"Искатель. 2009. Выпуск №2" - читать интересную книгу автора (Федосеенко Андрей, Родионов Станислав,...)1Раскаленные пески тянулись вдаль завораживающими блеклыми волнами. Легкий ветерок перемещал песчинки, незримо двигая барханы, и их тихий шелест проповедовал тщетность и суетность человеческих метаний перед лицом вечности. Я привык к этим песням, иногда даже специально спускался сюда, присаживался на вершину понравившейся дюны, устремлял взгляд поверх этого блеклого застывшего моря, в точку на той линии, где оно сходилось с насыщенно-синим небом, и просто слушал, без всяких мыслей, без всякой предвзятости. Иногда сами собой приходили раздумья, чаще пески создавали лишь настроение, и я уходил умиротворенный, но, странно, — не унылый, даже счастливый… и очистившийся. Будто находил в этой песне тысячелетней бесконечности если не прощение за что-то, то, по крайней мере, успокоение насчет незначительности каких-то былых своих поступков. Хотя почему «каких-то»? За время моих многочисленных путешествий я не раз обагрял свой меч кровью. В основном это была кровь врагов — как благородных противников, так и негодяев, реже — кровь друзей: по ошибке или косвенно. Не за это ли я ждал прощения высших сил? Странно, но что-то подсказывало, что нет. И я даже знал — что. В последнее время со мной происходят странные вещи; возможно, я схожу с ума или просто притащил с собой в Кэта проклятие какого-нибудь жреца, храм которого разрушил. С каждым днем это начинает меня беспокоить все сильнее и сильнее, и вот мои мысли уже постоянно возвращаются к нему — так колесо, двигаясь по окружности, продавливает колею и уже не может из нее выбраться, лишь с каждым оборотом глубже уходит в землю, — и я начинаю чувствовать, что это становится смыслом моей жизни. Вчера наступил момент, когда я больше не мог держать все в себе. И вот сейчас я шел, чтобы поделиться своими проблемами. Я двигался неторопливо — пустыне претит скорость, и ты волей-неволей поддаешься ее настроениям — по старой, выложенной каменными плитами дороге. Плиты во многих местах потрескались, и в трещины набился песок, он же ручейками змеился по дороге, увлекаемый ветром, набивался через открытые борта моих сандалий, и, будь кожа моих стоп не такой загрубевшей, он вызывал бы неприятные ощущения. Солнце белой монетой сияло слева, но прохладный северный ветер, веющий мне в спину, смягчал его жар, приятно освежал мое тело. Короткие блеклые шорты, белое полотно на голове, спускающееся до лопаток и перехваченное голубой лентой, черные очки — писк «песчаной моды» в Кэта, а я всегда слыл пижоном. Перебравшись через бархан, наползший на дорогу, я оказался у спуска в широкую ложбину. Слева, словно кости огромного ящера, выбеленные солнцем, из песков поднималась полуразрушенная колоннада. Чуть далее белел слоновой костью круглый павильон. Дорога проходила в стороне от строений и скрывалась за выходом из ложбины. Там, я знал это, раскинулся невидимый отсюда оазис с виллой Андрахия Кинтариуса. Последний раз я был у него позавчера; расставаясь, мы договорились о встрече на сегодня. Время конкретно не назначали, просто — после полудня; но он, как всегда, ждал меня — среди колонн я видел его невысокую фигуру в белой римской тоге. Меня всегда поражала эта его особенность — знать, когда придут гости, но, привычно скрыв эмоции под маской невозмутимости, я начал спускаться к древней постройке. Ноги проваливались в песок, окончательно замедляя движение. Пробравшись мимо пары-тройки полуутонувших в барханах обломков колонн, я ступил на занесенные песком, потрескавшиеся ступени и поднялся на фундамент колоннады. Справа и слева тянулось по двойному ряду старых каменных, мраморных и алебастровых