"Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2." - читать интересную книгу автора (Волкогонов Дмитрий)

Наследие и наследники

Претензии марксистов на свою исключительность были потрясающими. Еще Карл Маркс, действительно выдающий­ся мыслитель, тем не менее сделал весьма легковесное заяв­ление: „…буржуазной общественной формацией завершает­ся предыстория человеческого общества". Это утвержде­ние стало восприниматься таким образом, что подлинная, истинная, „настоящая" история началась лишь с того момен­та, как Ленин вскарабкался в апреле 1917 года на броневик у Финляндского вокзала.

Большевики, главным образом усилиями Ленина, смогли внушить великому народу, что дорога к счастью, равенству, процветанию лежит через беззаконие, произвол, насилие. Эта тема стала лейтмотивом ленинских выступлений на протяжении многих лет. Еще в 1906 году, полемизируя с кадетами, Ленин сформулировал доктринальную установку, от которой не отступал никогда: „Научное понятие дикта­туры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть…" Позже, разъясняя сущность диктатуры, он пи­шет, что это „власть опирающейся не на закон, не на выборы, а непосредственно на вооруженную силу той или иной части населения".

Могут возразить, что Ленин иногда расширял понятие диктатуры до „нового высокого типа общественной организации труда по сравнению с капитализмом". Но это нико­го не должно вводить в заблуждение. Эта „общественная организация труда" — подневольная, обязательная, регла­ментированная, подконтрольная, несвободная. Ведь „уклоне­ние от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким бы­стрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабо­чие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позво­лят)…

Вот на такой методологической основе большевики ста­ли созидать новое общество. Ценой неимоверных страда­ний, чудовищных лишений и жертв было создано мощное милитаризованное полицейское государство, достигшее сво­его апогея к концу жизни Сталина.. Максимум силы и минимум свободы — могло бы быть ленинским девизом пролетарского государства.

Защитники большевизма любят повторять слова Чер­чилля (который вкладывал в них вполне определенный смысл) о том, что Сталин, приняв из рук Ленина государ­ство с сохой, превратил его в мощную страну с атомной бомбой. Но никто не хочет задуматься над тем, каким бы стало государство, если бы в 1917 году большевики не со­вершили переворот, если бы „февраль" устоял. Я думаю, это была бы великая демократическая держава, занимаю­щая передовые позиции по всем направлениям. А главное, Россия не распалась бы, как СССР. Ведь это Ленин и боль­шевики ликвидировали губернское деление (прототип шта­тов), заменив его национальными образованиями. А что ка­сается атомной бомбы, то она совсем не может являться показателем цивилизованности и прогресса государства. Ирак был на пороге получения ядерного монстра, а Федера­тивная Республика Германия не имеет и не стремится к обладанию атомной бомбой. Но разве сопоставим демокра­тизм этих государств?

На ленинских принципах было создано классическое тоталитарное государство. И хотя со временем, после XX съезда КПСС, советское общество постепенно несколько либерализовалось, оно никогда не было подлинно демокра­тическим.

В государстве, провозглашенном общенародным, обще­ственные организации (профсоюзы, комсомол, кооперация), Советы народных депутатов, трудовые коллективы состав­ляли советскую политическую систему, были элементами все той же ленинской диктатуры (но теперь уже не проле­тариата, а одной-единственной партии). Последняя Консти­туция СССР много говорит о полновластии народа. Но до­статочно было задать один-единственный вопрос, на кото­рый коммунистические пропагандисты никогда не могли дать удовлетворительного ответа: почему выборы в органы власти всегда проходили на безальтернативной основе? — как становится ясной вся иллюзорность казенной демокра­тии ленинского государства.

Центральным содержанием и идеей этого государства была „руководящая и направляющая роль КПСС". По сути, ленинское изобретение государства, вопреки тому, что он писал в 33-м томе своих сочинений, свелось к созданию партократического общества. И диктатура КПСС была за­креплена в Конституции. Партия, единственная партия, про­возглашалась „ядром политической системы", что означало: мозг, судья, прокурор, надсмотрщик всего и вся.

Главное ленинское наследие, таким образом, заключа­лось в создании мощной партократической системы, опирав­шейся на бюрократический, военный и полицейский аппара­ты. И мало этого, официальным тезисом партийного руко­водства было: роль партии будет и впредь повышаться. „По мере того как советские люди будут решать все более слож­ные и ответственные задачи строительства коммунизма, — говорил Л.И.Брежнев, — роль Коммунистической партии будет все более возрастать…" Генсек счел нужным далее добавить насквозь лживую фразу: „И это ведет не к ограни­чению, а ко все более глубокому развитию социалистиче­ской демократии…"

Партократизм ленинского общества постепенно выро­дился во всесилие узкого клана партийных бонз в центре и на местах. Это всесилие было абсолютным. Царское само­державие не могло и мечтать о столь неограниченной пол­ноте власти. Государственные органы, начиная с правитель­ства, служили лишь для исполнения воли таинственного и загадочного „Политбюро". Со временем слово „политбюро" приобрело мистический смысл и означало всевластие, всеси­лие, вседозволенность, всезнание.

В этот узкий клан впускали редко и только после все­сторонней проверки. Но для того, чтобы можно было бы­стро освободиться от любого члена, у Генерального секре­таря и главы службы безопасности было тайное досье с компрометирующими материалами на каждого члена По­литбюро. Эти досье были запечатаны в конвертах „Особых папок", которые могло вскрыть только первое лицо партий­ной олигархии — Генеральный секретарь. Даже на такого ортодокса в составе Политбюро, которого побаивались все, М.А.Суслова, имелось в тайном досье несколько неприят­ных для него документов. Например, в одном из них на конкретных фактах доказывалось, как секретарь Ставро­польского крайкома партии М.А.Суслов, бросив во время войны на произвол судьбы раненых бойцов, бежал из горо­да, мобилизовав для своих нужд несколько автомобилей. Другой документ — о злоупотреблениях Суслова в Москве на ниве закрытой торговли, где он и его семья приобретали большие количества дефицитных товаров по символическим ценам.

Подобные компроматы — на всех членов Политбюро: один имел сомнительное „поповское" происхождение, дру­гой — замечен в неосторожных высказываниях среди своей челяди, третий — презрев „коммунистическую мораль", ба­ловался с женщинами из своего технического окружения. По сути, каждый член Политбюро был „заминирован" и мог быть в любой момент удален, если он чем-либо не угодил „первому". Так, Шелепина удалили из ареопага после того, как тот стал проявлять, по словам первого лица, "ложный демократизм": поехал отдыхать не на спецдачу, а в обычный санаторий и — о ужас! — стал ходить питаться в общую столовую! Причины были глубже, но эти факты пригоди­лись для вынесения партийного приговора.

Чем только не занималось „ленинское Политбюро"! Здесь оно полностью унаследовало ленинские традиции. Проиллюстрирую эту мысль несколькими примерами.

Первый ленинский наследник любил обсуждать на По­литбюро вопросы острые и конфиденциальные. В начале сентября 1950 года был рассмотрен вопрос о создании двух бюро по линии МГБ. Бюро № 1 по диверсионной работе за границей и бюро № 2 по выполнению специальных зада­ний внутри Советского Союза. Назначены по представле­нию В. Абакумова конкретные лица.

В Положении о бюро № 1, состоящем из одиннадцати пунктов, есть, например, такой: агентура должна быть гото­ва к проведению в нужный момент диверсионных мероприя­тий. "В необходимых случаях — наблюдение и подвод аген­туры к лицам, ведущим за границей вражескую работу про­тив СССР, пресечение которой может быть произведено особыми способами по специальному разрешению".

Спецслужба после кровавых тридцатых годов научи­лась излагать свои мысли об убийствах почти изящно: „пре­сечение". Терроризмом ленинское государство занималось всегда, теперь же эту „работу" подняли на новый уровень.

Протоколы Политбюро — летопись ленинских наслед­ников. В них история великого государства, захваченного большевиками. Когда-нибудь, возможно, опубликуют тома стенограмм этого органа, который считал себя ленинским. Чего там только нет!

Политбюро после испытания атомной бомбы (изделие РДС-1) рассматривает вопрос „О практических мероприяти­ях по подготовке к защите от действия специальных видов оружия (атомного и биологического)"; обсуждает пути ускорения строительства Байкало-Амурской железной ма­гистрали, задачи по усилению атеистического воспитания, укреплению органов безопасности, вопросы продажи нефти и газа, многое, многое другое, но особенно часто — меро­приятия по празднованию ленинских дат и юбилеев. Пар­тийный ареопаг ежегодно по многу часов был способен об­суждать ленинскую тему. Как заявил Л.И.Брежнев на засе­дании Политбюро 20 июня 1968 года, „главное состоит в том, что нам надо всегда, на всех этапах защищать лени­низм от любых наскоков, от любых нападок… Ленинизм надо защищать, и мы будем защищать его последовательно и непримиримо… Известно, что всю жизнь, всю свою работу мы строим по Ленину. Это не пустая фраза, это действи­тельно наша жизнь, это действительно наша работа".

Видимо, следует согласиться с этим утверждением: все, что создано, построено, возникло в Советской России после смерти Ленина, формировалось по его чертежам, „заветам", принципам. Тоталитарное государство, бюрократическое общество, партократическая власть, господство моноидео­логии, воинствующий атеизм, тотальная слежка, директив­ная экономика, фантастическая эксплуатация человека тру­да, бесконечная милитаризация страны, неутомимый поиск неистребимых врагов — столь обширно ленинское насле­дие. Простой человек приспосабливался к жизни, где госу­дарство обеспечивало прожиточный минимум, давало убо­гую квартиру, распределяло некоторые социальные блага в виде образования, медицины, гарантированных отпусков. Это был полунищенский, но гарантированный минимум в сказочно богатой стране. Люди привыкли к нему и не были готовы к другой жизни. Да и сейчас еще многие не готовы, тем более что другая жизнь пока не очень ладится. Не их вина. За них думали, за них решали. Ленинское общество создало новый социальный тип человека.

