"Новые приключения Грязнули Фреда" - читать интересную книгу автора (Рэйтё Енё)Глава пятнадцатаяФорма, безусловно, красит человека, и фуражка с эмблемой спасателей первому офицеру явно к лицу, но чего стоило бы все это великолепие без притона «Вышибалы мозгов»! Этого не понять заурядным людям, которые, попав в этот порт мирового значения, проводят время в ресторанных залах величиной со спортивный стадион – впору раскатывать там на велосипедах – и еду им подвозят на сервировочных столиках, похожих на инвалидные кресла, и неслучайно: пищей этой только больных кормить. То ли дело в «Вышибалах»!.. Простые дощатые столы, чуть обопрешься на них локтями, кренятся, что суда в бурю. У рояля, точнее пианино, действительно стоит Офелия Пепита собственной персоной, и не поймите так, будто бы она простаивает без дела, нет-нет! Без пианино здесь никак не обойтись, поскольку портовая братия музыку очень даже уважает. Офелия время от времени подкручивает винт с боковой стороны электроинструмента, после чего несколько секунд звучит приглушенная ругань – артистка высказывает свое мнение по поводу упрямого механизма. При третьем или четвертом повороте винта пианино, икнув на манер продравшего глаза пьяницы, начинает издавать музыкальные звуки. Чаще других исполняется шлягер, первые фразы которого звучат так: «Ты приходишь ко мне во сне, едва спустится ночь над тюрягой…» Затем артистка, приняв картинную позу, подыгрывает себе на гитаре и напевает. Надо ли говорить, что голос у нее альтового звучания, а причина художественной хрипотцы всем понятна. Когда завод в пианино кончается, Офелия вновь пытается возродить инструмент к жизни, подбадривая его крепким словцом. Скажите, ну разве это не трогательно? А испещренные надписями стены – народный эпос, да и только! Судя по всему, деловые партнеры попросту разминулись, так как ответная приписка гласит: Здесь выясняют не только деловые, но и личные отношения. Ревнивцы попадаются, что твой Отелло. Можно увидеть и карикатуры, рисунки вольного стиля с соответствующими текстами неформального характера. А также философские сентенции пьянчуг. Например, такие: А вот опус некоего небесталанного, но спившегося поэта: Сюда и рванул со всех ног Джимми От-Уха-До-Уха, и вообще, сюда стремился каждый, кто хоть в какой-то степени придерживался пагубных привычек, свойственных этикету низов общества. – Ба, смотрите, кто к нам пожаловал! – воскликнул хозяин заведения Мартин, мулат с квадратным черепом. – Офелия, покрути туш на своей шарманке! В ответ последовала дробная россыпь ругательств. – Общий привет! – Джимми сделал широкий жест рукой. Знай он, какой коварный взбрык судьбы подстерегает его здесь, то сбежал бы без оглядки. – Артистка сегодня ужинает с первым офицером! – распорядился Джимми, упоминая о себе в третьем лице. И тем самым бросил вызов судьбе. Офелия Пепита была особой довольно смазливой. Вот разве что носик у нее был слишком вздернутый, но кто сказал, что это недостаток? Она курила сигары, получившие название от живописного штата Вирджиния; зажечь их удавалось, лишь изведя полкоробка спичек, а раскурить – после нескольких энергичных затяжек. Пристрастие к этому типу сигар музыкантша сохранила с той поры, когда ей выпало на долю нести нелегкую службу алкоголика второго ранга при капитане Бриджесе на грузовом судне «Шик-блеск». – Вы мне очень напоминаете капитана Бриджеса, почтеннейший мистер От-Уха-До-Уха! – расплылась в улыбке примадонна. – Вот уже два года, как он, бедняжка, пал жертвой судебной ошибки, а я все еще храню ему верность. Спросите кого угодно, любой подтвердит! Недели не прошло, как я врезала Висельнику Хуго по башке гитарой