"Искатель. 2009. Выпуск №3" - читать интересную книгу автора (Юдин Александр, Юдин Сергей, Федорор Михаил,...)
Александр и Сергей Юдины ОРДЕН СВЯТОГО ФЕОФИЛА
Глава 1 АНТИКВАРНАЯ АНОНИМКА
«Как-то в полночь, утомленный, я забылся, полусонный, Над таинственным значеньем фолианта одного; Я дремал, и все молчало… Что-то тихо прозвучало — Что-то тихо застучало у порога моего. Я подумал: «То стучится гость у входа моего — Гость, и больше ничего». Э. А. По (пер. В.Жаботинского)
— Вот такая удивительная история случилась со мной этим летом в Ирландии, — подытожил профессор Горислав Игоревич Костромиров, осторожно выбивая любимую пенковую трубку с янтарным мундштуком о край нефритовой пепельницы в форме саркофага эпохи Третьего Царства.
— Эх, жаль, меня с тобою там не было! — с завистью вздохнул старший следователь по особо важным делам Вадим Вадимович Хватко. — Уж я бы распутал это дельце в один присест. У меня на злодеев прямо нюх выработался, сам порой удивляюсь — до такой степени… Иной раз иду по улице, на прохожих обывателей посматриваю, и сразу — в момент — определяю: вот этот — «мокрушник», тот — «домушник», а другой-третий — сексуальный маньяк. Веришь, профессор? Можно, я еще сигарку возьму? Уж очень понравились мне твои «Кабаньяс»!
— Разумеется, можно, и, конечно, верю, — улыбнулся Горислав Игоревич. — Это называется «деградация по профессиональному признаку».
— Ты про сигары? — поднял брови Хватко.
— Нет, про то, когда в каждом прохожем видишь преступника.
— Да ладно тебе! — отмахнулся следователь. — Я ж не говорю, что в каждом. Не в каждом! Детей дошкольного возраста и женщин на поздних сроках беременности я редко подозреваю. Впрочем… Ты лучше скажи, неужто, побырав п Дублине, ты не привез с собою хотя бы одной бутылочки знамен и того ирландского виски?
— Почему не привез? Привез. Только после твоего коньяка виски как-то… Его надо пить отдельно — с чувством, с толком, с расстановкой, не мешая с другими напитками, чтобы в полной мере ощутить букет:
— Брось эти свои декадентские штучки! — вскипел Вадим Вадимович. — Мешая — не мешая… Мне лично ничего не мешает попробовать его и после коньяка. У него друг, может, ни разу в жизни не пробовал настоящего ирландского виски, а он эстетствует.
— Ну, хорошо, — сдался Горислав Игоревич, — только давай пройдем в кабинет. Напиток, который тебе сейчас будет предложен, полезнее всего употреблять в интеллектуальной обстановке, например, созерцая корешки старинных книг.
— По мне хоть в ванной, — заявил следователь. — Что в рот полезло, то и полезно! Однако постой, что ж получается? Мой коньяк — двенадцатилетней, между прочим, выдержки — можно, выходит, и на кухне оприходовать, а для твоего виски подавай высокодуховную атмосфэру! Смутно ощущаю некое скрытое к себе неуважение. Мое самолюбие ущемлено, да-да, так и знай!
— Брось. Ты же сам предложил на кухне — дескать, тут уютней, чем в гостиной…
— А в кабинет ты меня и не приглашал!
— Ну, так вот — приглашаю.
— Совсем ты меня запутал, профессор! Вашего брата, интеллигента, хлебом не корми, а дай простого человека запутать… Кстати, виски — это «мужик», типа кофе, или все ж таки «баба»?
— Многие искренне убеждены, что в отношении виски употребим мужской род, — пожал плечами Костромиров, — хотя на самом деле, как и большинство бестелесных сущностей волшебной страны кельтов, виски является созданием среднего пола.
— Гермафродит, что ли? М-да… мне, простому человеку, такое понять и, главное, принять сложно…
— Ты виски-то будешь пробовать, простой человек, или раздумал уже? — засмеялся Горислав.
