"От Ариев до Викингов, или Кто открыл Америку" - читать интересную книгу автора (Моуэт Фарли)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ АРКТИЧЕСКОЕ ЭЛЬДОРАДО

Каждой весной в течение двадцати лет «Фарфарер» покидал берега Сван Фьорда и брал курс к северо-восточному побережью Кроны. И двадцать раз он возвращался в родную гавань, тяжело, почти до бортов, проседая под грузом мяса, шкур, сала, мехов и тюленьего жира.

И корабль, и его команда верой и правдой служили своему клану; но в последние годы добыча заметно сократилась. Отчасти это объяснялось тем, что добытчики «валюты» к тому времени промышляли на северо-восточных землях уже более века и успели основательно сократить поголовье зверя, а отчасти притоком охотников с Тили, которым не терпелось пополнить легкой добычей скудные плоды своих родных наделов. Соперничество между кланами охотников было достаточно жестким, и некоторые наиболее ценные виды животных сделались крайне редкими.

Прошлой зимой на берегах Сван Фьорда только и было разговоров, что об этой проблеме. Больше всего этим был обеспокоен нынешний капитан «Фарфарера», высокий, сутуловатый мореход лет тридцати с небольшим.

— Охотников развелось слишком много! — хмуро бросил он, обращаясь к своим сотоварищам по клану, собравшимся в доме старейшины. — А зверя, наоборот, слишком мало. Мускусные быки так и вовсе почти исчезли. Нарвалов и моржей теперь так мало, что ходить за ними почти не стоит. А кречеты! Эти чертовы фермеры приплывают сюда чуть ли не каждый месяц и забирают все выводки до последнего птенца! Земли год от года скудеют. Видно, скоро нам придется искать новые угодья.

— И где же нам искать их, а? — поинтересовался кто-то.

— Где? Вы ведь знаете, что недавно одна наша ладья обогнула мыс Саут Кейп на Кроне. Так вот, люди с нее рассказывали, что там, на западе, они нашли неплохую землю, хотя и не совсем такую, как нам хотелось бы. А что, если… если западное побережье Кроны тянется так же далеко на север, как и восточное? Почему бы не предположить, что земли там, на северо-западе, ничуть не хуже знакомых нам мест на северо-востоке? Я считаю, нам надо отправиться туда и посмотреть ее самим!

И следующей весной «Фарфарер» отправился от берегов Сван Фьорда в путешествие, которое принесло его имени новую славу.

Какое-то время корабль держался совсем близко от южного побережья Тили, так что команда могла даже любоваться волнистыми переливами березовых рощиц, склонявшихся под ветром, и пестрыми клочками пастбищ в речных долинах, но на третий день эта идиллическая картина уступила место мрачным, выжженным лавой контурам полуострова Смоук (Дымный), выдающегося в море у юго-западной оконечности острова. Солнце уже садилось за горизонт, когда отважные первопроходцы попрощались и с мысом Кейп Смоуки, и с Тили.

Погода выдалась хорошая, и спустя два дня после того, как за кормой растаяли последние очертания вершин Тили, впередсмотрящий заметил впереди белое сияние ледяных конусов Кроны. Но на этот раз, вместо того чтобы, как обычно, взять курс на север, «Фарфарер» неожиданно направился на юг. Вскоре он приблизился к берегу, вид которого оказался настолько неприветливым, что команда даже не попыталась высадиться на нем. Держась на безопасном удалении от льдов, корабль продолжил плавание на юг и спустя три дня достиг крайней южной оконечности Кроны.

Обогнув мыс Саут Кейп, «Фарфарер» очутился в приветливом и спокойном мире. Материковые ледяные плиты, окутанные голубой дымкой, едва угадывались вдали. А между морем и льдами раскинулись обширные земли, тут и там изрезанные фьордами. Хотя юго-западный берег Кроны оказался не столь зеленым, как земли Тили, по сравнению со своим восточным собратом он выглядел настоящим земным раем.

