ИГРЫ БОГОВ

***

Март проснулся от того, что локоть Ли врезался в его ребра, но ошалело вскакивать не стал. Привык, что спит Ли тихо, словно и не дышит, но если уж шевельнется – мама не горюй. А вот если бы Ли хотел его предупредить или просто резко поднять, то поступил бы иначе. Разбудил бы незаметно и без травм. Март потер бок, задев ненароком Ли, но тот продолжал дрыхнуть. И это перестало удивлять Марта давным-давно: каким-то образом Ли различал случайные прикосновения и, так сказать, целевые. Обидно. Такой был сон… такой… забылся уже, осталось только ощущение чего-то небывало прекрасного. То ли ванны, то ли свежего влажного ветра, то ли куска жареного мяса, скептически усмехнулся Март. Даже женщины уже не снились. Он перевернулся на спину, забросил руки за голову, зацепив кого-то из соседей: донеслось невнятное ворчание, но и сосед продолжал дрыхнуть. Больше-то все равно ничего не оставалось.

Кряхтение, храп, то раскатистый, то хлюпающий, то прерывистый, стоны, шорох от ворочающихся тел. О, вот это опять Уил с неприличным прозвищем… а как иначе звать человека, который по три раза в час оглушительно портит воздух? Впрочем, испортить здешний воздух уже нельзя. Поначалу казалось – задохнешься, а потом ничего. Или нюх атрофировался, или человек такая скотина, что привыкает к любым условиям содержания. Выживает там, где нельзя. Приспосабливается к тому, к чему приспособиться невозможно. Только вот философский вопрос: зачем, если жить так или иначе осталось недолго? И ведь что интересно, с этой мыслью тоже свыкается… Каждый день забирают несколько человек, и никто не возвращается, даже чтобы рассказать, что сталось с остальными. Надсмотрщики, случается, рассказывают, только им, естественно, верить не хочется, у них обязанность такая – запугивать, страсти всякие говорить да насмехаться над арестантами. Забавно. Март хорошо помнил, как закричал лорд Грим, когда его приготовились вздернуть, как смерда, на первом же суку: «Всех не перевешаете!». И как удивился всадник в черном шлеме: «Отчего же?»

Забирают не для того, чтобы отпустить, это понятно. А повесят ли, башку ли снесут – невелика разница. Впрочем, кто ж будет пачкать топор кровью всякого сброда, если благородных вешают? Может, каторга… Март бы предпочел каторгу, потому что жить все-таки хочется, а ужасы о рудниках и копях слушать не хочется. К тому же человеку свойственно надеяться, и надежда умирает последней, вот и не верится, что с рудников хартингов никто не убегал. А вдруг Март и Ли первыми будут?

Ага. Март и Ли. Их же непременно вместе вызовут, вместе приговорят… давно уже приговорили, и если бы к каторге, то давно уже и отправили бы, чтоб не зазря кормить. Нет, эта тюрьма для смертников. Обещали всех перевешать – значит, всех перевешают. Хартинги слово держат. И хорошо если незатейливо повесят, а вдруг все байки старого Вима правда? И перед казнью людей допрашивают, выясняя, кто как дрался, и уж конечно, никто не станет щадить бывших сослуживцев. А Ли и Март дрались хорошо. Так уж привыкли. Если и выведут, то не к петле, а… что там старый Вим рассказывал? Про зверей каких-то невиданных и закрытую арену. Выпускают человека, а то и нескольких, на эту арену, а потом зверя выпускают, кошку огромную, зубы – что мечи, когти – кинжалы… Трепач он, Вим. Где ж такие кошечки водятся? Самая крупная кошка, которую видел Март, была размером с хорошую собаку, называлась как-то смешно… а, вот – рысь, опасная зверюга, с голыми руками против такой тоже… мало шансов. А Вим описывал зверя такого, какой и в самом страшном сне не примерещится: ростом с человека, с горящими глазами, рыжего и полосатого, как домашняя киска, да вот зубы-когти… Хороший сказочник Вим. С фантазией. А что остается делать за решеткой, как не слушать басни? Эх, да хоть бы за решеткой, тогда б воздух проникал посвежее. Это – подземная тюрьма. Подвал. Не задохнешься, конечно, потому что решетка не на окне, а вместо двери, прутья в женскую руку толщиной… нет, о женщинах лучше не думать. Сайр вон думает, так и удержаться не может, всякую ночь пробивается к стенке, отворачивается к ней и давай ручками шуровать, думая, что никто его вздохов не слышит. Напинать бы как следует по причинному месту, чтоб других не соблазнял. Март и сам чуть удерживался… нет. Не будь Ли, и не удержался бы, но как представлял усмешечку, реплики – сразу всякое желание не то чтоб пропадало, но становилось заметно тусклее.

Никакого насилия в камере, правда, не было. По первости бывалые солдаты оседлали парнишку, хорошенького, ровно девушка, как тот ни брыкался, да вот рот ему не заткнули, заорал парнишка, ну так насильников, в очередь выстроившихся, прямо тут и кастрировали, на глазах у остальных. Специально факелов побольше притащили, чтоб всем было видно. Кастрировали, и тут и бросили, в итоге один только и выжил, остальные кто кровью истек, кто заразу подхватил и сгорел от гангрены. А парнишку увели, куда, зачем – только догадываться. Может на виселицу, а может, и для себя приспособили, хотя, по слухам, хартинги за мужеложство казнят жестоко.

– Спал бы ты, – едва слышно проворчал Ли, – самое подходящее занятие в тюряге.

Март кивнул. Ли то ли видел в темноте лучше кошки, то ли слышал каждое движение, поэтому Март был уверен, что Ли заметил его жест. Спи… Не спалось вот. Сам же локтем пихнул. Все равно – спи, не спи, никаких нормальных мыслей не появляется. Уже не появляется. Третий месяц в этой яме… Или уже больше? Март не считал дни. То есть по первости помнилось: день, три, неделя – а потом стерлось за ненадобностью. Спешить некуда, все одно от них ничего не зависит. Уведут завтра очередных, может, и Ли с Мартом попадут в эту группу… и пора уж, потому что мало их из первой партии осталось, старый Вим, Джок да они двое.

