"Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2." - читать интересную книгу автора (Волкогонов Дмитрий)

Обманутый „гегемон"

Вначале приведу один очень лаконичный документ (я его уже цитировал в одной из своих книг):

„Товарищу Берия Л.П.

Для развертывания строительства прошу организовать еще лагерь на 5 тысяч человек, выделить 30 000 метров брезента для пошива палаток и 50 тонн колючей проволоки. 22 марта 1947 года. АЗадемидко" .

Сталинский министр (как и другие) привычно подписы­вал заявку на очередную партию рабов в стране, построив­шей „социалистическое общество". В стране, идущей по "ле­нинскому пути", миллионы людей за колючей проволокой строили дороги и мосты, шахты и гидростанции, сидели в научных лабораториях и конструкторских бюро. Министр внутренних дел был едва ли не главным „производственни­ком" страны, у него была самая многочисленная, полностью бесправная армия рабочих-заключенных. Рапорты главного тюремщика на самый верх следовали один за другим: „Товарищу Сталину И.В.

Докладываю, что Магнитстрой НКВД СССР 13 апреля с г. в 17 часов ввел в промышленную эксплуатацию на Ни– жне-Тагильсхом коксохимическом заводе коксовую бата­рею № 4, состоящую из 65 печей.

Вступившая в строй батарея будет давать дополнитель­но для промышленности Союза 450 тысяч тонн металлурги­ческого кокса в год.

Вслед за коксовой батареей Тагилстрой заканчивает строительство доменной печи № 3 объемом 1050 кубоме­тров и производительностью 450 тысяч тонн чугуна в год и вводит ее в действие в третьей декаде апреля 1944 года.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР

Л.Берия".

Таких донесений — огромное количество, множество томов. Складывалось даже впечатление, что рабочий класс — „передовой революционный отряд трудящихся" — переселился на острова печального архипелага ГУЛАГ. Ценой собственной жизни эти подневольные люди, а их были миллионы, нередко добивались потрясающих резуль­татов. Например, в год смерти Сталина рабочие золотодо­бывающей промышленности (читай: сотни тысяч заключен­ных) довели золотой запас СССР до 2049,8 тонны. Это было золотой вершиной диктатора-ленинца, после которой его преемники, ослабив смертельную хватку, уже никогда не смогли даже приблизиться к этому показателю, а лишь про­едали добытое трудом подневольных.

В своей речи при открытии XII съезда РКП(б) 17 апре­ля 1923 года Л.Б.Каменев заявил: „Вместе с рабочим клас­сом, под руководством Владимира Ильича, мы прошли длин­ный, неслыханный, единственный в истории путь… Мы един­ственная Коммунистическая партия, которая не борется уже за власть, а организует власть рабочих и крестьян, единственная партия, которая имеет возможность вековые орудия угнетения поставить на службу рабочему классу и всем трудящимся. Наше государство есть первая попытка все те орудия, народное богатство, земли, школы, просвеще­ние — все, что создано человеческим трудом и что до сих пор находилось в руках господствующего класса и служи­ло орудием подавления, превратить в орудие всемирного освобождения трудящихся, передав их в руки рабочего класса" (Рукоплескания).

Превратился ли рабочий класс в „орудие всемирного освобождения трудящихся"? Все ли перешло в его „руки"? И действительно ли он стал „гегемоном революции"?

Ленин, естественно, давал на все эти вопросы утверди­тельные ответы. В своей утопической работе „Государство и революция", более похожей на философский бред, чем на теоретическое изыскание, Ленин величает пролетариат „особым классом". Исходя из высокой степени организован­ности рабочего класса, которая отмечалась задолго до Ле­нина, автор книги пишет, что только пролетариат „способен быть вождем всех трудящихся и эксплуатируемых масс, ко­торые буржуазия эксплуатирует, гнетет, давит часто не меньше и сильнее, чем пролетариев, но которые не способ­ны к самостоятельной борьбе за свое освобождение".