После целого дня пути в направлении на север от Саут Кейп «Фарфарер» оказался в громадной бухте, полной островков и фьордов. Здесь местами царило настоящее буйство растительности, а животный мир оказался на редкость обильным, включая птиц и млекопитающих, в том числе и карибу. Однако мускусных быков здесь не было, а медведей и белых песцов оказалось очень и очень немного. И хотя окрестные воды изобиловали рыбой и всевозможными видами китов и бурых дельфинов, в них не было ни нарвалов, ни моржей-секачей.

Юго-запад Кроны представлял собой земли, способные привлечь фермеров, но никак не добытчиков «валюты». Высадившись на берег и посвятив целый день охоте на карибу, команда возвратилась на берег, сгорая от нетерпения отправиться дальше. «Фарфарер» продолжал свой путь, но, ко всеобщему разочарованию, береговая линия днем и ночью тянулась все дальше и дальше на запад. И вот утром второго дня в сердцах членов команды ожила надежда, когда они, обогнув огромный мыс, вновь двинулись на север.

Теперь они плыли вдоль береговой линии, изрезанной выдающимися в море мысами, чередовавшимися с устьями глубоких фьордов. А так как в это время года ночи в здешних широтах практически не бывает, они воспользовались возможностью плыть днем и ночью, благо погода им явно благоприятствовала.

Через некоторое время им стали попадаться одинокие секачи, и команда с нескрываемой радостью заметила, что число их постоянно увеличивалось по мере продвижения на север. После трех недель плавания на восток от мыса Саут Кейп они оказались в бухте настолько грандиозной, что на один только ее осмотр им потребовался почти месяц. Но еще задолго до окончания этого осмотра люди с берегов Сван Фьорда поняли, что нашли именно то, что искали. Да, это были новые земли, несметные богатства которых далеко превосходили самые смелые ожидания.

ОБШИРНЫЕ ВОДНЫЕ ПРОСТОРЫ У ЗАПАДНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ ГРЕНЛАНДИИ, омывающие залив Диско Бэй и пролив Вайгат Стрейт, а также устья фьордов Уманак и Карратс, изобиловали морской фауной, поражающей разнообразием видов и обилием поголовья. Прибрежные земли, свободные от льдов, служили одинаково гостеприимным прибежищем и для птиц, и для млекопитающих. Когда в последующие века в этот район пришли сперва норвежцы, а затем и инуиты, он оказался одним из наиболее добычливых мест охоты[56].

На мой взгляд, история освоения человеком этого региона в VIII и IX вв. разворачивалась следующим образом.

Первые добытчики «валюты» сочли здешние земли настолько богатыми и перспективными, что в последующие десятилетия в промысел в здешних местах включилось большинство профессиональных охотников с Тили. Однако эти места оказались далеко не столь изобильными, как земли на северо-востоке Кроны, и вскоре пришедшие позже (или просто более догадливые) охотники стали все чаще забираться дальше на север.

За полуостровом Свартенхук они наткнулись на плиты материковых льдов, упирающихся в воды моря, и обнаружили «бахрому» мелких скалистых островков, высящихся посреди волн у глетчерных плит Кроны. Пройдя еще дальше на север, мореплаватели обнаружили, что островки кончились и вокруг не было ничего, кроме воды да сверкающей белой стены, плавной дугой изгибающейся к западу, до устья залива Мелвилл Бэй.

Эти места были и остаются колыбелью формирования большинства огромных айсбергов, встречающихся в водах Северной Атлантики. А в летнее время в VIII в. в акватории залива Мелвилл Бэй громоздились поистине титанические глыбы льда, загромождая ее самыми настоящими ледяными горами[57]. В те времена паковых льдов в этих водах практически не было, и если корабль бросал якорь неподалеку от берега и его команда умела находить безопасное место для стоянки, ей было больше не о чем беспокоиться.

Не успело отважное судно пересечь залив, заполненный айсбергами, и обосноваться где-нибудь в Баффин Бэй или расположенных к югу отсюда водах бухты Кейн Бейсин, его экипаж уже заметил невероятное множество морского зверя — главного источника северной «валюты», и особенно моржей. Немало здесь было и металлов, по большей части — в виде осколков огромного никелево-железного метеорита, который много веков назад рухнул на ледяную шапку мыса Кейп Йорк[58].

События, последовавшие за этим, по своим масштабам сравнимы со знаменитой Золотой лихорадкой XIX в. Все морские корабли и суда, а также команды, которые удалось собрать, подняли паруса и вышли в море.

