сели в сторонке. Через какое-то время пришёл бармен, этакий шкаф в рубашке лесоруба.

— «Маргарита», как обычно! — сказал он и поставил перед ней напиток.

— Спасибо, Ленни!

Он брякнул бутылку у меня перед носом, пивная пена выплеснулась на стол.

— Упс! — простонал Ленни, вытер лужу тряпкой и удалился.

— Какие здесь милые люди! — сказал я. — По - настоящему земные.

— Ленни — парень в полном порядке!

— Ты давно его знаешь?

— Если бы Тони узнал, что я здесь бываю, ему бы стало дурно. Время от времени я нуждаюсь в контрастной программе. Ленни для этого идеально подходит.

— Мисс Руссель ведёт двойную жизнь — такого я и предположить не мог.

— Будь готов к некоторым неприятностям! — сказала Джанис. — На четвёртой ступени сознания кое-что происходит.

Мы пригубили наши напитки.

— Эй, гитарист! — внезапно послышался бас Ленни со стороны стойки. — Ты просто так таскаешь с собой свою балалайку или нет? Как насчёт Хэнка Уильямса?

— Он у меня не из самых любимых, но пойдёт! Я встал и взял возле бара круглый стул. Песня не длилась и пяти минут, но пришлась кстати. Люди свистели и издавали ободряющие крики, когда я закончил; только Джанис безмолвствовала. Нам здесь больше нечего было делать.

Мы торопились назад, домой. Луна слепила нас, как фара мотоцикла.

— В это время медитационные ванны, как правило, пусты, — произнесла Джанис.

— Это приглашение?

— Временами ты и впрямь тормозишь! Когда мы разделись и погрузились в воду и я поцеловал Джанис в затылок, она сказала:

— Что же с нами будет дальше?

— Это зависит от тебя, Джанис, — ответил я. — Я могу подождать.

— Что ты будешь делать, когда вернёшься домой? — спросила она.

— Не знаю. Давай сначала сделаем здесь всё, что нужно.

Мы ехали домой нагруженные, как тягловый ишак. «Вольво» чуть ли не бороздил выхлопной трубой по дороге. Электроприборы, извлечённые из жилого вагончика, дядя Джимми закрепил наверху верёвкой и накрыл брезентом. Солнце палило в лобовое стекло и рисовало на нём пёстрые радуги и звёздочки. Джимми купил нам на бензоколонке чёрные солнечные очки и соломенные шляпы. Он сказал:

— Теперь сразу видно, что мы были в Мексике!

Никого из нас троих он даже не подпустил к водительскому месту.

— Это моя машина, и никто, кроме меня, за руль не сядет! — заявил он. — Не то опять не миновать беды!

Мы почти всё время спали или лениво играли в покер. Джимми вёл машину, вцепившись в руль обеими руками, как начинающий. Он широко раскрыл рот, вытянул голову вперёд и сиял, как апельсин. Он радовался предстоящему приезду в Виннипег, к тому же у него оставалась ещё целая неделя отпуска.

— Джимми, — сказал Бэбифейс, — ты же расплющишь лбом приборную панель!

— Не нравится — ступай домой пешком!

Одну ночь мы спали прямо в «вольво», припарковавшись на дорожной стоянке, а потом поехали дальше — за рулём опять же дядя. Чак мне всё простил, мы снова были с ним близнецы-братья, и мне больше не приходилось втолковывать ему, что дело с Джанис не было мимолётным приключением. Я не мог заблуждаться насчёт этой девушки — несомненно здесь была любовь.

Когда мы наконец вползли, как гусеница, на перегруженном «вольво» на свою улицу, мы увидели перед нашим домом четыре катафалка Дверь была открыта; несколько человек в чёрных костюмах разговаривали с нашими соседями.

Бэбифейс сказал:

— Если Джинджер и Биг Эппл уморили моих животных голодом, я живьём сниму с них скальп!

— Ты, засоня! — сказал Джимми. — Кому нужны твои животные! Эти люди собрались здесь из - за нас! Наверное, случилось что-то нехорошее. Нас ограбили и убили! А твою скотину даже китайский ресторан не взял бы на переработку!

— Джиммочка! — сказал Чак. — Помолчи. Сейчас всё прояснится.

Мы припарковались перед гаражом Чака и вышли из машины.

Толстый молодой человек в галстуке, державший в руках ежедневник в кожаном переплёте, поздоровался с нами.

— Роберт Уилсон, — представился он, — из похоронного бюро «Вечный покой».

— Очень приятно, — сказал мой дядя и тоже представился.

— Извините, а не могли бы вы показать нам ваши документы? — спросил толстый. — Это чистая формальность.

— Конечно, — сказал Джимми и предъявил ему свои права. — А это мои индейцы, а вот этот парнишка влюблён. Мы здесь живём.

— Ах! Ну, тогда у меня гора свалилась с плеч! — сказал он. — Дело в том, что почтальон, который разносит газеты, забил среди ваших соседей тревогу: из вашего дома исходил подозрительный запах. А соседи позвонили нам и в полицию. Блюстители порядка только что уехали. Они чуть было не открыли стрельбу.

— Что ещё за подозрительный запах? — спросил я.

— Ну, в кухне, на первом этаже, — засмеялся толстый. — Там в раковине мы обнаружили добрых двадцать фунтов рыбы, кишевшей червями. Омерзительное зрелище, впредь, пожалуйста, не доводите дело до такого!

— Так точно! — сказал Джимми.

— Ну, нам пора, у нас дела, — сказал толстый и созвал своих ребят; они сели в свои кареты, и чёрная колонна двинулась прочь.

Бэбифейс скомандовал соседям:

— Ну-ка по домам! Всё снова в порядке!

Потом они с моим дядей пошли в сад, чтобы взглянуть, всё ли на месте. Крези Дог и Крези Хоре были живы и здоровы.

Мы с Чаком разгрузили «вольво». Был тёплый, медлительный вечер, сплошная скука, и мы решили разогнать её в «Бер дэнс».

Я снова вернулся к работе на стройке и старался, насколько это возможно, щадить себя. Я специализировался на облицовке плиткой и поэтому мог ограничиться работой только в ванных и кухнях, что позволило мне немного передохнуть от этой жуткой укладки паркета

Андрей снова терзал меня расспросами об Албании: в короткие перерывы на еду он интервьюировал меня, и я утолял его любопытство историями и анекдотами из Ротфлиса Через несколько месяцев, когда я снова прочно сидел в седле и хорошо укоренился в нашей бригаде, я сказал Андрею:

— Послушай-ка! Казак Шалопуто! Я знать ничего не знаю про Албанию! Никакой Албании нет, и я там никогда не был! Если тебе так интересно, пойди в бюро путешествий и возьми у них проспект — и всё узнаешь!

— Что? Так ты не албанец? — удивлённо спросил он.

— Я сам не знаю, кто я такой, и знать не хочу. Может, я вообще русский человек, как и ты!

— Как я? Хочешь меня надуть? — набычился он.

Он был настолько разочарован, что потом держался со мной так, будто на мне была шапка - невидимка.