за то, что он посмел меня поцеловать. – Тяжелый он, этот ваш инструмент? – деловито осведомился Джимми и, взяв в руки гитару, примерился к ней. Однако до рукопашной дело не дошло. Джимми без труда затмил капитана Бриджеса. И когда он левой рукой привлек к себе артистку (а в правой на всякий случай зажал дубинку со свинцовой прокладкой), Офелия Пепита с целомудренной покорностью прошептала ему: – Не думайте, будто я из податливых. Терплю ваши вольности только потому, что вы мне нравитесь. Тут в харчевню ввалилась шумная ватага матросов с судна «Что новенького, господин Вагнер?». Среди них были уже знакомые нам Вихлястый Скелет, Колючка Ванек и Доктор, а также некий рыжеволосый молодой человек (уже третий по счету на страницах этой истории), известный в портовых кругах под кличкой Медный Граф. Парень был красив собой, и даже рыжина его не портила. Одевался он в испанском стиле, поэтому его принимали то за грека, то за англичанина. Некоторые, правда, утверждали, что он действительно испанец, а не просто выдает себя за такового. На «Господине Вагнере» он служил первым офицером. Моряки пребывали в возбуждении и дорогой явно ссорились. – Говори что хочешь, а мы на борт ни ногой! – свистящим шепотом доказывал что-то Медному Графу астматик Петерс. – Грязнуля Фред правду сказал, – вмешался Вихлястый Скелет. – А уж если Фред говорит правду, это само по себе серьезный повод для беспокойства. – Per Dios! Какую чушь вы несете, суеверные идиоты! – обрушился на них Медный Граф. – А по-моему, – сказал Доктор, опрокинув стаканчик, – парни правы. – После того как всплыли некоторые обстоятельства, мне тоже расхотелось путешествовать, – заявил худющий, как скелет, и ростом под два метра Чарли Ясный Месяц. – На таком судне, знаете ли… – Попридержи язык! – перебил его Медный Граф и взглянул на Джимми От-Уха-До-Уха. Тот сразу же поднялся. – Пардон! – учтиво отодвинул он Офелию и сделал шаг вперед. – Похоже, тут кто-то мною недоволен? Воцарилась напряженная тишина, какая бывает в преддверии серьезных схваток. – Не вздумайте драться! – вмешался Вихлястый Скелет, переводя взгляд с одного на другого поверх круглых очков в проволочной оправе, – ни дать ни взять старый мудрый филин. – Джимми сейчас нам нужен. – Ну и подряжайтесь к нему! – насмешливо парировал Медный Граф. – Радуйся, Джимми, великолепное пополнение прибыло! Уступаю задаром! – Не смей разговаривать так, будто все кругом дураки, а один ты умный! – в сердцах стукнул кулаком по стойке Филипп Язык-Без-Костей. – Фред говорил, да мы и сами видели… – Заткнись! Снова все прикусили языки и уставились на Джимми. Здесь какая-то тайна, не иначе! Еще при разговоре с Ротшильдом он почуял неладное. И вот сейчас – чуть что смолкают и пялятся на него, как баран на новые ворота. Надо будет потрясти этого Медного Графа – может, расколется. – Нечего переливать из пустого в порожнее, – заговорил наконец Вихлястый Скелет, он же Требич, который был явно чем-то напуган. – Чарли и Доктор как хотят, а я перехожу к Джимми! – Я тоже, пожалуй, подамся на корабль к Линкольну, – поддержал его Колючка Ванек. Внезапно все голоса смолкли. На пороге появился Капитан! Даже Медный Граф поперхнулся своим язвительным, нервным смешком. Что ни говори, а, покуда жив, Грязнуля Фред для всех остается Капитаном! По-другому и быть не может. – Налей-ка мне водички с сиропом, Мартин! – сказал Фред и сел, ни на кого не глядя. – Я слышал, последнее время тебя одолевают какие-то странные предчувствия, – начал Мартин, ставя стакан на стол с закрытыми глазами: эта история с малиновым сиропом у всех уже в печенках сидела. – Неможется вам, что ли? – осторожно поинтересовался