И хотя эта железная лихорадка оказалась сравнительно непродолжительной, в ней успели принять участие несколько сотен старателей и много дюжин судов — число не такое уж и скромное по тем местам и по тому времени.

Однако удаленность вновь открытой земли породила целый ряд проблем. Поскольку расстояние между Исландией и бухтой Кейн Бейсин, лежащей у границы высоких арктических широт, составляло порядка трех тысяч миль, плавание туда и обратно могло занять, по меньшей мере, три месяца. Таким образом, зимовка на новых землях являлась необходимым условием для успешного освоения этих земель, лежащих в высоких арктических широтах.

Как многие старатели смогли убедиться на собственном трудном, а порой и фатальном опыте, зимовка в ледяных высоких арктических широтах — дело отнюдь не легкое. Главные условия выживания — пища и кров. Что касается пищи, то ее поиск вполне по силам бывалым промысловикам, знающим, где и как ее можно раздобыть. А вот поиски крова — это нечто совсем иное.

Аборигены Арктики извечно решали эту проблему, возводя дома из… снега. Добытчики «валюты» нашли другое решение, превратив в дома свои ладьи и корабли. Подобная конструкция на протяжении многих веков служила им традиционным походным жилищем. Их собственные суда, перевернутые кверху днищем и установленные на фундаменты, которые были сложены из камней и проконопачены дерном или мхом, вполне могли защитить от свирепства зимней непогоды.

На всем протяжении сравнительно недолгого периода добычи «белого золота» — кости — в высоких арктических широтах оно привлекало промысловиков «валюты» в восточные и центральные районы Канадской Арктики. Большинство из них устраивало свои стоянки и оставалось на зимовку неподалеку от характерного арктического феномена, известного как полыньи.

Полыньи — это особые участки соленой воды, которые либо не замерзают совсем, либо замерзают поздней осенью и вскрываются ранней весной гораздо раньше, чем сходит лед в окружающих водах. По большей части они вскрываются под воздействием подводных течений, как вертикальных, так и горизонтально направленных, хотя немаловажную роль при этом играют и ветры. Площадь таких полыний может варьироваться от нескольких акров до многих сотен квадратных миль. Там, где есть полыньи, они служат своего рода отдушинами для всевозможных морских млекопитающих, которые в противном случае были бы вынуждены покидать эти районы на добрых полгода.

Поэтому нельзя считать случайностью, что остатки фундаментов самых крупных скоплений домов-лодок в высоких полярных широтах были сосредоточены именно вокруг полыний. Большинство из таких руин находится в районе Смит Саунд, а остальные — возле полыний на юге и западе: в районе Девона, Литтл Конуэллиса, Батхерста и Сомерсетских островов.

Правда, возле устья реки Куюк на западном побережье острова Виктория существует и странное исключение из этого правила. Это низкостенное сооружение протяженностью более ста футов, которое было открыто доктором Робертом Мак-Ги, главой научного отдела Археологической службы Канады, высится в полном одиночестве на пустынном участке каменистого побережья. Судя по размерам руин, оно служило опорой для двух кораблей, опрокинутых кверху днищем и поставленных нос к носу, эти фундаменты могли быть построены мореходами, которые искали здесь некую неведомую полынью или были отброшены на запад неблагоприятной ледовой обстановкой на море. С другой стороны, Мак-Ги подчеркивает, что река Куюк ведет к глетчерным отложениям природной меди, разработку которых, как известно, исстари вели инуиты, и которые могли послужить важным источником меди и для добытчиков «валюты».

Быть может, именно благодаря своей изоляции руины в устье реки Куюк являются наиболее хорошо сохранившимися остатками целых сорока пяти фундаментов домов-лодок, обнаруженными на сегодняшний день. Прочие послужили готовым источником камня для туземцев, которые возводили из них круглые дома, крытые тентами, кладовые для мяса и прочие укрытия. Люди культуры Туле, движимые давней враждебностью к строителям этих фундаментов, могли нарочно разрушить некоторые из них, систематически расшатывая и разбирая их стены. И все же, несмотря ни на что, руин уцелело более чем достаточно, чтобы составить ясное представление о том, как первоначально могли выглядеть эти фундаменты, как они были устроены и как конкретно использовались.