Выпал первый снег, и Андрей снова начал со мной разговаривать.

— Тео, тебе нечего стыдиться своего происхождения, — заявил он. — Но если ты не хочешь об этом говорить — не говори. Я больше не буду тебя доставать. Вы, албанцы, слишком уж странные чудаки!

Письма от Джанис были для меня лучшим лекарством. Они помогали от болей в спине — и не только мне, но и моим коллегам, которым я всё раззвонил о моей подруге. В её письмах часто говорилось о том, что она не в ладах со своим отцом. Против этого я не возражал. Я писал Джанис, что она должна наконец покинуть монастырь Тони Русселя. Я каждый день ждал от неё писем, а потом перечитывал их по столько раз, что большинство пассажей знал наизусть. Кроме того, мы перезванивались, и от наших разговоров раскалялись провода. Дядя грозил мне, что из-за больших счетов он скоро откажется от телефона

Зимой 1992 года финансы моего дяди потерпели полный крах. (Кто бы мог подумать!) Судебный исполнитель описал всё его имущество — даже битый «вольво» пошёл с молотка — и насчитал, что он должен различным банкам тысячи долларов, в общей сложности больше двадцати тысяч; точную сумму Джимми не хотел мне называть, поскольку это был топ-секрет.

К его долгам причислялись главным образом непокрытые вычеты по кредитным картам — больше всего за крупные покупки в винном магазине, — рассрочка за жилой вагончик и автоущерб. От обеих его месячных зарплат — чеков от садово-уборочной фирмы и гонораров от Рихарда Гржибовского — после всех выплат по суду остались лишь смешные крохи.

В его комнате стояли теперь только расшатанные софа и кресло, сломанные шкафы и полки — всё это они вдвоём с Бэбифейсом притащили со свалки для крупных предметов.

Громадный телевизор Джимми — его роскошь и гордость — был заменён на прибор, по которому приходилось то и дело стучать кулаком, чтобы он вообще работал. Тем не менее у этого аппарата был пульт, и дядя уверял, что канадские телевизоры никогда не взрываются; польские или русские — те да, они постоянно взрываются, как это случилось однажды в Ротфлисе, когда его бывший школьный товарищ Пасиор ударил по своему «Нептуну» и из-за последовавшей затем детонации лишился руки.

— Этот балбес хотел посмотреть фильм про Сталинградскую битву! — рассказывал мне дядя.

Время от времени он перехватывал у Бэбифейса или у меня двадцатку на пиво, сидел на своей «новой» софе, из которой торчали пружины, и ругал на чём свет стоит капиталистов и правительство в Оттаве.

— Они сорвут с тебя последние трусы, — говорил он, — и оставят тебя ковыряться в носу нагишом посреди голых стен. Можешь после этого подаваться хоть в психушку, хоть медведям на растерзание, ты человек свободный! При коммунистах мы могли быть уверены, что проживём хотя бы до шестидесяти лет, а здесь подыхай с голоду хоть ребёнком, если не пляшешь под их дудку! Зачем я вообще работаю, если они тут же у меня всё отнимают? Они строят себе виллы на мои деньги и летают на Багамы!

Мой дядя составил петицию канадскому правительству и попросил меня её проверить и исправить ошибки. Он написал: «Дорогая Канада! Моя просьба проста. Я немного задолжал. Не рассчитал своих возможностей со всеми этими процентами. За всякое говно, которое производят китайцы, здесь приходится переплачивать вдвое и втрое. Например, стоит на стереоустановке надпись Мейд ин Япан, но если её развинтить, то окажется, что всё это дерьмо сделано в Китае. Где-то в грязи Янцзы сидят узкоглазые и ляпают эту продукцию. Подёнщики и инвалиды войны, которые хотят хоть что - то заработать. А я, признанный канадец из Польши, заказываю себе домой всё это барахло и должен всю мою жизнь за него расплачиваться. Да мне проще было бы сразу эмигрировать в Пекин, напялить на себя синюю пижаму и молиться на Мао за чашку риса. Дорогая Канада! Но ведь я твой ситизен. Сделай же что-нибудь! С глубочайшим уважением — Джимми Коронко».

Я бросил его письмо без марки в ближайший почтовый ящик, просто так, для его успокоения. Совесть моя была почти что чиста.

Чак практически не бывал дома, мы виделись очень редко: он влюбился в кореянку. Бэбифейс был этому рад до поры до времени: пока Чак не объявил, что скоро переедет к своей девушке на другой конец города.

Бэбифейс сказал:

— Ведь он навахо. Он должен жить в индейском квартале, вместе со своими братьями.

Несколько месяцев спустя это произошло: в начале марта 1993 года Чак стал паковать картонные коробки для переезда и наполовину опустошил свою мастерскую. Он взял напрокат прицеп для своего «форда» и однажды в три часа дня заехал на этой повозке за мной на работу.

Я сказал:

— Послушай! Ну какой из меня грузчик! Давай лучше за двадцать монет возьмём в команду нашего Ча-Ча Он у себя в Казахстане был штангистом и даже добрался до первой лиги.

— Так и сделаем, дружище! — обрадовался Чак.

Ча-Ча обладал медвежьей силой. Я по сравнению с ним был просто гном, ведь весы подо мной показывали всего каких-нибудь семьдесят кило. Ростом он был с баскетболиста, к тому же у него были мощные плечи и железные кулаки.

Благодаря Ча-Ча переезд оказался детской игрой. Хотя улицы были ещё под снегом, а температура болталась туда и обратно со знаком «минус», так и не доходя до нуля, он обвязал свою толстую фланелевую рубашку вокруг пояса и потел, как племенной бык. Кореянка Чака, красавица, словно сошедшая со страниц рассылочного каталога, ростом была моему коллеге как раз по грудь, и он, кажется, произвёл на неё сильное впечатление.

Когда мы вчетвером вернулись назад к индейскому кварталу, чтобы загрузить прицеп оставшимся барахлом, и припарковались перед нашим домом, мы увидели, как мой дядя мечется по террасе из одного конца в другой, словно зверь в клетке. Он был чем-то очень взволнован.

Бэбифейс высунулся из окна кухни и гладил Крези Дога, который жалобно поскуливал, чуя отъезд Чака Вскоре он вышел со своим псом наружу — оба завёрнуты в шерстяные одеяла — и уселся на свою читальную скамью. Он молчал.

Мы поздоровались с обоими мужчинами, и я сказал:

— Джимми! Что такое? Отчего у тебя такое серьёзное выражение на лице?

— Я жду здесь уже два часа, — ответил он, — отморозил себе лапы, выкурил целую пачку цигарок, а этот лодырь гоняет со своими приятелями по всей округе!

— А в чём проблема, дядя? — спросил я.

— Твоя Джанис позвонила! — сказал он. — Она уже в облаках. В восемь часов вечера можешь встречать её в аэропорту! И не вздумай поселить эту медсестру в нашем доме!

Я рухнул спиной в снег, сложился, как шезлонг, и заорал:

— Джанис!

А потом вскочил на ноги и сказал:

— Она меня любит! Она меня любит!