столбов, целых и осколков с неровными краями. Они составляли с пустыней единую композицию, подтверждая ее главный постулат: значение имеют лишь вечность и песок, все остальное исчезает… Андрахий Кинтариус стоял спиной ко мне и глядел на обломок колонны, лежавший поперек колоннады. Солнечные лучи отражались от его лысины и, будто заблудившись, терялись в складках его тоги. — Разрушение село с нами за один стол, — проговорил он, не оборачиваясь. — Это новый обломок. Он упал сегодня ночью, впервые за… я даже не знаю, за сколько лет. Сколько себя помню. Да и пески вели себя спокойнее — никто здесь не убирал, как ты понимаешь, но и песка было мало, а последние несколько дней пустыня будто решила наверстать упущенное. Тебе не показалось, что пески стали глубже и колоннада тонет? — Он повернул ко мне свое изрезанное морщинами лицо шестидесятипятилетнего мужчины, впрочем, сколько я его помню, он всегда выглядел так. Я посмотрел налево, песок там действительно поглотил края ступеней и запустил щупальца между колоннами. — Может, мы раньше просто не замечали этого? — предположил я. Андрахий Кинтариус пожал плечами и перевел разговор: — Ты, как всегда, без коня? — Ты же знаешь, я люблю пешие прогулки по жаре. Да и куда мне торопиться? Спешка — удел Путешествий, в Кэта мы возвращаемся, чтобы забыть обо всем этом. Кинтариус вновь отвернулся, на этот раз он смотрел на старую дорогу: — Я никогда не покидал Кэта, ты знаешь. Приключения — не мой удел. Мой удел — раздумья. Но я люблю слушать ваши рассказы… Я знаю этику, рыцарь расскажет о своем Путешествии, если только сам захочет, расспрашивать его не принято, но прости маленькую слабость старика: я бы хотел услышать о твоем последнем. Ты ведь вернулся неделю назад… — Восемь дней, — поправил я. — Пусть будет так. Я терпеливо ждал все это время, теперь мое терпение закончилось, — он с улыбкой повернулся ко мне. Его поступок действительно был неприличен, но я не обижался — друзьям, я имею в виду настоящих друзей, можно позволить многое — на то они и друзья. — Ничего особенного, все как обычно: дворцы, хибары, храмы, золото, политика, женщины и много крови. Я лучше расскажу тебе, что произошло после моего возвращения. Андрахий Кинтариус опустился на поваленную колонну и указал рукой куда-то перед собой. Я обошел его и обнаружил шахматную доску на мозаичном полу. Фигурки были расставлены так, как закончили мы позавчера; видимо, старик расставил их, пока ждал меня. Он наклонился вперед и сделал ход слоном, наверняка он тщательно продумал его за эти два дня. Мне же было не до шахмат, так что партию я априори проиграл. Тем не менее я опустился перед своим краем доски прямо на камни фундамента и прилежно задумался. — Так что же стряслось с тобой? — спросил Андрахий. — Что могло произойти в таком спокойном месте, как Кэта, с ветераном Путешествий? За всю свою историю этот благословенный город не знал ни одного бедствия. — Это не связано с Кэта; по крайней мере, я так думаю. Ты же видишь, я без меча, как и всегда во время возвращения. Мне кажется, я заболел. — Ты?! — изумился Кинтариус. — Тебе тридцать восемь лет, ты в своем расцвете, ты силен как бык, глядишь как орел, в твоих волосах нет ни единой седой нити. Чем ты можешь быть болен? — Головой, мой друг. Несколько минут мы помолчали. Я сделал ход. Он ответил. Я взял ладьей его коня. — Неужели Путешествия повредили твой рассудок? — Не знаю, — честно ответил я. Его ферзь, взяв пешку, встал на клетку, ранее контролируемую моей ладьей, и объявил шах. — Так что же произошло? — Мне снятся странные сны. — Я сделал рокировку. — Всем снятся странные сны. А твоя беда в том, что ты действуешь стереотипно. Я отлично знаю, что ты любишь рокировки. — Он