"Уроки мудрости" - читать интересную книгу автора (Фритьоф Капра)

Шестидесятые годы

Между моими студенческими годами в Венеинаписаниемпервойкнигилежит период моей жизни, в течение которого я пережил наиболееглубокую и радикальную личную трансформацию — период шестидесятых годов. Для тех из нас, кто включился в движение шестидесятых, этот период представляется не столько десятилетием, сколько состояниемсознания, характеризующимся выходом за собственные границы, сомнением в авторитетах, обретением силы, переживанием чувственной красоты мираиобщностилюдей. Этосостояние сознания продолжалось и в семидесятыегоды. Можно сказать, что шестидесятым положилконецлишьвыстрел, унесший Джона Леннона в декабре 1980 года. Чувство колоссальной потери, охватившее столь многих из нас, было в значительной степени чувствомконцаэпохи. Несколько дней после этого фатального выстрела мыоживляли магию шестидесятых — в горе и в слезах, но чувство магиииобщностибыло вновь с нами. Куда бы вы не пошли в эти несколько дней — в любой квартал, любой город, поселок, по всему миру — вы слышалимузыкуДжона Леннона, и сильное чувство, которое пронесло нас черезшестидесятые, вновь появилось в последний раз: "Вы назовете меня фантазером, Но я не одинок в этом. Я надеюсь, что однажды вы присоединитесь к нам, И мир будет жить вединстве".

Закончив Венский университет в 1966 году, я провел первые двагода после этого, занимаясь исследованиями в области теоретической физики в Парижском университете. В сентябре 1968 года мы с женой Жаклинпереехали в Калифорнию, где я преподавал и проводил исследования в Калифорнийском университете в Санта Круз. Я помню, что во время трансатлантического перелета я читал "Структуру научных революций" Томаса Куна, и был несколько разочарован, поскольку основные идеи этой книги, окоторой так много говорили, были уже известны мне из книги Гейзенберга, многократно мною перечитываемой. Но тем не менее книга Куна познакомила меня с понятием научной парадигмы, которое стало основным в мо-ей работе несколькими годами позже. Термин "парадигма" (от греческого???????? "паттерн") использовался Куном для обозначения понятийной основы, которую принимало сообщество ученых, и которая обеспечивала ихсхемамипроблем и их решений. В течение последующих двадцати лет всестали говорить о парадигмах и о их смене, даже вне науки; в своей книге" Точкаповорота" я использую этот термин в очень широком смысле.

Для меня парадигма — это совокупность мыслей, восприятий и ценностей, которые создают определенное видение реальности, оказывающееся основойсамоорганизации общества.

В Калифорнии мы с Жаклин столкнулись с двумя весьма различнымикультурами: доминирующей "основной" американской культуройи" контркультурой" хиппи. Мы были очарованы красотой Калифорнии, но при этомнас удивляло общее отсутствие вкуса и эстетических ценностей вофициальной культуре. Контраст между ошеломляющей красотой природы и угнетающей безобразностью цивилизации здесь, на американском Западном Побережье, казался далеко позади превосходящим то, что мы видели в Европе. Нам было понятно, почему протест контркультуры против американского образа жизни возник именно здесь, и это движение естественно привлекло нас.

Хиппи противостоялимногим чертам культуры, которые мы такженаходили весьма непривлекательными. Чтобы отличаться от людей деловогомира, сихкороткойстрижкой и костюмами из синтетики, они носилидлинные волосы, яркую и своеобразную одежду, цветы, бусы и другие украшения. Онижили естественной жизнью, не прибегали к дезинфекции идезодорантам, многие были вегетарианцами, практиковали йогу или различные формы медитации. Часто они сами пекли себе хлеб, занимались ремеслами. Люди официальной культуры называли их "грязными хиппи", самижесебя они именовали "красивым народом".Неудовлетворенные системойобразования, созданной, чтобы готовить молодежь к жизни вобществе, котороеони отвергали, многие хиппи "выпали" из нее, хотя среди нихбыло много талантливых людей. Эта субкультура обладала вполне определеннымичертами и значительной долей единства. Она имела собственныеритуалы, свою музыку, поэзию и литературу, общее увлечение духовностьюиоккультизмом; ейбыла свойственна мечта о мирном и прекрасном обществе. Рок-музыка и психоделики были мощными связующими средствами иоказали сильное влияние на искусство и образ жизни культуры хиппи.

Продолжая свои исследования в университете Санта Круз, я оказалсявовлеченным в контркультуру настолько, насколько позволяли моиакадемические обязанности, ведя несколькошизофреническуюжизнь-часть ее я был дипломированным исследователем, другую часть — хиппи.