Ча-Ча схватил меня в свои могучие объятия и поцеловал в губы по старинному коммунистическому обычаю. Его мокрый и холодный рот имел противный вкус, и я был на грани коллапса. Эта любовь к ближнему заразительно подействовала и на Чака и его кореянку, и они тоже давай обнимать меня и прижимать к груди. Из-за всего этого дядя стал ещё нервознее. Скрежеща зубами, он повернулся к Бэбифейсу:

— Чего это они, с катушек сошли? Я бы на месте Тео застрелился. Эта медсестра наверняка беременна, и Тони выгнал её из дома. Теперь она хочет пристроиться здесь и повесит на него алименты! Вот посмотришь!

Я сказал моему дяде:

— Постарайся на сей раз держаться от нас подальше! То, что было с Агнес, больше не повторится. И лучше заплати свою часть квартплаты, а то именно ты вылетишь из дома!

Я быстро принял душ, побрился и влез в лучшие шмотки, какие смог найти: в красную рубашку, чёрные кожаные джинсы и такую же куртку. У меня не было ничего особенного для важных случаев, ничего праздничного, но в этом кожаном прикиде я выглядел неплохо. Потом я водрузил на нос тёмные очки, как Клинт Иствуд в «Розовом кадиллаке». Моё лицо в зеркале сразу же стало худощавым и серьёзным. Мне оставалось только слегка уменьшить степень своего волнения. Поэтому я выпил глоток виски из стакана для чистки зубов. Дядя держал в ванной комнате бутылку виски — на всякий случай.

А потом я набил рот тремя подушечками жевательной резинки, затем прополоскал зубным эликсиром и ещё раз почистил зубы. Потом спрыснул шею спреем после бритья и спел при этом строчку из любовной песни Заппы: «Well, yeah! She was a fine girl!»

Прихорошившись, я был готов ехать в аэропорт.

Чак, кореянка, Бэбифейс и казах сидели с Джимми на нашей кухне и разговаривали, стараясь перекричать друг друга. И тут среди них появляюсь я — сияя улыбкой счастливчика.

Они даже не заметили моего прикида, что я расценил как поражение.

— Джиммочка! Никто не собирается писать тебе на ногу! — говорил в это время Чак. — Вот увидишь: под одной крышей с Тео и Джанис тебе будет хотя бы не так скучно!

— Конечно! — поддержал его Бэбифейс.

— Под старость лет мне такое… — пробормотал Джимми себе под нос, но тут увидел меня и сразу же прикусил язык.

— Ну что? Разве я не крутой парень? — сказал я. — Настоящий покоритель сердец.

Ча-Ча раздавил свою сигарету в пепельнице. И продолжал расплющивать её указательным пальцем, хотя она давно погасла.

— С ума сойти! — сказал Ча-Ча.

Теперь и Чак, и кореянка посмотрели на меня внимательнее.

— Йесса! — сказал мой друг и потёр себе нос. — Вот противоза польский! Ты что, ограбил галантерейный магазин?

— Не-е! — сказал Джимми. — Этот жалкий подкаблучник надушился моим виски из Кентукки!

— А я ничего такого не унюхиваю! — возразил Бэбифейс.

Я сказал:

— Кто поедет со мной в аэропорт?

— А розы? — спросил Ча-Ча. — Надо купить розы! Полный багажник роз!

— Боже, об этом я и не подумал!

— Сейчас всё устроим! — сказал мой друг. — Без паники, Тео! Большой Чак решит любую проблему!

— Ну, тогда пиши пропало! — сказал мой дядя. — Он купит в супермаркете эти японские резиновые деревца прямо из морозильной камеры. Такие уродцы называются бонсай. Я пошёл спать!

— Я тоже, — сказал Бэбифейс. — Спокойной ночи!

Мы уселись в «форд» Чака, а Ча-Ча сослали на грузовую платформу прицепа.

— Бедный парень! — беспокоилась кореянка. — Он ещё получит там простел!

— Да ну! — отмахнулся Чак. — Он и не к такому привык! Не веришь — спроси у Тео!

Мы сперва отвезли Ча-Ча домой. На прощание он ещё раз настойчиво напомнил мне:

— Розы, подари Джанис красные розы!

После этого мы отцепили дурацкий прицеп, оставили его на автостоянке возле дома, где жил Ча-Ча, и действительно поехали в супермаркет, как и предвидел Джимми, но там не оказалось ни одного букета роз, не нашлось даже тюльпанов, были только какие-то кладбищенские растения, а ведь в нашем случае речь шла о любви.

— Как же быть? — спросил я. — Через час она приземлится!

Кореянка, Арихуа Хочидацу, схватила меня за руку и подвела к стенду с украшениями и одеждой из Индии. Она сказала:

— Посмотри-ка! Платки!

Я положился на её выбор и купил фиолетовый платок из шёлка, на котором помещался весь космос: теснились звёзды, святые и боги — полумужчины, полуженщины, сидящие в позе портного на летающих блюдцах, — и всё это за каких - то десять долларов.

— Bay! — сказал я. — Это как будто специально для Джанис! Спасибо тебе, Арихуа!

По дороге в аэропорт я поставил мою любимую кассету — «Joe's Garage» — и принялся выкуривать пачку «Пэлл-Мэлл» — от начала до конца. Но это была не самая удачная идея, я становился ещё нервознее, а после пятой сигареты закашлялся.

В многоярусной парковке у аэропорта я объявил:

— Всё, бросаю курить, хватит с меня! Пора кончать!

— Слушай! Если ты бросишь курить, у меня кактус на ладошке вырастет! — сказал Чак. — Клянусь!

Рейс из Калгари опаздывал на двадцать минут. Мы с кореянкой ходили по залу прибытия взад - вперёд, как беспокойные муравьи, а Чак наскоро нацарапал на картонке плакатик «Джанис Руссель» и встал с ним у каната ограждения, примкнув к другим идиотам и состроив такую мину, будто он встречает президента канадской хоккейной лиги.

И вот она наконец, моя Джанис! Моя медсестра и массажистка! Она подкатила на тележке свой алюминиевый чемодан к автоматической стеклянной двери. Под длинным зимним пальто она была одета по-летнему — в джинсах и майке-и улыбалась ещё издали, а я спросил себя, понимает ли она, что я её обожаю.

Я бросился к ней с первым поцелуем на губах, но не помню, где были при этом мои руки. Я не мог поверить, что это действительно она, Джанис, здесь, в Виннипеге. Я прижался лбом к её лбу так, что наши носы соприкоснулись, и повторял её имя много раз как во сне.

— Тео, Тео, Тео… — вторила она мне.

Чак прозевал госпожу Руссель; он налетел на нас в тот момент, когда я развернул перед Джанис платок с индийским космосом, при этом мы то и дело прижимались друг к другу и целовались.

— Да хватит вам уже, — сказал Чак, — я тоже хочу!

— Ах ты, старый хрен! — осклабился я. — Возьми себя в руки!

Джанис оторвалась от меня и сказала:

— Привет, Чак!

— Хай! — ответил он. — А это Арихуа! Моя подруга!

— Целый комитет встречающих! — сказала Джанис.