взял ладью незамеченным мною конем. Быстро оглядев доску, я снял королем этого наглого последнего коня. — Да, но мне они снятся и наяву. — Как это выглядит? — осведомился он, двигая слона. — Шах. Я вернул короля назад, под защиту двух пешек. — Как раздвоение личности. Мне кажется, что я не тот, кто я есть. — Ложная память? — Похоже на то. Иногда передо мной выплывают какие-то лица, и они кажутся мне хорошо знакомыми, я даже вспоминаю имя и характер этого человека; в такие моменты я почти забываю, кто я есть на самом деле, а потом тряхну головой, вернусь в нормальный мир и удивляюсь, откуда я все это взял. Его имя теперь для меня — бессмысленный набор звуков. — Может, ты встречался с ними в одном из своих путешествий? — Андрахий закрыл слоном выход из-за пешек моему королю. — Нет, — я покачал головой. — Я думал об этом. Ни лиц, ни их покроя одежды, ни такой ткани я никогда в жизни не встречал. К тому же другие мои видения это подтверждают. — Отлично сознавая, что уже поздно, я напал на слона ладьей, но хода, чтобы взять его, у меня не было: Кинтариус ввел в брешь между пешками ферзя и объявил мат. Признавая поражение, я левой рукой поверг короля. Мы оба оторвали глаза от доски и кивнули друг другу. — Так что же ты видел? — Тяжело вздохнув, старик поднялся на ноги. — Первый раз это произошло три дня назад. Я решил прибраться в трофейном зале. Я присоединился к нему, и мы медленно пошли мимо ровного ряда потрепанной временем древности. — У тебя что, нет горничной? — Приходит одна из города. Но ты же знаешь, после Путешествия мы становимся такими сентиментальными. Меня вдруг охватила дикая любовь к своему замку, и появилось желание поухаживать за ним. Я взял в руки щетку и стал подметать полку над камином, там скопилось много пыли. Я думаю, запах этой пыли и вызвал видение. Внезапно я оказался в огороженном дворике из спрессованного растертого камня, я откуда-то знал, что это называется асфальт. За спиной у меня было одноэтажное четырехугольное строение без всяких украшений, за оградой — степь с пожухшей на солнце травой, ветер поднимает завихрения пыли, и она, каким-то образом проникнув под мою маску, щекочет мне ноздри. Передо мной, спиной ко мне, склонив головы, на коленях в ряд стоят шесть человек. Глаза их завязаны, руки стянуты за спинами. В руке у меня пистолет… — Как у Стражей Границы? — Нет. У Стражей револьверы с барабанами. У пистолета патроны подаются из магазина в рукоятке с помощью пружины, но принцип стрельбы тот же… — Я вдруг замер, глядя во внимательные глаза Андрахия Кинтариуса. Он слегка улыбался оттого, что навел меня на мысль: откуда я это знаю? Я ведь никогда в жизни не видел и не слышал ничего о пистолетах. Кроме того случая, когда держал его в руке на раскаленном солнцем асфальте. Тряхнув головой, я разогнал мысли и вернулся к рассказу: — Сзади, я знаю это, находятся два солдата с автоматами. — И, вновь удивленный своим знанием, добавил: — Это тоже оружие огнестрельного типа — и еще один наблюдатель, но у меня такое чувство, будто зрителей гораздо больше, неизмеримо больше. Я сам еще молод — лет двадцать шесть — и взволнован, но в то же время опьянен властью над этой шестеркой, властью, сравнимой с властью Господа Бога. Мне хочется начать со второго, потом переметнуться к четвертому, потом с наслаждением влепить пулю в затылок пятому, но я сдерживаю свой пыл. Все должно пройти официально: размеренно и хладнокровно. Главарь стоит крайним справа, и я начинаю слева, такой психологический ход, чтобы наказать его ожиданием. Я приставляю ствол пистолета к затылку первого и плавно спускаю курок. Гулкий хлопок выстрела уносится эхом вдаль, навстречу ветру и завихрениям пыли. Тело падает вперед, как