Джимми. Капитан набил трубку и закурил. – Присаживайся, Джимми, – помолчав, предложил Капитан. – Да и вы тоже слушайте. Присутствующие подтянулись поближе. Святые небеса, что он опять затевает, этот дьявол в человеческом облике? – Знаю, что за глаза вы подсмеиваетесь надо мной. Это ваше дело. Но факт, что со стариной Фредом творится неладное. Со смехом и шутками подоспела компания матросов со «Стенли». Они тоже присоединились к остальным. Тщеславию Джимми От-Уха-До-Уха льстило, что этот старик, который в авторитете у всей портовой братии мира, выделяет его из прочих и даже пригласил к своему столику. Грязнуля Фред задумчиво разглядывал колечки дыма, взбалтывал отвратительное красное пойло в стакане… – Выслушай меня, Джимми, и вы, парни, тоже! Недолго мне осталось морскую воду мутить. Вам и без меня хорошо известно: кто всю жизнь на морях-океанах провел, тот загодя свою смерть чует. С вами, наверное, тоже так бывало: ясный, погожий день, на воде не то что волны, даже ряби, и той нету, все тихо-мирно… Ан, нет! Боцман со штурманом вдрызг разругались, снасти запутались, хоть обрубай, сколько рому ни пей, не берет, да и только, никак не окосеешь… покуда наконец кто-нибудь из матросов не обронит: «Ох, не к добру все это!» А к ночи и впрямь губительный шторм налетит, или в грузовом трюме от жара спрессованная угольная пыль загорится. Хорошо, если хоть кому-то из команды удастся на шлюпке до берега добраться. Грязнуля Фред выдержал паузу. Смел со стола табачные крошки в ладонь. К столпившимся вокруг Фреда матросам подошли Мартин и Офелия Пепита. В тяжелой, давящей тишине слышались лишь жужжание москитов и сдерживаемое дыхание испуганных моряков. – Плесни джина! – не выдержал наконец Рыжий Васич. – Постой, Мартин! А вы садитесь, ребята! Сегодня я плачу за выпивку! – торжественно заявил Капитан. Присутствующие побледнели и переглянулись. Слухи о невероятном событии еще долгие месяцы спустя передавались из уст в уста. Те, кто не видел этой сцены, отказывались верить услышанному, но факт остается фактом: впервые в жизни Грязнуля Фред выставил матросам выпивку! Не исключено, что он и вправду болен, возможно, даже при смерти, но что старик не в своем уме – это уж вне всякого сомнения. – С чего это ты так расщедрился? – сочувственно поинтересовался Рыжий Васич. Грязнуля Фред не ответил. Резкий порыв ветра сотряс окна. Странный, невесть откуда налетевший ветер в тихую, теплую ночь… это всегда дурное предзнаменование. Нечто неясное, зловещее словно бы зависло в воздухе. – Слушайте, что я вам скажу, – наконец негромко проговорил Капитан. – Завтра Грязнуля Фред отправится в последнее плавание и больше ни в одном порту-гавани никто меня никогда не увидит. – С какой такой стати? – удивился Васич. – Не сказать, чтобы ты чихал или кашлял… Эй, Мартин, принеси-ка еще рюмашку за здоровье Фреда, либо за его хвори! Заплатишь, Фред? – Пей сколько влезет. Мне теперь скопидомничать без надобности. И вы, парни, угощайтесь! Джимми От-Уха-До-Уха подать грогу! Да не забудь, Мартин, плеснуть туда джина, потому как Джимми такая смесь по вкусу… – Старик пристально уставился в сероватые клубы дыма, словно пытаясь разглядеть там завтрашний день. – Пейте, я плачу! Словом, ночь выдалась какая-то призрачная и недобрая… – Вчера мне снилось, будто бы я забрел к «Пьяному дельфину» в Порт-Саиде, – тихо, неспешно повел рассказ Фред. – Вам ведь хорошо известно, что недавно в Порт-Саиде в кабак наведались три паломника-индуса с парусника «Бригитта», и один из них вскорости окочурился от бубонной чумы. А потом оказалось, что паломники прятали на «Бригитте» четырнадцать покойников, умерших от чумы! Эта страшная история