Некоторые послабления, выразившиеся в отказе от мас­совых репрессий в стране, не всеми были приняты в верхнем эшелоне. Пришлось, пользуясь сталинскими методами, уда­лить, сослать, изолировать этих людей.

…Политбюро рассматривает записку председателя Ко­митета государственной безопасности А.Шелепина о Л.М.Кагановиче. Один из сталинских приближенных был выслан из Москвы в Калинин, но, как явствует из донесения, не удовольствовался этим. Каганович стал полулегально по­сещать столицу, устанавливать связи со старыми сослужив­цами с целью получения помощи в написании книги воспо­минаний. Но люди (все без исключения!) тут же сообщали о „несанкционированном контакте" в КГБ. Передавали самые мелкие подробности, вроде того как Каганович жаловался, что „пенсию ему дали небольшую, всего 1158 рублей, и с иронией заявил: „Не могли даже дотянуть до 1200 рублей, не хватило стажа". Высказывал обиду, что ему в ЦК КПСС дали понять о том, что он должен проживать только в гор. Калинине". Естественно, Президиум ЦК (так в это время называлось Политбюро) потребовал ужесточения слежки за опальным руководителем. Система не могла быть другой, она была запрограммирована на тоталитарность мышления и тоталитарность действия.

В конце года в Политбюро стало традицией на пос­леднем заседании подводить, количественные итоги рабо­ты. Например, в декабре 1973 года Брежнев сообщил своим коллегам А.А.Гречко, В.В.Гришину, А.А.Громыко, А.П.Кириленко, Ф.Д.Кулакову, К.Т.Мазурову, А.Я.Пелыне, Н.В.Под– горному, Д.С.Полянскому, М.А.Суслову, А.Н.Шелепину, П.Н.Демичеву, Б.Н.Пономареву, Д.Ф.Устинову, И.В.Капито­нову, К.Ф.Катушеву, что в этом году на 53 заседаниях По­литбюро рассмотрено 615 вопросов, а путем заочного голо­сования „в оперативном порядке" — 3256. Из них 2062 — вопросы внешней политики и внешней торговли. Сельхозвопросов — 165, промышленности — 163, материального бла­госостояния — 70. По проблемам идеологии, докладывает генсек, „дело обстоит хуже". Рассмотрено лишь 64 вопроса.

Долго и нудно перечисляя цифры заседаний, совеща­ний, принятых решений, Брежнев ни словом не коснулся: а каковы результаты всех этих разговоров и принятых реше­ний? Докладчик посетовал, что „мы нередко, конечно, уста­ем, перегружаем себя, но все это, товарищи, ради общего блага нашей страны, все это ради служения нашей великой ленинской партии…". Как всегда, даже в этом узком кругу дело не обходилось без идеологических заклинаний. Так было и сейчас: „Мы, товарищи, с вами работаем в согласии, в духе ленинских заветов… Во времена Ленина в нашей пар­тии были оппозиционные группировки, с которыми Ленин вел решительную борьбу. Теперь же у нас в партии полное единство… Я, например, подписываю некоторые решения, хотя с ними не согласен. Правда, таких решений было очень немного. Так я делаю потому, что большинство членов По­литбюро проголосовало „за".

Вот такое получилось у Ленина наследство. Могучее, сильное, догматическое, бюрократическое, несвободное. Даже первое лицо в государстве и партии (а это одно и то же для СССР) пишет по какому-то вопросу „за", хотя он и против. Но ведь Ленин завещал беречь единство партии как „зеницу ока".

Однако бальзамировать наследие, как мы уже говори­ли, — это то же, что пытаться остановить время.

Какими были, если так можно сказать, основные „на­следники" Ленина? Вождь большевиков не был генеральным секретарем партии, но авторитет его был столь велик, что он единодушно считался первым лицом и в государстве, и в партии. В последующем, в духе сталинского истолкования ленинизма, руководитель партии был лидером и государ­ства, и правительства. Представляется интересным с „ленин­ской" стороны взглянуть на первых людей СССР после кон­чины главного вождя. О Сталине в этой книге мы уже писали. Следует, как полагает автор, коротко осветить ле­нинских наследников после смерти диктатора: Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева. Я не имею це­лью давать здесь очерки этих политических деятелей. Это особая тема, тем более что об этих людях написаны книги, а о некоторых (М.С.Горбачев) — множество.

Нас интересует лишь, как несли, берегли, развивали ле­нинскую идею, его методологию эти лица. Мне пришлось, для того чтобы написать по этому поводу всего несколько страниц в этой книге, перечесть горы литературы, стено­грамм, речей и статей этих людей, а также документов в ранее полностью закрытых фондах.

Правда, сразу замечу, что доклады о Ленине, ленинизме, ленинском наследии, ленинских принципах и т.д. писали им совсем другие люди. Генеральные (или первые) секретари их лишь озвучивали или подписывали. Не только статьи, но и книги, и сборники статей. Эта форма интеллектуальной проституции прочно укоренилась в партийной номенклату­ре. Даже редкий первый секретарь райкома опускался до личной подготовки статьи и доклада. Если в США, напри­мер, общественности известны имена спичрайтеров (соста­вителей речей), то в советском обществе это было не при­нято.

Все наследники Ленина (возможно, за исключением Горбачева) несут на себе печать ущербности его идей и глубокой вторичности в личном плане. Все они хотели быть "Ленинцами".

В этом отношении сам Ленин на много голов превосхо­дил своих наследников, ибо умел и мог работать сам. Хотя стиль статей, речей и книг Ленина, как правило, тяжелове­сен, „темен", тавтологичен, тем не менее готовил их он сам лично. Его последователи, как мне удалось установить по ряду признаков, кроме Горбачева, никогда по-настоящему не читали и не знали Ленина, на которого они так любили ссылаться в докладах, написанных их помощниками. Лени­низм был просто марксистским „священным" писанием, на которое следовало ссылаться по любому поводу: при рас­смотрении партийного строительства или обороны страны, борьбы с инакомыслием или обсуждении роли искусства в воспитании людей, при создании совнархозов или сочине­нии продовольственной программы. Ленинская цитата име­ла мистическое значение и в то же время оберегала от кри­тики в безыдейности. Наследники Ленина эксплуатировали его многотомье лишь по самому верхнему слою; основное содержание почти сотни томов его „Полного" собрания со­чинений и „Ленинских сборников" было, допустим, Хруще­ву или Брежневу просто неведомо.

После смерти Сталина совместное заседание пленума

ЦК КПСС, Совета Министров СССР, Президиума Верховно­го Совета СССР решило, чтобы Н.С.Хрущев сосредоточил­ся на работе в ЦК партии. А 7 сентября 1953 года пленум ЦК избрал Н.С.Хрущева Первым секретарем ЦК партии. Энергичный, импульсивный, непоследовательный, но муже­ственный политик навсегда вошел в историю прежде всего тем, что нанес первый и самый страшный удар сталинизму. Но, будучи продуктом сталинской эпохи, он осудил лишь проявления сталинизма, а не его генезис и причины. И в этом ему очень мешало то, что он не знал подлинного Лени­на… Хрущев, как и мы, на протяжении долгого времени видел в сталинизме лишь „культ личности", а не ущербность самой системы.

Дело в том, что главная аргументация Хрущева в докла­де на XX съезде КПСС (подготовленном П.Н.Поспеловым и его идеологической командой) опиралась на Ленина. Хру­щев, буквально раздевая Сталина, своего вчерашнего кумира и патрона, то и дело опирался на ленинские положения, во множестве вмонтированные в доклад.

Например, в докладе „О культе личности и его послед­ствиях" Хрущевым утверждалось: „…Ленин никогда не навя­зывал силой своих взглядов товарищам по работе". Он не знал, что навязывал, и неоднократно — своей духовной силой.

„…Сталин ввел понятие „враг народа". Не Сталин, а Ле­нин еще раньше, вскоре после октябрьского переворота, ис­пользовал этот термин, в частности, в отношении „партии кадетов, как партии врагов народа…".

„…Ленин пользовался такими мерами („жестокая распра­ва". —Д.В.) против действительно классовых врагов…" Но чем лучше Ленин Сталина, если расстрелы позволитель­ны против „действительно классовых врагов"? Где критерий .действительно" и „недействительно" врага?

„…Ленин дал указание в январе 1920 года об отмене массового террора и об отмене смертной казни…" Но как тогда расценить, допустим, указание Ленина в марте 1922 года о том, что „чем больше буржуазии и черносотен­ного духовенства расстреляем, тем лучше…".

Справедливо разоблачая Сталина, но сдирая с него лишь внешние покровы политического и социального порока, Хру­щев и не думал вспоминать, что он был одним из тех, кто внес огромную лепту в его возвеличивание. Выступая на предвыборных собраниях в Москве в 1936 году, Хрущев лейтмотивом своих речей сделал славословие в адрес вождя.

„..Заветы Ленина наша партия выполнила под руковод­ством нашего великого Сталина…"

"Я горжусь и считаю для себя большим счастьем, что мне приходится вести работу… под руководством нашего вели­кого вождя — товарища Сталина…"

"Я даю клятву, что ни на шаг не отступлю от той линии, которая проводится… нашим великим Сталиным!"

Все эти слова встречались бурными аплодисментами. Весь народ был ослеплен, все мы походили на Хрущева, ко­торый тогда искренне верил, что мы по ленинским чертежам во главе с мудрым строителем созидаем лучезарное обще­ство. Видимо, в XXI веке, когда временная дистанция от „средневековья" XX столетия достигнет воистину историче­ских масштабов, можно будет во всей глубине исследовать феномен превращения миллионов людей в одномерных фана­тиков, по-сталински — „винтиков", утративших надолго не­что высокое — человеческое: чувство свободы, достоинства, ответственности.

Ленинский большевизм долгие годы держал в плену мил­лионы людей.