Хотя длина подобных руин колеблется от тридцати до ста футов, большинство из них имеет протяженность порядка пятидесяти футов. За исключением тех немногих построек, которые предназначались для двух или даже трех кораблей сразу, общее отношение длины фундаментов к их ширине составляет, как правило, 3,5:1, то есть имеет именно такие пропорции, которые типичны для североевропейских кораблей, построенных ок. 1000 г. н э.

Стены фундаментов были достаточно высокими, что позволяло учитывать криволинейные обводы бортов судна, служившего крышей «дома», и обеспечивало сравнительно комфортную высоту «потолков». Высота некоторых из фундаментов достигала четырех футов.

Поскольку в высоких арктических широтах почвы или дерна очень и очень мало, фундаменты эти были сложены целиком из камней (иной раз — весьма крупных каменных глыб), щели между которыми были проконопачены мхами или лишайниками. В субарктических районах подобные фундаменты обычно возводили из дерна, укрепленного камнями. Еще южнее, на границе распространения древесины, фундаменты строили из торфа и грунта, скрепленных деревянными каркасами и сваями, но неумолимое время превратило эти сооружения в едва заметные холмики.

Большинство из них были расположены неподалеку от кромки прилива и разлива во время штормов. В отдельных местах заметны следы расчистки берега от острых каменных глыб, чтобы не допустить повреждения хрупких суденышек о камни, когда их вытаскивали на берег.

Сшитая из шкур ладья длиной около пятидесяти футов, после того как из нее вытаскивали все грузы, балласт и судоходные припасы, оказывалась достаточно легкой, и ее силами полутора десятков членов команды опрокидывали и устанавливали на готовый фундамент. Более крупные и тяжелые корабли приходилось передвигать на катках, а затем их переворачивали и устанавливали на место, используя в качестве рычагов их собственный рангоут.

У таких «домов» была всего-навсего одна (непременно низкая) дверь, расположенная посередине одного из бортов. Никаких окон в таком жилище не было, но тщательно выделанные и промасленные жиром морского зверя шкуры (или, лучше сказать, кожи) были полупрозрачными. В долгие зимние ночи в домах, естественно, имелись светильники (плошки), а в высоких арктических широтах — очаги (напоминающие очаги инуитов). Далее к югу, там, где для отопления можно было использовать дерево, некоторую проблему представлял дым. Но решить эту проблему было несложно: достаточно было прорезать в «крыше» небольшое вытяжное окошко, а затем, перед спуском корабля на воду, накрепко зашить и заделать его.

Обогреть достаточно большое внутреннее пространство дома-корабля было делом достаточно трудным. Поэтому в нем устраивались небольшие отапливаемые каморки, навесные потолки и стенки-ширмы для которых делались из шкур животных (преимущественно — северных оленей карибу). Подобное жилище я сам видел на пустошах в Кивэитине и могу подтвердить, что в нем достаточно тепло.

В эпоху их строительства и использования дома из опрокинутых кверху дном лодок служили просторными, вместительными и даже комфортабельными жилищами. В долгие зимние месяцы они обеспечивали едва ли не лучшую защиту от непогоды и голодных животных, оставаясь при этом судами.

Добытчики «валюты» брали все, что встречалось им по пути, но главное внимание сосредоточивали на наиболее ценных объектах промысла. Возглавляли же список валютных товаров моржовые бивни и рога нарвалов. И те и другие животные обычно собирались в полыньях, где на них и охотились с помощью гарпунов.

Разумеется, валютодобывающие стоянки в высоких арктических широтах были «комбинатами», дававшими не только моржовую и нарвалью кость, но и моржовые шкуры, и тюлений жир — так называемую ворвань.

Хотя окаменевшая (добывавшаяся из окаменелостей) смола-битум вплоть до недавнего времени не имела в Северной Европе широкого распространения, при строительстве и ремонте расходовались огромные количества топленого жира, ворвани и дегтя как животного, так и растительного происхождения. Некоторые виды такого дегтя добывались из смол хвойных растений, но основная часть подобной смолы готовилась путем долгой варки (упаривания) жира морских млекопитающих, в результате чего получалась клейкая субстанция, обычно называемая ворванью.