А почему опять – Ли с Мартом? Их привычка к неразлучности хартингам незнакома, а если бы и знакома, им-то что? Разве ж пойдут навстречу просьбе: вместе, мол, жили, дайте и умереть вместе. Никогда они просьб не слушали. Март-то не просил, не говоря уж о Ли, но остальные – бывало.

Уил испортил воздух особенно громко, перебудив полкамеры, и особенно уж ароматно. Даже Ли тихо выругался, перевернулся лицом вниз и уткнул нос в сгиб руки. Лучше уж себя нюхать, чем кого-то другого, хотя и они тоже не лавандой пахнут – после стольких-то недель… Поднялась перебранка, Уил отгавкивался от всех. А что лаяться-то, это от него и не зависит, Март видел, что он старается сдерживаться, днем во всяком случае, да не выходит, больные кишки, наверное. Но если бы завтра забрали именно Уила, Март бы остался доволен. А какая разница, казалось, если отхожее ведро крышки не имеет, порой и переполняется так, что приходится стражников умолять, чтоб разрешили вынести, и, как аккуратно ни несешь, запросто выплеснуться может, ведро-то здоровенное. И на штаны попадет, и пол в коридоре зальешь – так пол еще и оттирать заставят своей же курткой.

Какого черта они в эту войну ввязались, спрашивается? То есть ввязались не совсем уж и добровольно, но кто мешал дезертировать, когда стало ясно, что хартинги верх берут? Ведь не за свою страну воевали, обычные наемники, каких много было в армии короля Бертина. И наемников много, и своих солдат много, и крестьян да ремесленников мобилизовали, а проку-то – хартинги перли вперед такой лавиной, какую Март однажды в горах наблюдал. С очень близкого расстояния, как она их с Ли не задела – чудо просто, миловали боги. Ли своим чутким ухом услышал отдаленный гул, убежище усмотрел, они едва успели добежать до козырька, нависшего над склоном, вжались в холодный бугристый камень, как покатилась мимо волна снега вперемежку с обломками скал, вывороченными деревьями, зверьем да людьми, укрыться не успевшими. Март к тому времени уже много чего навидался, и то жутко было. Вот и хартинги ужас наводили хотя бы тем, что вовсе с жертвами не считались. Известно ж, что нападающий теряет втрое против обороняющегося, а их это и не останавливало, словно подпирало что-то сзади. И в плен никогда не сдавались, дрались до смерти, захватить удавалось редко и только раненых. Допросы ничего почти не давали, рядовые и знать ничего не знали, а офицеры, как ни били их, как ни пытали, молчали, даже не угрожали и уж точно пощады не просили.

Хартинги пленных не брали. Когда армия улепетывать начала, видел Март, как отставший отряд мечи-копья побросал да руки поднял. Порубили, конями потоптали, даже не останавливаясь. «М-да, – сказал тогда Ли, – лучше уж оружия не бросать, не так обидно». Они и не бросили. Но в последней битве хартинги своему принципу изменили. На Марта сеть стальную набросили, Ли так получил палицей по шлему, что глаза закатились, Март решил – все. Однако, когда его из сети выпутали и пинками погнали, он увидел, что Ли в себя приходит, а солдат над ним меч заносит, бросился, поднял, удержал, за собой потащил. Позволили. Оказалось, нужны им пленные. Для показательных казней. Пока колонну пленных вели в город, словно скот, в каждой деревне останавливались и человек пять-десять развешивали по воротам и снимать запрещали.

Ли живучий оказался, оклемался, а ведь первые пару дней так и вис на Марте, ноги переставляя автоматически, вряд ли даже соображал, что идет, глаза пустые такие были, Март даже думал – все, голова отказала, бывает такое после крепких ударов. Да у Ли череп оказался крепкий, осмысленность где-то не третий день появилась, а там он и заговорил, слава богам, вспомнил Марта и все, что было. Узнал, что в плену, только головой качнул, плохо, мол, к хартингам – да живыми… Однако углубляться не стал. Март догадывался: Ли знает больше, чем говорит, потому что всегда так бывало, но действительно важными вещами он с Мартом делился. И то правда: зачем, например, знать заранее, как тебя казнить станут? Приведут на эшафот, поймешь. А рано или поздно приведут. Хорошо б, если вместе.

Ну вот, факелы замелькали – подъем. Сейчас жратву принесут. Март первым пробежался до отхожего ведра – хоть брызги не полетят, Ли за ним пристроился, отчаянно зевая. Народ просыпался, кто с оханьем, кто с руганью, кто молча. Стражники – все как есть хартинги, то ли никто к ним на службу не шел, то ли сами не брали – притащили корзину с хлебом и ведро с чаем. Завтрак… он же обед. К вечеру принесут ту же корзину с хлебом и пару ведер с тем, что самые большие выдумщики называют супом. Ох, чего только из этого «супа» не вылавливали: волосы, кости голые, словно их уже собаки поглодали, куски дерева, ошметки какие-то, вот только мяса не бывало, если, конечно, червей да тараканов не считать. А с них навару…

Как ни брезглив был Март, а ничего, приноровился. Все равно больше ничего никогда не давали: хлеб да месиво это из нечищеных овощей и неизвестно чего. Чай был жидкий и успевал три раза остыть, пока его несли из кухни, но в него щедро добавляли что-то сладкое, так что Марту даже нравилось. Сладкое крепко силы поддерживает. Ли говорил, что это кленовый сироп. А Март и не знал, что из клена можно сладкий сироп получить. Хлеб тоже был пристойный, ясно, что не белый, но и не клейкий черный, почти несъедобный, каким король Бертин кормил свою армию в конце войны. Нормальный хлеб, не всегда свежий, но из муки, а не из травы и отрубей. Получив кусок и полную кружку, Март вернулся на место, и сразу рядом с ним опустился на пол Ли.

– Салат из соловьиных язычков, – прокомментировал он, отщипывая от своей горбушки. Опять ему горбушка досталась, везунчику. – Давай половину твоего.