всем была хорошо известна. Во всех газетах о ней писали. Поднялась ужасная паника! Корчму подпалили, а парусник сожгли в открытом море. – Эти олухи собирались плыть с трупами аж до самого Ганга, – подхватил гориллообразный Борк. – Ну так вот, мне и приснилось, будто бы «Пьяный дельфин» стоит себе как ни в чем не бывало и я направляюсь прямиком туда. В Порт-Саиде ночь, на улицах ни души, и окна все до единого темные. Только звуки флейты резкие доносятся. Я-то сразу смекнул, что к чему: знать, Зеленая Рожа где-то поблизости ошивается, он всегда играет на флейте перед штормом или если какому судну затонуть суждено. Слушатели согласно кивали. – Так оно и было. Зеленая Рожа подстерегал меня у «Пьяного дельфина» и зазвал играть в кости. Да все вы его видели под Южным Крестом – и больше нигде, и всегда неподалеку от места недавнего кораблекрушения. Известное дело, видели. Филипп Язык-Без-Костей однажды даже разговаривал с ним. Кто ж не знает Зеленую Рожу? Знаменитый призрак, физиономия зеленая, как трава, заместо носа темный провал, глаза желтым светом отливают, да еще и подмигивают, точно огни маяка, а сам дует в длинную жестяную дудку, неуклюже перебирая костяшками. Одежка на нем черная, в чем в гроб положили, кромкой плесени оторочена, вроде как в старые времена наряды украшали. Видали, видали мы Зеленую Рожу! Небось не малые ребятишки собираются по ночам в «Вышибалах»! – А чуть погодя, – продолжил Капитан, уставясь перед собой, – заявился и русак Муравьев, мой давний добрый приятель, которого прошел год в Пернамбуку вздернули. – Ох, не к добру это!.. – пробормотал горилла Борк. – Стали мы играть в кости, и Зеленая Рожа выиграл. – Как он бросил? – Поднял стакан над головой, – с подавленным видом прошептал Грязнуля Фред. Присутствующие сочувственно смотрели на него. В таком разе старику кранты! Он ведь тоже всего лишь человек. Вернее, не совсем. Но в данном случае неважно, тут любого пожалеешь… Лицо Капитана вдруг заволокло облаком табачного дыма, словно после спектакля опустился занавес. – Ему все время мало выпадало, – продолжал Фред совсем тихо, – а когда я метнул, кость треснула. Ясное дело, Капитану конец! – Тут и рассвет наступил. Муравьев на окно показывает, а Канал пустой, будто перед концом света. И только единственная развалина о двух трубах плывет. Ну, я сразу и смекнул, что это «Бригитта»! Скованные ужасом матросы молчали. Душная кабацкая вонь сгустилась – нахлынувший с приливом морской туман прижал к земле испарения. Капитан Фред вновь разжег трубку и, подняв голову, выдыхал клубы дыма. Привычным движением теребя бородку, он продолжил рассказ. – На борту стоял гроб. Огромный-преогромный! В гробу лежал я, только был я такой длиннющий, как сам парусник… И точно знал, что на сей раз Грязнуле Фреду не отвертеться. Потрясенные слушатели не решались слова вымолвить. Мартин залпом опрокинул полстакана рому. Джимми От-Уха-До-Уха напряженно думал, обуреваемый противоречивыми чувствами: «Правду говорит старый плут или опять втирает очки?» – Затем Зеленая Рожа с гнусным смешком потрепал меня по плечу, сгреб валявшийся на столе остаток моих дней и пропал. Вот такой мне был сон… Муравьев виделся как-то невнятно, на меня пялился из-под мышки – там он теперь носит голову. «Пора, Фред», – сказал он мне на прощанье… Последний раз мы с ним вместе ходили на Фареры. Мы, говорит, с тобой еще свидимся… Тут я и проснулся. Но знаю – да и вы хорошо знаете, – что этот сон предвещает. Да, все это знали, а потому помалкивали. Лишь Офелия Пепита негромко предложила: – Включить вам похоронный марш? Никогда еще Грязнуля Фред не разражался столь длинной речью. И эта его глухая, непробиваемая