— Хай! — сказала кореянка.

— Что мы тут стоим? — спросил Чак. — Поехали лучше в «Бер дэнс»! Выпьем чего-нибудь!

— Было бы лучше всего, — сказал я, — если бы вы просто отвезли нас с Джанис домой!

Джанис сказала:

— Я хоть и устала, но мы могли бы чокнуться с Бэбифейсом и дядей Джимми! Он сегодня так обрадовался, когда я ему позвонила!

— Вот подлец! — сказал я.

— Почему? — спросила Джанис. — Что-то не так?

— Нет, нет. Всё в полном порядке!

— Ну так поехали! — воскликнул Чак.

Я был ужасно рад, что мой приятель Ча-Ча не поехал с нами, иначе было бы ещё больше сложностей. А я хотел как можно скорее остаться с Джанис наедине.

Индейский квартал был уже погружён в сон. Только в нашем доме светились все окна, начиная от подвала и кончая чердаком.

Я открыл дверь, и мы услышали гудение пылесоса в комнате Джимми.

— Дядя! — крикнул я. — А вот и мы!

Мы пошли к нему в комнату. Он ослепил нас лучом карманного фонарика. Бэбифейс стоял на коленях и пылесосил под кроватью Джимми. Оба были одеты в пижамы.

— Добрый день, Джанис! — сказал мой дядя. — А мы тут как раз гоняем чёрных тараканов! Краснокожий! Можешь прекращать! Чудовища уже давно передохли!

Бэбифейс выключил пылесос и вскочил на ноги.

— Хай! — сказал он.

— Хай, индейцы! — ответила Джанис. — Как у вас дела?

— Совершенно очевидно, что всё хорошо! — сказал Чак.

После этой короткой встречи Джанис какое-то время разговаривала по телефону со своим отцом.

Чак открыл бутылку шампанского, и все знаки на небе указывали на то, что у нас намечается долгий совместный вечер. На следующей бутылке я потерял контроль над происходящим, и потребовались ещё целые часы, чтобы дядя Джимми так утомился от своего монолога про стрижку газонов, что уснул прямо за кухонным столом.

Мы с Джанис договорились с Чаком и кореянкой пойти на следующий вечер в «Бер дэнс», после чего послали их ко всем чертям и наконец остались одни, а когда я лежал с Джанис в ванне, я подумал, что это самая сильная пытка за весь вечер воздержания.

Потом, уже в постели, я массировал её размягчённую ванной, теплую кожу. После первого космического взрыва она внезапно покинула меня и бросилась к своей сумочке. Она вытряхнула на кровать всё её содержимое: жидкость для снятия лака, помаду, карандаш, тушь для ресниц — все эти яркие штучки, которые женщины всегда таскают с собой, — и толстую пачку долларов.

— Что это, Джанис? — удивился я.

— Наш капитал — так сказать, моё приданое. Десять штук от папы, для начала И если мне удастся поднять в Виннипеге массажную студию, он подарит мне ещё десять. Ну, что ты на это скажешь?

— Я люблю тебя! — воскликнул я. — Мы просто купаемся в деньгах!

Наша первая ночь пролетела незаметно, и чуть свет я снова был на ногах, выложившись без остатка и ни на минуту не сомкнув глаз. Скоро Ча-Ча будет сигналить и, как почти каждое утро, ругаться по-русски, что я всегда опаздываю на работу:

— Ты, старый хрен! Ты чего? Опять, что ли, ночь с бабой провозился?

В последующие дни и ночи мы с Джанис довели себя до состояния — хоть «скорую помощь» вызывай: она едва могла ходить, а у меня возникли серьёзные затруднения при мочеиспускании.

Через две недели Джанис сравнительно акклиматизировалась в Виннипеге — дядя Джимми был с ней подозрительно мягок и предупредителен — и потом начала всё переиначивать: и в моей, и в дядиной жизни всему суждено было измениться. Первым делом она сказала:

— Я ничего не имею против твоего дяди, но он должен съехать!

Мы спросили у Бэбифейса, не заберёт ли он Джимми к себе — ведь комната Чака теперь пустовала.

— Конечно, — сказал навахо.

В воскресенье, когда дядя рыбачил на подтаявшем берегу озера Виннипег, мы с Джанис и Бэбифейсом перегрузили всё дядино барахло в комнату Чака и всё там заново обставили.

Когда ранним вечером мы с Джанис лежали в постели и смотрели видео, мы вдруг услышали душераздирающий вопль:

— На помощь! Здесь побывали инопланетяне! Они обчистили мою каморку!

Это мой дядя вернулся с рыбалки.

Я полуголый вышел к нему и сказал:

— Джимми! Что случилось? Ты ведь живёшь у Бэбифейса!

Я хотел его сразить его же собственным оружием, и поначалу оно вроде бы сработало.

— Ах да, конечно! — сказал он. — Я только искал мою ковбойскую шляпу! Наверное, она потерялась при переезде!

Он тяжёлыми шагами направился вверх по лестнице к Бэбифейсу — я смотрел ему вслед, — вдруг на полпути он остановился, обернулся и заголосил:

— Война! Вы меня вышвырнули! Я же не совсем сумасшедший! Я же знаю, где я живу!

Когда в следующие дни мы случайно встречали его на лестничной площадке, он хулигански набрасывался на нас:

— Гореть вам в преисподней! Я подписывал договор аренды жилья и знаю свои права! Я не позволю так просто задвигать меня в угол!

Мы его совсем не слушали, только посмеивались, и это ещё больше приводило его в бешенство. Но я-то знал, что он быстро возьмёт себя в руки.

Потом, спустя ещё неделю, Джанис объявила второе:

— Нашу квартиру надо отремонтировать.

Ну что ж, я взял у Бэбифейса напрокат «шевроле», поехал вместе с Джанис на строительный рынок и закупил краску для стен — пять вёдер, лишь бы хватило.

— Радость моя! Но ведь я дома только по воскресеньям! — жаловался я. — И если после тяжёлой работы мне ещё без продыха заниматься ремонтом, то очень скоро я буду прогуливаться между клумб в клинике нервных болезней!

Джанис сказала:

— Нам некуда спешить. И я ведь тоже кое - что могу.

Она влезла в старые джинсы и рубашку с длинными рукавами и по утрам красила нашу комнату. Её хватка и умелые руки меня поразили: в этом отношении она оказалась на голову выше меня, и всё, что доставалось делать мне, ей приходилось потом переделывать.

К тому же мы должны были отныне вести «здоровую жизнь» — это был пункт номер три, так сказать. Как только она завела об этом речь, мне стало страшно, что теперь Джанис будет кормить меня макробиотическими продуктами — прямая поставка из Японии и Китая, — поскольку приготовление еды не было её сильной стороной и нам приходилось довольствоваться какими - нибудь готовыми блюдами и полуфабрикатами, так что мне немножко недоставало моих вечерних заходов в закусочную и в «Бер дэнс».

— Папа держит повара из Бали! — смеялась она.

— А я держу в шкафу «Литовскую повариху», — сказал я. — Книгу с дурацкими рецептами от моей польской бабушки. Я буду твоим новым поваром!