Вадимович, с пыхтением и некоторым трудом высвобождая объемистый живот из-под столешницы.
— За что я тебя еще люблю, так это за то, что ты, наверное, единственный в своем роде следователь, цитирующий гётевского «Фауста» в переводе Пастернака.
— Эге, так это я, значит, Пастернака цитирую? — искренне удивился Хватко. — А я-то думал — тебя, профессор.
— Почему меня? — опешил Горислав.
— Да потому, что этот стишок слыхал от тебя, вот почему, — пожал дебелыми плечами следователь.
— Все! — сдался профессор, решительно дергая себя за недавно отпущенную клиновидную бородку. — В кабинет! Немедленно в кабинет!
— Хорошая у тебя библиотека, — заявил следователь, заходя в кабинет и оглядываясь окрест, — большая.
— Дистанции огромного размера? — с легкой усмешкой уточнил Костромиров.
— Ты давай того… не ерничай. Нашел себе Скалозуба.
— Шучу, шучу, не обижайся.
Горислав Игоревич с особенным почтением усадил Вадима Вадимовича на изящный диван в стиле Людовика XIII (в действительности, он просто слегка опасался, как бы тучный Хватко по обыкновению не плюхнулся на него с размаху), а сам удалился за оговоренной «бестелесной сущностью» ирландской национальности.
Откинувшись, насколько это было возможно, на диванную спинку, следователь тем временем поневоле занялся изучением окружающей обстановки.
Как оно и полагается в настоящем кабинете — кабинете ученого мужа, а не какого-нибудь богемного тусовщика, отчего-то возомнившего, будто теперь ему по солидности статуса просто-таки необходим личный кабинет, где бы он мог уединяться и, типа, «думать мысль», — здесь большая часть пространства была отдана на жительство коренным кабинетным обитателям, сиречь книгам; иначе говоря, три стены помещения сплошь занимали дубовые книжные стеллажи с витыми колоннами. Сами стены были обиты деревянными панелями. Напротив единственного окна, выходящего на Москву-реку, стоял письменный стол — массивный, красного дерева, со столешницей коричневой кожи и удобным кожаным же креслом перед ним;
по левой стене располагался уже упомянутый диванчик, на котором в данный момент восседал Вадим Вадимович, ну а в остальном повсюду — одни лишь книжные полки; ряд за рядом поднимаясь от самого пола, они упирались в потолок, обрамленный незатейливым лепным карнизом.
Казалось бы, декорация, каковую по однообразию ее трудно назвать любопытной для сколь-нибудь длительного обозрения. Но первое впечатление нередко обманчиво, ибо достаточно было повнимательнее присмотреться к содержимому этих полок, как всякого мало-мальски понимающего в палеографии человека брала оторопь. Бог мой! Каким только букинистическим редкостям и антикварным раритетам не сыскалось тут места! Славянские рукописные и старопечатные книги, средневековые западноевропейские манускрипты и фолианты (среди последних немало попадалось и инкунабул), греческие пергаментные кодексы соседствовали с египетскими папирусными свитками и шедеврами восточной ксилографической печати.
А главное, все это не являлось бессмысленным складом книжной продукции, в каковой превращается большинство домашних библиотек, где книги расставлены абы как — бессистемно и хаотично. Ну, или в лучшем случае, — по размерам и цвету корешков. Нет. Здесь сразу можно было определить, что хозяин придерживался определенной, правда только одному ему ведомой, системы.
Поскольку в непосредственной близости от Вадима оказалась полка с русскими старопечатными книгами, именно к ней и привлекся его несколько затуманенный коньячными парами взор. Вначале он с удивлением открыл для себя «Божественную и истинную метафизику, или Дивное и опытом приобретенное ведение невидимых и вечных вещей», а затем, последовательно переводя взгляд с одного корешка на другой, прочел следующие любопытные и одновременно маловразумительные наименования: «Открытыя тайны древних магиков и чародеев, или Волшебныя силы натуры, в пользу и увеселение употребленныя. Перевод, в осьми частях состоящий, который предлагается выбором из немецкой книги под названием; «Magie, oder die Zauber-Krafte der Natur, в 12 частях состоящей, выданной славным профессором Прусскаго королевскаго кадетскаго корпуса г. Галле»; далее шло четырехтомное «Образование древних народов. Сочиненное Дандреем Бардоном, содержащее обычаи духовные, гражданские, домашние и воинские греков, римлян, какое-то — «блендированное», что ли? В чем тут разница? И которое из них лучше?