тоска!.. Капитана никто не любил, и все-таки сейчас матросы погрустнели. Дьявол тоже не симпатичен, однако лучше уж пусть пакостит, чем колыбельные распевает. Люди упорно цепляются за стереотипы. Но Капитан не стал предаваться философским размышлениям. Вздохнул и поднялся. – То, что слышали, парни, передайте другим. Грязнуля Фред вышел в плавание, хотя знал, что его дело труба. Но уж коль помирать, то на море! Недругов своих прощаю. Пускай и мне простят, ежели кого обидел. Джимми От-Уха-До-Уха не так давно запер меня в сундуке, и я двое суток проторчал в трюме. Хотелось мне отплатить ему, чтоб век помнил. Но теперь и его прощаю. Мои скитания подошли к концу. На морских волнах мне недолго качаться осталось… Грязнуля Фред перебросил через плечо куртку, швырнул на стол деньги и ушел. На другой день его видели в порту: он поднимался на борт судна с дурацким названием: «Что новенького, господин Вагнер?». Уважаемый господин король, дражайшее ихнее величество королева и с любовью почитаемая Вашего Величества матушка! Писанное Вами собственноручное послание благополучно получил, о чем настоящими строками вас всех и извещаю. Как подумаешь, что, когда Вы цидульку эту сочиняли, про меня думали, аж в носу свербит и в глазах щиплет – до того прослезиться хочется. За королевскую доброту Вашу широкое мерси Вам и поклон всем нашим верным подданным. Когда я пишу «мы», «от нас», ну и прочее вроде того, это не значит, что окромя меня всем кланяются также Рыжий Васич, Вихлястый Скелет и Енэ Кривая Рожа, хотя они тоже Вас добром поминают – очень уж я им Вас нахваливал. Но это множественное число – так в умных книжках написано – только для нас, королей, заведено. Приплыли, значит, мы в Гонолулу – так на Гавайях столица называется. Тут у них все большое да крупное: причалов не счесть, таверн, пивнушек, забегаловок всяких навалом, полицейские облавы с размахом и гребут нашего брата как частым неводом, а уж драки – одно удовольствие, в особенности когда у самого руки чешутся. Здесь нам опять довелось свидеться с Капитаном Альфредом, и очень мне его жалко сделалось, потому как смотреть на него сердце не выдерживает. Ежели бы Вы, Ваше всемилостивейшее Величество, хоть разок глянули на него прежнего и теперешнего, у Вас бы тоже сердце перевернулось. А ведь было время, когда китайские пираты его по-другому и не называли, а только «Дракон Нечистый и Жадный Ху-Ю» (Ху-Ю по-ихнему, по-китайскому, означает «Негодяй, пробу ставить негде»). В «Вышибалах» только и разговоров было, что про Грязнулю Фреда. Кто не знает, что такое «Вышибалы», тому поясню. Полное название будет: «Вышибаем мозги оптом и в розницу». Это, как говорится, очень икс… укс… эксклистирное местечко, куда авторитеты из низших кругов наведываются к пяти часам. Не подумайте, будто чайку попить, нет: друг на дружку взглянуть, себя показать, да кулаками помахать, чтобы не забывать, как это делается. В общем, местечко классное и даже с музыкой. Музыкальной частью заправляет артистка – не абы какая кабацкая пьянь, а взаправдашняя, честь по чести. Я ее от души уважаю, чту и даже, можно сказать, питаю нежные чувства. А уж она во мне и вовсе души не чает. Артистка эта много чего умеет: и на пианинах сбацать, и на гитаре струны пощипать – всегда пожалуйста, и спеть, чего пожелаете, споет. А на заграничных языках разных чешет, как мы с Вами – по-нашему. Вполне возможно, что я зачну от нее династию – путем женитьбы, стало быть, – и уж тогда позабочусь, чтобы у потомков Вашего Величества не было недостатка в прин… притиндентах на трон. Начало этим принтиндентам по материнской линии положит Офелия Пепита, которая покуда в «Вышибалах» посетителей