С помощью Хрущева Ленин был использован для развен­чивания Сталина — величайшего тирана XX века, а возмож­но, и всей человеческой истории. Но Хрущеву было невдо­мек, что Ленин — прямой предтеча Сталина, его духовный отец. Как пишет известный английский историк Роберт Сер­вис, "Ленин был вождем большевизма, чьи гены в следующем десятилетии породили сталинизм". У Хрущева не могла даже появиться мысль, хотя бы на один миг, что Ленин мог быть в чем-то не прав, ведь он уничтожал „действительных врагов".

Люди, сидевшие в зале, воспринимали Ленина как боже­ство, непогрешимого святого, а Сталина как человека, нару­шившего его „заветы". Поэтов, когда Хрущев заявил о неу­важении Сталина к памяти Ленина, выразившемся в замо­раживании строительства Дворца Советов как памятника Владимиру Ильичу, весь зал затих. Когда же Первый секре­тарь заявил, что „надо исправить это положение и памятник

Владимиру Ильичу соорудить", его слова утонули в шквале аплодисментов людей, у которых система давно уже сформи­ровала догматическое мышление.

Каким был Хрущев, дает представление, например, его беседа с Мао Цзэдуном 2 октября 1959 года в Пекине. Это был четырехчасовой разговор, и его невозможно полностью привести в книге. Но я упомяну о нескольких фрагментах, которые ярко характеризуют "ленинца" Хрущева. Когда об­суждался вопрос о территориальном споре между Китаем и Индией, Хрущев заявил:

—    Больше на пять километров или меньше на пять кило­метров зашли — это неважно. Я беру пример с Ленина, который отдал Турции Каре, Ардаган и Арарат. И до настоя­щего времени у нас в Закавказье среди части людей имеется определенное недовольство этими мероприятиями Ленина…

—    Что касается ухода далай-ламы из Тибета, то, будь мы на вашем месте, мы бы ему не дали возможности уйти. Лучше бы, если бы он был в гробу. А сейчас он в Индии и, может быть, поедет в США. Разве это выгодно социалистиче­ским странам?

Отвечая на возражения китайцев, а переговоры шли трудно, на грани срыва, Хрущев без дипломатических обиня­ков, как он считал, „по-ленински", сказал много саморазобла­чительного:

—    Что касается Венгрии… Вы поймите, мы имели в Вен­грии армию, мы поддерживали дурака Ракоши — в этом наша ошибка, а не ошибка Соединенных Штатов…

—    Если у нас в Советском Союзе и побили стекла в посольстве Соединенных Штатов и ФРГ, то это мы сами организовали.

В ходе беседы произошла горячая перепалка Хрущева с маршалом Чен Ир.

Хрущев: Если вы считаете нас приспособленцами, това­рищ Чен Ир, то не подавайте мне руки, я ее не приму.

Чень И: Я также. Должен сказать, что я не боюсь вашего гнева.

Хрущев: Не надо на нас плевать с маршальской высоты. Не хватит плевков. Нас не заплюешь… Мы сбили не один американский самолет и всегда говорили, что они сами разби­вались. Это вы никак не можете назвать приспособленче­ством…137

Вот так вел переговоры Хрущев… Прямолинейно, жест­ко, примитивно, бестактно. Но это было отличительной чер­той большинства ленинцев.

Хрущев, как и его предшественник и последователи, лю­бил ссылаться на аргумент, который считался исчерпываю­щим: „Так учил Ленин…"

Ленин помог Хрущеву опрокинуть Сталина и развенчать его.

Но он же, Ленин, „выступил" против Хрущева, когда 14 октября 1964 года пленум ЦК освободил „первого анти­сталиниста" от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК и Председателя Совета Министров СССР.

Ленин, как бумеранг, обернулся против Хрущева.

Огромный по объему доклад (целых 70 страниц!) на пле­нуме, низвергнувшем Хрущева, вновь полон ленинских ци­тат. Опять муссируется ленинское "Завещание" („Письмо к съезду") как главный вечный аргумент против „новоявленно­го претендента на новый культ личности". Нашли ленинские цитаты о вреде, бедствии от „охотников перестраивать на всяческий лад", о необходимости „государственного ума", важности ,личных свойств вождей", о „роли Советов" и мно­гое, многое другое. Ленин был мобилизован против Хрущева не меньше, чем бывший Первый секретарь его использовал против культа Сталина.

Какой-то дотошный цековец вспомнил (и это вставили в доклад) эпизод: „На одном большом приеме, где было около двух тысяч человек, и среди них много иностранцев, Хрущев заявил, что Великую Октябрьскую революцию (а ею руково­дил Ленин) будто бы совершили не рабочий класс и воору­женные солдаты, а бабы.

Что это такое, как не попытка принизить роль Владими­ра Ильича и вознести себя! Как только язык поворачивается произносить такие кощунственные вещи!"

Но, конечно, опираясь на Ленина, его вчерашние сорат­ники постарались навесить на Хрущева все грехи, коих было в стране предостаточно. Спады темпов прироста обществен­ного продукта со времени смерти Сталина до 1964 года вдвое? Виноват Хрущев. Замедление научно-технического прогресса? Результат некомпетентного вмешательства Хру­щева. Трудности в сельском хозяйстве? Конечно, причина во вмешательстве Хрущева. Но особенно досталось Первому се­кретарю за бесконечные реорганизации, перестройки и ре­форматорский зуд.

С особой язвительностью высмеяли „верного ленинца" за бесконечные зарубежные вояжи, даже посчитали, что в 1963 году за границей и в поездках по стране Хрущев нахо­дился 170 дней. Да еще с женой… А подарки президентам, ответные сувениры… Партийная ханжеская мораль не могла этого вынести. В кучу соскребли все, как будто не они сами выдвигали полуграмотного, но отважного Хрущева на этот пост. Пусть простят меня читатели, но я приведу одну цита­ту из доклада о „поведении" Хрущева.

Он так „отвратительно сквернословит, что, как говорит­ся, не только уши вянут — чугунные столбы краснеют. Ду­рак, бездельник, лентяй, вонь, грязная муха, мокрая кури! а, дерьмо, говно, жопа" — это только „печатные" из употребля­емых им оскорблений. А наиболее „ходкие", к которым он прибегает гораздо чаще, никакая бумага не выдержит и язык не поворачивается произнести".

Вчерашние соратники не могли обойти и вопрос о крити­ке Хрущевым культа личности Сталина. Фактически Сталин (с оговорками) был взят под защиту. "Разве можно изобра­жать Сталина…. действовавшего с помощью топора и плахи? В каком же свете предстают тогда партия и народ, терпев­шие его так долго у власти… Умалять заслуги Сталина, а тем более зачеркнуть их, нельзя…"

Устранение Хрущева, таким образом, было не следстви­ем его ошибок и промахов (их было немало), а, главным образом, местью, расплатой за его позицию на XX съезде партии, за тот удар, который он нанес по сталинизму. Прак­тически все тогдашние „Ленинцы" в руководстве тосковали по сталинским порядкам, осуждая лишь их крайние проявле­ния. Уход Хрущева означал, что сталинизм еще жив и влия­телен. Эта форма ленинского большевизма пустила глубокие корни, и XX съезд с мужественным Хрущевым серьезно их подрезали, но не вырвали из тоталитарной почвы.

„Верный ленинец", как величали Хрущева в зените его власти, был сыном системы. Долгие десятилетия в высшем эшелоне преданность ленинизму (который большинство по­нимали очень смутно) ценилась выше, чем компетентность, образованность и культура Хрущев, как и Ленин, оказался щедрым на эфемерные, утопические прогнозы. Первый секре­тарь, так же как и первый лидер большевиков, установил точную дату нашего пришествия в землю обетованную. Он был инициатором драматического ядерного кризиса на Кубе. Пожалуй, это была самая опасная отметка сползания челове­чества к ядерной катастрофе. Но именно у него хватило политической смелости пойти на попятную. Но не этим вой­дет Хрущев навсегда в историю.

В сознании, в памяти советских людей, как бы мы раньше сказали, россиян Хрущев останется как освободитель. В этом историческая заслуга мужиковатого, бескультурного, но му­жественного Первого секретаря. Освободитель от мрачного духовного гнета сталинизма. Неполное, непоследовательное, поверхностное, но — освобождение. Хрущев, как и его более удачливые преемники (их не снимут, а они умрут в собствен­ных постелях генсеками), еще более рьяно обратят свои взо­ры к Ленину. Ведь давно известно, что тоталитарная система не может существовать как без своего „святого" — вождя, так и без господствующей единой идеологии. Это очень хо­рошо усвоила крупная посредственность на политическом Олимпе великой страны — Леонид Ильич Брежнев.

Первый секретарь Л.И.Брежнев (а с 8 августа 1966 года — Генеральный секретарь Центрального Комите­та) без ленинских „советов" не делал и шага. Он пошел даль­ше других ленинских наследников в возрождении коминтерновских идей распространения коммунизма по всему миру. Выступая 16 апреля 1970 года на открытии ленинского мемо­риального комплекса в Ульяновске, он заявил, что твердо верит „во всемирное торжество дела социализма… Понадо­бятся немалые усилия, чтобы добиться полной и окончатель­ной победы. Но мы твердо знаем — победа придет". И вновь мы слышим „бурные аплодисменты". А победа, „полная побе­да придет потому, что с нами Ленин". Брежнев, тогда еще сносно и внятно говоривший, утверждает, что благодаря Ле­нину придет время, когда „не останется на земле ни одного, даже малейшего островка, где сохранилась бы эксплуатация.

Новый лидер и сформировавшаяся вокруг него группа его престарелых соратников вновь заговорили категориями континентов и эпох. Нет, они не делали ставку на глобаль­ное столкновение с США, Западом, но верили, что путем расширения „красных пятен" на политической карте планеты можно существенно потеснить мир капитала. Поэтому под­держка Брежневым национальных и антиимпериалистиче­ских движений (стоившая СССР фантастически огромных средств) была широкой и многоплановой. Египет, Эфиопия, Йемен, Ангола, Афганистан, Никарагуа, Ливия, Ирак, Сирия, многие другие страны получали поддержку часто только по­тому, что они придерживались антиамериканских позиций. Конечно, такой подход не мог допустить „своеволия" Чехо­словакии, Венгрии, Польши.