— Какое тебе нравится, то и лучше, — хмыкнул Костромиров. — Акасательно разницы… Вообще, существуют три основных, изначальных типа виски; применительно к Ирландии это так называемое «single malt», то бишь односолодовое, затем «pure pot still» — чистое виски из перегонного куба и, наконец, зерновое виски — «grain whiskey». Так вот, ежели смешать первое со вторым, или с третьим, или в любой иной комбинации, то и получится твое, как ты выразился, «блендированное», а проще говоря — купажированное виски.
— Алхимия какая-то, — вздохнул Хватко, упрямо нахмурив брови. — И все одно непонятно, чем они друг от дружки разнятся.
— Экий ты, брат, дотошный! Одно слово — следователь. На самом деле все просто: односолодовое гонится из чистого ячменного солода, pure pot still делается из смеси солода с непророщенным ячменем, а для зернового брагу готовят, соответственно, из цельного зерна, без всякого солода.
— Вот — объяснил, и теперь мне все стало совершенно понятно! — удовлетворенно кивнул Вадим. — А на душе легко и радостно. — И, потирая в предвкушении пухлые ладони, добавил; — Ну, а какое же виски будет предложено нашему вниманию сегодня?
Горислав Игоревич поднялся с кресла, поставил бутыль на ладонь левой руки и, держа ее несколько на отлете, торжественно, с аффектацией, изрек:
— Внимание, внимание! Сегодня вам будет предложено ирландское односолодовое виски «Бушмилз Молт» шестнадцатилетней выдержки. Уникальность сего напитка состоит в том, что в течение всех этих лет он выдерживался в трех разных дубовых бочках: сначала из-под хереса, затем из-под бурбона и, наконец, из-под порто. В результате такого чрезвычайно деликатного процесса напиток и обрел свою уникальную и неповторимую сложносочиненность, характеризующуюся сладкими медовыми и орехово-солодовыми составляющими… Ну как, годится?
— Внушает, — согласился Хватко. — Ну а чего тянешь? Давай наливай свое «сложноподчиненное составляющее»!
Когда бутылка «Бушмилз Молт» показала дно, Вадим Вадимович, тыча в опустелую емкость напоминающим сардельку пальцем, не без ехидства заметил:
— Вот, понимаешь… ик!.. шестнадцать лет его, ядрен-матрен… ик!.. выдерживали, то в таком бочонке, то в… ик!.. эдаком, а мы его за каких-нибудь сто шестьдесят минут… ик! ик!.. оприходовали.
— Cinis et manes et fabula fies[1], — развел руками ученый.
— Чего?
— Все, говорю, преходяще.
— Эт-то точно! — кивнул отяжелевшей головой следователь. — Между прочим, что это у тебя за куст со щитами вместо листьев нарисован? Вон тот, слева от окна.
— Это родословное древо Костромировых.
— Ишь какое разлапистое! По нему, небось, до позапрошлого века можно всех предков запросто отследить.
— До пятнадцатого столетия, — уточнил Горислав.
— Ага, теперь мне понятно, почему ты так любишь всякие древности.
— И почему же?
— Потому что сам — древность!
— Кстати, о древностях, — вспомнил Костромиров. — На днях со мной произошел один преудивительный случай…
— Да с тобою они постоянно происходят, — отмахнулся Вадим, — случаи эти. Удивляюсь, как ты только жив до сих пор!
— Ну, происходят, — согласился ученый, — и, заметь, нередко при твоем непосредственном участии. Помнишь историю с «уносящими сердца»[2]?
