"Заговор теней" - читать интересную книгу автора (Олдмен Андре)

ГЛАВА 2. Кальпаврикша. Лиановое вино

то и есть пожелайдерево?! В голосе черноволосого человека в афгульской одежде звучало нескрываемое разочарование. Он стоял на краю каменистой котловины, похожей на супницу великана. Посредине, шагах в ста от него, росла одинокая пальма с кривым волосатым стволом и желтоватыми листьями. Листья клонились к земле, бросая скудную тень, в них отчетливо виднелись овальные отверстия — результат пиршества каких-то насекомых. Пыль, зной и тишина.

Никто не ответил на вопрос пришельца, никто не явился из темноты низкого дома, стоявшего поодаль. Только какая-то птица, широко распластав крылья, кружила над пологими склонами котловины, разглядывая человека зелеными бусинами немигающих глаз.

Черноволосый усмехнулся, извлек из колчана стрелу и, держа лук наготове, двинулся к дереву. Краем глаза он следил за птицей, готовый отразить нападение с воздуха, если та окажется хранителем этих мест.

Он шел осторожно и чутко, мелкий щебень едва похрустывал под каблуками его потертых сапог.

Но птица все так же описывала круги и не собиралась снижаться. Нергал ее разберет, может быть, сей летун и не имел никакого отношения ни к дереву, ни к заповедной супнице… Вблизи пальма имела вид еще более жалкий. Ствол ее местами подгнил, лоснящиеся черные муравьи деловито сновали вверх-вниз, занятые своими важными делами, бурые, отвратительного вида наросты виднелись среди жесткой щетины дерева, а в нескольких местах проглядывали глубокие, полузаросшие уже надрезы, в которых что-то тускло поблескивало. Человек провел пальцем по одному из них и с удивлением понял, что в теле дерева сидит кусок металла, еще хранящий крепость и остроту хорошо отточенного лезвия.

Потом он увидел то, ради чего явился сюда — небольшой, величиной с кулак ребенка плод, покрытый золотистой кожурой. Плод висел возле самых листьев, от земли до него было локтей двадцать, и черноволосый оглянулся вокруг, отыскивая палку, которой можно было бы воспользоваться.

Тут и раздался голос, заставивший пришельца вскинуть лук и направить наконечник стрелы в ту сторону, откуда донеслись слова. Говорили по-вендийски, но с сильным акцентом:

— Остановись, несчастный, да падет гнев Богини Смерти на твою голову! Не смей прикасаться к тому, что принадлежит лишь богам и достойным, не оскверняй дар священный своими грязными лапами! Если же дерзнешь ты возжелать Золотой Плод, то придется тебе иметь дело со мной, Хранителем в броне крепкой, с мечом разящим…

— Что-то я не вижу у тебя ни брони, ни меча, — насмешливо молвил черноволосый, разглядывая говорившего поверх древка готовой к употреблению стрелы. — Или ты собираешься драться со мной своими хворостинами?

Хранитель, стоявший на краю тропинки, по которой еще недавно прошел в котловину человек в афгульской одежде, представлял собой зрелище довольно странное, если не сказать жалкое. Был он космат, низкоросл, одет в длинную посконную рубаху распояской, из-под которой выглядывали грязные босые ноги, а на плечах действительно держал здоровенную вязанку хвороста. Седые волосы, падавшие на широкие плечи, обильно украшали репьи и паутина. Единственным оружием служил ему маленький самодельный лук, висевший у пояса.

— Вот так всегда, — в сердцах буркнул Хранитель и бросил вязанку себе под ноги, — ну что я за человек такой, горе горькое, беда бедучая…

Сказано это было на тауранском — одном из диалектов аквилонского языка. Черноволосый пенял и заговорил по-аквилонски:

— Так ты с Запада, чучело? Какими ветрами занесло в Вендию?

— Гляжу, и ты не афгул, хоть и вырядился в платье этих разбойников, — отвечал хранитель пожелайдерева. — Аквилонец?

— Киммериец, если тебе приятней видеть северного варвара, а не дикого степняка.

— О Митра, — воздел неопрятную бороду Хранитель, — видать что-то случилось с миром за те годы, что я стерегу этот трухлявый кол, если киммерийцы уже шастают по джунглям Вендии! Разве вожди ваших кланов не клялись в форте Венариум сидеть тихо среди мерзлых скал и не досаждать цивилизованным народам?

Лицо варвара потемнело, а правая рука сильнее натянула тетиву лука.

— Я не убиваю безоружных, — сказал он севшим голосом, — только в крайних случаях. Считай, что такой случай наступил.

— Постой! — Хранитель умоляюще выставил перед собой мозолистые ладони. — Ты ведь пришел за Золотым Плодом? Значит, должен биться со мной по всем правилам, иначе дело не выгорит. Я вовсе не хотел оскорбить тебя! Знаешь, когда сидишь один в глуши, так хочется поболтать со свежим человеком, а вот представился случай — и ляпнул бестактность. Всегда со мной так — одни неприятности. Ну да Нергал с ним, с Венариумом, если тебе эта тема неприятна…

Киммериец опустил лук, все еще жалея, что не может сразу прикончить косматого нахала.

— О приятности пусть пекутся аквилонцы, — проворчал он, — сдается мне, их летописцы не станут поминать бесславную кончину форта и всех его обитателей. Я там славно погулял семь лет назад и могу засвидетельствовать: знатная была резня. Что же до клятв, то, может быть, кто-нибудь из вождей, хватив лишку, и болтал нечто подобное: у каждого народа найдутся свои трусы и предатели. Мыслю, все они тоскуют по доброй браге на Серых Равнинах. Хранитель закатил глазки и пошевелил волосатыми пальцами, изображая не то ужас, не то восхищение. Потом сказал, снова переходя на вендийский:

— Воистину ты достойный соискатель, о неустрашимый воитель Севера! Если будет на то воля Индры, и ты меня одолеешь, Плод Желаний будет принадлежать тебе по праву, клянусь Асуром и Катаром, а также мировой черепахой и Золотой Горой!

И добавил по-таурански, опасливо поглядывая куда-то вверх:

— Прости, что застал меня в столь затрапезном виде, я, видишь ли, вынужден сам собирать топливо для очага. Позволь мне пойти в дом и облачиться, потом мы немного поболтаем и, если захочешь, скрестим оружие.

— Валяй, — кивнул варвар, — покончим с этим делом побыстрее, я намерен засветло отплыть вверх по реке.

Пока страж пальмы возился в своем жилище, киммериец извлек из заплечных ножен прямой длинный меч и осмотрел лезвие. Лезвие было доброе, слегка синеватое, обоюдоострое, отлично заточенное. Клинок сей достался варвару от одного немедийского рыцаря, имевшего неосторожность путешествовать через гирканские степи в сопровождении всего лишь полусотни слуг и вассалов. Чванливый был нобиль, прими Митра его душу, хотя и отменный рубака. Следовало бы прихватить сюда и его броню с вычервленной бычьей головой, извергающей пламя, но, во-первых, тяжелая броня — неподходящий наряд в жарких вендийских джунглях, во-вторых, за нее на рынке Айодхьи дали отличную лодку и кое-что на дорожные расходы, в-третьих, северянин привык более полагаться на свою силу и ловкость, чем на металл, прикрывающий грудь и плечи. Да и отвык он от тяжелых доспехов, гуляя по степям с вольными разбойничками…

И все же, когда Страж явился пред ним в боевом своем облачении, варвар слегка пожалел о немедийском нагруднике: его противник подготовился к схватке всерьез, и не похоже было, что он собирается уступать свое сокровище за здорово живешь.