Ленин, как проницательный политик, понимал, что если его партия овладеет рабочим классом, поведет его за собой, то шансы по реализации большевистских планов станут ре­альными. И он многого смог добиться; накануне октябрьско­го переворота партийная организация большевиков в Пе­трограде насчитывала в своем составе более 80 процентов рабочих. Выбор рабочих в пользу большевиков позволил Ленину кажущуюся авантюру с переворотом превратить в историческую реальность. Ленину и его партии оставалось лишь распорядиться огромной силой в лице рабочего клас­са, поверившего, что он — „гегемон революции" — получит власть, свободу, фабрики, заводы. Он поверил, что его, про­летариата, судьба будет в собственных рухах. Мартов в сво­ем письме к Аксельроду 19 ноября 1917 года признавал: „…почти весь пролетариат стоит на стороне Ленина и ожи­дает, что переворот приведет к его социальному освобожде­нию…". Рабочие поверили большевикам, поверили Ленину. Это предопределило удачу ленинского плана захвата вла­сти.

А как же ответил им Ленин, его ЦК, партия? Стал ли пролетариат „господствующей силой"? Что выиграл рабо­чий класс от „диктатуры пролетариата"? В этой связи отме­чу несколько моментов.

Во-первых, во главе пролетариата оказались, как прави­ло, представители нелюбимой Лениным и помыкаемой им интеллигенции. Практически все ключевые посты (а при диктаторском режиме это все определяет) оказались в ру­ках тех, кто никогда не был в цехе завода или фабрики, тех, кто вообще часто смотрел на рабочее движение с галерки политической эмиграции. Ленин, Троицкий, Сталин, Сверд­лов, Бухарин, Орджоникидзе, Дзержинский, Луначарский, Зиновьев, Каменев, Володарский, Урицкий, Радек, многие другие „профессиональные революционеры" не были „про­летариями". Но они сразу же после октябрьских дней 1917 года проницательно заботились, чтобы подле них в ЦК были „представители" рабочего класса. Это было нечто вроде политического антуража.

В действительности с момента захвата власти и до авгу­ста 1991 года партией и страной руководили сначала „про­фессиональные революционеры", а затем номенклатурные „партийные работники" как особая политическая каста. Да, нередко в эти высокие этажи власти пробивался выходец из рабочей семьи, заводской инженерии. Но Система была скроена так, что „пролетарская" закваска быстро заменялась номенклатурной, партократической выучкой. Рабочий класс как бы навсегда делегировал свои полномочия (не по своей воле) цепкому, властному, всевидящему слою профессио­нальных партийцев-ленинцев. Одно время Ленин даже по­считал, что рабочий класс может собственными силами организовать современное производство. Выступая на заседа­нии Центрального и Московского советов профессиональ­ных союзов 6 ноября 1918 года, Ленин заявил, что „рабочий класс показал, что он умеет без интеллигенции и без капи­талистов организовать промышленность". Это было горь­кой ошибкой.

Во-вторых. В десятках и сотнях своих статей и речей Ленин писал и говорил о передаче в руки рабочих промыш­ленного потенциала страны: заводов, фабрик, дорог, транс­порта. Чтобы эти средства производства остались в руках пролетариата, Ленин считал, что „рабочие, завоевав полити­ческую власть, разобьют старый бюрократический аппарат, сломают его до основания, не оставят от него камня на камне, заменят его новым, состоящим из тех же самых рабо­чих и служащих, против превращения коих в бюрократов будут приняты тотчас меры…".

Наивные, утопические мечтания! Рабочие, отобрав заво­ды и фабрики, скоро станут закабалены в неизмеримо боль­шей степени. Все станет государственной собственностью, по отношению к которой простой рабочий имеет лишь одно право: работать, работать, работать. Работать без стачек (это будет уже буржуазный саботаж!), забастовок, выдвиже­ния каких-либо социальных или экономических требова­ний. Революция, партия, Ленин завершили полное отчужде­ние рабочего от средств производства, превратив его в их придаток. А „бюрократический аппарат", созданный заново, превзойдет в своей тотальности и жестокости старый.

В-третьих. Казалось: "диктатура пролетариата", о кото­рой так много сказано и написано Лениным, дает рабочим огромные возможности занять доминирующее положение в управлении производством и государством. Это и есть, по мысли Ленина, революционная демократия. Она, демокра­тия, по Ленину, есть форма государства, суть которого — „организованное, систематическое применение насилия к людям". Здесь Ленин оказался провидцем: насилия по от­ношению к рабочему классу будет проявлено предостаточ­но. Его преемник на посту „вождя" будет сажать в тюрь­му за прогулы и опоздания на работу, лишит паспортов крестьян (чтобы не вздумали бежать в город), запретит са­мовольно переходить рабочему с предприятия на предприя­тие и т.д.