— Ну ладно, ладно, рассказывай свой случай, — поспешно закивал Хватко. — Об одном прошу: про этих «уносящих» мне даже не говори. Как вспомню то дело, так до сих пор, ядрен-матрен, с души воротит и, главное, аппетит пропадает начисто.
— Так вот, — начал Горислав, — третьего дня получил я некое послание без обратного адреса и имени отправителя…
— Анонимка, значит.
— Да. Но не в этом суть. Суть в том, что в конверт, опять же без всяких сопроводительных и пояснительных записок, было вложено несколько страниц старинного манускрипта. Если верны мои предварительные оценки, манускрипт этот создан где-то в конце одиннадцатого или начале двенадцатого столетий в одном из русских монастырей на Афоне и представляет собой перевод еще более древней византийской рукописи, относящейся ажно к девятому веку!
— Ого! — уважительно округлил глаза следователь. — Небось, денег стоит немерено.
— Коли не подделка — а, скажу сразу, не похоже, чтобы это было подделкой, — тогда весьма и весьма. Но опять же не в том суть, примечательно другое: хотя манускрипт и озаглавлен как «Житие преподобного Феофила Мелиссина» и, безусловно, является агиографическим произведением, однако ж довольно сильно отличается от, так сказать, «канонической» византийской житийной литературы…
— Ну, ты знаешь, — сразу заскучав, вздохнул Хватко, — всякая там церковно-славянская схоластика — не мой «конек».
— А вот я тебе сейчас прочту эти двенадцать страниц в собственном, пока приблизительном переводе с древнерусского, и ты моментально поймешь, что я имею в виду.
— Добро, — обреченно кивнул Вадим Вадимович, — только погодь минутку — мне надо срочно, гм… отдать дань природе.
Следователь, пыхтя и отдуваясь, поднялся с насиженного антикварного дивана и удалился на встречу с природой — в туалет. Однако не прошло и трех минут, как до Костромирова донесся грохот падения чего-то тяжелого, и тут же последовал звон, как если бы разбилось нечто массивное. Мысленному взору Горислава моментально явилась страшная картина происшедшего: дородный Хватко, чересчур энергично оседлав субтильное сантехническое устройство, теперь, вскрывая одно этажное перекрытие за другим, летит вниз эдаким смертоносным болидом, в тучах цементной пыли и под влажное кваканье раздавливаемых жильцов!
Выскочив в холл, профессор обнаружил Вадима лежащим на обломках напольной китайской вазы, в которую обыкновенно ставились зонтики; вероятно, возвращаясь из туалета, широкотелый следователь зацепился за ручку одного из них, что и повлекло дальнейшие плачевные результаты.
— Не поранился? — обеспокоенно спросил Костромиров, помогая тому встать на ноги.
— Вроде нет, — отвечал Вадим, с сомнением себя оглядывая и ощупывая. — А что это я раскокал? Надеюсь, ничего ценного?
— Как сказать… Ты уничтожил нефритовую вазу династии Юань, вандал ты этакий!
— Ядрен-матрен! — сокрушенно воскликнул Хватко, делая попытку собрать осколки. — Опять, выходит, древность? Ой, ой, ой!.. Очень дорогая? А все потому, что у тебя прям ступить некуда — кругом артефакты… Не квартира, а музейный запасник.
— Нет, все потому, что кто-то слишком много пьет и мало закусывает, — усмехнулся Горислав. — Ладно, не суетись. Благодари Бога, что это всего лишь копия. Так что Гейзериха[3] из тебя не вышло. Пойдем-ка лучше продолжим беседу — нас ждет «Житие Феофила».
— А я что? — безропотно пробормотал Вадим. — Я с нашим удовольствием…
Вернувшись в кабинет, друзья уселись на прежние места, после чего Костромиров бережно, почти со священным трепетом, достал из верхнего ящика стола несколько пожелтелых, испещренных коричневыми временными пятнами листов пергамента, аккуратно вынул их из прозрачной пластиковой папки, включил настольную лампу под зеленым абажуром и, откашлявшись, начал: