"Разум Вселенной" - читать интересную книгу автора (Студитский Александр Николаевич)

Глава девятая Сомнения Андрея Цветкова

К концу дня все прояснилось.

Пять человек захотели изучать изменения телесных клеток после поражения космическими факторами. Четверым достались темы по извращению наследственности под влиянием космического поражения. Андрей совсем не взял темы: он дал согласие ехать в Америку.

Вечером вся компания собралась у нового здания биофака. Главным предметом разговора была предстоящая поездка Андрея.

— Смотри, Андрей, — взволнованно говорил Ярослав, сверкая глазами сквозь очки, — не посрами биофака! Не только обучайся, но и учи сам.

— Было бы чему учить! — невесело отозвался Андрей. — Признаюсь, что чувствую себя для этого малоподготовленным.

— Что значит мало! — возмутился Ярослав. — Ты едешь в капиталистическую страну, вооруженный нашей социалистической идеологией, — разве тебе этого не достаточно?

— Что говорить, наша идеология — большая сила, — в раздумье ответил Андрей. — Так ведь не основы исторического и диалектического материализма я еду преподавать. Я буду заниматься наукой. И говорить мне с американскими студентами придется о науке. А ты четко представляешь себе нашу, советскую идеологическую линию в науке?

— Ну, в общих чертах, конечно, — замялся Ярослав.

— То-то, в общих чертах. А общие черты, милый мой, никого не интересуют. Всем важно получать конкретные ответы на конкретные вопросы. Вот приеду я в Калифорнийский университет. Будут изучать, допустим, изменения клетки под влиянием нейтронного излучения с помощью новейших методов. Без новейших методов с помощью просто новых методов, которыми мы пользуемся у нас на кафедре, показано, что нейтронное излучение необратимо разрушает в клетке материальную основу наследственности и приводит к появлению наследственных уродств и нарушений развития, включая злокачественное перерождение тканей. Так? То же самое, только с более совершенными приборами, доказывают и в американских лабораториях. Вот я, сколько ни думаю, не могу понять, какой идеологией в науке нас вооружали до сих пор на нашей кафедре. Мне ясно одно — что наши руководители так же убеждены в беспомощности науки против последствий атомного поражения, как и их американские коллеги. А это очень ненадежное идеологическое вооружение.

— Ну, довольно, мальчики, хватит разговаривать о высоких материях, — перебила их Тоня. — Пошли к обрыву.

Обрыв на Ленинских горах — любимое место студентов. Когда-то здесь восторженные юноши Герцен и Огарев поклялись друг другу сохранить на всю жизнь верность своим идеалам. Сто пятьдесят лет спустя на этом месте, на самом высоком, самом крутом обрыве Ленинских гор, воздвигнут памятник Владимиру Ильичу Ленину.

Студенты остановились у гранитной балюстрады, широким полукругом опоясавшей мраморные ступени подножия памятника. Нежаркое сентябрьское солнце озаряло все вокруг своим мягким светом. Красный полированный гранит излучал накопленное за день тепло. Снизу поднимался влажный запах земли, смешанный с горьковатыми ароматами осенних цветов. Все замолчали. Не хотелось говорить ни о лучевом поражении, ни о злокачественном перерождении клеток...

— Привет! — вдруг сказал Ярослав.

Юрий обернулся: у балюстрады стояла Зоя.

— Здравствуйте! — дружелюбно ответила она.

— Новая студентка нашей кафедры и кандидат на поездку в Америку, — торжественно объявил Ярослав.

Все окружили Зою.

— Я еще не знаю, поеду ли я, — сказала она, улыбаясь.

От ее улыбки сердце Юрия забилось сильнее.

— Поедете! — уверенно заявил Ярослав. — А вот и ваш спутник — Андрей Цветков.

— Я вас помню, — ответила Зоя, протягивая Андрею руку.