Диктатура пролетариата очень скоро после октябрьско­го переворота превратится в диктатуру партии, а затем и одного человека. „Гегемон революции" подвергнется еще большей эксплуатации, нежели когда он был во власти цар­ского режима. Но Ленину и его единомышленникам опора на рабочий класс даст мощную социальную опору в „опро­кидывании" России и ее переустройстве на большевистский лад. Демонстративное же подчеркивание первенства, верхо­венства, приоритетности рабочего класса над другими соци­альными слоями населения, особенно над интеллигенцией, выглядит как откровенный социальный расизм. И хотя Ле­нин и его соратники без конца говорили о „праве" рабочих управлять, руководить, решать — в действительности это было политическим камуфляжем. Управляли „профессио­нальные революционеры", партийные функционеры, ко­торые и были действительными жрецами пресловутой дик­татуры пролетариата.

Рабочий класс, таким образом, сыграл роль важнейшего массового инструмента насильственного „введения социа­лизма" в России. Но, как писал Каутский, „советский соци­ализм не есть вовсе социализм, ибо и возник-то он не от изобилия и „развития производительных сил", а от скудно­сти и отсталости; военизированный коммунизм — итог не революционного процесса, а разложения, к которому приве­ла внешняя и внутренняя война". Ленин, по сути, использовал рабочий класс как главную, основную силу в пере­устройстве России на „социалистический лад".

Слово „рабочий", „пролетарий" действовало на Ленина магически. Заклинание „рабочим происхождением" для во­ждя означало высокую степень доверия к человеку. Иногда это здорово подводило лидера большевиков.

Известно очень дружеское, теплое, даже сердечное от­ношение Ленина к Роману Малиновскому. Председатель профсоюза металлистов Петербурга пользовался фактиче­ски неограниченным доверием вождя. По рекомендации Ле­нина этого талантливого оратора и организатора в январе 1912 года избирают на Пражской конференции в состав ЦК. Ленин с Малиновским вместе ездили в Лейпциг. Как вспоминал Зиновьев, Ленин по возвращении давал самую высокую оценку Малиновскому.

Никто тогда не знал, что уже с мая 1910 года Малиновский был завербован царской охранкой и регулярно инфор­мировал департамент полиции о положении в стане больше­виков. Именно по указке Малиновского были арестованы Голощекин, Крыленко, Орджоникидзе, Розмирович, Сталин, Стасова, Спандарян.

Однако, когда возникли подозрения в провокаторстве Малиновского, комиссия в составе Ганецхого, Зиновьева и Ленина не нашла в действиях бывшего депутата Думы Ма­линовского никаких сомнительных шагов. В своей статье по этому поводу В.Ильин (Ленин) писал, что тень на Малинов­ского бросили негодяи и „вы позволяете мерзавцам, гади­нам, вонючкам, мимо которых с презрением прошел рабо­чий класс, копаться в этом! И кто судьи? С вашей стороны дурачки Соколовы и крестинские, тайно способные жать руку Мартову?!".

Более того, когда Малиновский оказался с началом им­периалистической войны в немецком плену, Ленин устано­вил с ним тесную связь, регулярную переписку.

Лишь после Февральской революции, когда в руки Вре­менного правительства попали документы охранки, Мали­новский (вернувшийся в 1918 году из плена) был разоблачен и арестован. Ленин, узнав, лишь молвил:

— Экий негодяй! Надул-таки нас. Предатель! Расстре­лять мало.

Говорили, что Ленину пришлось давать показания след­ственной комиссии Временного правительства. Правда, до­кументов об этом нигде не найдено. В ноябре 1918 года Малиновского расстреляли.

Ленин имел возможность убедиться, что само социаль­ное происхождение еще не может быть гарантией „револю­ционной чистоты".

Со своих первых шагов .ленинское Политбюро" искало пути усиления партийного влияния на рабочие коллективы. В начале тридцатых годов, например, решением ЦК стали назначаться на шахты, заводы, транспорт парторги с боль­шими полномочиями. По существу, строительство про­мышленной базы социализма с самого начала носило в зна­чительной степени принудительный характер. Многие (если не большинство) стройки осуществлялись руками заключенных, которых с конца 20-х годов всегда было несколько миллионов. Например, после завершения строительства Беломорско-Балтийского канала (естественно, силами ГУЛАГа) было решено освоить всю его зону. Политбюро ЦК ВКП(б) 15 августа 1933 года принимает специальное постановление, по которому ОГПУ организует заселение районов (ссылка новых контингентов несчастных), начинает разработку минерально-рудных месторождений, осуществ­ляет программу „буксиростроения и баржестроения". Необ­ходимые материалы и средства для завоза „трудопоселенцев" выделяются. Более чем на девяносто процентов работ выполнялось в районе канала сотнями тысяч тех, кто попал в жернова „диктатуры пролетариата", а в действительности террористической партийной олигархии.