музыкой ублажает. Вот в этих самых «Вышибалах» и рассказал нам Грязнуля Фред, какой ему сон привиделся. Про Зеленую Рожу – это призрак такой, тоже моряк, только бывший, – про то, как они в кости играли, и про дружка своего, Муравьева – который башку свою под мышкой таскает, – и про то, как на корабле-призраке увидел самого себя, Капитана Фреда. Поначалу я ему не поверил. Вроде бы и правдоподобная эта история, да только сам Капитан уж больно врать горазд. И хитрец каких поискать: любого вокруг пальца обведет. А потом… послушал, поглядел на него и вижу – ему и правда худо, бедняге. Жалостный, жальчей некуда, такого и пожалеть жалко. А теперь отпишу Вам про главное. На рассвете подался я к угольным складам, чтобы, значит, с дружком моим – Другич его зовут – встретиться: в добрые старые времена мы с ним не одно дельце провернули. Другич, он много чего умеет. К примеру, заслали его на рудники однажды, наказание отбывать, так он, не будь дурак, сейфы взрывать научился и с тех пор без динамита на улицу носа не кажет. А еще везде таскает с собой стремянку, приставную лесенку то есть. Другич к ней очень привязан, можно сказать, прямо влюблен до беспамяти, даже именем ее человеческим зовет – Мелани. У стремянки восемь ступенек, поэтому полицейские прозвали Другича «Восьмиэтажный». Во всех тюрьмах мира кладовщикам известно, что лесенку Другича надобно беречь пуще глаза: ведь наши вещи тоже отбывают срок вместе со своим владельцем, только тот в камере, а они на складе. А ежели стремянку не уберегут, то Другичу сидеть там пожизненно, потому что он как пить дать парочку малогабаритных патронов им подложит. Эти динамитные патроны оттого таким словом называются, что их можно под нерадивого кладовщика незаметно подсунуть, а там – бах-бабах! – и кладовщика поминай как звали. Другич, он, конечно, не нашего с Вами поля ягода, в управители не годится – такого не увекалечишь. Вон нашего собрата по трону – это я про Наполеона – в два счета увекалечили посреди площади в его родной деревне Аяччо, вместе с четверкой братских родственничков в придачу, или русского царя Петра – этого в виде ковбоя верхом на скакуне. А с Другичем что прикажете делать? Пусть себе возвышается посреди площади на высокой подставке – подстамент называется – и со стремянкой в руках? Так ведь кто его увидит, сразу подумает, что это памятник какому-нибудь знаменитому мойщику окон. Меня-то, например, хоть сейчас увекалечивай: в фуражке, какой ни у кого другого нету, в крагах шикарных, с саблей в правой руке, с револьвером в левой, при этом одну из рук я простираю над народом, вроде как его благословляю. В общем, встретился я на набережной с Восьмиэтажным Другичем и с Мелани евонной и говорю, надо, мол, на суденышко одно взобраться. Он ответил по своей привычке, то бишь промолчал. Потопали мы к причалу, где пароход другой искпедиции пришвартовался. Название у него – чудней некуда: «Что новенького, господин Вагнер?». Это ж надо додуматься, так по-дурацки корабль обозвать!.. А потом у нас с Другичем примерно такой разговор получился: «Этот, что ли?» – спросил Другич и застыл как вкопанный. «Этот», – говорю я и жду, что дальше будет. И тут он меня оглоушил, как гром средь ясного неба. «Прощевай, – говорит, – покедова!» Спятил он, что ли, а может, рехнулся? Подхватил свою Мелани, будто какую мадаму под ручку, и зашагал прочь. «Эй! – кричу. – Куда ты намылился?» «Выпить охота». «И на судно со мной не полезешь?» Он меня обратно будто громом по башке ка-ак шандарахнет! «Нет, – говорит. – И тебе не советую. Разве это судно? Это плавучий ад и преисподняя!» Я шибко удивился: Другич сроду таких длинных речей не