Это было старое мышление: бесплодное, опасное, бес­перспективное. Брежнев и его друзья были неспособны смо­треть далеко вперед и, хотя широко прибегали к миротворче­ской риторике, тем не менее активно включились в бессмыс­ленную гонку вооружений.

Но мне хочется, говоря о Брежневе, сказать несколько о другом: ленинской системе отбора лидеров национального масштаба. За семь десятилетий ни один руководитель страны не был избран народом. Как сам Ленин и его большевистские друзья никогда не были легитимизированы народным избра­нием, так и все последующие ленинские наследники просто передавали друг другу захваченную в 1917 году власть. Мо­нополия на незаконно присвоенную власть — традиция ле­нинизма, которую свято берегли все его последователи. У них и тени сомнений не возникало в законности такого ме­ханизма. „Почти полвека назад, — заявил Л.И.Брежнев на встрече с избирателями Бауманского избирательного округа Москвы 10 июня 1966 года, — трудящиеся доверили ленин­ской партии руководство страной…" Говорится так, как будто прошли всеобщие выборы, где победила компартия, и с тех пор народ регулярно подтверждает свое волеизъявле­ние… Узурпация власти теперь уже привычно трактуется до­верием "народа".

Без естественного всенародного отбора, а по фактическо­му однопартийному назначению на политической сцене со­лировали люди типа Берии, Ежова, Кагановича, Жданова,Суслова и других ленинцев. Первые лица, за единичным ис­ключением , были выражением партийной ограниченности, полицейского мышления и низкой общей культуры.

…У нас стало чуть ли не правилом, желая показать якобы невысокий интеллектуальный уровень Николая II, приводить фрагменты из его личного дневника. Давайте наугад откроем страницу записей последнего российского императора. От­крыли. 10 апреля.

„Спал до 10 часов. Погода стояла теплая. Имел два док­лада. Завтракал Бирилев. Гулял долго. В 6 час принял Федо­рова. Читал. Стана обедала у нас, каталась с нами и осталась ночевать".

Событий негусто. Страна как будто отсутствует вообще. Но хотя бы — „читал". Тем более что мог свободно это проделывать на нескольких языках.

Брежнев тоже вел рабочие записи. Прелюбопытные. Ежедневные. По 10-20 строк каждый день. Фломастером, размашистым почерком. Почти без знаков препинания. От­кроем тоже 10 апреля (естественно, годы в дневниках царя и Брежнева будут разные). Но в данном случае это 1977 год.

„Был дома на даче — обедал. Борщ из свежей капусты Отдых был на дворе дочитывал материалы

Смотрел хоккей сборная ССР Швеция — итог 4-2 в пользу ССР

Смотрел „программу времени" Ужин — сон"

Знаки препинания, точнее, почти полное их отсутствие, сокращенное название СССР — все сохранено как есть.

Приведу еще несколько фрагментов личных записей „верного ленинца" из того же дневника за 1977 год:

„21 января. Первую половину отыхал дома. Обедал дома. Вес 85.200

Вторая половину работал в Кремле

Подписал протокол ПБ — от 20 января. Докладывал Боголюбов…"

„16 февраля. Работа на дому".

„18 марта. Зарядка. Затем говорил с Черненко. Затем с т.т.Громыко А.А., Андроповым Устиновым — читали матери­алы связанные с приездом Венца —

Звонил Павлову Г.С. по стоимости (зачеркнуто начатое слово. —Д.В.)

Читал всякие материалы с Галей Дорошиной Поехал в цирк".

„13 апреля. Утро — обычные — мероприятия домашние. Брали кровь из вены

С 11 часов переговор с Даудом Вопрос о встрече один на один отпал Отдыхал — здорово — (обед) Работа с Дорошиной".

„14 апреля — четверг

Сделал дома — помыл голову Толя Вес 86-700 Переговоры с Подгорным — о вруч. мне к имн. билета Вручение комсомольского билета № 1( речь Тяжельникова мое выступление

Галя читает подвал из „правды" об ограничении стратеги­ческих вооружений.

Кто авторы этого материала Обед и отдых 2.30-4.10"

„15 апреля — пятница.

Завидово 4 утки — 33-я кабан — 21 — таскали".

(Что сие значит? Спросить теперь уже не у кого.)

„22 апреля — пятница 86.400

В 5 часов заседание поев, дню его рождения

Переговорил с Гришиным

Громыко —

Черненко

Дорошина

23-24 Выходные дни"

(Повторю, оставляю орфографию автора записок.) „Наследник" фамильярен, когда пишет, что „в 5 часов заседание поев, дню его рождения". Надо полагать, Ленина. Ведь запись 22 апреля.

„3 мая. Вес — 85.300. Беседа с Рябенко. Разговор но теле­фону со Сторожевым? Известный вопрос. Разговор с Чернен­ко К.У. —? По повестке дня ПБ

Портные — костюм серенький отдал — и тужурку кож. прогулочную взял

Позвонил Ю.В.Андропов — приехал мы с ним бесе­довали

Работал с Дорошиной".

„3 июня. Принял Черненко — подписал протокол рабо­тал с Галей Дорошиной Отдых — улетел в Завидово — 5 каб."

Можно продолжать до бесконечности. Вопросы отды­ха, собственного веса, домашние мероприятия, цирк, кабаны. Правда, когда его чем-либо награждали или удостаивали, он обязательно отмечал специально:

„…Говорил с тов. Копенхиным А.Н. — он сказал голос офицера, слушал, голос генерала слушал — а теперь рад, что слышу голос маршала…"

"Говорил с т. Медуновым на селе — хорошо — поздрав­лял с присвоением и т.п."

„Никуда не ездил — никому не звонил мне тоже са­мое — утром стригся брился и мыл голову

Днем немного погулял — почта

Смотрел как ЦСК проиграл Спартаку Молодо играли хорошо".

"Заплыв. 1 час бассейн 30 м Бритье Забили в косточки с Подгорным. После беседы с Чаушеску говорил с Шарванадзе" (фамилию этого деятеля генсек ни разу, кажется, не на­писал правильно. —Д.В.)

"В Астрахани вечером был на охоте (вечерка) убил 34 гуся… Хорошо покупался под душем…"

"Говорил с подгорным о футболе и хоккее и немного о конституции"

„Переговорил с К.У.Черненко вырезать из картины ком­мунисты — подъем танков…"

Но довольно. Стилистика, орфография, повторюсь, оставлены без изменений. И так на сотнях страниц. Коммен­тировать эти записи первого лица государства не хочется. После этих дневников записи Николая II кажутся почти шекспировского уровня.

Мне хочется сказать лишь одно: ленинская система моно­полии на власть вполне способствовала, даже благоприят­ствовала появлению на самой вершине государственной вла­сти людей бесцветных, посредственных, полуграмотных, с низким уровнем интеллектуального развития. Это знали все. Но это устраивало также почти всех.

У меня не было злорадства, когда я читал эти убогие записи. Мне было жаль Брежнева. Но неизмеримо больше — великую страну. По натуре генсек был, пожалуй, даже до­брым, радушным, сентиментальным человеком. Но им уме­ло манипулировал аппарат, окружение. В известном смысле Брежнев был „высшей" марионеткой партийной системы. В последний раз я увидел Брежнева за две недели до его смер­ти. Маршал Устинов привел его (буквально привел с дюжим молодцем) в Свердловский зал Кремля, где собралось все высшее военное руководство страны на ежегодное совеща­ние по подведению итогов. Генерального секретаря подвели к трибуне (за стол президиума он не смог подняться), поло­жили перед ним бумаги, и он, судорожно держась за края ораторской тумбы, пытался что-то прочесть. Генералы в зале низко опустили головы; было стыдно за страну и жаль боль­ного человека, который волею аппаратной судьбы оказался на самой вершине власти. Теперь оттуда он мог для истории только пасть. Двадцать минут нечленораздельных слов… Я, например, не слушая характерных чавкающих звуrов, думал лишь об одном: устоит ли? Неужели окружение не понимает, что посылать больного человека „на люди" — безнравствен­но? Рядом с оратором стоял молодец как будто бы принес­ший очередной стакан чаю…

Ведь совсем недавно этот человек в докладе "Дело Лени­на живет и побеждает" вновь провозгласил: „Как ни противо­речива картина мира в наши дни, главные ее черты, главная решающая тенденция развития именно такова, как предвидел Ленин. Как ни отличны друг от друга составные части совре­менного мира, каждая из них идет — и обязательно придет в конечном счете — к коммунизму".

И это говорилось не в 1919 году на Конгрессе Коминтер­на, а в апреле 1970 года. Полная утрата чувства реально­сти; наследники Ленина жили в иллюзорном мире, создан­ном идеологическими мифами ленинизма.

Читая архивные документы, я еще раз переживал, как мог такой человек, как Брежнев, руководить гигантской ядер­ной страной, целой группой стран, которую называли „со­дружеством". Все его резолюции безграмотны и полны курье­зов. Например, на справке по Азербайджану фломастером размашисто начертано: "Д.Ч. Положи в дело до послесьездовского периода Л.Брежнев".