Студенты долго стояли у гранитной балюстрады. Потом спустились по дорожкам между деревьями в аллеи липовой рощи. Смеркалось. Ярослав с девушками ушел вперед. Зоя оказалась между Андреем и Юрием.

— Какие неожиданности приносит жизнь! — задумчиво сказала она. — Неужели мы поедем в Америку?

— Ну, эта неожиданность ничего особенного собой не представляет, — ответил Андрей. — Из того, что произошло в последние несколько дней, это событие совсем крохотное.

— Кто знает! — возразила Зоя. — Любое, даже незначительное, событие может иметь самые удивительные последствия. Возьмите путешествие Дарвина на корабле «Бигль». Может быть, если бы оно не состоялось, Дарвин не пришел бы к идее о происхождении видов. А путешествовать отправился только потому, что его дядя смог уговорить его отца дать согласие на эту поездку.

— Для того чтобы из такой поездки вынести идею происхождения видов, — возразил Андрей, — требовалось еще одно необходимое условие — быть Дарвином.

Зоя остановилась и в упор посмотрела на него.

— А неужели найдутся юноши или девушки, которые не думают о себе как о будущем Дарвине? Или Жолио-Кюри?

Андрей усмехнулся.

— Если вы хотите увидеть такого человека — так он перед вами.

— Не может быть! — решительно заявила Зоя. — Если у вас нет никакой цели, то зачем вы живете?

— Сам не знаю, — ответил Андрей. — Скорее всего по инерции.

— Ну, что ты несешь, Андрей? — не выдержал Юрий. — Живешь ты, как и все, с интересом работаешь, думаешь о будущем. Чего же тебе еще нужно?

— Так ведь, милый мой, в том, что ты говоришь, и заключается инерция. Общество наше развивается, движется вперед, а вместе с ним и я. А спроси меня, что я сам для себя вижу впереди, я тебе ничего не смогу ответить.

— Не понимаю. Какой-то дешевый пессимизм.

— Называй, как хочешь, я не обижусь. Дешевый он или дорогой, но я так думаю.

— И я тоже никогда не поверю, что ты не видишь перед собой свое будущее. Что же, твою кандидатуру выдвинули на поездку в Америку просто так, за твои красивые глаза? Значит, видят твое будущее, если ты сам его не видишь.

— Весьма польщен, — буркнул Андрей. — А впрочем, друзья, не кажется ли вам, что это не тема для беседы в такой чудный вечер?

— Да, лучше поговорим о чем-нибудь другом, — согласилась Зоя.

Аллея вывела их на крутой, открытый бугор над рекой. Здесь собралась вся их группа, поджидая отставших. Ярослав читал стихи:

— Хорошо! — сказала Зоя. — Откуда это?

— Ранний Сельвинский, — ответил Андрей. — Последнее увлечение Ярослава.

— «Где ввоз — пессимизм, чернила, бутсы, а вывоз — любовь и революция», — повторила Зоя. — Пессимизм есть, если иметь в виду Андрея. Ну, чернилами, если понимать их как символ учения, оснащены мы больше чем достаточно.

— Друзья, а как насчет полтинников? — перебила ее Тоня. — Я смертельно хочу мороженого.

— У меня есть два! — торжественно заявил Ярослав. — Готов израсходовать, имея в виду, что завтра — стипендия.

— А вывоз — любовь и революция, — произнес Андрей. — Да, пожалуй, больше ничего не остается.

Возвращались поздно. Вечер спустился теплый, безветренный, ясный. Стадион в Лужниках сиял множеством огней. Всей компанией проводили Зою до троллейбуса — она возвращалась к себе на Стромынку, в общежитие медиков. Юрию было грустно, но, когда, прощаясь, Зоя пристально посмотрела ему в глаза и еще раз сказала ему «до свиданья», его настроение сразу изменилось.

Он шел с Андреем, отстав от остальных, и все вокруг ему улыбалось. Даже гранитные фигуры Сеченова, Менделеева, Тимирязева, Павлова дружественно и поощрительно смотрели на него со своих постаментов.