Немногие из тех, кто подвозил меня, когда я передвигался на попуткахсо своим спальным мешком, не подозревали, что я имею степень докторафилософии;и еще меньше — что мне недавно перевалило за тридцать, ичто, следовательно, по известной среди хиппи пословице, я не заслуживаю доверия. В течение 1969–1970 годов я пережил на своем опытевсеаспекты контркультуры — рок-фестивали, пользование психоделиками, новую сексуальную свободу, совместную жизнь, многие дни на дорогах. В тедни было легко путешествовать. Достаточно было поднять большой палец, и вас подвозили без всяких проблем. Посадив в машину, вас могли спросить о вашем астрологическом знаке, пригласить на "посиделки",спетьвам что-нибудь из Великого Умершего, или вы моглибытьвовлеченывразговор о Германе Гессе, Ицзине или других экзотических предметах.

Шестидесятые годы дали мне, без сомнения, наиболее глубокий инаиболее радикальный личный опыт: отказ от общепринятых "официальных" ценностей; близость, мир и доверие в обществе хиппи; свободу принятоговсеми нудизма; расширение сознания благодаря психоделикам и медитации; готовность к игре и установку на "здесь и теперь", — все это приводило к постоянному ощущению магии, трепета и восторга; для меня это навсегда связано с шестидесятыми. В шестидесятыегодыпробудилось и мое политическое сознание.

Это началось в Париже, где многие старшие студенты и молодые исследователи были вовлечены в студенческое движение, закончившееся известнымбунтом, до сих пор известным как "Май-68". Я помню долгие споры на НаучномФакультете в Орси, во время которых речь шла не только о войнево Вьетнаме и арабо-израильской войне 1967года, ноиподвергалисьсомнениюуниверситетские структуры власти и предлагались иные, неиерархические структуры.

Наконец, в мае 1968 года всякая учебная и научная деятельностьпрекратились; студенты, во главе с Дэниелом Кон-Бендитом выступили скритикой общества в целом и обратились за поддержкой к рабочему движению, чтобы изменить всю социальную организацию. Около недели городскаяадминистрация, общественный транспорт и деловая активность всякого рода были полностью парализованы всеобщейзабастовкой. Людипроводилибольшую часть времени на улицах, споря о политике; студенты, захватившие Одеон и вместительный театр Комедии Франсез, превратили их в круглосуточный "народный парламент".

Я никогда не забуду возбуждения этих дней, котороесдерживалось только страхом насилия. Мы с Жаклин проводили целые дни в бешенных поездках и демонстрациях, старательно избегая столкновениймеждудемонстрантами и эскадронами наведения порядка, встречаясь с людьми наулицах, в ресторанах и кафе, продолжая нескончаемые политические разговоры. По вечерам мы ходили в Одеон или Соборну слушать Кон-Бендита идругих, провозглашавших свои в высшей степени идеалистические, но вызывающие сильный отклик прозрения будущего общественного устройства.

Европейское студенческоедвижение, взначительнойстепенимарксистски ориентированное, не было способно обратить свой взор к реальности в шестидесятые годы. Но оно сохранило свои общественные интересы в течение последующего десятилетия, когда многие из его участников пережили глубокое внутреннее преображение. Под влиянием двух значительныхдвиженийсемидесятых, феминистическогои экологического,"новые левые" расширили свой кругозор, не потеряв политического сознания, и к концу десятилетия стали вступать в новообразующиеся европейские партии "зеленых".

Когда осенью 1968 года я переехал в Калифорнию, проявления расизма, угнетения черных и вызванное этим "движение черных" стали такжеважнымэлементоммоего" переживания шестидесятых".Я участвовал нетолько в антивоенных поездках и маршах, но также и в политических событиях, организованных Черными Пантерами, и слушал выступления такихлюдей, как Анжела Дэвис. Мое политическое сознание, остро пробудившеесяв Париже, расширилось благодаря книгам Элдриджа Кливера ("Замороженная Душа") и других негритянских писателей.

Моя симпатияк движению "черных" возникла благодаря драматичному и незабываемому событию вскоре после нашего приезда в Санта Круз.