Он разломил горбушку строго пополам и взял половину Мартова куска. Знал, что Март обожает горбушки. Хлеб оказался свежим, вкусным, его запах на какое-то время перекрыл камерный смрад.

– Суп для нас специально варят, – сказал Ли, – а хлеб явно пекут для всех. А в суп валят то, что осталось от солдатского стола. Думаю, сегодня наша очередь, Март.

– Наша так наша, – философски пожал плечами Март, –- хорошо бы вместе.

– Неплохо, – согласился Ли. – Но нас не спросят.

Здоровенный парняга из новичков навис над ними с угрожающим видом. Ну да, этот – из последних ошметков армии Бертина, свято уверенных, что они – герои, а остальные – трусы презренные. Не было его в битве при Сторше, служил где-то в гарнизоне, куда хартинги попозже добрались. И уж конечно, думает, что он-то при Сторше не сдался бы, даже личным своим примером сплотил бы трусов и повел их в бой. Как же… Пойдет кто-то в бой за рядовым. А офицеров в другой камере держат. И казни для них, говорят, другие предусмотрены.

Март-то на парня покосился, а Ли словно и не заметил. Продолжал помаленьку от хлеба отщипывать и небольшими глоточками сладкий чай попивать. Вроде как вышел почаевничать на террасу своего загородного дома, природой любуется, ароматом цветущей черемухи наслаждается, а не вонью помещения, в которую затолкали пять десятков мужиков…

– Не голоден, что ли? – подчеркнуто грубым голосом спросил парняга. – Ну так мне отдай.

Март хмыкнул. Ну да. Разбежались. Вот если б он вежливо попросил, кто знает, Ли не жадный, мог и поделиться, понимает, что человек недавно в заточении, не привык к скудной пайке. А хамить ему не надо. Совсем не надо. Опасно. Вообще, это давно усвоила вся камера, и Старый Вим обычно новичков просвещал, что с той вон парочкой лучше не связываться, но так уж устроены некоторые тупые головы: все стремятся доказать, что они самые крутые. Того, дурак не понимает, что перед смертью все равны. Ли продолжал вкушать свой завтрак, но, когда парень наклонился, чтоб хлеб, лежавший у него на коленях, поднять, вскинул ногу навстречу широкому носу наглеца. В итоге нос стал существенно шире, а парень мощно шмякнулся на зад с приглушенным воплем. Это зря, потому что вопль услышали надсмотрщики и тут же вломились в камеру: как всегда, двое с дубинками и плетками, а трое со скорострельными арбалетами остались снаружи. Хартинги не только воевать умели, но и охранять.

– Кто его ударил? – почти вежливо осведомился один.

– Я, – отозвался Ли невозможно культурным голосом и допил чай. – Мне следовать за вами, сударь?

– Ну зачем же следовать? Можно и здесь.

– Он не виноват, – вступился Март, понимая, что глупит. Ли покосился на него, словно на безнадежного больного, положил хлеб в карман куртки, а куртку снял и аккуратно свернул, повернулся к надсмотрщикам спиной и уперся руками в стену. Здесь так здесь. Это даже лучше, потому что на месте больше десяти плетей не дадут. Проверено. А если выведут, могут и пятьдесят всыпать, как первый раз. Даже выносливый Ли потом отлеживался два дня. Ну, герой, получишь ты у меня, да втихую, разве что сам жаловаться побежишь. А жалобщиков хартинги не любят, как и нарушителей порядка: нарушителя выпорют, а по жалобщику и дубинками могут пройтись.

Ли даже не вздрагивал, хотя бил хартинг на совесть, не в оттяг, но крепко. И правда, десяток. А сколько ж за заступничество положено? Тоже десять. Март дергался, но не стонал, как многие. Больно, конечно, да только бывает намного больнее. Уж он-то знал.

Решетка с лязгом закрылась. Ли подождал, когда Март усядется, подал ему остаток хлеба и поинтересовался:

– Ну что? Опять чтоб вместе? Умный ты, как… вот как наш юный друг с расквашенным носом. Идите, юноша, в свой уголок, потому что в следующий раз с вашими гениталиями сделаю то же, что сделал с носом. Мне это станет в те же десять плетей, но вам будет существенно хуже.

– Ты! – проревел обиженный. – Я!

– Иди, пока яйца всмятку не стали, – перевел Март. Вряд ли этот младший фермерский сынок слышал мудреное слово «гениталии». Ли, сидя в той же расслабленной позе, разве что к стене не прислонялся, достал хлеб, положил на колено и отщипнул очередной кусочек. Парень рванулся в драку, но тут уж его сокамерники удержали. Серьезная драка вылилась бы в наказание всех. Так и перепороли бы полсотни, серьезно, обстоятельно. А кому это надо, кроме дурака по имени Март? Когда надсмотрщики заглянули, было мирно и спокойно. Ли собрал крошки, ссыпал в рот и довольно вздохнул. К ним подсел парнишка из вчерашней партии. Вот тот парняга был, а этот – парнишка: мелкий, хрупкий, явно из мобилизованных.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, – согласился Ли. Март просто кивнул.

– Вы были при Сторше, да? Как это было?

– Плохо. Нас смяли.

– Правда, что бой шел целый день?

– Сутки. Ночи-то белые.

– Разве можно драться целые сутки?

Мальчик не то чтоб не поверил, он удивился. Нельзя драться сутки. Потому и проиграли. Волны хартингов, накатывающиеся на укрепления, были свежие, зато обороняющиеся дрались именно сутки. Март искренне удивлялся, что еще способен удержать в руке меч, вот на щит его уже не хватало, голова кружилась от усталости, но они знали, что сдаваться нельзя. Порубят… Кто ж думал, что хартинги захотят напоследок пленных брать. Сдался бы? Вряд ли. Лучше пусть меч в бою голову снесет, чем топор на плахе. Тьфу, какой там топор, ладно если веревка, истертая от частого использования.

– Нельзя, – согласился Ли, – именно потому мы и проиграли. Всякий энтузиазм не бесконечен. А ты где служил?

