Глава 14

В Америке шла война. Английский почтовый пароход «Трент» только что вышел с Антильских островов и взял курс на Англию. На его борту находилось двое южан, вырвавшихся из блокады, установленной северными штатами. Джеймс Мейсон был отправлен к англичанам, а Джон Слайдел к французам с тем, чтобы попросить у них подмогу и оружие. Корабль береговой охраны северян остановил «Трент», произвел его досмотр и арестовал двух пассажиров. Их документы едва удалось спасти, их спрятала под платьем миссис Слайдел.

Английская пресса, возмущенная оскорбительным отношением к своему флагу, начала настраивать своих соотечественников против янки. Текстильная промышленность Англии работала на хлопке из Луизианы, и британцы, естественно, были на стороне южан, закрывая глаза на то, что на их плантациях до сих пор использовался труд рабов.

Пальмерстон уже направил в Канаду восьмитысячный контингент английских войск. А лорд Рассел, министр иностранных дел, составил ноту протеста: если эмиссары Юга не будут немедленно освобождены, Англия отзовет своего посла из Вашингтона, что будет означать объявление войны. Министр финансов Гладстон уверял королеву, что вся страна на стороне правительства и готова сражаться с янки.

А газеты северян, находившиеся в руках ирландских иммигрантов, развязали яростную антибританскую кампанию. «Если Англия объявит нам войну, она обречет себя на голодную смерть. Мы ее лучшие клиенты. Мы поставляем ей зерно и покупаем ее товары. При первом же пушечном залпе мы прекратим все торговые отношения с этой заносчивой Британией. Ни одно зернышко, ни один сантиметр ткани не пересечет океан», — заявляла «Бостон пост».

Виктория называла северян «головорезами». Но Альберт не был согласен ни с ней, ни с правительством, ни тем более с прессой, которую всегда винил в том, что она манипулирует общественным мнением. В воскресенье 1 декабря, встав после бессонной ночи и почувствовав еще более сильный озноб, чем обычно, он закутался в теплый халат с бархатным воротником и в последний раз зажег свою настольную лампу под зеленым абажуром.

Он был настолько слаб, что с трудом держал перо. Он искал слова, способные спасти мир, и нашел-таки выход, благодаря которому янки сохраняли свое лицо. Британское правительство должно выразить надежду, «что капитан американского сторожевого корабля действовал не по приказу властей или, в крайнем случае, что он неправильно его понял». Альберт показал Виктории исправления, которые он, ценой нечеловеческих усилий, внес в послание Рассела. Даже Пальмерстон присоединился к его мнению. Депешу вручили лорду Лайонсу, адмиралу королевского флота. В самый разгар зимы кораблю требовалось по меньшей мере десять дней, чтобы пересечь Атлантику.

Альберт оделся и, дрожа от холода, быстро прошел через ледяную террасу Виндзорского дворца, направляясь в церковь на воскресную службу. Ни днем, ни вечером он не смог проглотить ни единого куска: «Даже чашка бульона и кусок обычного хлеба вызывали у меня рвоту». Он посидел немного в гостиной и послушал, как Алиса играла на фортепьяно, а затем отправился в постель. Ни Кларк, ни Дженнер не сочли нужным дать ему какое-нибудь лекарство.

Чтобы не тревожить Викторию, он лег на диван, стоявший в ногах их большой королевской кровати. Всю ночь он проворочался и так и не смог уснуть. Виктория вставала попоить его и, тоже лежа без сна, слушала в ночи, как часы отбивали очередной час. Утром он с трудом дошел до своей спальни, где рассчитывал отдохнуть. Королева последовала за ним с флаконом нюхательной соли, его простыни она опрыскала одеколоном. У принца поднялась температура, он то и дело повторял, что чувствует себя умирающим. Но доктор Кларк считал, что лишние волнения не нужны ни королеве, ни самому принцу: «Наш добрейший Кларк успокоил меня, сказав, что у нас нет повода для беспокойства ни сейчас, ни в будущем. Он считает, что температура скоро спадет, и уверяет, что Альберт вот-вот почувствует себя лучше».

Понедельник, 2 декабря: Альберт настоял на том, чтобы к нему допустили его старинного приятеля и соратника генерала Сеймура и лорда Метьюэна, которые представляли его на похоронах короля Португалии Педро. Он выслушал рассказ о последних мгновениях жизни своего любимого двоюродного брата. «Если температура у меня и дальше будет подниматься, я тоже умру, как Педро», — вздохнул он.