Все наркомы, созидая объекты „социалистического об­щества", требуют у Менжинского, затем Ягоды, потом у Берии — людей, людей, людей. Каждая дорога, мост, шахта, канал, комбинат унесли тысячи безвестных уже людей. Их могилы безымянны, число жертв неизвестно. Сталин, как верховный жрец, особо следил за тем, чтобы в адской топке никогда не погасал огонь. Нарком тяжелой промышленно­сти С.Орджоникидзе, разворачивая строительство Прибалхашского медного комбината, жалуется Сталину, что Ягода не дает должного количества „рабсилы". Сталин тут же удовлетворяет просьбу. Так от имени диктатуры пролета­риата российские якобинцы ведут свой эксперимент.

По воле кремлевских руководителей рабочий класс де­лится не только на тех, кто формально свободен, но и на миллионы других, одетых в лагерные бушлаты. Политбюро в августе 1937 года приняло решение о строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, а через год утверждает график-очередность прокладки гигантской трассы. Большинство объектов в соответствии с этим доку­ментом должны быть завершены в 1942 году, а достройка ряда участков — в 1945-м. И опять на НКВД возлагаются задачи составления проектных заданий, изысканий, произ­водство работ и даже „заготовка" многих тысяч лошадей. Так же силами НКВД строились Норильский горно-метал– лургический комбинат, Днепрогэс, все крупнейшие гидро­электростанции, множество шахт и заводов. „Гегемон" в ог­ромной мере стал подневольным. Мы не всегда догадываем­ся, что у истоков этого явления стоял Ленин.

Да, Ленин, широко прибегнувший к практике „военного коммунизма" как способу быстрого перехода к социалисти­ческой форме хозяйствования. Мы долго утверждали, что „военный коммунизм" был рожден гражданской войной. Что это мера, форма, метод хозяйствования временные, что его можно было как просто ввести, так и легко ликвидировать, заменив нэпом. Это не так. „Военный коммунизм" был осно­вой, сутью ленинской политики, и лишь его полный крах и несостоятельность заставили Ленина искать спасательные круги нэпа. Но так же верно и то, что „военный коммунизм" как детище Ленина полностью не умер и в последующие десятилетия. Важнейшие его элементы жили до конца вось­мидесятых годов, да и сейчас кое-кто не прочь вернуть его распределительно-уравнительные компоненты.

Господство государства над обществом, а это всегда от­стаивал Ленин, хотя и написал много об „отмирании госу­дарственной машины", предопределило живучесть „военно­го коммунизма". Вождь считал, что концентрация про­мышленности, финансов, безраздельная государственная мо­нополия на производство, торговлю, цены приблизят социа­лизм. Но это приближает лишь казарменную разновидность „военного коммунизма". И хотя, введя на некоторое время нэп, вроде бы похоронили „военный коммунизм", но Сталин к нему незаметно вернулся, используя ленинские идеи в своей трактовке: коллективизация сельского хозяйства, милитаризация промышленности, „гулагизация" народного хо­зяйства, внедрение в жизнь директивного метода управле­ния как абсолютно социалистического.

Отцом „военного коммунизма" был Ленин, который перед лицом явлений революционной смуты увидел спаси­тельный шанс в жестокой регламентации, насилии, глобаль­ном распределении, контроле. Такой, по мысли Ленина, должна была в будущем стать и коммуна-государство. Правда, он наделял эту коммуну, едва ли в то веря, чертами пролетарской сознательности.

В своей работе „Государство и революция" Ленин нари­совал картины грядущего, которые шокируют и сегодня. „Чем демократичнее государство, состоящее из вооруженных рабочих, — писал автор, — тем быстрее начнет отми­рать всякое государство.

Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производ­ством, самостоятельно осуществлять учет и контроль ту­неядцев, баричей, мошенников и тому подобных „храните­лей традиций капитализма" — тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным на­казанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого обще­жития очень скоро станет привычкой".