– В гарнизоне при Хармише. Когда комендант увидел, сколько их, сам открыл ворота.

– На которых его потом и повесили, – флегматично продолжил Ли и, судя по дрогнувшей физиономии мальчика, угадал. – Ты не переживай, тебя тоже повесят.

Мальчик справился с собой. И то ладно. Совсем ведь зеленый, лет семнадцать… если есть. В последний месяц войны только что беременных баб да малых детей не мобилизовали. Этому щенку боевого меча и не поднять больше чем два раза, боевой лук не натянуть, а арбалет неподготовленному никто не даст, чтоб болты зря не переводить. Может, денщиком при коменданте был да караул на стене ночами нес. И все равно казнят, наверное. Зачем хартингам это надо – перевешать всю армию Бертина? Особенно детей этих? Разве виноваты они, что своего короля послушались и в бой пошли? Ну, понятно – офицеров, понятно – армейцев, еще понятнее – их, наемников… Страна и так обезлюдела. Наслушался Март о том, что случается, когда хартинги проходят через побежденные города… Половина брехни, конечно, любой слух обрастает десятками леденящих кровь подробностей, но ведь и половины достаточно. Зачем им пустое королевство?

Тьфу ты, и правда, глуп, как тот парняга. Сколько их, хартингов! Сам ведь удивлялся: не бывает таких огромных армий, да и королевство того не стоит, не самое богатое, не самое удобное в стратегическом плане. Бертин не самый плохой король был… или есть? Что стало с королем, интересно? то есть не то чтоб особенно интересно, что простым наемникам короли, но просто любопытно: жив ли, в плену ли, и если в плену, что будет? Вообще-то с хартингов станется и короля в петлю сунуть. Рядом с королевой и королевскими детишками.

Стоп. Ли всегда советовал думать, прежде чем думать. Достоверно Март не знал, как обращаются хартинги с детьми и женщинами. Ну, насилуют баб, не без того, какие солдаты этого не делают, когда в павший город входят, распаленные битвой. А вот дальше что – неизвестно. Потому что отступали они. С самого начала войны пятились, хоть сто шагов в день, хоть миля, все равно – назад. И что там оставалось, они не знали.

К ним подсели еще несколько человек, включая старого Вима. Что этот дед в армии делал? Маркитантом служил? Конюхом у офицера? Как-то не спрашивалось. Ведь лет ему никак не меньше шести десятков, а в армии он с самого начала, и при Сторше был. Вонючка Уил, чтоб вслух его кличку не произносить, язвительно поинтересовался:

– А что это за имя такое – Ли? Разве у эльфов такие имена бывают?

– Это для вашего языка, – невозмутимо и вроде любезно отозвался Ли. – Но ты, конечно, можешь звать меня полным именем. Только знаешь, у нас считается смертельным оскорблением ошибиться в произношении. Так что не обессудь если что. Меня зовут Ллувердлиалинтр Лимрпитрондико. Для друзей просто Ллувердлиалинтр.

Уил пошевелил языком во рту, подумал, что смертельно оскорблять Ллувердлиалинтра чревато и решил не выпендриваться:

– Можно я лучше буду продолжать называть тебя Ли?

– Ну разумеется, – великодушно ответил он. – Наши имена и правда трудноваты для вас. А ведь оскорбить меня ты не хочешь, верно, Уил?

– Не хочу, – совершенно искренне признался Уил и так поддал, что мальчишка из Хармиша нервно вздрогнул. В бою его использовать, против вражеской армии, от такого запаха даже боевые волки разбегутся. – Простите, не сдержался.

Март устроился поудобнее: прилег, опершись на руку. Боль в спине уходила, но недалеко, прислонишься к стене или уляжешься с комфортом – враз вернется. А так вроде и ничего. Почему их еще не вывели? Сколько раз сменился состав арестантов – десять? двадцать? Когда каждый день забирают, когда реже, и тут же новых приводят. Марту даже думалось, что так их просто пугают: переводят их камеры в камеру, из тюрьмы в тюрьму, хотя все новенькие оказывались либо из отдаленных гарнизонов, либо из отдельных крепостей. Странно даже. Вим завел свои небылицы, слышанные Мартом уже сто раз, и всегда с разными подробностями. Ли вроде бы и слушал. Сидел, обнял колени, ничуть на эльфа не похожий, потому что отросшие волосы давно уже прикрывали уши, а глаза не казались такими огромными. Все они тут были на одно лицо, и никто никогда не рискнул бы заявить, что Март всего несколько месяцев назад был настоящим красавчиком, ну а что уж говорить о Ли…

Жить очень хотелось. Пусть даже здесь. Умирать – не хотелось. Но еще больше не хотелось, чтобы умер Ли, потому что его присутствие всегда придавало Марту сил. Наверное, он бы уже сто раз впал в отчаяние или в тупую апатию, если бы не абсолютное спокойствие и привычная ирония Ли.

Натрепавшись вдосталь, Вим ушел, а за ним и остальные. Мальчик из Хармиша, пугливо шарахаясь от шуточек по поводу его ладной задницы, тоже забился в угол. Ли положил голову на колени и закрыл глаза.

– Когда ты поумнеешь, Март?

– Теперь уж и не успею, – откликнулся он, старательно копируя равнодушные интонации Ли. – А имечко у тебя и правда… Что? Наврал?

– Неужели ты думаешь, что эльфы такие придурки – языки ломать? Дома меня звали Линнар. Всего лишь Линнар.

– И правда, просто, – согласился Март. – Не сердись, откуда ж мне знать, какие у вас имена в ходу?

– Учить тебя не переучить, – вздохнул Ли. – Ты разве ж не слышал эльфийского хотя бы и в моем исполнении? И что? Такие зубодробительные слова?

Март смутился. Слышал. Бывало, Ли напевал что-то по-своему, да только ведь Март скорее мелодию да голос слышал, к словам и не прислушивался, все равно ж непонятно. А вот голос приятный был, мягкий такой, скользкий, словно атласный, и песенки все больше мелодичные, тоже гладкие. Или журчащие, словно ручеек в лесу.