Виктория легла спать у себя в гардеробной, оставив широкую супружескую кровать в распоряжении мужа. Но и эта ночь не принесла ему облегчения. Со свечой в руках Альберт бродил из комнаты в комнату не в силах уснуть.

Вторник, 3 декабря: в шесть часов утра королева «в страхе» вызвала доктора Дженнера. Врач заставил принца выпить лауданум, от которого тот заснул часа на полтора, что принесло ему «желанное облегчение».

По собственной инициативе Фиппс, личный секретарь принца, ежедневно отправлял бюллетень о состоянии его здоровья премьер-министру. Пальмерстон настоятельно советовал королеве пригласить к принцу какого-нибудь известного специалиста-медика. Но Виктория, вслед за Кларком, придерживалась мнения, что присутствие посторонних врачей может отрицательно сказаться на моральном состоянии Альберта. А самое главное — слухи о болезни принца ни в коем случае не должны были стать достоянием прессы! Слово «тиф» не должно было даже произноситься: «Принц переохладился и в последние дни температурил, от чего плохо спал, но Ее Величество уже наблюдала ранее Его Королевское Высочество в подобном состоянии и надеется, что через несколько дней у него все пройдет. Помимо сэра Джеймса Кларка, королева всегда может посоветоваться с доктором Дженнером, одним из самых компетентных медиков, так что Ее Величество не хотела бы давать ненужных и безосновательных поводов для беспокойства, приглашая врачей со стороны».

Отправив это послание Пальмерстону, она удалилась в свою комнату и сделала запись в дневнике о том, что погружается «в пучину отчаяния».

Альберт, обессиленный из-за продолжительного голодания, начал терять сознание и заговариваться. Алиса ни на минуту не оставляла его. В свои восемнадцать лет она была самой нежной и предупредительной сиделкой и вызывала восхищение всего двора: «С первого же дня она поняла, что спокойствие ее родителей в ее руках... Он не мог говорить королеве о своих страданиях, поскольку та не вынесла бы этого, она предпочитала закрывать глаза на надвигающуюся опасность. Ее дочь решила вести себя по-другому и ни разу не изменила себе, она не позволяла своему голосу дрожать, а слезам литься из глаз. Она сидела рядом с ним, слушала все, что он говорил, пела ему псалмы, а когда у нее истощались силы, она спокойно выходила за дверь, после чего стремглав убегала в свою комнату. Но возвращалась она все с тем же невозмутимым лицом, бледным, но без малейших следов рыданий, которые только что сотрясали ее». Она писала своему жениху: «Бедная мама... не имеет ни малейшего представления о том, как нужно за ним ухаживать, но очень хочет помочь ему...»

4 декабря, Виндзорский дворец. Виктория — королю Леопольду в Брюссель: «У меня было столько забот с моим бедным Альбертом. Его ревматизм перерос в грипп, который свалил его с ног и отнял у него последние силы. С понедельника он не выходит из своей комнаты, у него плохой аппетит и плохой сон, что ужасно неприятно. Вы же знаете, как плохо он переносит любое свое нездоровье! Но сегодня ему уже лучше, и я надеюсь, что дня через два-три он вновь встанет на ноги. Это все очень досадно, ведь еще совсем недавно он вполне прилично себя чувствовал, пока не подхватил этот насморк, к которому добавилась масса других неприятностей...»

6    декабря, Виндзорский дворец. Виктория — королю Леопольду: «Я счастлива сообщить вам, что мой любимый Альберт чувствует себя гораздо лучше. Он неплохо спал и вчера вечером смог немного поесть».

Измученный болями принц тихо проговорил: «Ах, если бы только Штокмар был рядом...» Один лишь доктор Бейли умел избавить его от той боли, что причиняли ему его воспаленные десны. Другим придворным врачам он не доверял. Когда один из них заявил: «Через несколько дней Вашему Высочеству станет лучше», он ответил: «Нет, я не смогу поправиться. Но у меня это не вызывает удивления. И страха тоже. Я думаю, что готов к этому».