Я утомил читателя длинной цитатой, но она дает пред­ставление не только о роли пролетариата в „переходный период к коммунизму", которую ему уготовил Ленин, но и высвечивает важную грань „военного коммунизма". По су­ществу, Сталин, возводя мрачные бастионы своей Системы, строго следовал ленинским рецептам и чертежам. И Ленин в одном прав: скоро мы такую методологию созидания гря­дущего рая стали считать естественной, она стала „привыч­кой". Поэтому утверждения, что „военный коммунизм" был кратковременным этапом советского строительства, по-мое­му, неверны. После кратковременного проблеска нэповских мотивов на вооружение Системы были взяты те же ленин­ские методы „военного коммунизма", лишь модернизован­ные и приспособленные Сталиным к его "ленинской страте­гии". И даже его, Сталина, чудовищные утверждения, что „чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки раз­битых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы…", являются логиче­ским следствием „военно-коммунистического мышления".

Ведь если вспомнить, „военный коммунизм" вырос из стихии революции: расхищение помещичьей и заводской собственности, самозахват земель, мешочничество, отделе­ние национальных окраин, бандитизм, спекуляция, милита­ризация общества… Чтобы устоять перед лицом развязан­ной им стихии, Ленин решает упорядочить процесс и одно­временно перейти к социалистическому способу производ­ства и распределения. Это невозможно било сделать без неограниченного насилия. Но Ленин как раз и обещал его накануне революции. Отвечая 7(20) июля 1917 года буржу­азной газете "День", Ленин откровенно заявляет: „Историки пролетариата видят в якобинстве один из высшихподъемов угнетенного класса в борьбе за освобождение", тем самым подтверждая свое преклонение перед террором и революци­онным насилием.

Уже крах политики „комбедов" и продотрядов показал тупиковость, историческую бесперспективность „военного коммунизма", но Ленин и особенно Сталин сочли это есте­ственной фазой революции. „Военный коммунизм" как фор­ма диктатуры пролетариата в последующем был усовершен­ствован. Результатом явилось полное отчуждение произво­дителей от продуктов своей деятельности. Проницательные умы давно заметили, что "военный коммунизм", а не толь­ко „капиталистическое окружение", предопределил милита­ристское будущее России. В своих „Размышлениях о рус­ской революции" еще в 1921 году П.Б.Струве писал: „Не­обходимо вообще отметить, что советский коммунизм в некоторых отношениях есть прямой наследник того, что принято называть военным хозяйством, военным социализ­мом или военным регулированием… Военный социализм регулировал большую или меньшую относительную ску­дость…"

Может быть, военная область оказалась единственной, в которой „советский коммунизм" был в состоянии конкури­ровать с западными демократиями. Не случайно на протяже­нии десятилетий важнейшим показателем величия советско­го государства была мощь. И мощь прежде всего военная. Не надо при этом забывать, что глубинные истоки этого феномена лежат в ленинской политике „военного комму­низма".

Чтобы сохранить какие-то стимулы для повышения производства, на протяжении десятилетий искали эффек­тивный „заменитель" материальной заинтересованности, некий суррогат личного интереса. Ленин рассмотрел, уви­дел его в социалистическом соревновании. Надо признать, что пока в обществе существовала обстановка преклонения перед Идеей, стимул соревнования хорошо ли, плохо ли, но действовал. До тех пор пока не превратился в формальную, бюрократическую пустышку. Но длительное время соревно­вательные мотивы, освященные революционными и идеоло­гическими добродетелями, действовали: миллионы людей верили, что они совершают „подвиг", борются „за честь", выполняют "ленинские заветы". Сталину удалось в 30-е годы, опираясь (и организуя) на отдельные выдающиеся примеры и образцы труда, увлечь миллионы людей на вы­полнение и перевыполнение производственных заданий. Возможно, это был моральный пик „военного коммунизма в попытке найти внеэкономические стимулы повышения про­изводительности труда.

В 1935 году на шахте „Центральная-Ирмино" забойщик Алексей Стаханов установил фантастический трудовой ре­корд, выполнив несколько норм. Это как бы подхлестнуло рабочих (с помощью парткомов, конечно) и в других сфе­рах производства. Вскоре уже кузнец А. Бусыгин добился рекордных результатов, а затем машинист П.Кривонос, ме­таллург М.Мазай, обувщик Н.Сметанин, ткачихи Е. и М.Виноградовы… Сталину это и было нужно. Неважно, что ста­ло падать и без того низкое качество работы, резко усили­лась аварийность. Об этих фактах Сталин скажет в своем докладе в марта 1937 года, квалифицировав рост аварий­ности как „вредительство", форму проявления обострения классовой борьбы.