– Почему ты думаешь, что за нами сегодня придут?

– Я не думаю. Я предполагаю. Может, ошибаюсь.

– Хорошо бы вместе, – пробормотал Март. – Не хочу я умирать без тебя. Ох, то есть не хочу я, чтоб ты умирал, понимаешь? Оставаться без тебя не хочу.

– Понимаю. Не переживай, если меня сегодня не повесят, повесят через неделю. И наоборот. Ты б поспал, ночью то все потолок изучал. Что-нибудь интересное высмотрел?

Март ухмыльнулся и не стал рассказывать про острый эльфийский локоть. Может, Ли именно в этот момент какой кошмар приснился, вот он и вздрогнул, дернулся. Подумаешь, разбудил. Велика беда. Он и правда лег спиной вверх, уткнулся носом в руку – сам-то вроде и не пахнешь в отличие от окружающих – и задремал. То ли снилось что, то ли нет, но уж ничего особенно приятного или гадкого. В камере разговаривали, ругались, смеялись, пели. Да разве ж солдату шум мешает?

Лязгнула решетка о стальную раму. Для обеда рано… Ясно.

Март поднялся, когда рукоять плетки указала на него. Ли? И Ли тоже. Все-таки вместе.

Вот тоже радость нашел – в соседних петлях ногами дрыгать. Обгадиться рядом. Смерть красивой бывает только в глупых книжках, а вот наяву Марту таковой видеть не доводилось. Ну разве что когда стрела влетает прямо в сердце, когда человек не успевает понять, что умер, и на лице остается живое выражение… ненадолго, впрочем. Пару лет назад читал Март один роман, и так уж сладко там были описаны битвы да дуэли, ну смех один! Что ж красивого, когда меч живот вспарывает и внутренности на свежий воздух лезут? А запашок какой при этом стоит, потому как кишки тоже не невредимы? Или так уж благородно кажется, когда рыцарь противника двуручником разваливает от плеча до паха! Девица, которая Марту роман и подсунула, просто ахала и умилялась тому, что там расписано. Март уж не стал ей напоминать, что когда от плеча до паха, то не только кишки наружу, но и прочая требуха, а кровь из перерубленных жил бьет в стороны, словно фонтан на городской площади?

Ничего красивого в смерти нет. И уж тем более в казни.

Отобрали шестерых, в том числе парня с разбитым носом и мальчишку из Хармиша. Это неплохо. Умереть не так страшно, как ждать смерти, а кто здесь его подбадривать станет? Вим? Дождешься от старого солдата, как же. Страшно всем. Даже детина побледнел, один нос свеклой пламенеет. И набок смотрит. Сломал-таки. Мальчишка – тот просто трясется, ладно хоть не цепляется ни за кого, то есть вполне достойно держится. Пока. Март покосился на невозмутимую и даже скучающую физиономию Ли и постарался придать своей то же выражение.

Хартинги окружили их плотным каре, мечи наголо, можно попробовать прорваться, плашмя вмажут – мало не покажется, а потом все равно на плаху. Они последовательные. Сказано – повесить, значит, надо повесить, а не зарубить. Ли сунул руки в карманы куртки и поежился. И правда, потянуло откуда-то сквозняком, свежим, не спертым воздухом, и Март с наслаждением вдохнул поглубже. Глупая война с непонятными мотивами. То есть короля-то что понимать: в его земли вторглись враги, до того раскатавшие соседнее государство, а еще до того – соседнее тому. Шли, словно стада зубров, к какой-то точке, все сметая и растаптывая на своем пути. Что там дальше – маленькая Дарма? Герцогиня безропотно пропустила бы через свою страну любое войско, не оказывая сопротивления. И что – тоже всех подряд уничтожать станут? Или просто разграбят да пройдут дальше? Земля, говорят, круглая, так и будут топать по одному маршруту…

Их вывели на улицу. О боги, как хорошо-то! И осень уже, надо ж. Значит, полные три месяца в камере.

– Как восхитительно пасмурно, – щурясь, проговорил Ли. И то верно, из постоянного полумрака или полной тьмы на солнце выйти – ослепнуть недолго… А какая разница? Ну разве что идти не спотыкаясь. Воздух был такой… такой… Март и забыл, что может так вкусно пахнуть мокрым камнем, травой, дымком… Хоть надышаться напоследок. Жаль, недолго. Вот и точка прибытия. Капитально сколоченный эшафот. Многоместный. И очень разнообразный – тут тебе и классическая плаха (значит, кому-то головы все же рубят), тут и виселица на шесть веревок, тут же и дыба и прочие причиндалы. Ну им, дадут боги, это не грозит. Все просто. Расставили под веревками, петли на шеи надели, подзатянули, поправили, аккуратно, как все делали. Парень с разбитым носом вдруг начал орать, что он не добровольно, что его заставили, а сам он верой и правдой готов служить кем угодно, вот хоть бы и палачом или золотарем, только не убивайте… Ли поморщился. Он считал, что жить можно всяко, а вот умирать лучше спокойно. С достоинством, если тебе это позволяется. Мальчишка просто плакал, но молча, даже не всхлипывал, просто слезы по щекам текли. Нормально. Ведь и не жил почти.

– Это быстро, – ободряюще бросил Март, подумал и тоном опытного висельника добавил: – И не больно. Не бойся.

– Ну вот, – тихонько сказал Ли, – твоя мечта сбылась. Вместе. Ну что, увидимся там?

– Постараемся.

Март заставил себя улыбнуться. М-да, это вот чучело рядом с ним – красавец эльф по имени Ли? Этот колтун – его роскошные пышные волосы цвета прогоревшего костра? Да вроде он – осанка его, а поротая спина придает горделивости. Март представил себя со стороны. И это красавчик Март? Это воронье гнездо – его буйная черная шевелюра? И где-то под этой грязью на роже скрывается гладкая смуглая кожа? А эта мочалка называется бородой? Хорошо Ли – у эльфов бороды и вовсе не растут. Как-то, давным-давно, Март недоверчиво поинтересовался: «А эльф ли ты?» – и Ли ответил с обычным спокойным сарказмом: «Ну что ты, конечно, нет, уши я себе при бритье обрезал случайно и каждое утро волосы на теле выщипываю». Волос и правда не было вовсе, даже в паху, не говоря уж на груди или подмышками. Гладенький весь. Говорят, благородные себе и правда выщипывают волосы на теле. Зачем? Если уж человек таким создан, так пусть таким и остается.