мешок с овощами. Я перехожу к следующему. Его затылок ждет. Солнце сверкает на маленькой проплешине. Я приставляю пистолет к ней. Отдача второй раз дергает руку, тело падает. Я стреляю в третьего. В этот момент не выдерживают нервы у пятого. С визгом он падает ничком на землю и начинает извиваться между двумя неподвижными, как статуи, оставшимися в живых товарищами. Я не слушаю, что он кричит. У меня появляется желание застрелить его следующим, но порядок прежде всего. Я стреляю в затылок четвертому. Пятый, видимо, решает, что стреляли в него, и замирает, все мускулы его напряжены. Постепенно он понимает, что жив, и медленно расслабляется. Я наклоняюсь к нему и слышу, что он плачет. Откуда-то из глубин сознания поднимается жалость, но я загоняю ее обратно. Сосредоточившись на исходящем от пятого запахе мочи, который вызывает у меня омерзение, я стреляю ему в висок — он так лежит, — он вздрагивает и умирает. Я выпрямляюсь. Пот застилает мне глаза и немилосердно щиплет лоб. Я стреляю в затылок последнего, затем, бросив прощальный взгляд на тела, разворачиваюсь и иду к зданию, навстречу похоронной команде и уборщикам. Несколько минут мы шли молча. Колоннада закончилась, мы спустились по ступенькам. От них к павильону вела выложенная камнем дорожка, но пески оставили лишь узенькую тропинку, кое-где скрыв и ее. Пропустив Андрахия Кинта-риуса на тропинку, я зашагал рядом по песку. — Ты испытывал удовольствие от своих действий, — наконец прервал тишину старик. Немного помявшись, я ответил: — Да. Кинтариус медленно кивнул: — Продолжай. — Я очнулся, ничего не понимая, со щеткой в руках, чувство реальности видения и… родства, что ли, исчезло. Немного подивившись, я хотел отбросить это видение, запрятать его поглубже для рассказов у костра перед сном и в кругу друзей, но видения продолжают преследовать меня третий день. Лица людей, странно знакомых мне. А потом одна и та же комната — глухой каменный куб, лишь одна сторона у которого стеклянная. Изнутри стекло тонировано, и я не могу ничего видеть, не знаю, что оттуда за нами наблюдают человек пять. У дверей стоят двое охранников, в углу — женщина в белом халате и с каким-то аппаратом в руках. Это врач. Посреди комнаты удобное кресло, привинченное к полу, над ним — большой сверкающий металлом аппарат. Охранники уже ввели в комнату выбритого наголо человека и усадили его в кресло. У меня в руке небольшой продолговатый предмет с кнопками. Большим пальцем я нажимаю одну и направляю прибор на кресло. С мягким жужжанием гладкие металлические обручи охватывают ноги и руки человека, прижимая их к креслу. Две металлические пластинки фиксируют его голову. В глазах человека застыл страх. Охранники отходят. Я направляю прибор — «пульт», вот как он называется — на агрегат над головой человека. Нажимаю кнопку. Агрегат с жужжанием немного опускается, поворачивается, перемигиваясь огоньками. Потом мгновенная вспышка. Агрегат вновь движется, поворачивается. Вторая вспышка. Щелчок — и он замирает. Я нажимаю следующую клавишу. Агрегат перемещается и замирает прямо над головой жертвы. Из него вытягиваются две тонкие металлические нити, опускаются к черепу человека и каким-то непостижимым образом входят внутрь. Все замирает на томительную секунду, последнюю секунду, — и я, и аппарат, и охранники, и женщина, и глаза жертвы. Я нажимаю главную кнопку. Голову человека охватывает сфера из паутины цвета морской волны, она шипит и искрится, но я знаю, что на самом деле она безвредна, это лишь дешевый эффект для зрителей, которых опять, как и тогда, во дворе, миллиарды. Смерть приходит через металлические нити. Человек шипит, выгибается дутой и опадает. Сфера исчезает. Женщина отделяется от стены, подходит