Длинные волосы Хранитель связал на затылке пучком, который теперь выбивался из-под островерхого шлема, покрытого зеленоватой чешуйчатой шкурой неведомого гада, с султаном шафрановых перьев и маленькими черными крылышками по бокам. От пояса до подмышек торс его плотно охватывали толстые жгуты синей ткани; сияющие в солнечном свете оплечья плавно поднимались, оканчиваясь двумя носорожьими рогами, покрытыми красным лаком; широкий воротник с насечкой прикрывал шею; кожаный нагрудник, укрепленный при помощи широких, перекрещивающихся на спине сыромятных ремней, спереди покрыт был нашитыми золотыми пластинками с изображениями танцующих многоруких фигур вендийских божеств. Ноги и бедра воина прикрывали расшитые серебряной нитью дхоти, стянутые на поясе шелковым малиновым кушаком, обут он был в желтые постолы — высокие мягкие кожаные сапога без каблуков, похожие на мешковатые чулки.

Все это великолепие несколько портала торчавшая над воротником клочковатая борода с набившимся лесным мусором.

В руках Хранитель сжимал два кривых меча с широкими, снабженными лунообразными выемками наконечниками — сталь клинков густо украшал замысловатый орнамент. Такими мечами (правда, попроще, без украшений) рубили головы преступникам в столице Вендии Айодхье. Вооружение довершал длинный кинжал с волнообразным лезвием и булава-шестопер, притороченная к поясу.

— Трепещи! — взревел Страж столь мощно, что из бороды его веером полетели репьи и сухие травинки. — Трепещи, ибо сила Индры пребывает во мне!

Он принялся бешено вращать мечами, превратив клинки в подобие радужных окружий и извлекая сталью гудение комариного роя. При этом Хранитель пустился в замысловатый медленный танец, поворачиваясь на все четыре стороны света и высоко подкидывая согнутые в коленях ноги.

Киммериец наблюдал это странное зрелище молча, поводя острием своего меча вслед за танцором, готовый отразить внезапное нападение Стража. Он видел нечто подобное в Айодхье, когда толстые вендийские вельможи, желая потешить дам молодецкими забавами, устраивали потешные поединки, предваряемые сходными телодвижениями. Правда, грации им не хватало, да и оружие было деревянным.

Хранитель же, казалось, готовился изрубить своего противника в мелкие куски. Он завывал, обратив к небу заросшее до самых глаз лицо, он сплевывал под ноги зеленоватые сгустки — не иначе жевал траву амок, придающую воину неукротимость и безжалостность к врагам — он выкрикивал имена многочисленных божеств, ни одного из которых его противник никогда не слышал, он рыл мягким сапогом землю…

Киммериец уже подумывал об отложенном луке, прикидывая, что сможет, пожалуй, всадить стрелу между глаз спятившего от вендийской жары и москитов тауранца и разом покончить затянувшееся представление, когда Страж вдруг застыл с поднятым лицом, потом воткнул мечи в землю и отер со лба пот.

— Улетел, каналья, — сказал он по-аквилонски, — к своим улетел, докладывать.

Варвар следил за ним настороженно, стараясь разгадать хитрость.

Хранитель отцепил булаву и бросил на землю. Туда же последовал кинжал.

— Вот что, — сказал бородач, снимая шлем с черными крылышками, — прежде чем ты меня убьешь, не желаешь ли выпить и закусить олениной? Мы успеем поболтать, пока вернутся птички…

Киммериец не отвечал и не опускал меч.

— Правильно, — печально молвил Хранитель, — глупо на слово верить… А только сам посуди: какой резон мне лукавить? Ну, отравлю я тебя своим вином или еще что, так мне за то кишки вырвут и на пальму эту сушиться повесят. Все, понимаешь, должно свершаться по обычаю. Соискателя следует прикончить в честном поединке или самому пасть. Про кишки я, конечно, для красного словца, но, если что не так, Садов Индры не видать мне, как своих ушей. Эти скоро здесь будут, тогда и сразимся.

— Кто «эти»? — нарушил молчание киммериец, отбрасывая меч: гордость не позволяла ему противостоять безоружному с обнаженным клинком в руках.

— Птички, — пояснил бородач. — Их глазами жрецы богини Хали взирают с небес на дела земные. Если что не так, карают, А карать они умеют, уж поверь старому неудачнику…

— Положим, я тебе верю, да только чудно: не слышал, чтобы враги прежде смертельной драки потчевали друг друга олениной.