Мы прочли в газете, что безоружный негритянский подросток был жестокозастреленбелымполисменомвмаленькоммагазинегрампластиноквСан-Франциско. В гневе мы с женой поехали в Сан-Франциско на похоронымальчика, ожидая увидеть большую толпу белых, настроенных так же, каки мы. Толпа действительно была большой, но к нашему огромному удивлению, мы обнаружили, что были едва ли не единственными (за исключениемеще двух-трех человек) белыми. Церковный зал был заполнен свирепо выглядевшими "Черными Пантерами" в черных одеяниях, со скрещенными руками. Атмосфера была напряженной, мы почувствовали себя неуверенно и испуганно. Но когда я подошел к человеку из охраны и спросил его, можноли нам участвовать в похоронах, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал: "Добро пожаловать, братья, добро пожаловать!" Путь Алана УотсаС восточным мистицизмом я впервые соприкоснулсявПариже. Язнал людей, интересующихся индийской и японской культурой, но реальнопознакомил меня с восточной мыслью мой брат Бернт. Мы с детствабылиблизки с ним, и Бернт разделял мой интерес к философии и духовности. В1966 году он учился архитектуре в Австралии и у него было большевремени, чтобы обратить внимание на влияния, которые оказывала восточнаямысль на европейскую и американскую молодежь, чем у меня, осваивавшегов ту пору карьеру физика-теоретика. Бернт дал мне антологию новых поэтов и писателей, благодаря которой я познакомился с работами Джека Керука, Лоренса Ферлингетти, Алена Гинзберга, Гери Снайдера и Алана Уотса. Благодаря Алану Уотсу я узнал о дзен-буддизме, а вскоре после этого Бернт посоветовал мне прочесть Бхагават Гиту, один из прекраснейшихи наиболее глубоких духовных текстов Индии.

Переехав в Калифорнию, я вскоре узнал, что Алан Уотс был однимиз героев контркультуры. Его книги можно было найти в каждойкоммунехиппи, наряду с книгами Карлоса Кастанеды, Дж. Кришнамурти и ГерманаГессе. Хотя я и до Уотса читал книги о восточной философии и религии, именноонбольше всего помог мне понять ее сущность. Его книги далимне все то, что только могут дать книги, и вызвали желание пойти дальшепосредствомпрямогоневербальногоопыта. Хотя Алан Уотс не былстоль значительным исследователем, как Д.Т. Судзуки или другие знаменитыеписатели Востока, он обладал уникальной способностью описыватьвосточные учения на западном языке, легко, доступно, остроумно, изящнои с большой долей игры. Изменяя форму учений, он приспосабливал их киному культурному контексту, не разрушая смысла.

Хотя меня (как и большинство моих друзей) очень привлекали экзотические аспекты восточного мистицизма, я вместе с тем полагал, чтоэти духовные традиции наполнятся для нас большим смыслом, если мы сможем приспособить их к своему культурному контексту. АланУотсделалэтовеликолепно, ия почувствовал духовное родство с ним с тех пор, как прочел "Книгу" и "Путь дзен".Я настолько прониксяегокнигами, чтоподсознательно впитал в себя технику переформулирования восточныхучений и воспользовался ею в своих собственных работах много летпозже. Может быть отчасти "Дао физики" имела такой успех потому, что этакнига написана в традициях Алана Уотса.

Я познакомилсясУотсом раньше, чем пришел к формулированиюсвоих идей по поводу родства между наукой и мистицизмом. Он читал лекцию в университете Санта Круз в 1969 году, и мне довелось сидеть рядомс ним во время предшествующего лекции официального обеда нафакультете, поскольку я считался наиболее "хипповым" среди профессоров. Уотсбыл очень занимателен вовремяэтогообеда, рассказывалмножествояпонских сказок и поддерживал оживленную беседу, касавшуюся философии, искусства, религии, французской кухни и многихдругихдорогихегосердцу предметов. На следующий день мы продолжали разговор в "Каталисте" — месте сборищ хиппи, где я обычно проводил время с друзьями, игде я встречал не раз интересных и ярких людей. (Именно здесь я однажды слышал Карлоса Кастанеду, рассказывающего о своихприключенияхсДоном Хуаном, мифическом мудреце из племени яки, вскоре после выходаего первой книги).

После того, как я переехал из Калифорнии в Лондон в 1970 году, я продолжал поддерживать контакт с Уотсом, и когда янаписал" ТанецШивы",своюпервуюстатьюо параллелях между современной физикой ивосточным мистицизмом, то сразу же послал ему экземпляр. Онответилодобряющим письмом, написав, что полагает, что это — одна из важнейших областей исследования. Он также порекомендовал мне несколько буддийскихисточников и просил держать его в курсе моего продвижения. Ксожалению, это был наш последний контакт. Работая в Лондоне, я надеялся вновь встретится с ним — мечтая о возможности вновь приехать в Калифорнию и обсудить с ним свою книгу — но он умер годомраньше, чем" Дао физики" была завершена.