Для Сталина Стаханов явился зачинателем нового ком­мунистического движения. По решению ЦК партийные про­пагандисты одну за другой строчили брошюры и книжки: „Мой метод", „Год на родине стахановского движения", „Рассказ о себе", „Рассказ о моей жизни"… а Алексей Стаха­нов, не читая, их подписывал. Сталин видел (и об этом писали) в стахановском движении реализацию указаний Ле­нина в его статье „Как организовать соревнование?"

То была попытка с помощью идеологических средств и партийного нажима резко поднять производительность тру­да. Слов нет, Алексей Стаханов (который постепенно был забыт) и его последователи заслуживают человеческого ува­жения. Эти люди верили, что своим трудом они приближа­ют „светлое будущее". Немногие тогда понимали, что глу­бочайшие экономические пороки Системы с помощью со­ревнования и стахановцев в конце концов скрыть не удаст­ся. И хотя еще долгие десятилетия после стахановских рекордов партийные функционеры, всячески ухищряясь, пы­тались реанимировать, оживить „социалистическое соревно­вание", этого, конечно, сделать не удалось. Экономические законы, как и законы природы, обмануть нельзя.

Сталин, ссылаясь на указания Ленина, перенес акцент с материального стимулирования на мотивы моральные. Поя­вились многочисленные орденоносцы, герои, ударники. ЦИК СССР сообщал в 1939 году, что за „стахановский труд" было награждено орденами в промышленности 18 519 человек, в сельской школе — 4318 учителей, в обла­сти искусства — 1147 мастеров, в спортивной работе — 205 человек… Как объясняла официальная пропаганда, до­стижения советских людей, рекорд Стаханова есть продукт только советской системы. „Это могло случиться только в нашей стране, где трудящиеся работают на самих себя, на свой класс". Вождь народа товарищ Сталин сказал о стаха­новском движении, „что оно содержит в себе зерно будуще­го культурно-технического подъема рабочего класса, что оно открывает нам тот путь, на котором только и можно добиться высших показателей производительности труда…".

В этой цитате верно лишь утверждение, что это „могло случиться только в нашей стране". Стратегическая установ­ка Сталина, что только на пути стахановского движения можно добиться „высших показателей производительности труда", свидетельствует о тупиковом мышлении первого ле­нинца. Эксплуатация энтузиазма, советского патриотизма, моральных стимулов во имя коренных перемен в экономике могла дать только исторически преходящие, временные ре­зультаты. Жить только Идеей в экономике долго нельзя, рано или поздно потребуются материальные аргументы.

После начала стахановского движения ЦК ВКП (б) про­вел в Москве Всесоюзное совещание пионеров социалисти­ческого труда. Все было обставлено так, как уже умели искусно делать партийные функционеры: речи, банкеты, те­атр, экскурсии, встреча с самим вождем народов… Стаханов – сочинили письмо (с помощью партийных пропагандистов из ЦК), в котором выражалось то, ради чего их при­везли в Москву. В книге А.Стаханова читаем строки этого письма, опубликованного затем в „Правде": „..Родной наш, любимый друг и учитель! Вы только что благодарили нас за учебу. Вы, великий вождь народов, гений человечества, бла­годарили нас, рабочих и работниц, за науку. Какая для нас гордость, что Вы так высоко оценили наши простые речи на созванном по Вашей личной инициативе Всесоюзном сове­щании стахановцев. Как же нам благодарить Вас? Где найти слова признательности за ту учебу, которую дает нам каж­дый день партия своей грандиозной работой, которую дела­ете Вы, Ваш светлый большевистский ум, которую Вы дали нам еще раз сегодня своей замечательной речью. Спасибо большое, стахановское, огромное, как наша любовь к Вам, спасибо за учебу, дорогой Иосиф Виссарионович!

Мы готовимся к отъезду на наши родные шахты, заво­ды, фабрики, железные дороги. Мы несем с собой искры сталинского пламени и понесем их в массу. Со сталин­ской настойчивостью мы будем добиваться социалисти­ческой производительности труда. Мы будем выращивать зерна коммунизма, которые Вы своей прозорливостью раз­глядели в стахановском движении. Да, эти зерна уже зреют, а Вы являетесь тем солнцем, под которым они всходят буй­ным цветом".