— А, — махнул рукой Хранитель, — встретил я тебя как должно, поплясал, мечами помахал… Соглядатай крылатый доволен остался, а речей хайборийских жрецы здешние, мыслю, не разбирают. Пока они сюда слетятся, мы с тобой можем поболтать запросто. Что-то глянулся ты мне, киммериец, посему поведаю тебе нечто занимательное, а там уж твое дело решать: биться ли нам, рвать ли золотой орех или так оставить. Я-то ладно, другого дурака подождать могу, дольше ждал, а твое дело молодое, чего зря пропадать. Осталась же у меня баронская честь, в самом деле!

— Так ты барон? — недоверчиво хмыкнул варвар.

— Рогар Безголовый, младший сын Гайварда Толстого, чья усадьба и поныне стоит, надеюсь, в Урочище Гнилого Дуба, что в провинции Тауран, в трех днях на закат от Танасула, — церемонно поклонился лесной затворник. — Слыхал, небось, о моем папаше?

— Нет, — сказал северянин.

— А зря, — обиделся тауранец. — Достойный был человек, хоть и не дал мне ни гроша. А тебя как величают?

— Зови меня Конан-варвар.

Рогар Безголовый снова закатил глазки, поцокал языком и сказал:

— Не тот ли ты вождь афгулов, который спас Деви Жазмину, повелительницу Вендии, из лап Черных Колдунов?

— Я спас, — сказал киммериец без ложной скромности, — что, птичка напела?

— Недорослик один наболтал, — сказал Рогар, — они повсюду шатаются, недорослики эти, все знают. Только у меня и развлечений, что якшей лупоглазых послушать. Ладно, пойдем закусим, я олениху утром подстрелил, а винцо у меня из сока красной лианы, не хуже пуантенского будет.

Прикинув, что Хранитель и вправду не станет рисковать Садами Индры, куда по местным поверьям отлетали души достойных, киммериец решил принять приглашение. Что может быть лучше доброго куска оленины и кувшина вина перед схваткой? Признаться, от соленого черепашьего мяса, которым он запасся в столице, уже першило в горле, а пальмовое вино вышло еще вчера. Истинный киммериец не откажется от угощения, даже если его предлагает приспешник Нергала! Если, конечно, угощающий первым отведает питье и кушанье.

Об этом Конан и сказал младшему сыну тауранского барона, когда они уселись на кое-как сшитых кожаных подушках в лачуге Хранителя за плоским камнем, служившим столом.

Рогар с усмешкой отхлебнул прямо из мехов, оторвал зубами изрядный кусок оленьей ножки и протянул вино и мясо своему гостю.

— Я мог бы пустить тебе стрелу в спину, когда ты разглядывал золотой орех, — значительно молвил он, освобождаясь от громоздких наплечников с крашеными рогами. — Куда как проще, и выпивкой делиться не пришлось бы.

— Спина у меня широкая, — кивнул варвар, отхлебывая из мехов. Вино было хуже пуантенского, но гораздо крепче. — Однако и в нее попасть надо. А из твоего лука только голубей дурных стрелять. Сам делал?

— Все этими вот руками, — показал барон свои заскорузлые ладони, предварительно отерев олений жир о шелковые дхоти, — и самострел смастерить, и дичь подстрелить, и дрова собрать, и воду из реки натаскать. О великий Асур и семь дочерей небесных, видно, недаром прозвали меня Безголовым: сидел бы сейчас в родительской усадьбе, хоть и на вторых ролях, а все в тепле да холе!

— Так чего понесло тебя за тридевять земель? — поинтересовался киммериец.