Однако под «здоровой жизнью» Джанис подразумевала нечто другое; у нас, наверное, был самый большой расход воды и электричества во всём квартале, и в ванной она часто говорила:

— О боже! Пятая ступень сознания!

Мы продолжали делать там то, что прервали в Центре медитации. Разница состояла лишь в том, что я больше не обязан был медитировать, и это меня очень радовало.

Четвёртым пунктом Джанис объявила:

— Нам надо приобрести кое-что из мебели!

— А мне новую гитару! — пошутил я. — Неужто ты правда хочешь потратить все свои деньги на какое-то барахло? Кроме того, я не выношу вида покупателей в мебельных магазинах. Они похожи на смертельно больных, которые подыскивают себе подходящий гроб.

— Ах, идём, Тео! Мы превратим комнату Джимми в концертный зал. Никто, кроме нас, не будет туда входить, посередине мы поставим кровать или батут, а в углу — твои боксы для аппаратуры!

И я снова поехал с Джанис.

Мы заказали красную кожаную софу, стеклянный стол и массажную кушетку вместо батута; два сценических прожектора, зеркальный шар, какие бывают в диско-барах, и чёрные занавески на окна, усеянные крошечными полумесяцами.

Тёплый южный ветер, подспорье Бэбифейса и Джимми в их садовой работе, в апреле парализовал зиму: термометр наконец преодолел нулевую отметку, а на небе засияло солнце. Такая перемена показалась нам с Джанис чудом природы. К этому времени я заметил, что у нее было одно преимущество по сравнению с Агнес, и очень существенное: она понимала, что я гитарист. Она изучила все мои пластинки от А до Я, она слушала мои чудовищные сольные партии на гитаре всегда и повсюду, даже когда я в тысячный раз играл с Джимми в «Принцессе Манор» польские шлягеры, мутировавшие в кантри-музыку. Она была моим преданным фаном, моей лучшей публикой, и как только я включал усилитель и извлекал из гитары первые аккорды, она всё бросала, усаживалась предо мной прямо на полу и смотрела, как я репетирую или сочиняю. То, что она была так близка мне и так на мне сосредоточена, оказывало на меня такое же благотворное воздействие, как наши совместные ванны; а может, это было даже лучше, потому что я сразу замечал, как самое позднее через две песни она готова была утащить меня куда-нибудь на необитаемый остров посреди Тихого океана.

Но всё было не так просто, и причина коренилась в том, что мой шеф, мистер Миллер, Рыбак, был одержим манией величия: он хватался за все заказы, какие ему только подворачивались, и пичкал нас сомнительными обещаниями повысить зарплату.

— Скоро я буду платить вам по тринадцать долларов в час! Мы расширяемся! — говорил он. — И если удастся, наша фирма переедет в Калгари. Там сейчас строят, как в Древнем Египте! Сотни тысяч новых жителей в год! Это же золотая жила! Я не сошёл с ума, всё это печатают в газетах!

Я думал: ну, с ним всё ясно! Того и гляди разбогатеем. И в дополнение дадут бесплатные кандалы.

Я не мог отвертеться от сверхурочных и изнывал с Ча-Ча в вечных пробках и на разных стройках. Джанис я видел только вечером.

Наш бригадир Андрей пытался выпросить у мистера Миллера дополнительную рабочую силу, но шеф был лютее любого тирана. Он говорил:

— Вы, поляки и русские! Радуйтесь, что у вас вообще есть работа! Я же не нанимаю себе какого - нибудь араба, который каждую свободную минутку расстилает свой ковёр-самолет и падает на колени молиться своему Аллаху, а вся работа побоку! Вы, коммунисты, мне больше подходите! За кусок мяса и водку вы готовы удавиться! Чудес не бывает!

Результатом этой симфонии Миллера было то, что после окончания рабочего дня мне приходилось собирать последние силы для Джанис и Заппы. В постели мы то и дело слушали «Tinseltown Rebellion», да так громко, что даже долготерпеливый Бэбифейс не выдерживал — удалялся гулять с Крези Догом, а мой дядя выходил на баррикады:

— Что это за грохот тут у вас? Ребёнка, что ли, делаете? Или что? Смотрите, я ведь оглохнуть могу!

В срок, как и было заказано, нам привезли новую мебель — диско-шар показался мне похожим на звезду Смерти из «Звёздных войн». Джанис подвесила его прямо над нашей кроватью, и именно на этот день сверления дыр и распаковки мебели пришёлся мой первый в жизни сольный концерт — без Джимми Коронко и мистера Ямахи. Всё это устроил Чак. Или, вернее, его верные сообщники Биг Эппл и Джинджер, которые купили «Бер дэнс» — нашу любимую бильярдную пивную — и индейский продовольственный магазин, в котором мой дядя с недавнего времени повадился отовариваться мясными консервами — запас на зиму: тушёнка — для завтраков, вяленое мясо — чтобы грызть перед теликом. Всё это якобы с большой скидкой, которую получали, если верить Джимми, только польские ветераны Вьетнама и диссиденты.

Итак, меня, Теофила Бакера из группы «Блэк из уайт» теперешние владельцы — по случаю нового открытия заведения — пригласили д ля того, чтобы я вгонял гостей в восторг и эйфорию моими песнями и гитарным соло, причём за гораздо более высокий гонорар, чем у Рихарда Гржибовского. Мой друг Чак рекомендовал меня как самого талантливого рок-гитариста индейского квартала всех времён, даже не спросив меня, как сам я оцениваю себя, и это мне очень не понравилось: ну кто я такой? Ведь у меня никогда даже случая не было помериться силами с кем-нибудь из суперзвёзд на музыкальной сцене Виннипега

— Ах! Но это же и так ясно! — сказал Чак. — Тео, ты в порядке!

— Без сопровождения я никуда не гожусь, — возразил я. — Надо, чтобы со мной выступил дядя. Поговори с твоими дружками, этими контрабандистами и дилерами!

Чак ответил:

— Считай, что уже поговорил!

Он повис на телефоне, и до меня донёсся голос из трубки.

— Дядя Джимми! — возмутился Биг Эппл.

Чак на глазах усыхал и сжимался.

— На фиг нам сдался этот старый жирный мешок из Бухареста! — кричал Биг Эппл. — Этот румын, который упёр у нас однажды целую коробку «Бурбона»! Ну ладно, хорошо! Я не такой злопамятный! Лишь бы только без капризов и норова!

Разговор быстро закончился — о коробке «Бурбона» я слышал впервые, но это меня не интересовало, потому что до моего выступления в «Бер дэнс» оставалось всего два часа: всё было спонтанно и срочно — как всегда, когда Чак брался что - нибудь организовать. А мне ещё нужно было вымыться, приласкать Джанис, съесть мою пиццу по - гавайски, испробовать диско-шар, уговорить дядю Джимми играть со мной, но под мою дудку, а главное — мне нужно было поспать хотя бы четверть часа, чтобы сбросить с себя усталость минувшего дня, а потом полчасика порепетировать перед выступлением. Когда, скажите пожалуйста, я должен был всё это успеть? Ведь у меня нет ни двойника, ни слуги на побегушках — никого, кто мог бы за меня что-то сделать.