Петля затянулась и замерла, заставив Марта встать на цыпочки. Вон у них как, оказывается… неприятно. Когда под тобой люк открывается, есть шанс, что сломается шея, тогда и правда почти мгновенно, а если вот так вверх подтягивать будут, то надолго, минуты три можно задыхаться. Обманул пацана.

Офицер-хартинг сообщил им, что они осмелились противостоять непобедимой армии и потому заслуживают безусловной смерти. Март фыркнул, а Ли так и вовсе засмеялся. Офицер немного удивился и даже спросил, что тут такого смешного.

– А смерть бывает условной? – поинтересовался Март. – Не слыхал.

Офицер зачем-то начал объяснять, что не очень хорошо владеет здешним языком, потому и мог неправильно сформулировать, но разве осужденный может доказать, что это неправильно?

– А что тут доказывать? Условно – это то, чего может и не быть, то, что можно отменить. Отменить казнь – можно, освободить с каторги – можно, но вот с того света вернуть не получится. Смерть абсолютна.

– Хорошо, – одобрительно заметил Ли. – Правильно сказал.

Март прыснул. Почему остальные-то не смеются? Не ошибке чужестранца, а самой ситуации? Стоит полуповешенный на кончиках пальцев, словно танцовщица, и читает лекцию по языкознанию пополам с философией. Детина снова заорал про свою готовность, сдуру подался вперед и не удержал равновесия, сорвался и заплясал в петле, не соображая, что достаточно снова на цыпочки… нет, уже недостаточно, петля затянулась. Мальчишка с ужасом наблюдал за агонией, но благоразумно не шевелился. Офицер погрузился в глубокую задумчивость, и у Марта начали уставать ноги. Еще бы – больше трех месяцев никаких физических упражнений, скудная еда, мышцы ослабли, уже не мышцы, а так, ляжки сорокалетней купчихи. Ну ладно, подышим свежим воздухом напоследок. Если есть загробная жизнь, как обещают, то им вряд ли попасть в хорошие условия, потому что не безгрешны. Мягко говоря.

Хартинг скомандовал что-то и веревки вдруг ослабли. Март какое-то время еще постоял на цыпочках, а потом все же опустился на всю ступню.

– Не смотри, – посоветовал Ли мальчику, не сводившему расширенных глаз с детины. Тот и при жизни красавцем не был, а уж сейчас… Правда, на посиневшей роже разбитый нос уже так и не выделялся. Забавно: стоит повешенный. Стоит.

А ты и сам через минуту или пять минут будешь повешенным, напомнил себе Март. Стало грустно. Он бы еще пожил. Даже с петлей на шее.

Такую возможность им предоставили. Офицер ушел куда-то, а петли были натянуты не критично, можно было даже переминаться с ноги на ногу. Эх, жаль, свежесть воздуха была относительной, потому как парень обделался все-таки. Видал Март повешенных, и очень немало, но не со всеми такое случалось. Не особенно умное и рациональное желание, но очень бы хотелось, чтобы с ним и Ли не случилось…

– Неужели вам не страшно? – сдавленным шепотом спросил мальчик. Март пожал плечами, а сам задумался. Ладно, себе признаться можно – страшно. Только, во-первых, привык собой и своими эмоциями владеть, а во-вторых, нахватался от Ли привычек к ироничному взгляду на мир. Именно так: не самих взглядов, а только привычки. Увы, равнодушно-философское отношение к смерти ему было несвойственно и умереть он боялся. Не абстрактно и не в бою, а вот сейчас, в данный момент. С петлей на шее. Но вот показать свой страх Ли он боялся еще больше.

Остальные двое таращились прямо перед собой и опасались дышать. Это глупо. Вот вернется офицер – тогда можно и перестать, им еще в этом и поспособствуют, а пока лучше не напрягаться. Краем глаза Март перехватил улыбку Ли и улыбнулся в ответ. Солдаты-хартинги равнодушно смотрели на них, одинаково и на живых, и на мертвого. Как заколдованные. Были они все чем-то похожи: тип лица, разрез глаз, темная масть. То есть не то чтоб поголовно брюнеты, то есть и вовсе не брюнеты, как Март, но каштановые или темно-русые, кареглазые, смуглые. Хотя с запада пришли, и, наверное, очень издалека. До войны Март ни о каких хартингах и не слышал.

Ли тряхнул головой, отбрасывая назад то, что когда-то было прядями волос. Что он только не делал с ними! Когда они только познакомились, волосы у Ли были длинные, до лопаток, и каждый немедля видел в нем эльфа, хотя и среди людей было полно мужчин с такими прическами. Март, если честно, узнал, что Ли эльф, только к концу четвертого месяца совместной службы – они тогда вместе нанялись в охранники к богатому благородному. Тому не то чтоб опасность угрожала, просто выпендриться захотелось, вот он и нанял пару профессионалов. А так как ничего в охранниках он не понимал, что принял Марта за профессионала. Вероятнее всего, определяющую роль в найме сыграла эффектная внешность Марта. Любил благородный видеть вокруг себя красоту, вот и нанял не проверенного временем и разрисованного шрамами рубаку Кавира, а его ученика. Довольно бездарного. А вторым – Ли, и по той же причине, хорош он был – дух захватывало. Эта темно-пепельная грива впечатлила даже равнодушного к мужской красе Марта. Он прежде своей шевелюрой гордился, волосы у него были роскошные, блестящие, густющие, лежали этакими крупными волнами – девицы умирали от зависти. А у Ли они не вились, но были настолько пышными и было их так много, что… в общем, хозяин потом долго-долго добивался от Ли секрета: как же он ухаживает за своей гривой, как же он ее укладывает так эффектно. Ли обладал вздорным характером и продержался недолго: объяснил, что волосы он всего лишь моет периодически и пользуется расческой. Тоже периодически. Просто надо иметь волосы, а не свиную щетину. После чего он был уволен, а Март – за компанию с ним. Тоже, наверное, за волосатость. Постояли они на улице, побренчали мелочью в карманах и пошли наниматься к менее кокетливому хозяину. Вместе пошли, да так вместе и остались. Если бы не Ли, быть бы Марту изображением охранника, а не охранником. Мечом-то он владел сносно и по наивности думал, будто этого достаточно, а Ли его и просветил, и научил, и натренировал. Поначалу странным казалось, что охранник прежде всего должен уметь не смотреть, а замечать, не защищать, а предотвращать, не слушать, а слышать. Теперь-то удивительно было, что мог думать иначе. Хотя он и молод был, но не так, как этот вот пацан в соседней петле…