— Чего-чего… Сам знаешь, кто есть младший сын баронский: наследство — старшему, а остальные братья — гуляй, где хочешь. Я и пошел искать счастья. Наемником был, по морю Вилайет плавал, потом в Бодей меня занесло. Там и прослышал о кальпаврикше, пожелайдереве по-нашему. Тут Бел меня попутал: ну, думаю, раздобуду золотой орех, проглочу и нажелаю себе такого… Замок, например, нажелаю или особняк в Тарантии. Или непобедимости, чтобы стать маршалом. А еще того лучше — сокровищ несметных, тогда и замок, и дом, и жезл маршальский купить можно. Сказано — сделано, прикупил на последние деньжата амуниции и отправился в джунгли.

Не стану утомлять тебя рассказами о своих приключениях, да и самому вспоминать не охота. Шлялся я по лесам изрядно, чего только не навидался, с какими тварями биться не доводилось… Только набрел как-то на пещеру посреди непроходимых зарослей, а в пещере той повстречал некую ведьму: сама старая, высохшая вся, а глаза молодые и черные. Что, спрашивает, ищешь, млеччх? Это здесь пришлых так называют, стало быть, ты тоже млеччх, киммериец. Рассказал я ей все. Ладно, говорит, помогу тебе, только возьму за это плату. И вырезала мне почку.

— Чего вырезала? — не понял Конан.

— Есть у людей в спине почки, — пояснил барон. — Я-то и сам думал, что они только на деревьях бывают. Ан нет: дала мне ведьма напиток сонный, разрезала спину и вытащила эту самую почку. Их, вообще-то две, так что и с одной жить можно. Зато указала старуха дорогу в долину кальпаврикши, сюда вот. Возблагодарил я ее и отправился за счастьем, Зря возблагодарил, как выяснилось.

— Ты не темни, — сказал Конан, с хрустом разгрызая молодую оленью кость, — толком говори: обман пожелай-дерево?

— Не то чтоб обман, — отвечал Хранитель, подливая себе вино в кожаную кружку, — но проку от него для нас с тобой никакого.

— Это как же?

— А так же. Тебя за орехом Жазмина послала?

— Тоже недорослик наболтал?

— Он. Так вот, скажу я тебе, киммериец, что ежели ты меня в схватке одолеешь и плод сорвешь, то здесь и останешься. Дерево сторожить и следующего дурня дожидаться.

— И кто меня удержит? Птички твои? Жрецы? Якши? В голосе варвара звучала откровенная насмешка.

— Знаю, — сказал Рогар, печально покачивая кудлатой головой, — не веришь ты мне. Не веришь, потому что никого не боишься. Сам таким был, да вот попал, как индюк в похлебку. Никто тебя силой держать не станет, а только не уйти и все тут… Я, северянин, прежнего Хранителя одолел, что было не так уж трудно — старый был старичок, да и не очень защищался. Раскроил ему череп, орех сорвал и ходу. У меня на реке тоже лодка стояла. Бежал-бежал, да и прибежал обратно к пальме этой ублюдочной…

Барон жадно осушил кружку, налил и снова выпил до дна.

— У тебя давно не было женщины, киммериец? — спросил он вдруг.

— Давно, — Конан ухмыльнулся, — дня три…

— Три дня! — рявкнул барон, отшвыривая обглоданный кусок мяса. — Три дня! А у меня десять лет, с тех пор, как убил я сдуру того старика! Десять лет без бабы, в грязи, с клопами лесными в бороде… Волосы стричь не разрешают, бриться не разрешают, ублюдки горбоносые! Воду им с реки таскай, корни опрыскивай! Что толку опрыскивать — загнется эта кальпаврикша вскорости, по всему видно. Ну да я раньше загнусь, и ты, варвар, мне в том поможешь. За то выпьем.

Конан ничего против не имел, и хотя крепкое вино уже ударило ему в голову, ясности рассудка он еще не потерял.

— Что-то нескладно ты врешь, — сказал он, закусывая очередным ломтем хорошо прожаренной оленины, — сам говорил, что сорвал плод. Ну так нажелал бы себе девку, если уж невмоготу стало.