к телу, приставляет свой прибор к его шее, смотрит на экран и констатирует смерть. Я последние два раза нажимаю кнопки. Агрегат с жужжанием вытягивает свои нити из головы жертвы и поднимается; кресло убирает зажимы, тело обмякает и опадает. Следом за женщиной я иду к дверям навстречу команде людей в серебристой одежде. Проходя мимо кресла, я кладу пульт на подлокотник. И так уже третий день. Дворика больше не было, теперь только эта комната, но люди каждый раз разные, и я — то моложе, то старше. Мы подошли к павильону и начали подниматься по ступенькам в его блаженную тень. — И каждый раз ты испытываешь удовольствие? Я вновь замялся: — Зависит от возраста… Молодой — да. Потом… Только пустоту. — Привычная работа профессионального палача. Мне было трудно ответить, но я заставил себя разжать губы: — Да. — Ты хоть чувствуешь справедливость своих действий? — Андрахий пристально посмотрел мне в глаза. Я слегка передернул плечом: — Конечно. — Это самое главное, — будто успокаивая, произнес он, но взгляд его еще секунду оставался настороженным, словно он сомневался, достаточно ли я правдив даже с самим собой. Мы опустились на прохладную мраморную скамью, и, скользя взглядом по дюнам, я продолжил: — То же самое преследует меня по ночам. Только ночью добавляется еще одна картина. Огромное темное помещение, и с грохотом из темноты в темноту движется множество лент из толстой материи, а на них разложены… части тех, кого я казнил: почки, глаза, сердца, печени, мышцы, кости, селезенки… Они текут куда-то нескончаемым потоком, а оттуда выходят новые безликие люди, будто бы собранные из этих частей. — Я на секунду замолчал, подбирая слова. — В отличие от дневных видений это отнюдь не отличается ощущением реальности — наоборот, я понимаю, что это аллегория, но сути ее постичь не могу. Слушай, может, на меня кто заклятье наложил? — я с надеждой посмотрел на Андрахия Кинтариуса. Он повернул ко мне лицо, потемневшее от солнца и времени, лишь глаза все оставались молодыми и пронзительными; казалось, взгляд их проник сквозь мои зрачки прямо в мозг, быстро пробежался по извилинам и надежно пленил мысли. — Ты сам отлично знаешь, что незаметно внести чужеродную магию в Кэта невозможно. Вспомни, какая суматоха поднялась, когда это случилось с Тотто. А ведь на нем лежало даже не проклятие, а какая-то мелкая приворожка. Его глаза отпустили меня — старик перевел взгляд на павшую колоннаду: — Скорее всего, это память. Память о твоей прошлой жизни в каком-то ином мире… Только вот что пробудило ее?.. Впрочем, в последнее время что-то изменилось во Вселенной. Вам, молодым, занятым повседневной суматохой, может быть это и не заметно, а вот мне некуда деться от мыслей и наблюдений. У меня появилось такое ощущение, что Время, отвлекшееся было на какие-то другие дела, вдруг вспомнило о Кэта. Колоннада разрушается… а я утром обнаружил пару новых морщин, — он вновь с улыбкой обернулся ко мне. — Ты можешь подумать, что в этом нет ничего необычного в семьдесят-то лет… — В семьдесят?! Я не дал бы вам больше шестидесяти пяти. Андрахий с грустной улыбкой покачал головой: — Семьдесят. Но новых морщин не появлялось уже лет семь-восемь. Я даже привык было считать, что, сам не зная того, вкусил от древа жизни. Он снова отвернулся. Тогда заговорил я: — Кое-что я все же видел. Ты знаешь мой замок — он построен на века, если не на тысячелетия. Сроду проблем с ним не было. А тут, дней четыре-пять назад, на стене в спальне, у самого потолка, появилась трещина. Позавчера — еще одна, а вчера я заметил целую паутину трещин между ними. — Я криво усмехнулся. — Все бы ничего, да мне видятся в паутине слова. Это и заставило меня подумать о магии, хотя, вероятнее