Кораблям — независимо от того, сделаны ли их корпуса из древесины или сшиты из шкур, — требовалось очень много ворвани, смолы и дегтя. Лодки из шкур (особенно в местах швов) приходилось часто пропитывать и смазывать ворванью или дегтем, чтобы придать им водонепроницаемость. Корабли с деревянным корпусом обычно смолили — тщательно обмазывали ветошью, пропитанной дегтем или ворванью. Ворвань, или вар, как иногда называли это вещество, применялась также для осмоления мачт и рангоута, для чего ее предварительно проваривали с другими веществами, получая специальный состав — кахету — для пропитки парусов. Стыки на палубе также пропитывали и герметизировали варом; точно так же поступали и с такелажем. Кроме того, у деревянных судов, плававших в умеренно теплых водах, приходилось смазывать ворванью, или варом, все днище для защиты от корабельного червя-древоточца.

Увы, нам неизвестны все детали процесса, применявшегося добытчиками «валюты» для варки ворвани, но сохранилось одно любопытное свидетельство, оставленное норвежцем, промышлявшим в XIII в. в Гренландии. Особый интерес представляет данное в нем описание исходного сырья.

Вот что пишет средневековый норвежский промысловик:

Грейпар принято отождествлять с округом Упернавик, самым северным районом Гренландии, в котором, насколько нам известно, норвежцы — охотники вели активный промысел. Признаться, мы не слишком хорошо знакомы со всеми деталями технологии варки ворвани, но мой собственный опыт позволяет внести некоторую ясность в этот вопрос.

Осенью 1947 г. я путешествовал вдоль западного побережья Гудзонова залива в старом каноэ, обшивка которого сделалась настолько ветхой и рваной, что нам с моим спутником приходилось тратить на его починку столько же времени, сколько на само плавание. И вот в один прекрасный день неподалеку от устья какой — то речки я заметил клубы дыма. Мы направились в ту сторону, и вскоре нам встретился охотник-траппер, живший в деревянной хижине, крыша которой — для защиты от дождей и непогод — была покрыта толстым черным слоем ворвани. У меня сразу же мелькнула мысль, что это как раз то, что нам нужно для починки нашего бедного старенького каноэ.

Мы кое-как объяснили хозяину, что нам нужно, и тотчас получили от него ведро с чем-то черным, очень похожим на асфальт, но вонявшим, как дохлый кит. Сам охотник, перебравшийся в эти места с Лабрадора, пояснил, что это настоящая ворвань, которую он сварил сам из сала моржа, убитого им зимой на корм собакам на острове Марбл (Мраморный), лежащем неподалеку от побережья.

Осторожно разогрев это варево на нашей чугунной печурке до консистенции густого сиропа, мы приступили к смазке им каноэ. Вскоре ворвань застыла и немного загустела, превратившись в резинообразную массу, благодаря которой наше старенькое каноэ на всем обратном пути не дало ни единой течи. Я рассыпался в благодарности, но не меньшим было и мое удивление, когда я узнал о составе этого варева. Вечером того же дня наш хозяин поведал нам, как он готовил его.

Во-первых, ворвань надо было разделить на небольшие кусочки, затем медленно нагревать «до тех пор, пока хрящи не отстанут от костей». Он особо подчеркнул, что горшок ни в коем случае не должен закипеть, не то «все дело пойдет насмарку, говорю вам». Когда все сало вытопится, хрящи необходимо удалить. После этого горшок надо задвинуть поглубже в печь и оставить варево преть до тех пор, пока оно не станет «густым, как патока». После этого готовую ворвань надо хранить на улице под навесом в течение семи месяцев, чтобы она превратилась со временем в черную массу, достаточно густую, так что ложкой ее зачерпнуть невозможно, однако не настолько густую, чтобы ее можно было резать ножом. В таком виде она может храниться практически неограниченное время.

Я тщательно занес в записную книжку все реплики хозяина, в том числе и последнюю: «Знаете, я испробовал это варево и на своих башмаках, и на крыше дома, и на каноэ, и даже на старенькой лодке «Питерхед». И никогда и нигде не просочилось ни единой капли воды!»