— Напрасно я разболтался, — поморщился Андрей.

— Конечно, напрасно. Тем более что это несерьезно.

— Несерьезно? Почему? Нет, это совершенно серьезно.

— Серьезно? — удивился Юрий. — Так говорить о своей жизни?

— И о моей, и о твоей, и о чьей угодно. Незачем наклеивать на мои мысли ярлык — пессимизм, или скептицизм, или нигилизм, или что-нибудь еще в этом роде. Просто я хочу четко знать, для чего живу. И думаю, что имею право на это, если только я человек, а не «тварь дрожащая», как говорил Раскольников у Достоевского.

— Да брось ты эту чепуху, — сказал Юрий. — В наше время терзаться размышлениями о смысле жизни! Смешно!

— Возможно. Но, признаюсь, я не понимаю, почему мы сочувствуем Пьеру Безухову, который ищет смысл и цель жизни на протяжении четырех томов «Войны и мира», а для себя должны считать эту проблему уже решенной.

— Но все-таки некоторая разница между Пьером Безуховым и нами есть. Пьер размышлял о счастье людей, а мы это счастье делаем сами.

— Во-первых, Пьер не только размышлял, но и действовал. А во-вторых, его представление о счастье было гораздо конкретнее, чем наше.

— Ну, что ты только говоришь, — опять возмутился Юрий.

— А ты подумай сам. Он нашел свое счастье в том, чтобы бороться за счастье других. И это было вполне понятно и оправданно, так как большинство людей были несчастны. Той же целью вдохновлялись все лучшие умы девятнадцатого и первой половины двадцатого века, да, собственно, и в наши дни, на мой взгляд, это единственная задача, способная воодушевлять к. делам, достойным человека. По крайней мере до тех пор, — Андрей усмехнулся, — пока на свете еще не все счастливы. А мы с тобой живем в окружении счастливых людей, которые располагают всем необходимым, чтобы строить свое счастье.

— Не понимаю, что же здесь плохого, — пробормотал Юрий.

— Плохого в этом ничего нет и быть не может, — сказал Андрей. — Именно за это боролись и умирали все лучшие люди предшествующих эпох. Но как только из жизни исчезает элемент борьбы за высокие цели, она катастрофически лишается смысла. Ведь недаром же Маркс в ответ на вопрос своих дочерей, в чем; он видит смысл жизни, ответил: в борьбе.

— Погоди, погоди. А разве наша жизнь — это не борьба? Разве победа коммунизма — это не высокая, вдохновляющая цель?

— Кто будет спорить против этого? Конечно, да, Но ты представь себе характер этой борьбы на самых подступах к коммунизму, то есть фактически уже в. наших условиях. Вот мы с тобой этим летом два месяца были на стройке плотины на Оби. Жили, как и все, в благоустроенном городке, работали на машинах, с минимальными мышечными усилиями. Семь часов в день. Потом городки или лапта. Вечером — кино или танцы. Если плохая погода — телевизор.

— Чудесно провели время, — сказал Юрий.

— Милый мой, неужели этим и исчерпывается жизнь? — воскликнул Андрей. — Неужели мы сокращаем рабочий день для того, чтобы так бессмысленно убивать оставшееся время? Спорт, кино, танцы, телевизор? И для чего мы его сокращаем, если труд — главное в нашей жизни, если труд становится высшей потребностью человека коммунистического общества?

— Не понимаю, — рассердился Юрий. — Почему только спорт, кино, танцы и телевизор? Потребности советского человека гораздо шире. Музыка, театр, литература, живопись, каждый может проявлять себя в любой области.

— Да, да, можно еще заниматься художественной самодеятельностью или играть в шахматы, — насмешливо подхватил Андрей. — Ну, конечно, тогда действительно все становится ясным, и вопрос о смысле жизни снимается с повестки дня.

Юрий не ответил. Его тяготил и удивил этот неожиданный и странный разговор. Всю остальную дорогу они шли молча.