Так вот, волосы Ли просто сбрил. Начисто. А так как сноровки в этом деле у него не было никакой, то башку он себе изрезал основательно, Март, проснувшись, вдруг обнаружил товарища с лысой головой, щедро облитой кровью из мелких ранок, отругал как следует – мог бы и знающему поручить! – и только потом увидел плотно прижатые к голове вытянутые вверх заостренные уши. И спорил тупо: «А чего это у тебя уши такие?» – «Эльфов никогда не видел?» – брюзгливо проворчал Ли, раздраженный из-за своей неумелости. Он почему-то, если чего-то не умел, страшно злился, будто возможно уметь все на свете. Ну как бы он мог не порезаться, если брился впервые в жизни? Март вот с пятнадцати лет брился, борода рано начала расти, и то нет-нет да и порежется, не зря ж о мече говорят «острый, как бритва», а не наоборот. Эльфов Март, понятно, не видел. В здешних землях эльфы были даже не редкостью. Их просто и не было. Если даже и проезжали где купцы или путешественники, да только не по их глуши.

Зато понятна стала странноватая и несомненная красота Ли. Март и сам ничего себе был, и лицо правильное, и глаза большие, выразительные, да еще синие, и сложен славно, в талии тонок, в плечах широк, и руки имел не корявые, и ноги не кривые, но Ли… Март иногда им любовался, словно редким цветком или картиной какой. Он даже лысый был невозможно красив. И чужд. Не случалось у людей такого совершенства черт, таких огромных (уж Март-то знал!) и таких небывалых туманно-серых глаз, и такой грации тоже… Женщины висли на нем пучками, а он все рожу кривил этакую «надоели вы мне все», выбирал девицу посимпатичнее и осчастливливал. Пару раз. Постоянных подруг не заводил. Пристрастий никаких не имел: сегодня ложился с хрупкой блондинкой, завтра – с пышной брюнеткой. Март, втайне ему подражавший, тоже перестал зацикливаться только на блондинках, тем более что больше половины все равно крашеными оказывались.

Стоп. Вот не зря говорят, что в последние минуты жизни все начинают о прошлом думать, причем только о приятном, оттого и умирать боятся. Смешно. А о чем? О будущем думать, стоя под тяжелым осенним небом с веревкой под подбородком, помягчавшей и стершейся о чужие шеи? О неприятном прошлом? Ну когда ж не вспомнить-то хорошее, как не перед смертью? Март покосился на Ли. Тот скучал. И за все эти годы Март так и не научился понимать, прикидывается он или в самом деле такой.

Начал накрапывать дождик. Последний дождик в жизни, подумал Март и улыбнулся своей пафосности. Ну словно поэт! Струйки воды, наверное, дорожки на лицах оставляют… нет. Чтобы многомесячную грязь смыть и всемирного потопа будет мало. Ладно Март, он до встречи с Ли баню-то посещал раз в две недели и считал себя ужасно чистоплотным, а этот по три раза в день готов был полоскаться даже в ледяной воде, ногти все чистил да белье стирал. Когда впервые случилось им попасть в заварушку и драпать потом со всей возможной скоростью, не разбирая дороги и не тормозя больше чем на несколько часов, Ли, конечно, отложил свои привычки подальше и не беспокоился по поводу несвежей рубашки и немытых волосы, но как только они убедились, что погоня отстала, залез в первое же озеро и битый час в нем просидел, стараясь и себя отмыть, и одежду отполоскать. Март невольно втянулся и, если честно, ему понравилось…

Мальчишка снова начал плакать. На этот раз он всхлипывал и голову низко-низко опускал. Понятно. Неприятность случилась от страха, и теперь ему не боязно, а стыдно. Прежние сослуживцы Марта, да и сам Март, стой они не на эшафоте, а перед ним в охранении, в отсутствие командира не преминули бы громко обсудить да прокомментировать, что приговоренный обмочился, а хартинги хоть бы что: смотрят спокойно и вроде бы без осуждения. Ну что тянут, малого вон до греха довели. Не жалко парня, что ли? Видно же, что не вояка он никакой, случайно попал в жернова, а война всех перемалывает, ни на пол на смотрит, ни на возраст, ни на мужество. Вот удавленник – трус, скорее всего, пацан – непонятно, молод, но они-то с Ли дрались честно, два дурака, себя не жалели, даже когда ясно стало, что дело проигрышное, могли б улепетнуть, а с их сноровкой и опытом и от королевских патрулей бы скрылись, и от хартингов ушли… Наверное. Не повезло, попали под раздачу, надо ж было войне начаться, когда они тихо-мирно сидели в тюрьме и суда дожидались, и ведь грозило им в самом страшном случае полгода каторжных работ, а то и всего-то публичная порка или еще какое унижение, потому что не разбойники, не воры, ввязались в кабацкую драку, где кто-то кабатчика и порешил. Всех повязали и за решетку… А тут – война. Суд отложили, да надолго, а потом выстроили всех в тюремном дворе и честно сказали: кормить вас не с руки, судить некогда, отечество в опасности, выбирайте, или под знамена короля Бертина, или прямо с этого двора в соседний, а там изобретение местного умельца – головорубная машина. Палачу даже топором махать не надо: положили человека на доску, голову в дырку специальную просунули, палач за рычаг дернул, сверху лезвие отточенное упало, знай только корзины отодвигай, когда головами заполнятся. Переглянулись они с Ли тогда и решили лучше повоевать, чем так кончить. Довоевались.