— Какой умный! — Барон покрутил коротким пальцем под носом у северянина. — Задним числом мы все умные. Я-то еще надеялся отсюда убраться, все по лесу бегал, штаны рвал. Долго бегал, до самых дождей, почитай. Плод и усох. А когда он усохнет да кожура с него слезет — его что ешь, что в задницу засовывай, все едино. Хотел я эту пальму срубить от злости, да тут птички слетелись, ублюдки горбоносые из кустов повылезали и давай меня просвещать. Оказывается, стал я Хранителем кальпаврикши по воле Индры и вынужден поливать сие священное растение, дабы созрел на нем новый Золотой Плод Желаний. А буде кто покусится его украсть, карать татя без пощады и рубить в капусту.

— И долго поливал? — осведомился варвар с набитым ртом.

— А почитай десять лет и поливал, пока новый орех не вызрел. И то сказать, чахнет пальма. Прежде все не так было, но с этим пожелайдеревом, понимаешь, такая история вышла…

И Хранитель поведал Конану, что семя кальпаврикши упало некогда на землю из Садов Индры, и была то проделка самой Богини Смерти Хали. Упало семя аккурат посреди княжества Гадхара. Люди тогда жили здесь безбедно: выжигали небольшие участки джунглей, рыхлили землю и выращивали рис. Рис давал им хлеб и вино, а деревья симул — волокно для одежды. Князей выбирали, а если князь почему-либо переставал народу нравиться, его скармливали крокодилам и выбирали нового. Окруженные непроходимыми джунглями и болотами, гадхарцы не знали ни нужды, ни тревог.

И вдруг всему этому пришел конец. На горе Дейгин выросла огромная пальма, высотой почти до самого неба. Ее огромные ветви раскинулись над землей, погрузив в глубокую тень поля и деревни. Мрак, холод и запустение воцарились вокруг, только сияли под самой кроной огромные золотые орехи, способные сделать счастливыми всех гадхарцев, сообрази они полакомиться их мякотью. Но люди не знали, какое богатство обретается над их головами, а безжалостная Хали очень потешалась этому обстоятельству в своих небесных чертогах.

Без солнечного света засохли деревья, завяла трава, погиб урожай на полях. Скот от голода слабел и тощал. Лесные птицы перестали порхать и распевать свои песни, даже змеи попрятались в глубокие норы. Только хищные звери рыскали в поисках добычи, да шастала в потемках жуткая нечисть, блистая красными как кровь глазами.

Долго отсиживались гадхарцы в своих маленьких хижинах с низкими тростниковыми крышами, но, сообразив наконец, что приходит им конец, порешили всем миром срубить чудовищную пальму.

Застучали топоры, полетели щепки. Весь день, светя себе масляными фонарями, мужчины трудились, обливаясь потом от напряжения и страха. Ночью они пили рисовую раку и жевали бетель, с нетерпением дожидаясь утра. Когда же тусклый свет пробился сквозь огромные листья дерева, они отправились к нему и принялись рвать волосы в отчаянии: пальма стояла целехонькой, без единой царапины, даже подросла немного.

Так повторилось и на следующий день, и еще много-много раз. Дерево стояло точно заколдованное. Нашлись люди, которые стали поговаривать, что некий злой демон помогает проклятой пальме и лучше ее не трогать. Другие возражали: если дерево будет и дальше закрывать солнце, им все равно не жить. Так они спорили, но никто больше не осмеливался подойти к кальпаврикше ни днем, ни ночью.

И тут на помощь приготовившимся погибать гадхарцам пришел один деревенский дурачок. Известно, дурачкам все как с гуся вода, и страх им редко ведом. Мать отправила его отнести отцу рисовых лепешек, юнец заблудился и просидел ночь в кустах возле самого пожелайдерева.

— Это все проделки большого свирепого тигра, — сказал он людям, когда нашелся. — Ночью он приходит и зализывает раны на дереве. Он хочет сохранить пальму, потому что под ней темно, а в темноте ему ловчее охотиться.

Удивляясь столь складным речам дурня, его накормили сладкими рисовыми шариками и стали думать, как отвадить тигра. Нашелся человек, предложивший вогнать в ствол несколько ножей, лезвиями наружу. Так и поступили. Когда тигр ночью стал лизать дерево, острая сталь впилась ему в язык и разрезала его на куски. Тигр взвыл от боли и, обливаясь кровью, с ревом кинулся прочь. Больше он там никогда не появлялся.

Кальпаврикша же начала сохнуть, плоды ее сморщились и упали наземь, и вскоре пальма превратилась в обычное дерево, невзрачное и нестрашное. От ее прежних огромных корней осталась только котловина в склоне горы Дейгин. Над княжеством Гадхара вновь засияло солнце, заколосились поля, налились соком луговые травы. И жители вернулись к повседневным трудам и заботам, славя Индру, Асура и Катара.

Заканчивая свою повесть, баронский сын едва ворочал языком — три меха крепчайшего лианового настоя опустели к тому времени.

— Вендийцы глупы, — заключил Рогар, грозя кулаком в пространство, — такое дерево загубили… А могли бы владеть миром!

— Глупы, — согласился киммериец, в глазах которого уже плясали зеленые эльфы, — надо было сожрать орехи и возжелать могущества.

— И еще вендийцы трусливы, — разливая вино по бороде возгласил баронский сын, — что бы сделали мы, тауранцы, с тем тигром? Мы бы пошли и разрубили его на куски.

— А мы, киммерийцы, вырезали бы ему печень и скормили собакам, — добавил Конан.

Страж кальпаврикши уставился на северянина немигающим взглядом, в бороде его блеснули оскаленные зубы.

— А знаешь ли, варвар, кем был тот тигр? — спросил он.

— Он был хищным полосатым зверем, — предположил Конан и потянулся через стол за мехом.

— Он был самой Хали, принявшей образ хищного полосатого зверя, — возгласил Рогар. — Она умеет обращаться в разных тварей. В кобру, например. На кого эта кобра глянет, тому, точно, конец. Но в тот раз Хали приняла облик тигра, чтобы лизать дерево. Потому Богиню Смерти изображают иногда с разрезанным языком.

— Выпьем за ее язык, — сказал Конан.

— Ты святотатствуешь, — сказал сын барона, — я буду с тобой биться. Ты меня убьешь. Мне надоела эта дыра. Хочу в Сады Индры, к небесным девам.

— Я не стану тебя убивать ради какого-то недозрелого ореха, — запротестовал киммериец. — Потом, мы еще не все допили.

— Святотатствуешь, — повторил Рогар. — Золотой Плод, хоть и невзрачен с виду и вызревает раз в десять лет, желание исполнить может. Правда, не сразу. Его надобно съесть, а через три дня встать лицом к статуе Богини Смерти и громко что-нибудь возжелать.

— Почему через три дня? — спросил Конан, оторвавшись от меха.

— Ну, можно через один или пять, но не более седьмицы. На восьмой день действие плода заканчивается.

— А жрецы чего же им не воспользуются? Или желаний нет?

— Да кто их знает, — хохотнул тауранец, — сдается мне, у них давно все отсохло, кроме носов горбатых.

Он помрачнел, прикончил содержимое четвертого меха, потом сказал:

— Не люблю я их. Знаешь что, киммериец, давай сорвем Золотой Плод и попробуем унести ноги — может, вдвоем получится. Подаришь его своей Жазмине, будете жить счастливо и умрете в один день. А я отправлюсь в Тауран с наследством разбираться — пусть Сады Индры провалятся в Нижний Мир вместе со всеми своими девами…

Предложение пришлось Конану по душе.

— Ты говоришь, как муж чести, — сказал он, поднимаясь из-за стола. — А то наплел чепухи всякой… Что же касается Деви — говорят, боги сомневаются в двух вещах: охотничьих рассказах и верности женщины. Не затем ли она отправила меня на гору Дейгин, чтобы навсегда избавиться от ненужного соперника своей власти? Мне расхотелось возвращаться в Айодхью. И зачем тебе Тауран? Отправимся в Коф: дошли до меня слухи, принц Альмурик отчаянных парней набирает. А сейчас пошли за орехом, хвост Нергала в задницу твоим горбоносым!