7    декабря: доктор Кларк уехал к своей тяжелобольной жене. Утром, услышав, как за окном поют птицы, принц решил, что проснулся в своем дорогом Розенау, замке своего детства. Дженнер, подозревавший, что за болезнь у его пациента, обнаружил у него сыпь внизу живота, и это стало лишним подтверждением того, что он поставил правильный диагноз. Воспользовавшись отсутствием Кларка, он постарался по возможности аккуратно сообщить королеве, что принц страдает от «желудочной лихорадки», это выражение употреблялось для обозначения тифа. Причина недуга крылась в тех чрезмерных перегрузках, которым регулярно подвергал себя принц. Учитывая состояние крайнего переутомления больного, его выздоровление грозило затянуться на долгие недели, но особо беспокоиться не следовало, поскольку это было обычным явлением в подобных случаях.

Впервые во дворце отказались от приема гостей.

8    декабря: Альберт не присутствовал на службе в дворцовой церкви. Но изъявил желание послушать церковную музыку у себя в спальне. В соседней комнате установили фортепьяно, и Алиса сыграла ему лютеранский гимн «Мой бог — моя крепость», а также его любимые немецкие мелодии. Он попросил, чтобы его кушетку придвинули к окну. Розовый солнечный свет этого зимнего утра подействовал на него умиротворяюще. Алиса укрыла его одеялом. Он открыл глаза, на губах его появилась улыбка. «Вы спали?» — спросила она. «Нет, но моя душа парила, счастливая, и я не хотел шевелиться, чтобы не мешать ей».

Вечером принц вновь поменял постель и перебрался в Голубую комнату, где в свое время умерли Георг IV и Вильгельм IV. Медики, наблюдая такую активность принца в этот день, сочли, что в течении болезни наступили «позитивные и долгожданные» изменения. Но все же решили проконсультироваться с двумя своими коллегами: докторами Холландом и Ватсоном. Последний был настроен весьма пессимистически.

Когда Виктория зашла к Альберту поцеловать его на ночь, он взял ее за руку и назвал «Gutes Weibchen» — «милой женушкой».

9    декабря, Виндзорский дворец. Виктория — королю Леопольду: «Прилагаю вам бюллетень, составленный Кларком, вы будете довольны, прочитав его. Наш дорогой больной чувствует себя лучше. Все это очень тягостно, и нет нужды говорить вам, какое это для меня испытание. И вот теперь каждый новый день приближает нас к концу этой изнурительной болезни, той самой, которой я тоже переболела в детстве в Рамсгейте, правда, у меня она проходила еще тяжелее, поскольку за мной никто не ухаживал».

10    декабря: принц настолько слаб, что даже не стал одеваться. Пальмерстон вновь предпринял попытку убедить королеву в необходимости проконсультироваться с другими врачами: «Это дело величайшей государственной важности, и любые личные мотивы или самолюбие должны отступить перед интересами государства».

11    декабря, Виндзорский дворец. Виктория — королю Леопольду: «Могу вам сообщить, что ночь прошла спокойно. Никакого ухудшения, а по-прежнему обнадеживающие признаки».

В восемь часов утра она была у постели Альберта и присела у него в изголовье, а он нежно склонил голову на ее плечо и вздохнул: «Мне так хорошо рядом с тобой, дорогая моя девочка». Королева помогла ему подняться, чтобы перейти на кушетку на колесиках, которую она повезла в соседнюю комнату, чтобы дать возможность слугам убраться в его спальне. У двери он попросил остановиться перед его любимой картиной — мадонной Рафаэля, написанной на фарфоре, «которая почти полдня бывает единственной моей компанией».

Чуть позднее он поинтересовался самочувствием Вики, которая вновь была беременна. Он спросил у Алисы, написала ли та сестре. «Да, я сообщила ей, что вы больны». — «Ты допустила ошибку, тебе следовало сообщить ей, что я при смерти. Да, я умираю». Он с трудом произнес еще несколько слов. Алиса наклонилась к нему, но так и не смогла разобрать, что он сказал.