Я смог сам проверить и эффективность герметизации ворванью, и ее сногсшибательный «аромат», из-за которого она в наш утонченный век и не пользуется особым спросом на рынке.

Однако я считаю, что самая большая «фабрика» по переработке моржового и тюленьего сала в высоких арктических широтах находилась некогда на полуострове Кнуд в юго-западной части Кейн Бейсин. Именно там в 1977 г. канадский археолог Питер Шледерманн обнаружил первое из больших и загадочных сооружений, которые он назвал «длинные дома». На протяжении нескольких последующих летних сезонов он проводил на этом месте активные археологические раскопки.

Как и большинство археологов, с которыми мне доводилось иметь дело, Питер проявил готовность оказать мне помощь в моих изысканиях, даже несмотря на то, что некоторые из моих трактовок явно противоречили его собственным. В присущей ему мягкой манере он утверждал, что его заключения носят скорее экспериментальный характер и поэтому открыты для уточнений и корректив, как только появится новая информация. Остается лишь пожелать, чтобы подобная же открытость была присуща всем прочим историкам — как в прошлом, так и в настоящем[59].

У полуострова Кнуд доминирующее положение занимает огромная полынья — одна из наиболее крупных и обильных всевозможной живностью во всей Восточной Арктике. Каждую весну Шледерманн наблюдал, что здесь, на сравнительно небольшом пространстве, собирались многие сотни моржей. Тюлени и небольшие киты тоже весьма охотно использовали эту полынью в качестве перевалочного пункта в своих ежегодных миграциях.

Это место особенно примечательно тем, что здесь сохранились несколько каменных сооружений, которые Шледерманн назвал длинными домами и которые я, внося некоторое уточнение, склонен назвать фундаментами для домов-лодок. Сооружения эти имеют размеры, вполне достаточные для того, чтобы служить фундаментами для шести или даже семи опрокинутых кверху дном лодок.

Вокруг них расположены длинные линии низеньких сооружений, выложенных из очень небольших булыжников, которые Шледерманн окрестил очагами. Каждое из таких сооружений, как правило, состоит из очага квадратной или овальной формы, к которому примыкает обширная каменная платформа. Так вот, любопытно, что на полуострове Кнуд обнаружено как минимум пятнадцать очагов, в состав комплекса которых входит до 140 объектов меньших размеров.

Шледерманн (а вместе с ним и большинство археологов — специалистов по изучению Арктики) высказал гипотезу о том, что большие фундаменты представляли собой некие церемониальные объекты, построенные людьми, известными в научном мире как палеоэскимосы Дорсетской культуры. (По причинам, о которых я подробно расскажу в следующей главе, я называю этот народ тунитами.) Шледерманн полагает, что очаги, в обложенных камнем ямах которых до сих пор сохранились остатки жира млекопитающих, могли служить тунитам своего рода общественными печами во время массовых церемониальных пиршеств.

Такое объяснение страдает серьезными недостатками. Численность тунитов всегда была очень низкой, и плотность их расселения не превышала нескольких семейств на несколько тысяч квадратных миль. Поэтому очень нелегко представить, что могло побудить их собраться здесь, на полуострове Кнуд, или в любом другом месте в количестве, необходимом для возведения столь масштабных платформ и очагов. Более того, вокруг этих сооружений нет никаких следов жилых построек (крытых каменных палаток, землянок и тому подобного), которые непременно потребовались бы, если бы здесь действительно жило так много людей. Шледерманн высказал предположение, что люди могли размещаться в своего рода больших коммунальных домах, являвшихся составной частью церемониальных структур, однако пока что не удается дать убедительное объяснение тому, как и из чего в безлесной Арктике могли быть сделаны кровли для столь громадных сооружений.