Мы с Чаком договорились о времени. Он со своей кореянкой должен был заехать за нами и отвезти нас в «Бер дэнс». До этого у него было ещё одно дело в городе, и он усвистал. А я разделся, прыгнул на массажную кушетку, вытянулся на животе, устроился поудобнее и сказал Джанис:

— Наверное, это единственное, что может сейчас мне помочь: прошу тебя!

Всё-таки мне здорово повезло, что я, Тео, встретил эту божественную медсестру, и я только спрашиваю себя — просто из осторожности, — когда же ей это надоест: исцелять моё измученное стрессами тело, мою спину паркетчика и плиточника. Ведь когда-нибудь им всем это становится в тягость, и они просто говорят: «Морочься со всем этим сам!»

Но нам было далеко до этого, я не сомневался, — ведь мы пребывали, так сказать, ещё в стадии медового месяца.

После того как я, благодаря массажу Джанис, снова немного подзарядил мои батарейки, уничтожил пиццу и принял душ, я почувствовал себя достаточно сильным, чтобы провести переговоры с Джимми: он был давно на мели. В его положении приветствовалась любая, даже маленькая работа — по крайней мере я исходил именно из этого, когда отправился к нему в комнату и сказал:

— Сегодня вечером ты можешь запросто заработать две сотни, если сыграешь то, что я скажу. Пойдёт?

Приманка сработала. Мой дядя сразу клюнул.

— Так точно! — сказал он. — Только куда для этого нужно идти? На улицу?

— Ты в своём уме? — сказал я. — Укладывай пока мистера Ямаху в футляр. Сейчас увидишь. Через десять минут выпархиваем. Только, пожалуйста, не напяливай на себя дурацкие ковбойские причиндалы со всей этой иллюминацией — ты только людей распугиваешь! Сегодня мы играем перед настоящей публикой, а не перед пьяными придурками в польском клубе.

— Так точно!

Когда дверь за мной закрылась, я услышал, как он вслух ругался по-белорусски:

— Вот гад! Дирижёр нашёлся грёбаный из японского дома престарелых! Кто из нас руководитель группы «Блэк из уайт» — он или я?

А я оправился назад к Джанис, которая в это время как раз сушила волосы феном, и сказал ей:

— Вот видишь! Джимми пришлось проглотить, что он сегодня всего лишь вторая скрипка.

— Ты к нему очень суров, — сказала она — Не забывай, в конце концов, что это он научил тебя музыке.

У двери позвонили. Это были Чак и Арихуа.

— Хай! — сказал мой друг. — Извините нас за опоздание! Мы прокололись и меняли колесо. И это в самоновейшем автомобиле, только вчера купленном!

— Замечательная придумка для оправдания, но это неважно. Время ещё есть — пока мы там всё установим и немножко сыграемся. Раньше девяти рок-н-ролл не начнётся.

— Сердечные поздравления, Тео! — сказала Арихуа. — Ты у нас рок-звезда!

— Это неплохо кормит, — соврал я.

Кореянка регулярно поджаривалась в солярии, но у неё был писклявый голосок, который я терпеть не мог и свихнулся бы, если бы мне пришлось слышать его постоянно.

Она работала в эксклюзивном отеле «Четыре сезона» на ресепшен и в свои двадцать четыре года, судя по всему, имела только одну проблему: как бы ей ещё похорошеть.

Новый экипаж Чака был фургоном. В нём хватило места для наших боксов, усилителя и инструментов.

Бэбифейс решил отправиться пешком, а дядя Джимми расположился со своими кабелями на заднем сиденье и потел всеми порами. Он жестоко страдал оттого, что в этот вечер ничего не решает. Я, наверное, садист, но мне и впрямь доставляло удовольствие, что на сей раз лидер группы — я.

— А где же сядем мы с Джанис? — спросил я у него. — Подвинься немного, старый!

Через несколько минут мы припарковались перед «Бер дэнс», где нас уже поджидали Биг Эппл и Джинджер.

— Вовремя приехали! — сказали они.

— Да, да, — подтвердил я. — А что с моим гонораром?

Когда мы с Джимми начали устанавливать свою аппаратуру, бар был уже наполовину заполнен. Время от времени я подходил к стойке, целовал Джанис, заказывал для моего дяди новое пиво и слушал, как Арихуа безостановочно болтает про свою работу в отеле. Насколько во всей этой суматохе я успел заметить, Джанис слушала её во все уши. Чак сидел со своим напитком немного в стороне и молча пялился на грудастую барменшу. Да, думал я, намечается хорошенький вечерок.

Сразу после девяти, когда притащился Бэбифейс и уселся за стол перед самой сценой, я ещё раз напомнил моему дяде:

— Ты лишь аккомпанируешь мне, и держись как можно дальше от твоих польских ритмов. Играй только что-то вменяемое — на органе! Тапа-тапа-тап! Понятно?

После этого я сделал короткое вступление от имени новых владельцев бара и крикнул в микрофон:

— Люди! А мы — «Вонючие ноги»! Да!

Яка-така… Яка-така… Яка-така… Яка-така….

Яка-така…. Яка-така…

Я начал и выдал всё, что имел в запасе: «Road Ladies» Заппы, Уильяма Кларка, «Когда я был мальчишкой» Брейкаута и свои собственные песни. Дядя Джимми немного отставал, хотя всё больше и больше подчинялся моему блюзу: рот его был широко раскрыт, как в «Принцессе Манор». Я улыбался ему, беззаботно продолжал петь, на десерт сервировал соло, и лишь заметив, как Бэбифейс ритмично покачивает ногой, я вдруг обнаружил, что люди в полном экстазе. Они неистовствовали и вопили:

— Эй! Даёшь «Месть Чанги!» Хотим «Месть Чанги»!

Колоссальный подъём в «Бер дэнс» повлёк за собой некоторые последствия: Биг Эппл и Джинджер наняли нас как группу «Вонючие ноги» в качестве постоянного банда. Они ангажировали нас на два раза в месяц — всегда по средам. Мой дядя смог наконец снова немного надстроить свой пивной бюджет.

Но и Джанис не ушла оттуда с пустыми руками. Она подружилась с мисс Корея и благодаря её рекомендации получила работу в интернациональной команде уборщиц отеля «Четыре сезона» на полставки, и в мае она уже приступила к работе.

После своего первого рабочего дня Джанис убеждала меня вечером в постели:

— Это только для начала, правда. Чтобы у меня хоть что-то было. Да ведь? Наверняка найдутся постояльцы, которые, может быть, захотят побаловать себя массажем.

Так она стала уборщицей — после нескольких ступеней медитации и просветления, после космических оргазмов… И почему я не миллионер или хотя бы не босс семейного предприятия с традициями?! Производил бы, допустим, ластики, фирма «Бакер и сын»… Я не мог выдавать ей чеки со щедрыми суммами, не мог профинансировать открытие её массажного салона, не мог даже послать её отцу компакт-диск с записями моей группы. И что я за неудачливый такой землянин, который лишь бренчит от случая к случаю на гитаре то тут, то там за сотню и при этом ещё изображает из себя профи! Какими такими качествами обладают другие? Чего недостаёт мне? Интеллекта? Одарённости? Связей? Божьего благословения? Или просто куража? Я полагал, всё дело в последнем. Мне не хватало куража, уж это точно. Поганого куража и чуточку интереса к домам мебели, домам автомобилей, домам одежды, домам на одну семью, может, даже домам больных и домам мёртвых. Я понял: «Тео, у тебя нет честолюбия и интереса ко всем домам, которые ежедневно вырастают из земли во всех уголках мира, и поэтому ты стал плиточником и паркетчиком, чтобы через некоторое время вообще превратиться в самое обыкновенное земноводное».

— Джанис, — сказал я, — ты права. Во мне слишком много огня. Уж слишком много огня! Ты же мне в Банфе поставила задачу думать поземному. Но как это сделать? Что это значит — по-земному?

— Спи, Тео! — сказала она. — Ты снова горишь, как нефтяная скважина.

Я зарылся в подушку, обнял Джанис и заснул.

В то время, как я ещё целый месяц май мучился с моей закупоренной жизненной установкой, с моим дезинтересом к бесконечному множеству домов, которые человек возводил и снова рушил, мне однажды позвонил Чак и сказал:

— Ты должен оказать мне одну услугу.

— Какую? — спросил я.

— Сегодня вечером я собираюсь выйти, но не один.

— Ну да, естественно, но в чём же проблема, а?

— Нет, я не с Арихуа. С американкой.

— Чего?!

— Я условился с чудо-бюстом из «Бер дэнс», ну, барменша, помнишь? Я у неё ночую.

— Чак! Не надо! Ты не должен так поступать с Арихуа. Ты снова устроишь кровавую бойню. А у тебя в подвале и без того хватает трупов!

— Ах, да я и без тебя знаю! Но эта грудь… Просто сил нет! Я ничего не могу с собой поделать…

— Тебе придётся выбирать между Кореей и американским чудо-бюстом.

— Я не могу! Слушай меня внимательно. Если Арихуа когда-нибудь спросит тебя, просто скажешь ей: «Да, мы с Чаком…»

— «…уезжали, — продолжил я за него. — Мы перегоняли из Онтарио машину — настоящий высший класс, „ламборджини" семьдесят восьмого года выпуска, кожа, кондишн, двенадцать цилиндров, и нам пришлось переночевать в мотеле». Чак! В эту галиматью ты и сам бы не поверил! А что я скажу Джанис?

— Ну, так и скажешь: мол, поездка в Онтарио…

— Ты не в своём уме! Не ночевать же мне на улице в картонной коробке!

— Не-е, только не это! Ты переночуешь в мотеле! Тео, я прошу тебя. Пойми же… Только один раз!

— Ах, чтоб тебе! О'кей, О'кей!

Я положил трубку. Мне придётся врать Джанис, а уж этого мне совсем не хотелось, тем более из-за какой-то силиконовой куклы. При одной мысли о грязном мотеле для супружеских измен и о том, что я сам должен совершить что-то вроде измены, мне стало дурно. Как раз в то время, когда у нас с Джанис всё так чудесно складывалось и шло по нарастающей. Я испытывал сильное желание убить моего друга или хотя бы растерзать его на тысячу кусков. Я злился и на самого себя за то, что так легкомысленно согласился оказать поддержку Чаку с его американским проектом «Чудо-бюст».

Нет, подумал я, не поеду я в этот поганый мотель.

— Джанис! — позвал я.

Она пришла, и я рассказал ей о звонке Чака.

— Только прошу тебя! Ни слова не говори Арихуа! — сказал я. — Иначе мне кранты!

— Тео, Чак попросил об одолжении тебя, а не меня. И какое отношение я имею к вашей дурацкой сделке?

— Ты не знаешь Чака. Он ничего не может с собой поделать. Просто уж он такой.

— Ах, бедняга! Его можно только пожалеть!

У нас завязалась дискуссия, которая зашла в тупик — несмотря на две бутылки вина и ночь, которую мы оба не так скоро забудем.

И на следующий день Джанис снова не дала мне себя переубедить. Она успокоила меня своей женской дипломатией:

— Сама я ничего не буду говорить Арихуа, но если она спросит меня об этом деле конкретно, я не смогу молчать. Для этого я к ней слишком хорошо отношусь.

— Мы были в Онтарио, Джанис. Помни об этом, — сказал я, но мысленно уже готовил себя к битве, которая была мне, собственно говоря, не по плечу.

Вечером я говорил с Чаком по телефону и заверил его, что выполню нашу договорённость. И он, дурак, пожелал даже оплатить мой ночлег в мотеле, а я, дурак, даже назвал ему цену.

Мы все сообща заложили мину замедленного действия.

Был июнь, и бомба продолжала себе спокойно тикать.

У дяди Джимми были другие заботы. Он вознамерился подать документы на оформление профессиональной нетрудоспособности. Он сказал, что ему есть что предъявить канадскому правительству, что у него есть чрезвычайно важные основания и что скоро он будет считаться инвалидом, необратимо пострадавшим на поприще капиталистического хозяйства.

— С моим двигательным аппаратом полная труба, ему крышка, — сказал он. — Это профессиональная терминология. По мне сразу видно, что я не симулянт, — они только такой язык и понимают! А ведь подумать только: надо стать калекой, для того чтобы наконец жить по-человечески! Просто оторопь берёт! И ведь я ничего особенного не требую, мне только и нужно, что выпить что - нибудь приличное и иногда съесть котлету!

И больше ничего! А уж бога и бессмертие я и сам могу себе состряпать!

Он вечера напролёт сидел со специальным словарём над своими бумагами и то и дело стучался к нам и цитировал какие-нибудь параграфы, которые даже Джанис не понимала.

Время от времени он ездил к своему домашнему врачу мистеру Лато, который вёл приём в польском квартале и, по словам Джимми, был великим специалистом по сложным случаям; я мог представить себе в картинках, как протекали их беседы.

Однажды ночью, когда мы с Джанис после концерта в «Бер дэнс» спали мёртвым сном, Джимми разбудил нас диким стуком в дверь нашей комнаты.

— Откройте! Полиция! — гремел он. — Там снаружи кто-то скандалит и лается!

И действительно был слышен странный шум, исходивший со стороны ворот, — тупое и монотонное «бум», которое повторялось с регулярной периодичностью, как сигнал SOS: Бум… Бум - Бум…

Кто-то колотил кулаком по запертым воротам, и, если прислушаться, можно было различить ещё и тихий, горестный вой.

Джанис толкнула меня попой в живот, потом нащупала рукой моё лицо и дотянулась до носа:

— Тео, поди посмотри, что там такое!

Бум… Бум… Бум…

Я чихнул, потянулся, встал, набросил на плечи мою зимнюю куртку и пошлёпал к Джимми в боксёрах и босиком.

— Ну наконец-то! — воскликнул он. — Мне нужно подкрепление! На нас напали!