12    декабря, Виндзорский дворец. Виктория — королю Леопольду: «Я вновь могу сообщить вам утешительные новости

о состоянии здоровья нашего обожаемого больного. Он не выглядит обессиленным и эту ночь тоже провел вполне спокойно. Он демонстрирует хороший аппетит и удивительную энергию. Я постоянно захожу к нему в спальню, чтобы проведать его, но после тех четырех жутких ночей на прошлой неделе, когда врачи диагностировали у него желудочную лихорадку, я не остаюсь у него на ночь. Я вряд ли могла бы помочь ему этим, да и поводов для особого беспокойства нет. Дважды в день я выхожу на свежий воздух и по часу гуляю. Мы переживаем тяжелые дни. У меня не хватает слов, чтобы выразить, насколько доктор Дженнер умный, предупредительный и преданный человек. Можно сказать, что он самый крупный специалист в Европе по лихорадке... Наш милейший старенький Кларк тоже проводит у нас все дни».

А между тем у принца вновь начала повышаться температура. Ему стало трудно дышать. Он начал бредить. Фиппс немедленно поставил об этом в известность Пальмерстона, который ответил ему следующее: «Ваше сообщение явилось для меня громом среди ясного неба. Нам остается лишь уповать на то, что Провидение отведет от нас это неизмеримое горе».

Пятница, 13 декабря. В восемь часов утра Виктория нашла Альберта в почти бесчувственном состоянии, с широко раскрытыми глазами. Он еле дышал. Дженнер констатировал, что появились тревожные симптомы отека бронхов. Королева бросилась к себе в комнату. «Я молилась и рыдала до исступления. О, как только я не сошла тогда с ума!» — напишет она позже.

Впервые она вышла к столу, не переодевшись. Она была не в состоянии проглотить хотя бы кусок. Когда в девять часов вечера она пришла к принцу пожелать ему спокойной ночи, врачи не подпустили ее к его кровати.

Алиса решила предупредить Берти, который находился в Кембридже. Чтобы не напугать его, она не стала сообщать ему всей правды. Нимало не обеспокоенный Берти весело поужинал в компании своих приятелей и прибыл в Виндзорский дворец лишь утром следующего дня.

14 декабря: «Я никогда не забуду, как красив был мой любимый, вытянувшийся вот так на кровати, с лицом, освещенным встающим солнцем. Его необычно блестящие глаза словно всматривались в невидимые мне предметы и не замечали меня».

Вокруг него стояли догоревшие до основания свечи, а врачи, не отходившие от него всю ночь, выглядели совершенно растерянными.

Утром Алиса, Берти, Ленхен, Луиза и Артур по очереди вошли в спальню отца, чтобы, едва сдерживая дрожь, поцеловать его руку, а он уже не узнавал их. Он потребовал к себе Фиппса, который явился, чтобы в свою очередь приложиться к руке принца. Его секретарь генерал Грей и главный конюший Томас Биддалф также были допущены для прощания и оба не смогли сдержать рыданий.

Виктория сидела в изголовье у Альберта. Доктор Ватсон сделал ей знак дать умирающему глоток коньяка. Она отрицательно качнула головой. У нее слишком сильно тряслись руки.

В безумной надежде сбить принцу высокую температуру медики решили погрузить его в ванну и попросили Викторию покинуть его комнату. Она вернулась чуть позже: «Я наклонилась к нему и сказала: “Es ist kleinest Frauchen”[80], на что он слегка кивнул головой. Я спросила, не хочет ли он подарить мне “ein Kuss”[81], и он пошевелил губами. Казалось, что он пребывал в полусне и выглядел очень спокойным. Я быстро вышла из комнаты и тут же рухнула на пол от отчаяния. Меня попытались утешить, но от этого мне стало только хуже. Затем за мной пришла Алиса. Я взяла его левую руку, она уже похолодела. Он еле дышал, я опустилась рядом с ним на колени. По другую сторону кровати стояла на коленях Алиса, а в ногах — Берти и Ленхен. Фиппс, Брюс и настоятель Виндзорской церкви преклонили колена напротив меня. Он сделал два или три глубоких спокойных вздоха, его рука по-прежнему оставалась в моей, и все, все было кончено. Я поднялась, поцеловала его любимый, божественный лоб и закричала от переполнявшей меня боли: “О, любовь моя, о, мой дорогой!” Я упала на колени в безмолвном отчаянии, совершенно потерянная, неспособная произнести хоть одно слово, пролить хоть одну слезинку».

В полночь туманное безмолвие Лондона было нарушено похоронным звоном, это бил колокол в соборе Святого Павла. Вслед за ним зазвонили колокола по всему королевству, оповещая подданных Виктории, что Англия только что лишилась своего «короля».