Учитывая чрезвычайно низкую плотность населения, совершенно исключено, что так называемые длинные дома были порождением культуры тунитов. Все (кроме трех) сорок пять таких построек, известных на сегодняшний день, находятся в Восточной Арктике (к востоку от полуострова Бутия), а две обнаружены на границе между востоком и западом. И тем не менее утверждают, будто к западу от условной границы некогда проживало большое племя тунитов. Но если длинные дома действительно были сооружениями церемониального характера, почему же хотя бы сопоставимое число таких построек не было возведено на западном побережье? Почему же, наконец, ни одной из таких построек не обнаружено на Ньюфаундленде, который на протяжении тысячи с лишним лет служил колыбелью для самой большой общины тунитов? Кроме того, ключевое значение имеет и тот факт, что длинные дома в Восточной Арктике сосредоточены почти исключительно в двух округах: Кейн Бейсин — Смит Саунд, и на восточном побережье залива Унгава Бэй.

Если же эти длинные дома построены не тунитами, то, быть может, эти аборигены канадского севера создали хотя бы пресловутые очаги? Нет и еще раз нет. Я решительно заявляю, что и очаги тоже были делом рук добытчиков «валюты» и представляли собой, по всей видимости, заводики для переработки тюленьего сала и получения ворвани.

Сердцем таких заводиков, применявшихся китобоями прошлого, да и наших дней, был громадный металлический котел, нагревавшийся огромной печью. В распоряжении добытчиков «валюты» вообще было очень мало металлической посуды, а уж огромных котлов, пригодных для вытапливания сала морского зверя, и вовсе не было.

Поэтому я пришел к выводу, что вместо громадных котлов древние промысловики использовали целые батареи неметаллических сосудов, каждая из которых представляла собой каменную платформу, к которой боком приваливалось кожаное «ведро», наполненное мелко нарубленным салом морского зверя. В расположенном поблизости очаге раскалялись камни. Когда камни приобретали достаточно высокую температуру, их клещами опускали в ведра с салом. Когда они остывали, их так же, клещами, извлекали из ведер и клали на огонь, а на их место укладывали новые, раскаленные. Этот процесс повторялся до тех пор, пока все сало не превращалось в топленый жир, который впоследствии шел и на смазку, и на топливо, и на прочие нужды. Эта процедура, по сути, ничем не отличалась от практики приготовления пищи, которая и сегодня бытует у многих народов, не знающих огнеупорной посуды.

Хотя производительность подобных установок, естественно, была довольно низкой, один рабочий мог одновременно обслуживать полдюжины и более очагов, а суммарная производительность батареи ведер была сопоставимой с производительностью огромных котлов более позднего времени.

Данные датировки по радиоуглеродному методу, полученные Шледерманном для ивовых угольев, костей и обгоревшего сала, найденных в ямах для огня шести очагов, показывают, что они возникли между 700 и 900 гг. Таким образом, средние цифры указывают на 800 г., что свидетельствует о том, что данные очаги и стенки использовались ок. 800 г.

Я утверждаю, что в VIII в. корабли промысловиков и добытчиков «валюты», пользуясь попутными, идущими на север, течениями, плавали от западных берегов Гренландии к Смит Саунд и Кейн Бейсин, а некоторые из них забирались еще дальше на запад. Отплыв в середине весны от берегов Тили (Исландии), они прибывали на места промысла, имея солидный запас времени для продуктивной охоты, захватывавшей конец лета и всю осень. А затем, еще до наступления долгой полярной ночи, охотники вытаскивали свои суда на берег, переворачивали их кверху дном и водружали на готовые фундаменты.

Зимой дел тоже было хоть отбавляй. Когда позволяли погода и ясные лунные ночи, надо

было ставить силки и капканы на песцов, лисиц, волков, медведей и карибу, мускусных быков и зайцев-беляков. А от скуки и лени избавляло постоянно ощущаемое присутствие белых медведей, которых в эти места привлекали трупы и остовы морских млекопитающих, покачивавшиеся на волнах или вмерзшие в лед на краю ближайшей полыньи. Привлекали их и туши животных, горы сала и прочих съестных припасов, заготовленных руками человека. А как только в полыньях появлялись моржи и тюлени, над очагами начинали куриться дымки и издалека чувствовался тошнотворный запах ворвани.

К концу следующего лета, а иногда и еще год спустя, приходило время возвращаться домой, на Тили. Тогда все суда тщательно чинили, смолили, аккуратно спускали на воду и доверху нагружали всевозможной добычей. И в одно прекрасное утро суда отправлялись в обратное плавание — домой, в родную гавань.