— Спокойно, Коронко, — сказал я. — Уж вряд ли это маньяк-убийца!

Бум… Бум… Бум…

Дядя приплясывал за моей спиной, вооружившись палкой от швабры, и грозил:

— Я им задам! Я покажу этим империалистическим бродягам! Во Вьетнаме я был снайпером!

Когда я распахнул ворота, навстречу мне рухнуло пьяное тело и с грохотом ударилось оземь.

Передо мной лежал мой друг Чак, всё его лицо было перепачкано блевотиной.

Он жалобно хныкал что-то, я смог различить только одно слово:

— О-н-т-а-р-и-о…

Я наклонился к нему и сказал:

— О боже, Чак! Что ты наделал! Вставай, идём! Джимми, давай! Помоги мне! Его надо немедленно под душ!

Мы с трудом подняли его. Он нёс что-то невразумительное.

— Ничего, старик, ничего… — сказал я. — Всё образуется…

Летом карты легли по-новому. После бесконечных переговоров о мире Арихуа дала Чаку последний шанс, а Джанис пообещала мне в будущем держать язык за зубами.

Температура держалась африканская, комары потеряли рассудок, и мой дядя тоже. Он взял у Бэбифейса в долг две тысячи долларов и заказал два билета на самолёт в Европу.

Он сказал:

— Теофил, Интерпол имеет на меня зуб. Наверное, я, по их мнению, снял слишком много сливок. Банки ведут на меня охоту, будто я убийца какой, а всё из-за пары несчастных долларов. Я должен на какое-то время уехать на родину, пока они здесь не угомонятся. Все идиоты, у которых рыло на самом деле в пуху, бегут в Канаду. А я наоборот еду в Ротфлис, и ты поедешь со мной!

— В Ротфлис? — спросил я. — Что мне там делать, дядя?

— Посмотришь, — сказал он, — на те места, где из тебя сделали человека! И немного отдохнёшь от Джанис. С тех пор как ты с ней не расстаёшься, ты слегка одурел, утратил ясность мысли, только глаза таращишь да витийствуешь так, что ни слова не поймёшь!

— Уж если я и полечу в Польшу, так только с Джанис!

— Ни в жизнь! — сказал он. — Уж я позабочусь о том, чтобы твоя баба осталась дома!

Тем, что Джанис тогда не захотела поехать с нами в Польшу, я действительно был обязан моему дяде. Он сказал, заискивающим тоном:

— Послушай-ка, медсестра!

Потом он приставил к горлу свой голосовой генератор и продолжил по-польски:

— Джанис, позаботься немного о моём товарище Бэбифейсе! Ему очень даже может понадобиться медсестра. А за твои старания я привезу тебе из Польши хорошую поваренную книгу. От твоей вечной картошки фри и от гамбургеров у моего племянника скоро начнётся цинга! Теофил! Переведи!

Джанис пришла в ярость и вонзила обе пятерни в свою огненную гриву. Её синие глаза расширились и потемнели, как тучи перед летней грозой.

Как только я заикнулся про поваренную книгу, она перебила меня и сказала, что для Джимми жалко и кошачьего корма из баночки. Она сказала, что однажды видела, как он в пьяном виде заглотил целый кусок уже позеленевшей ветчинной колбасы, которую на следующее утро даже собака Бэбифейса не стала есть.

Джанис, которая не понимала ни по-польски, ни по-русски и уж тем более не поняла бы того, что творится в Ротфлисе, могла лишь догадываться, что у меня есть бесчисленные основания вернуться в эти края, да ещё с Джимми, который рано или поздно должен был возместить свои здешние долги, — а уж как он это сделает, никого не интересовало.

До самого нашего отъезда я видел Джимми только в хорошем расположении духа. Он радовался, что скоро ему больше не придётся разговаривать со своей газонокосилкой — по восемь часов в день вести безумные монологи по-белорусски.

Он предпочёл бы проводить все дни и ночи на своей софе, слушая музыку кантри и просматривая видеофильмы с Кларком Гейблом и Джоном Уэйном.

Доктор Лато так и не захотел выдать ему свидетельство о потере трудоспособности; если мой дядя кого-то по-настоящему и ненавидел, так этого врача, который ему постоянно твердил:

— Мистер Коронко, вы едите и пьёте за десятерых. Поэтому вам не стоит удивляться, что ваши кости плавают в жире! Пейте поменьше спиртного и займитесь хоть немного спортом!

Доктор Лато хорошо разбирался в болезнях своих земляков.

После этого мой дядя выхлопотал себе инвалидное кресло от благотворительной организации для иммигрантов и индейских резерваций. Он выезжал на нём в город и собирал милостыню.

Я часто задаю себе вопрос, действительно ли я живу в Америке. Впору просить Бэбифейса ущипнуть меня за мочку уха. Только увидев перед собой его краснокожую рожу, я поверю, что действительно когда-то эмигрировал за семь гор и океанов.

Нам было очень трудно объяснить нашим индейским друзьям, почему мы уезжаем в страну, в существование которой они не очень-то верили, считая её плодом нашего воображения: «Вармия и Мазуры — да где это, вообще?»

Бэбифейс плакал, когда я рассказал ему, что моей бабушке Гене, тёще дяди Джимми, исполнилось восемьдесят лет и что мы после девятилетнего отсутствия приглашены в Ротфлис на празднование её юбилея, что, конечно, было чистейшим враньём.

Первоначально мой дядя собирался рассказать Бэбифейсу, что мы летим на похороны его тёщи, от которой ему, Джимми-мухомору, осталось огромное наследство.

Такое наследство, что и говорить, было бы нам всем очень кстати.

В общем и целом всё, чем обладал Джимми, были мечты, которые он производил на свет беспрерывно, чтобы легче перенести свою канадскую горячку. Порой я и сам верил в то, что в один прекрасный день он разбогатеет; Бэбифейс тоже, он верил в Коронко и утверждал при каждом удобном случае:

— Вы, поляки, великие предприниматели и наши истинные белые братья!

— Хочешь, я их тебе покажу, твоих истинных белых братьев! — сказал я и однажды в воскресенье, незадолго до нашего отлёта в Европу, поехал с Бэбифейсом к польской церкви: там мы увидели, как мои земляки паркуют свои новые «форды» и «хонды», которые они с великим трудом оплачивали в кредит.

Я сказал:

— Посмотри на этих лицемеров, этих святош! Единственное, ради чего они приезжают в костёл, — это продемонстрировать свои кожаные куртки и меховые шубы и поспорить о том, у кого дороже мобильный домик и у кого больше дом. Они хвастаются своими детьми, которые в средней школе якобы получают только самые высокие оценки и в будущем непременно сделают большую карьеру в компьютерной области. Коммуникация — это у них волшебное слово. Коммуникация!

Но Бэбифейс не врубался; для него все они были просто верующие, которые выполняют свой долг, чтобы не рассердить Бога.

Я сказал ему:

— Таковы они, мои сородичи! Они стремятся говорить и выглядеть, как канадцы, которые чего-то добились. Но на самом деле они либо гробятся на тяжёлой физической работе, либо умирают по необъяснимым причинам от рака.