выдавал, как есть двухнедельный запас израсходовал. «Другич! – аж кричу от удивления. – Не узнаю тебя! Неужто боишься?» И тут меня ждал сурприз. Другич-то и впрямь струсил, это же сразу видно было! А про Другича надо знать, что он не драчун, не задира, от поножовщины шарахается и, ежели увидит потасовку на улице, он лучше перейдет на другую сторону, чтобы не ввязываться, в общем, малый тихий и рассудительный, чем очень меня напоминает. Все знают – ежели Другича не задевать, считай, будто застраховал свою жизнь. Раз как-то был случай, когда водопроводчики прокладывали трубы и, пока Другич спал, воспользовались его стремянкой. Водопроводчиков было с десяток, и все с железными трубами, но он в одиночку мигом раскидал их, так что там камня на камне, трубы на трубе не осталось. Вот потому-то я опять сунулся к нему с вопросом: «Неужто боишься, Восьмиэтажный Другич?» А он мне прямо так и врезал: «Боюсь, – говорит. – И туда нипочем не полезу!» Столько слов за один раз – для Другича рекорд, но это я бы еще как-никак пережил. А вот новость, что Другич вдруг решил труса праздновать – как обухом по башке! Неужто, думаю, у парня совсем крыша поехала, и он в призраков да в привидения разные поверил, которые по ночам из гробов вылезают и честных людей пугают? (Хотя одного такого шустрика я встречал У Вашего Величества в крепости – Цитад Эль называется. Так что Вы там будьте начеку, чтобы на него ненароком не напороться!) В наше-то время, когда техника до каких только чудес не додумалась, верить в такую чушь несусветную – это каким же отсталым дурнем надо быть! Я прямо так и заявил Другичу. «Олух, – говорю, – ты безмозглый, до самого восьмого этажа, а то и выше!» Он мне ни словечком не ответил, повернулся, да и был таков. Ваше величайшее Величество! Как сказал один башковитый парень, раньше срока дураком не обзывайся. Это я сам придумал, только чего бы мне не вспомнить этот дельный совет раньше!.. Подплыл это я на шлюпке к суденышку осторожненько, никому на глаза не попался. На борту большущими буквами намалевано: «Что новенького, господин Вагнер?». Надо же такое дурацкое название посудине дать – обхохочешься! Взобрался я на палубу, огляделся по сторонам… Ну и ну, грязища кругом непролазная, давным-давно ничего не мыли, не драили, доски на палубе рассохлись и скрипят, фонари не горят, все до единого. А мне предстоит в потемках разыскивать сундук, где взаперти Густав Барр содержится. Такого со мной еще не бывало, чтобы ученых людей воровать, хотя много всякой всячины утаскивать приходилось… Чудной корабль, ничего не скажешь, даже воздух здесь и тот дурной, тяжелый какой-то. Встал я на карачки и давай потихоньку шуровать. В голове стучит, в висках отдается, туман, духотища – дышать нечем… И двери всех кают распахнуты, будто команда невесть куда разбежалась. Гнилой древесиной пахнет, и аптечный запах какой-то примешивается. Вдруг звуки послышались, вроде бы кто на губной гармошке наигрывает… Я насчет музыки слабо соображаю и от гармошки не в восторге. Насчет суеверий со мной тоже все в порядке. Раз, на острове Тимор меня тамошний колдун соком какого-то растения обмазал, чтоб ко мне порча или заклятие какое не пристали, а на крайний случай велел поплевать в сторону востока. Ну, я и плюнул – не три раза, как колдун велел, а больше. И на запад тоже плюнул. Но тут ты хоть всю розу ветров переплюй, все одно: ежели ты человек культурный, значит, не веришь, будто призрака плевком перешибешь. А ежели не веришь, что плевки тебе помогут, – стало быть, и привидений бояться нечего. Это, как любит говорить Ваше Величество, «очами видно». Однако же я стерпел, с корабля не смотался. Хотя тем часом ветер поднялся, и все на развалюхе этой давай скрипеть, трещать, громыхать… Дай, думаю, загляну в каюту, откуда вонь идет и мухи роями вылетают. Уж и не знаю, что там такое было, потому как со мной самим что-то неладное твориться стало. Мало сказать, что ветровка вдруг мала сделалась, но даже грудная клетка, и та тесна стала. Хотя обычно, ежели полную грудь воздуха набрать, в объеме сто семьдесят получается. Я и набрал, сколько влезло, выдохнул, пот со лба утер – ничего не помогает, в груди тесно, сам вроде в клетке зажатый. Но я держусь, не отступаю. Плюнул на север, плюнул на юг, на всякий пожарный случай… И нигде ни души, только я один. Дай, думаю, в трюм спущусь. Только на лесенку ступил, а она как застонет, будто живая и я ей на глотку наступил! Вы, Ваше Величество, из приличной семьи, но, думается, и у Вас Ваша благородная королевская кровь в жилах застыла бы. Вот и я чую – сердце замерло и остановилось, как карманные часы в ступке, когда их дробят на золотой лом. Люк в трюм ящиком приперт, ящик тяжеленный, насилу я его сдвинул. Темнотища в трюме непроглядная, за тонкой обшивкой волны плещут, будто рядом совсем. И вонь преотвратная, та же самая, что наверху чувствовалась, только теперь уж и вовсе невыносимая. И тут меня осенило: это же карболкой воняет! Двинулся я вперед и слышу: откуда-то сверху едва слышная музыка доносится – призраки на губной гармошке играют. Знамо дело, призраки, а кто же еще! Я ведь не какой-нибудь неуч суеверный, чтобы в плевки верить! Тут я споткнулся обо что-то, эта штука загромыхала и свалилась на самое дно трюма. Испугался я, врать не стану! Стою, жду – тишина! Нагнулся я, ощупываю. Что же, думаю, я такое ногой сшиб? Похоже на крышку ящика какого-то, узкого и длинного. Батюшки светы, да это же… гроб! Аккурат в эту минуту луна заглянула в вентиляционную отдушину, и в трюме посветлее стало, я много чего разглядел. Сперва у меня ноги будто к полу приросли. Понял я, чего так перетрусили бывалые моряки, и Колючка Ванек, и Другич со своей Мелани. Тут хоть какой храбрец будь, поневоле от страха затрясешься. Крысы кругом кишмя кишат… Лунный свет упал на противоположную стену, и я увидел ящик, на котором было написано: «БРИГИТТА». Помню только, что подхватил я ноги в руки – и бежать оттудова, как ошпаренный. Драпануть, смыться, слинять, удрать, исчезнуть, испариться – все слова, которые в данном случае произносят наши с Вами верно и неверноподданные, вертелись у меня в голове. Теперь уж сроду не дознаться, каким образом я снова очутился в «Вышибалах». Когда я туда ввалился – язык на плечо, отдышаться не в силах, – все, кто там был, встали и уставились на меня во все глаза. Должно, видок у меня был тот еще. будто я уже постоял на главной площади, в гипсе увекалеченный, а потом слез с подстаменту – и сюда заявился. Ваше Величество, конечно, из хорошей семьи, но и династия От-Уха-До-Уха тоже не из каких-нибудь завалящих, слабаков среди нас отродясь не было. Однако признаюсь Вам как на духу: ежели, не приведи Бог, мне еще раз случится пережить ужасти такие, то по мне уж лучше снова очутиться в Адене, на допросе у инспектора Крикли, который страсть до чего дотошный да любопытный, а уж по части оплеух и затрещин ему во всем мире равных нету. Прошу передать мой нижайший поклон Вашей высочайшей супруге и вседостойнейшей матушке. Засим остаюсь к Вашему Величеству в совершеннейшем почтении, всегда готовый заместить Вас на троне, Вы уж на меня не серчайте, Ваше Величество, но я малость того… сдрейфил. Дак ведь попробуй не струхнуть, когда судьба тебе бубонную чуму подсовывает, а хворь эта очень даже заразительная, и люди от нее мрут, как мухи. |
||
|