Все в обществе потешались над страстью генсека к на­градам. Ходило множество анекдотов, баек о любви Брежне­ва к орденам и любым знакам отличия. Брежнев стал Героем всех coi реалистических стран, где это звание было учрежде­но. В 1973 году ему присудили (в СССР, конечно) Ленин­скую премию "3а укрепление мира между народами". Ему же вручили высшую награду сторонников мира — Золотую ме­даль мира имени Фредерика Жолио-Кюри. Брежнев стал об­ладателем высшей награды Академии наук СССР за особые творческие достижения в развитии марксистско-ленинской теории — медали Карла Маркса. Он очень хотел быть мар­шалом — и стал им… Обладая высшим постом в стране, он инициировал награждение себя всеми мыслимыми и немысли­мыми наградами, титулами, чинами. Тщеславие, доведенное до абсурда, потешало всю страну, а окружение генсека мучи­лось: чем бы еще его ублажить…

Дело доходило до того, что награждали Генерального секретаря не раз прямо на Политбюро, а Указ Президиума Верховного Совета СССР оформляли задним числом. Я удив­ляюсь только одному, как не реализовали одно смелое пред­ложение, пришедшее с Украины, которое прислал в Полит­бюро член КПСС киевлянин Давидюк Сергей Михайлович. Он писал в январе 1974 года: „Назрел вопрос и необходи­мость учредить наивысшее звание нашей Родины „Герой ком­мунистического труда" и первое такое звание заслужил Лео­нид Ильич Брежнев".

Думаю, что члены Политбюро на этот раз просто скры­ли от генсека это эпохальное предложение. А может быть, гражданин Давидюк просто тонко пошутил?

Галерея ленинцев на высшем партийном посту (а следо­вательно, и государства) весьма колоритна своей одномерной заданностью. Ленин до конца своих дней ратовал, чтобы в руководстве партии было как можно больше рабочих и крестьян, хотя в действительности осуществляли диктату­ру „профессиональные революционеры". Ленинская тради­ция сохранилась: профессиональные партократы ни разу не выпустил и из своих рук государственной власти. Хотя все они, естественно, родились в семьях рабочих, крестьян, слу­жащих, но с молодых лет попали в обойму комсомольских, партийных секретарей и неуклонно продвигались по этим ступенькам до кремлевского кабинета.

Все генсеки, чтобы держать около себя своих сателли­тов, должны были полагаться не только на общность идеоло­гии, гигантское количество танков, которые они умели ис­пользовать, но и на готовность дать льготные кредиты, нефть, газ, металл, оружие по ценам ниже мировых. Когда Брежнев встретился 18 марта 1975 года в Будапеште с Э.Гереком, Г.Гусаком, Т.Живковым, Я.Кадаром, Э.Хонеккером, то вопрос очень скоро, естественно, зашел о нефти и другом.

„Г.Гусак: Наши плановики говорят, что надо подбросить дополнительно примерно полмиллиона тонн.

Л.Брежнев: Аппетиты растут. Раньше, я помню, ваш за­вод „Словнафт" получал по три миллиона тонн нефти в год, а теперь, кажется, хочет шесть или семь.

Г.Гусак: Всего получаем 16 миллионов тонн.

В.Щербицкий: Это все, что добывает в год наша Украина.

Л.Брежнев: Освоить новые месторождения — дело не такое легкое… Мы осуществляем поставки и Кубе. Мы и армию кубинскую одеваем бесплатно. И платим им за сахар по льготным ценам. Поставки зерна идут в ряд стран. Поль­ша и ГДР тоже не обеспечивают себя хлебом…"

Коминтерновское мышление продолжало жить. А чтобы питать надежду на распространение советского влияния на другие страны, приходилось много платить. При хронически отстающей собственной экономике. Но опять пример Лени­на вдохновлял: в России был страшный голод, а она продает хлеб другим странам, шлет „золотые" чемоданы своим сто­ронникам во все концы света.

Ленин был проницателен: обосновав историческую роль „профессиональных революционеров", он создал, таким обра­зом, методологию доказательства необходимости профессио­нальных партийных работников. Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев — все из этой плеяды.

Если Система при Сталине достигла своего апогея, а при Хрущеве была сделана отчаянная попытка освободиться от ее самых одиозных атрибутов, то властвование Брежнева пришлось на „плоскогорье" ленинского пути. Это были отно­сительно спокойные годы, несмотря на интервенцию в Чехо­словакию и афганскую авантюру. Брежнев подходил для этого времени: ни реформ, ни скачков, ни конвульсий. Все как бы застыло. Генсек не уставал повторять: нужна стабиль­ность. Но какая? Роста? Упадка? Стагнация? Брежнев хотел добиться всего, ничего не меняя. Сегодня есть немало людей, особенно бедствующих, которые с тоской вспоминают то „застойное", как его назвали, время. Но стагнация Системы в действительности означала углубление исторического кризи­са ленинизма. Брежнев и подумать не мог, не то что сказать: „догнать и обогнать Америку…".

Попав на партийный Олимп, каждый „обессмертил" себя деяниями. Но по ленинской традиции нужно было после смерти лидера его и увековечить. Так было до перестрой­ки. Например, после смерти Брежнева Политбюро в ноябре 1982 года долго ухищрялось, как бы запечатлеть „великого ленинца" для истории посолиднее. Хотели переименовать го­род Запорожье в город Брежнев, но Андропов проявил бди­тельность: „Город связан с Запорожской сечью, с казацкими волнениями и т.д. Может быть, нам лучше назвать городом Брежнев Набережные Челны?.." Хотели назвать космодром именем генсека, но опять Андропов оказался всех умнее: раз­ве стоит это имя связывать с ракетами? Лучше „назвать име­нем Леонида Ильича Звездный городок в Щелковском райо­не Московской области". Тихонов предложил присвоить имя генсека Нурекской ГРЭС, шахте „Распадская" Кемеровской области. Но шеф КГБ Андропов вновь в своей бдительности на высоте:

— На шахте „Распадская" недавно была большая авария, погибло много людей-

Тихонов согласился с доводами и тут же взял реванш, предложив присвоить имя незабвенного Леонида Ильича ле­доколу „Арктика". Отвели Новолипецкий завод, но ухвати­лись за Оскольский металлургический. Решили назвать це­лую кучу площадей в городах, да чуть не упустили город Киев. Устинов почему-то посчитал, что „можно присвоить имя Брежнева морскому пассажирскому судну, а речному — пока воздержаться". Андропов почувствовал, что фантазия иссякла, и предложил „присвоить имя Брежнева еще ряду предприятий. Но это несколько позднее". На том и пореши­ли.

Вот так руководило нами мудрое Политбюро во главе с ленинскими последователями.

Очередным наследником ленинского дела стал Юрий Владимирович Андропов. Думаю, что Андропов лучше всех послесталинских генсеков понимал, что Система находится в перманентном кризисе, и мучительно искал пути ее выздо­ровления. Но… только на „рельсах" ленинизма. Не в при­мер предшественнику, этот человек незаурядного ума, лич­ной скромности самую значительную по содержанию часть своей жизни отдал незабвенному чекистскому делу, где оста­вил весьма заметные следы. Лишь четыре гада карьеры были им отданы дипломатической работе в 1953—1957 годах в Будапеште. Почти все оставшееся время Андропов, верный ленинским заветам, боролся с политическими диверсиями, диссидентами, подрывной деятельностью империализма. Был в этом очень последователен. Что греха таить, информа­ция об этой деятельности, распространяемая среди населе­ния СССР, как правило, принималась за чистую монету, на­пример, в отношении Солженицына. Автор настоящей книги кается — был также дезинформирован в отношении велико­го русского писателя. Все советские люди могли знать о "делах" писателя лишь то, что допускали Политбюро и КГБ. То было полнейшей дезинформацией.

А Андропов был тверд. На заседании Политбюро ЦК КПСС, состоявшемся 7 января 1974 года, все были единодуш­ны в выборе мер в отношении А.И.Солженицына. Но наибо­лее настойчив — Ю.В.Андропов. Вот фрагменты из его вы­ступления, выдержанного в ленинском духе (помните, когда по инициативе вождя выдворяли за рубеж русскую интелли­генцию).

„Брежнев: Надо учитывать то, что Солженицын даже не поехал за границу за получением Нобелевской премии.

Андропов: Когда ему предложили поехать за границу за получением Нобелевской премии, то он поставил вопрос о гарантиях возвращения его в Советский Союз. Я, товарищи, с 1965 года ставлю вопрос о Солженицыне. Сейчас он в своей враждебной деятельности поднялся на новый этап. Он пыта­ется создать внутри Советского Союза организацию, скола­чивает ее из бывших заключенных. Он выступает против Ленина, против Октябрьской революции, против социалисти­ческого строя… У нас в стране находятся десятки тысяч вла­совцев, оуновцев и других враждебных элементов. В общем, сотни и тысячи людей, среди которых Солженицын будет находить поддержку…

Я считаю, что мы должны провести Солженицына через суд и применить к нему советские законы… Допустим, что у нас существует враждебное подполье и что КГБ проглядел это. Но Солженицын действует открыто, действует нахаль­ным образом… Поэтому надо предпринять все меры, о кото­рых я писал в ЦК, то есть выдворить его из страны…" Все члены Политбюро поддержали заданный Брежневым и Анд­роповым тон.

Ленинский призыв о высылке интеллигенции за рубеж: „Очистим Россию надолго!" — все еще не был выполнен…

Юрий Владимирович любил порассуждать о демократии, как это он сделал в своем докладе, посвященном 106-й го­довщине со дня рождения В.И.Ленина, 22 апреля 1976 года. Отдав должное диктатуре пролетариата, из которой выросло общенародное государство, подчеркнув, что „нет демократии вообще", а есть лишь „демократия либо буржуазная, либо социалистическая", докладчик пришел к важному выводу. Суть его такова, что „огромные успехи и в развитии социали­стической демократии… давно поставили социализм намного впереди самых демократических буржуазных государств".

Думаю, что читатели могут сами оценить прозорливость и бесспорность этого вывода одного из наиболее ортодок­сальных руководителей Советского Союза.

Я считаю, что из всех названных выше руководителей партии, возглавлявших ВКП(б) — КПСС, Ю.В.Андропова можно назвать одним из наиболее близких Ленину по духу вождей. Он обладал сильным мышлением, был неплохим зна­током литературы, на досуге даже писал стихи. Дух борьбы, постоянный поиск врагов, особая классовая одномерность, любовь к тайнам и секретам, личное бескорыстие, неординар­ные ходы делают Андропова наиболее „чистым" ленинцем. Приведу один неизвестный эпизод.

Андропов часто писал своим руководителям (пока сам не стал генсеком) конфиденциальные личные записки, часто весьма оригинального свойства. Вот одна из них, адресован­ная Л.И.Брежневу.

В ней он пишет, что американцы искусственно привлека­ют внимание всего мира к Ближнему Востоку, Садату, Асаду, Израилю и т.д. Мол, в Вашингтоне без конца интригуют мир и нас с вами какими-то готовящимися шагами и действиями, которые нужно расценить как попытку взять нас на измор и отвлечь от собственных дел. В этой ситуации, пишет Андро­пов, „Вы лично не можете поступать иначе, как, оставляя в стороне все срочные дела, до утра заниматься решением этих вопросов… Я лично расцениваю это как своего рода дивер­сию, рассчитанную на то, чтобы искусственным путем дер­жать нас только вокруг арабо-израильского конфликта, со­здавая перенапряжение для всех и особенно для Вас лично.

Ведь при таком положении Вы вынуждены откладывать многие другие вопросы, не менее важные, чем ближневосточ­ный, например, подготовка Вашего визита в Индию…".

Будущий генсек во всем видит происки врага, диверсии, подвохи. Чисто ленинское мышление Возможно, Андропов знал, как Ленин писал Чичерину „архисекретно" о том, что публично нужно поддерживать Генуэзскую конференцию, а исподволь вести дело к ее срыву . За дымовой завесой пу­бличных благообразных действий вести свою большевист­скую линию. Заокеанский противник, по мысли Андропова, так и действовал, расшатывая, между прочим, драгоценное здоровье генсека. Таких глубокомысленных записок много, часто они на 15-20 страницах. Председатель Комитета госу­дарственной безопасности явно наставлял, незаметно управ­лял поведением и намерениями бесхитростного Брежнева. Пятнадцать лет Ю.В.Андропов был руководителём КГБ и пятнадцать месяцев лидером КПСС.

Став Генеральным секретарем ЦК партии 12 ноября 1982 года, немногим более чем на год, Андропов сделал по­пытку изменить положение вещей в партии и стране Он более, чем кто-либо из руководства, знал, что государство и общество пребывают в глубокой стагнации. Прирост основ­ных показателей стал нулевым. Экономика еще держалась „на плаву" за счет проедания десятков миллиардов долларов, получаемых за нефть, газ, другое сырье. Афганистан (Андро­пов был одним из главным лиц, настоявших на вводе туда советских войск) оказался типичной военно-политической ловушкой. Партийное и государственное руководство, осо­бенно в республиках, погрязло в коррупции. Атмосфера не­верия господствовала в умах миллионов людей. Граждане страны, желая узнать истину, припадали, таясь, к приемни­кам, чтобы сквозь треск глушилок узнать правду из западных источников о событиях в своей стране и за рубежом.

Ленинская система давно прошла свой апогей, подстеги­ваемая террором, страхом, нашествиями. Не лучше положе­ние было и в социалистическом содружестве. Ленинское пророчество о том, что „все нации придут к социализму, это неизбежно…", уже не будоражило умы. Если это „социа­лизм", то почему он не выдерживает соревнования с миром капитала ни по одному пункту? (За исключением ракет.) Изобилия добились лишь в трех областях: ленинских трудах, памятниках вождю да ядерных арсеналах…

Только занавес, только железные запоры и непреодоли­мые препоны удерживали огромное число людей, которые стремились покинуть СССР — страну ГУЛАГа, государство несвободы. Однажды Андропов запросил справку: как мно­гим гражданам СССР удается бежать из страны? Даже не­полные, частичные данные поразили Генерального секретаря. Ученые, артисты, спортсмены, разведчики, моряки, диплома­ты, писатели, летчики, люди множества других профессий, которым удалось официально выехать за рубеж, становились невозвращенцами. Но бежали и нелегально: через границу, через берлинскую стену, спрыгивали незаметно с военных кораблей в темноту ночи и неизвестность. Всех манила сво­бода. Одних военных, ушедших в демократический мир начи­ная с 1946 года, — легион. Глаза Андропова пробегали стро­ку за строкой: ефрейтор Сидоровкин А.И., рядовой Кирий И.В., рядовой Елин Е.В., рядовой Шароппудинов Г.Г., капитан Пятов Ю.М., лейтенант Быстрое Ю.М., капитан Богачев Н.М., рядовой Гонт Е.И., рядовой Галай В.К., сержант Ширяев Б.А., майор Харитонов С.М., лейтенант Мартынов Л.А, лейтенант Овчинников И.В., лейтенант Лимонов Д.С.,сержант Пономаренко А.С, капитан третьего ранга Артамонов, лейтенант Плеткис И.И., рядовой Буденный С.С., сержант Шабалин И.Л….

Список бесконечен… Люди шли на большой риск, манимые радугой свободы.

Андропов захлопнул папку, долго ходил по кабинету. Он был проницательным человеком и понимал глубинные причины происходящего. Однако… было принято еще одно очередное решение об ужесточении контроля за выездами, сведении до минимума „необязательных" контактов, усиле­нии так называемой „профилактической" работы, повышении бдительности.

Андропов, будучи умным человеком, но марксистским ортодоксом до мозга костей, решил сделать отчаянную по­пытку остановить распад, прервать стагнацию, вдохнуть но­вую жизнь в старые идеалы. Однако, являясь большевиком ленинского типа, он не смог придумать ничего нового, как попытаться осуществить обновление страны через "доведе­ние порядка". Конечно, порядок нужен любой системе. Но порядка явно мало для торжества свободы… Вскоре после переселения Андропова в кабинет генсека по всей стране патрули стали вылавливать праздно шатающихся людей, об­лавы милиции захватывали в свои невода тысячи бездомных бродяг, администрация ужесточила режим труда на предпри­ятиях и в учреждениях… Рабочие люди с симпатией отнес­лись к этим мерам, еще не понимая, что болезнь системы в ее фундаменте — директивной экономике, монополии одной политической силы на власть, отсутствии свободы…

Проводя 1 июля 1983 года совещание в узком кругу советников (присутствовали М.С.Горбачев, Г.В.Романов, К.У. Черненко, В.И.Долгих, Н.И.Рыжков), Андропов напирал на необходимость усиления контроля по всем линиям, укре­пления трудовой дисциплины, повышения спроса с каждого функционера. Закрывая совещание, сказал лишь одну фразу:

— Людей, шатающихся без дела, все еще много…

Как и следовало ожидать, ставка на укрепление дисци­плины и наведение порядка в обществе могла дать и дала лишь временные, частичные результаты. Стагнация системы продолжалась и углублялась.

Будучи глубоко больным, Андропов пытался, редко появ­ляясь на заседаниях Политбюро и тем более в республиках и областях, руководить с помощью записок из кремлевской больницы. Например, 4 августа 1983 года Политбюро обсу­дило записку Андропова в связи с размещением американ­ских ракет в Европе. Конечно, в записке ничего не говори­лось, что именно размещение советских мобильных ракет СС-20 на Западе спровоцировало ответные шаги США и НАТО. Андропов, по сути, предлагал привести в движение все рычаги возможного влияния на правительства и парла­менты стран НАТО, чтобы создать максимальные завалы на пути размещения американских ракет в Европе.

Партийное руководство, в очередной раз разорив страну на десятки миллиардов рублей, пытаясь получить односто­ронние стратегические преимущества путем создания ракет средней дальности, в конце концов согласится их вывезти и уничтожить.. Бессмысленная затея стоила фантастических средств. И опять это будет подано как победа „ленинской внешней политики".

Уже не поднимаясь с постели, Андропов продолжал под­писывать записки, которые готовил его аппарат. В октябре 1983   года Политбюро обсудило очередную из них. Чернен­ко, Алиев, Горбачев, Гришин, Громыко, Романов, Демичев, Кузнецов, другие члены расценили ее как „программную". А в ней вновь, как Лениным когда-то, ставится вопрос о борьбе с „ведомственностью и бюрократизмом". Андропов советует подумать над „коренным улучшением организации управле­ния" страной. Это должно стоять на первом плане в работе Центрального Комитета партии. Разработать все эти вопросы могла бы комиссия, которую следует возглавить М.С.Горба­чеву.

Наивные люди все еще верили в возможность вылечить государство и общество от бюрократизма с помощью ад­министративных бюрократических мер. Бесплодность этого пути становилась все более очевидной все большему числу людей. Идеологические заклинания и привлечение все но­вых и новых ленинских цитат уже не помогали.

Рентгеновский аппарат истории все рельефнее высвечи­вал начало тотального кризиса ленинского общества.

Очередной „верный ленинец" Константин Устинович Черненко, ставший после смерти Андропова 13 февраля 1984  года Генеральным секретарем, промелькнул на полити­ческом небосклоне почти незаметно. Прилежный партийный чиновник стал во главе партии и государства. Люди еще надеялись, что парад геронтократов наконец прекратился. Но к очередному заседанию Политбюро, где следовало из­брать Генерального секретаря, роли были уже распределе­ны. По кремлевским неписаным правилам было важно, кто выступит первым, кто предложит кандидатуру нового генсе­ка первым. Ведь после этого выдвигать другую кандидату­ру — это грозить расколом. Открыв заседание 10 февраля 1984 года, Черненко с председательского места демонстра­тивно перешел за общий длинный стол заседаний на свое обычное место.

„Черненко: Какие будут предложения? Прошу товари­щей высказаться. — И тут же посмотрел в сторону Тихо­нова.

Тихонов: Товарищи, мы все переживаем горестные мину­ты. Ушел из жизни выдающийся деятель нашей партии и государства — Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председа­тель Президиума Верховного Совета Юрий Владимирович Андропов… Но наша партия располагает большим количе­ством хорошо подготовленных кадров. Я считаю, что в По­литбюро ЦК у нас также имеются достойные товарищи. Поэтому я вношу предложение рекомендовать очередному пленуму ЦК КПСС избрать Генеральным секретарем ЦК т. Черненко Константина Устиновича…"

Самое главное было сделано. Теперь можно было толь­ко поддерживать. Любой, кто предложил бы другую канди­датуру, навесил бы на себя ярлык „раскольника", посягнув­шего на единство рядов руководства. Механика проста: подобное заседание открывает председатель комиссии по по­хоронам. Ему важно знать, кому дать слово первому. Ленин­ская традиция единства далее все оформляет почти автома­тически.

После Тихонова, весьма близкого к Черненко человека, выступили Громыко, Устинов, Гришин. Взял слово и Горба­чев.

„…Обстановка требует того, чтобы наша партия и преж­де всего руководящие органы — Политбюро, Секретариат были сплочены как никогда. И можно безошибочно сказать, что все мы, члены Политбюро, кандидаты в члены Политбю­ро и секретари ЦК, едины в том, что сохраним принцип преемственности, о котором здесь говорили товарищи, если примем предложение рекомендовать Константина Устиновича на должность Генерального секретаря ЦК КПСС.. Едино­душие, с которым мы сегодня говорили о кандидатуре Гене­рального секретаря, называя все однозначно кандидатуру Константина Устиновича, свидетельствует о том, что у нас в Политбюро действительно существует в этом отношении полное единство".

Горбачев сыграл роль, которая была уготована ему, как и другим, сложившимся партийным ритуалом. Выступившие следом Романов, Алиев. Соломенцев, Воротников, Кузнецов, Демичев, Пономарев, Долгих, Зимянин, Лигачев, Чебриков лишь искали слова, чтобы, не слишком повторяясь, выразить высказанную Н.А.Тихоновым мысль.

Если Андропов еще что-то пытался изменить в роковом ходе вещей, то Черненко, будучи самой обычной аппаратной посредственностью, был не в состоянии выдвинуть хоть ка­кую-то новую идею. Фонд бумаг № 83 с его 428-ю делами свидетельствует об умопомрачительной карьере прилежного партийного чиновника.

Работая начальником секретариата Президиума Верхов­ного Совета, заведующим общим отделом ЦК КПСС, Чер­ненко имел постоянный доступ к самым высоким лицам пар­тии и государства. Став фаворитом Брежнева, немолодой и больной чиновник, основным достоинством которого было усердие, Черненко неожиданно для многих совершил в кон­це жизни головокружительную карьеру. С 1977 года — кан­дидат в члены Политбюро, а 13 февраля 1984-го — уже Генеральный секретарь, трижды Герой Социалистического Труда, усыпан множеством орденов и титулов и даже лауре­ат Ленинской премии

Чиновник партии стал главой государства и КПСС. То был апогей разложения ленинской системы.

Каждый член Политбюро обязан был быть „теорети­ком". Политическое издательство систематически наводняло книжные магазины пухлыми фолиантами трудов, которые, конечно, не сочиняли сами .ленинцы", а писали их помощни­ки и референты. Никто эти книги не покупал, и их центра­лизованно рассылали по библиотекам. Не обошелся без сво­его „кирпича" и Черненко. В отличие от других соратников половину своих „сочинений" он посвятил ленинской темати­ке. Когда он был заведующим общим отделом ЦК, его под­чиненные подготовили ему несколько вариантов книги „Не­которые вопросы ленинского наследия в работе партийного и государственного аппарата". Но ничего, кроме тривиаль­ной и бессмысленной идеи о „возрастании роли партии в современных условиях", его сочинители придумать не смог­ли.

Единственное, что, пожалуй, он успел сделать, это пере­распределить обязанности членов Политбюро. Себе, по сло­жившейся в ЦК традиции, взял курирование вопросов обо­роны и госбезопасности, кадры. Но не мог удержаться и „повесил" на себя старые, знакомые по прежней работе чи­новничьи обязанности по руководству общим отделом ЦК и Управлением делами ЦК…".

В душе этот невзрачный и больной человек остался пунктуальным чиновником. Сохранилось его директивное указание, которое он потребовал довести до всех исполните­лей на местах, как только стал генсеком: какой ширины должны оставаться поля на деловых бумагах и сколько стра­ниц (предельно) должна составлять докладная записка. Ина­че — не принимать к рассмотрению…

Его референты, зная страсть Черненко к бюрократи­ческим вопросам, рылись в ленинских рукописях, пытаясь найти нечто новое в борьбе с этим хроническим большевист­ским недугом. В статье „О возрастании руководящей роли КПСС", опубликованной в „Вопросах истории КПСС" № 4 за 1980 год, дотошные помощники украсили матери­ал Черненко малоизвестным письмом Ленина, написанным в сентябре 1921 года Стомонянову. Ленин поучает: Вы „за­давлены работой… Так нельзя. Это ошибка. И ошибка может стать роковой. В большом деле нельзя работать не умея сва­ливать на других все подсобное… Организуйте так, чтобы Вы только направляли и проверяли. Иначе провалитесь".

За три года руководства страной, когда Ленин пытался своими записочками решать все и вся, он пришел к парадок­сальному выводу: руководитель должен „уметь сваливать на других…".

Бюрократическая система с ленинских времен искала ре­цепты своего оздоровления: то рабочий состав ЦК, то „суд за волокиту", теперь вот — умение „сваливать" на других…

Мне несколько раз приходилось встречаться с Черненко. Последний раз в ноябре 1984 года, за четыре месяца до его смерти. На большом правительственном приеме в честь оче­редной годовщины Октября в зале приемов Дворца съездов он должен был зачитать казенный текст приветствия гостям. Руки у генсека тряслись. Он задыхался. Слова было трудно разобрать. Листы речи едва держались в трясущихся руках. Пропускал целые строчки текста; зал в гробовой тишине, испытывая неловкость, жалость и другие подобные чувства, внимал бессмыслице. Генсек, страдавший тяжелой эмфизе­мой легких, почти умирал на глазах блестящей толпы.

У микрофона в Кремле стоял человек, символизировав­ший собой глубокий кризис тоталитарной системы. То кон­чался период безвременья. Ленинская система подошла к рубежу, где было нужно что-то делать.

Наследники Идеи, особенно если она сама подвержена эрозии, всегда несут печать ущербности и вторичности.

Пришло время Горбачева, время больших надежд, какой-то эйфории. Это время имеет точное начало: 11 марта 1985 года. Верилось: наконец-то появился лидер, достойный великой нации! Вначале всех потрясало нечто, обычное для нормального общества: Горбачев, выступая, свободно гово­рил без бумажки! Складно, гладко, умно! Такого в советской стране уже не помнили. Правда, наиболее проницательные уже тогда, в 1985 году, заметили, что, произнося речи в разных аудиториях, на разные темы, по разным поводам, он говорил почти одно и то же. Я, помню, возражал скептикам: он обуреваем одной реформаторской идеей и хочет, чтобы все в стране ее, эту главную идею, поняли и поддержали.

О Горбачеве — последнем „официальном" ленинце в плеяде генеральных и первых секретарей — говорить труд­но. На Западе пишут бесчисленные апологетические книги о нем, а на его родине — чаще сомнительные статейки или грязные книжонки типа „Князь тьмы", состряпанной Б.Олейником. Если судьба будет ко мне милостива и отведет еще некоторое время пожить в этом мире, я напишу хотя бы большой очерк о Горбачеве. Мне приходилось с ним не­сколько раз встречаться в различной обстановке: в период подготовки союзного договора, на презентациях, во время встреч Горбачева и Ельцина. Я был его горячим поклонни­ком, да и сейчас считаю, что его роль полностью будет оценена лишь за порогом XXI века. Но я же был и одним из первых, кто в парламенте его критиковал за „созерцательное" отношение к реформам, пассивность в карабахском кон­фликте и многое другое. Назавтра после выступления меня пригласили в Министерство обороны и предложили напи­сать рапорт об отставке…

А началось его время в духе давно заведенной традиции. Папы в Ватикане избираются по незыблемому обычаю. Пос­ледний Генеральный секретарь КПСС — тоже „короновал­ся" на должность по заведенному партийному ритуалу.

При полном анклаве 11 марта 1985 года открылось засе­дание Политбюро. Среди моих близких товарищей в воен­ной среде со страхом говорили: неужели будет очередной старик на год-полтора? Даже консервативный генералитет страшило такое продолжение перманентных похорон (не столько генеральных секретарей, сколько отечества). В зале заседаний было двадцать членов Политбюро, кандидатов в члены и секретарей ЦК (не прибыл только Щербицкий, опаздывал). Была реальная опасность того, что в кабинет первого лица войдет еще один старец — В.В.Гришин или, что еще хуже, Г.В.Романов.

Горбачев, как председатель комиссии по похоронам (это всегда очень много значило! Знак грядущего восхождения!), сразу же нарушил традицию, предоставив слово министру здравоохранения Чазову. Все услышали то, что уже знали о болезни Черненко, о том, что в 3 часа дня 10 марта больной потерял сознание, а в 19 часов 20 минут — скончался.

„Горбачев: Нам необходимо прежде всего решить вопрос о Генеральном секретаре ЦК КПСС. Прошу товарищей вы­сказаться по этому вопросу".

Громыко А.А. ждал и уже поднял руку…

„Громыко: …какие бы чувства нас ни охватывали, мы должны смотреть в будущее, и ни на йоту нас не должен покидать исторический оптимизм, вера в правое дело нашей теории и практики.

Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост

"Книга эта выйдет не раньше 1994 года. Я пишу эти строки в конце 1992 года. Идет процесс реанимации КПСС или ее разновидности. Думаю, что, если бы она смогла серьезно перейти на социал-демократические рельсы (о чем я пытался говорить, но меня согнали с трибуны XXVIII съезда), у нее могло быть какое-то историческое будущее. Но я слышал, как говорили новые лидеры коммунистов: «Это будет ленинская партия". Тогда ждать ничего хорошего люди от нее не смогут. Появятся и новые генсеки, но история не может повториться. Даже на какое-то время.

Генерального секретаря ЦК КПСС, то, конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Это был бы, на мой взгляд, абсолютно правильный выбор…

Еще одно соображение. Когда заглядываем в будущее, а я не скрою, что многим из нас уже трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу. А она состоит в том, что мы не имеем права допустить никакого нарушения нашего единства…"

Как видим, все проходило как всегда. Первый выступаю­щий имеет решающее преимущество, к тому же Громыко использовал безотказное ленинское правило о единстве ря­дов… Другим оставалось только поддерживать

Тихонов, как бы извиняясь за прошлое выдвижение Чер­ненко, говорит: „Мое безоговорочное мнение — Генераль­ным секретарем быть М.С.Горбачеву". Гришин — „за", Соло­менцев, Кунаев, Алиев, Романов, Воротников, Пономарев, Чебриков — тоже все „за". Последний, поддержав кандида­туру, между прочим, заявил: „Чекисты поручили мне назвать кандидатуру т. Горбачева М.С. на пост Генерального секре­таря ЦК КПСС. Вы понимаете, что голос чекистов, голос нашего актива — это и голос народа".

Добавлю — в полицейском государстве, возможно, это и так.

Поддержали кандидатуру Горбачева Кузнецов, Шевард­надзе, Демичев (он напирал на то, что кандидат в генсеки „особенно много сделал в области развития нашего агропро­мышленного комплекса"), Зимянин, Лигачев, Рыжков, Руса­ков.

Горбачев был краток, благодаря за свое выдвижение, с которым они были должны пойти на пленум ЦК, чтобы проштамповать решение Политбюро.

Отмечу лишь несколько характерных моментов из пяти­минутной речи Горбачева: „..Девять лет моей работы в Став­ропольском крае и семь лет работы здесь со всей очевид­ностью показали мне, что в нашей партии заключен огром­ный творческий потенциал…

Нам не нужно менять политику.Она верная, правильная, подлинно ленинская политика (курсив мой. —Д.В). Нам надо набирать темпы, двигаться вперед, выявлять недостатки й преодолевать их, ясно видеть наше светлое будущее".

Не знаю, как напишет Михаил Сергеевич в своей книге воспоминаний об этом моменте Я, следуя документам, кото­рые стенографировались под руководством К.Боголюбова, вижу: Горбачев вел себя вначале абсолютно как все вновь избранные генсеки, клянясь в верности ленинскому курсу. Впрочем, иначе он и не мог, если бы что и „замышлял". Он был просто обязан так говорить

Однако Горбачев — не Брежнев, и не Черненко, и даже не Андропов. Это был партийный деятель, который, конеч­но, чувствовал сильнее других, что стране нужны, просто необходимы крупные перемены. Он также понимал, что сра­зу круто „забирать", поворачивать опасно. Хотя, по моему мнению, Горбачев собирался не ломать старую систему, а хотел лишь попытаться основательно ее отремонтировать, кое-что переделать, изменить. Но и это было необычайно смелым делом для столь заскорузлого, догматического и бю­рократического общества.

Я не собираюсь много писать в этой книге о Горбачеве как ленинце. Но скажу, что уже первые его даже мелкие шажки были по сути революционны. Так, в конце заседания Политбюро 4 апреля 1985 года он неожиданно, вне повестки дня, повел речь о борьбе с парадностью, чванством, славос­ловием и подхалимством.

Чтобы облегчить себе задачу, он просто зачитал боль­шое письмо старого коммуниста В.А.Завьялова из Ленингра­да, в котором тот высмеял Брежнева за бесчисленные золо­тые звезды, почетные президиумы, о славословии в адрес генеральных секретарей.

Горбачев как бы озвучил глас народа и резюмировал: ,Ленин говорил об авторитете руководителей, об авторитете вождей. Но его нельзя смешивать с авторитетом партии… Ведь не секрет, когда Хрущев довел критику действий Ста­лина до невероятных размеров, это принесло только ущерб, после которого мы до сих пор в какой-то мере не можем собрать черепки…"

Как нетрудно заметить, в одной этой фразе триединый Горбачев. Он за ленинский подход, за спокойную критику сталинизма, за осторожность в политике.

С позиции сегодняшнего дня — это робкая и двусмыс­ленная позиция. Но тогда иначе Горбачев говорить не мог, да, видимо, и не собирался.

Как я заметил, Горбачев к Ленину чаще всего обращался как к необходимому ритуалу, без излишней трескотни. Даже в своем программном докладе 23 апреля 1985 года на плену­ме ЦК он сказал лишь несколько дежурных фраз типа: „Вся жизнь, весь ход истории убедительно подтверждают вели­кую правоту ленинского учения". Его отношение к Лени­ну и ленинизму спокойное, без идеологической экзальтации, но и без малейших попыток критического пересмотра несо­стоятельных пророчеств вождя. Правда, иногда он о Ленине высказывался в период перестройки и весьма традиционно, апологетически. Так, на заседании Политбюро 15 октября 1987 года (два с половиной года перестройки прошло!), ког­да обсуждался проекту доклада на торжественном заседании, посвященном 70-летию Октября, он назвал решение Ленина о переходе к социалистической революции „гениальным". Хотя, по моему мнению, которое не было таким еще не­сколько лет назад, это была одна из крупнейших историче­ских ошибок XX века, если не самая крупная. Буржуазно– демократическая Россия сохранилась бы как великое госу­дарство по уровню как своей цивилизованности, так и соци­ально-экономического развития, была бы одной из самых прогрессивных стран планеты. Горбачев в оценке Ленина мыслил очень традиционно, без учета глубокой ущербности ленинской социальной методологии. Но мы все тогда еще были в глубоком плену ленинизма. Никто не может „выско­чить" из своего времени, хотя бы на десятилетие вперед.

Таким был тогда Горбачев: сделав шаг вперед, тут же потихоньку — полшага назад. Он оказался человеком, кото­рый понял жизненную необходимость перемен, как он выра­зился, „перестройки". Но в большинстве случаев его шаги были половинчатыми, нерешительными, иногда двусмыслен­ными. Думаю, это не от ума, а от характера. Но для истории это оказалось в конце концов благом.

Правда, в некоторые решающие моменты у него достава­ло силы воли проявить государственную решимость. Напри­мер, в выводе войск из Афганистана, возвращении Сахарова из ссылки, принятии резкого решения в отношении военных после пролета в мае 1987 года самолета Руста. Порой эта решимость была сомнительного содержания по по­следствиям. Так, когда первый заместитель министра финан­сов В.В.Деменцев пытался на заседании Политбюро возра­жать против огульного сокращения продажи водки, Горба­чев его резко прервал: "В том, что Вы сказали, ничего нового нет. Каждому из нас известно, что имеющиеся на руках деньги покрывать нечем. Но Вы не предлагаете ничего друго­го, как спаивать народ. Так что докладывайте свои сообра­жения короче: вы не в Минфине, а на заседании Политбю­ро…

Горбачев часто поступает как типичный „идеологиче­ский боец", подлаживаясь под голоса и мнения своих стар­ших коллег (когда он еще не был генсеком).

И тем не менее это был, безусловно, новый во многих отношениях Генеральный секретарь, несвободный, однако, от груза партийных привычек цековской верхушки и стерео­типов советского мышления, как и многие из нас. Вместе с тем Горбачев лишь где-то к началу 90-х годов постепенно освободился от сильно заметного вначале провинциализма.

Псевдопатриоты, большевики и националисты часто склоняют его имя в связи с распадом СССР. Но имен­но Горбачев до последнего пытался спасти Союз. Как и Б.Н.Ельцин, я это могу подтвердить, поскольку присутство­вал на некоторых заседаниях по подготовке нового союзно­го договора.

Жаль, до бесконечности жаль, что погиб Союз. А ведь жизнеспособная конфедерация вполне могла сохраниться. Я и сейчас считаю, что время ее еще не ушло. Но не Горбачев и не Ельцин „развалили" Союз. Глубинная мина под Союз была заложена еще Лениным в 1920 году, когда Политбю­ро стало ликвидировать губернии и создавать националь­ные формирования. Это — главная причина распада СССР. В условиях диктатуры это не грозило дезинтеграцией страны, но, как только начался демократический процесс, заработа­ли центробежные силы…

Историческая логика вела к новому типу отношений республик, возможно, повторюсь, в форме демократической конфедерации. Но силы старого, консервативного мира ком­мунистического прошлого 19 августа 1991 года сделали нео­братимый шаг, который, независимо от их намерений, при­вел к распаду великой страны. То была вторая, производная, „вспомогательная" причина краха Союза.

Роль Горбачева как последнего официального „ленинца" заключается не в том, что он разрушил тоталитарную систе­му. Нет. Он ее не разрушал. Он просто не мешал ее саморас­паду.

Ленинские „наследники"… Ленинское „наследство"… Все это уже принадлежит истории, хотя ленинизм еще не умер. Но любые попытки силой возродить его обернутся катастро­фой, сопоставимой лишь с событиями 1917—1921 годов.

Мы с вами спокойно можем сегодня говорить о крес­тьянских вождях: Разине, Болотникове, Пугачеве. А настоя­щих пролетарских вождей в России никогда не было. Ленин, строго говоря, — вождь не классовый, хотя он три десятиле­тия не переставая говорил о диктатуре пролетариата. Это лидер бунта, смуты, катаклизма. Диктатура пролетариата для него была не целью, а средством.

Историческая сила Ленина в том, что он смог затронуть извечные струны надежд людей на счастье и справедливость.

Историческая слабость его в стремлении осуществить эти надежды неограниченным насилием, попранием всех сво­бод и прав людей.

Еще много граждан в России, которые и сегодня молят­ся Ленину. Пусть это не вызывает ни гнева, ни насмешек. Несвобода сидит глубоко в нас, и потребуются долгие годы, когда о Ленине, его наследстве и наследниках мы сможем говорить так же спокойно, как о российских крестьянских вождях, российском самодержавии, феврале 1917 года, став­ших историческими предтечами великой трагедии свободы.