Офицер вернулся понурый и не один. С другим, явно званием повыше. Солдаты внизу животы мигом подтянули, хотя и без того не кособочились. Второй офицер осмотрел их внимательно, кивнул на Марта: этот? Приблизился, для чего даже ножки утрудил, на помост поднялся. Вплотную подошел. А зря. Дух-то от немытого тела каков, да еще Уил старался, тоже, поди, запашок в одежду въелся, да, чего уж, из отхожего ведра пару раз маленько на штаны плесканул. В общем, Март не обиделся, когда офицер поморщился и отступил на шаг.

– Значит, тебе смешным показалось, что офицер плохо владеет вашим языком?

– Нет, – покачал головой Март. – Слова смешными показались, но не офицер.

Ли одобрительно улыбнулся: дескать, правильно формулируешь, не зря я тебя, чурбана деревенского, столько лет обтесывал. Чурбан, правда, не деревенский, да велика ли разница, если к моменту знакомства Март полторы книжки прочитал: одну порнографическую и половинку Святой…

– Ты не смеялся над офицером?

– Не смеялся. Ну вы, сударь, сами подумайте, разве не смешные слова – безусловная смерть? Смерть, мне думается, незатейлива и однозначна, либо приходит, либо обходит, и никакой условности или безусловности.

– Как же должен был сказать офицер?

– Ну, например, что мы безусловно заслуживаем смерти.

Рассказать кому – не поверят. Лингвистическая дискуссия. Урок стилистики. И кто кого учит – бродяга, пять классов еле одолевший, офицера. Интересно, за это какая казнь полагается? Развеселился на свою голову, так легко бы умерли, а что будет…

Офицер покивал, соглашаясь. С формулировкой или ее сутью?

– А ты заслуживаешь смерти?

Ну здрасьте. Лингвистическая дискуссия плавно переходил в философский диспут. Ли уже и не скрывал улыбки, смотрел заинтересованно, слегка склонив голову набок.

– А вот это небезусловно, – серьезно ответил Март. – Зависит от точки зрения.

– А если абстрагироваться?

Издевается еще, скотина.

– Если абстрагироваться, сударь, то не заслуживаю. Война окончена? А пленных принято миловать. Не скажу, что по домам распускать, однако и не вешать всех подряд.

– Мы не всех подряд вешаем. Некоторых казнят иначе, – уточнил офицер. – Ты ведь взят при Сторше? Ты дрался до последнего? Почему?

– А что мне оставалось? – удивился Март. – Сошлись две армии, надо драться.

– Можно было бежать. Почему никто из армии короля Бертина не бежал из-под Сторши? Ведь позади вас никого не было, вас никто не сдерживал…

– Позади нас была Сторша, – пожал плечами Март. – Последний укрепленный город. Некуда было бежать… да и не дело это, сударь, с поля боя бегать.

– Ты так предан королю Бертину? Или своей стране?

– Это не моя страна и не мой король, – честно сказал Март, понимая, что потуже затягивает веревку. – Я наемник.

– Это мне известно. Тогда почему ты не бежал? За что ты дрался?

– За себя, – незатейливо признался Март, – за товарищей своих, за друга вот.

– Разве не за деньги?

– Какие деньги, когда война проиграна? Уже нет.

Да, по первости им платили, несмотря на то, как они в армию попали. Не то чтоб хорошо, однако какие-то деньги перепадали. Под конец уже и нет, и они даже право имели уйти, почему не ушли… ну это Март вряд ли смог бы объяснить. То есть себе – мог, а другим совестно было. Он остался, потому что не спешил уходить Ли. Вот и причина.

Офицер помолчал, рассматривая Марта в упор и немного кривясь. Воняло. Ну что уж тут поделаешь, воды не давали вовсе – вот чай утром и суп ближе к вечеру. И все. Если б даже кружка и перепала, Март бы ее выпил, а не на умывание потратил.

Офицер прошел по ступенькам, постукивая подковками на сапогах. Солдаты подтянулись еще больше, те, что скучали за спинами висельников в ожидании приказа, тоже подобрались и Март решил, как и положено, напоследок посмотреть в небо. Оно конечно, больше ничего не увидишь, и будь здесь поле или река, можно было б лицо дождю не подставлять, но вот делать последним воспоминанием мощеный двор и солдат вражеской армии не хотелось. Низкое брызгающее холодной водой небо показалось ему прекрасным. Вот странно-то… Как, оказывается, красивы тяжелые серые тучи…

– Мы судим и приговариваем строго по закону, – сообщил офицер. – Все должно быть правильно. Капитан ошибся, формулируя приговор, поэтому он не может быть приведен в исполнение. Вы, разумеется, будете наказаны – выпороты кнутами и отправлены на рудники или каменоломни, но смертная казнь для вас отменяется.

Март медленно опустил голову. Как Ли это называет – слуховые галлюцинации? Но тогда уж и осязательные, то есть… тьфу, забыл… о! вот – сенсорные тоже, потому что петлю ослабили и стащили с голову, не щадя ушей. Выпороты и отправлены на рудники?

– Пожизненно? – с ленцой поинтересовался Ли. Офицер не велел надевать петлю обратно, а сухо ответил:

– Это определит судья, когда вы сможете быть отправлены на рудники. Он исследует степень вашей вины и назначит срок наказания.

– Нас не повесят? – тонким голосом спросил мальчик у Марта. А ты кнуты-то выдержишь, дружок?

– Вас не повесят, – не без сожаления вздохнул офицер.

– Ну вот, – насмешливо прошептал Ли, спускаясь вслед за Мартом с эшафота, – а ты говорил, философия в реальной жизни не пригодится.