всего, виноват мой зациклившийся рассудок… В общем, я хотел бы, чтобы ты посмотрел на эти трещины. — Что они собой представляют? — Он продолжал смотреть вдаль, будто ожидал оттуда появления чего-то неприятно неизбежного. — Две строки, одна под другой, словно готическим шрифтом: «Мне не до сна — палач придет на рассвете, И звук шагов за дверью бьет, словно нож». — Действительно, звучит как отголосок твоего бреда. — Так ты пойдешь? — Если ты позволишь, не сегодня. — Все так же глядя в пески, старик поднялся на ноги. — Что-то я сегодня перегрелся на солнце, мутит. — Ладно, пошли по домам, — я тоже поднялся. Мы спустились по ступеням из тени вновь под палящее солнце и медленно побрели к каменной дороге. Здесь, прежде чем мы расстались, Андрахий вдруг сказал: — Сегодня утром я впервые в жизни почувствовал страх смерти. Я понял, что она может прийти за мной, и испугался. Но не небытия, а того, что не успею чего-то доделать… Два дня назад я раскопал в своей библиотеке древний фолиант, оставшийся еще от моего деда. Мне очень хочется узнать, какой там конец, но я всегда читаю последовательно. Боюсь не успеть. Не прощаясь, он пошел в свою сторону. Немного поглядев ему вслед, я пошел в свою. Спустя сорок минут я стоял на горной площадке у разинутой пасти ворот моего замка. Погруженный в раздумья о разговоре, я не заметил, как пустыня постепенно перешла в горные отроги, местность начала повышаться и в конце ком — цов пятьсот высеченных в скале ступеней привели меня сюда, на площадку, продуваемую горными ветрами, перед подъемным мостом, который в вертикальном положении служит мне створкой ворот. Здесь я пришел в себя и, непроизвольно улыбнувшись, огляделся. С этой площадки открывался божественный вид. Передо мной лежал весь Кэта. Дикое нагромождение горных пиков востока, где я стою; желтые холмы вечности — пустыня — на юге, откуда я пришел; непроходимые дебри лесов запада — зеленое неровное море, колышущееся до горизонта, где багровым шаром тонет солнце; и серые гребешки волн на лазурной глади океана — с севера. А посреди этого, будто в зеленых ладонях, в степной лощине стоял сам Кэта-город. Несколько улочек и невысокие, не больше пяти этажей, дома с остроконечными крышами, украшенные резьбой и барельефами, каждый отличен от другого; три тысячи жителей — маленький островок спокойствия и мира в бушующей Вселенной. Стражи Границы — одинокие суровые люди в широкополых шляпах, с револьверами на бедрах — постоянно курсируют где-то у пределов Кэта-страны и не впускают в ее пределы орды варваров. Стихийных бедствий и болезней давно уже не ведали здесь. Несколько магазинчиков, три ресторана, игорный дом. Скукотища. Но как здорово возвращаться в эту скукотищу из очередного головокружительного, насыщенного до предела событиями Путешествия! Побудешь в Кэта несколько месяцев — и тебя неудержимо тянет за его границы, ты спускаешься в пещеру, доходишь до священной безымянной подземной реки, охватывающей своими рукавами весь Мир, и пожилой гном-проводник. молча везет тебя на длинной пироге, куда — ты сам не знаешь. Потом начинается очередная беготня, и голова идет кругом, и воспоминания о Кэта уже бальзамом поливают сердце, потому что есть еще в мире уголок тишины, постоянства и, черт возьми, предсказуемости. И мы всегда возвращаемся. Там остаются лишь мертвые. Но Мир огромен и неизведан, у подземной реки всегда остается новый рукав, ведущий к землям, куда не ступала нога Путешественника… а в Кэта такая скукотища. В общем, мы загнали себя в порочный круг и вполне довольны этим. Я перешел мост и поднял его за собой. Замок представлял собой правильный пятиугольник из стен пятиметровой толщины и угловых башен. Посреди двора возвышалось огромное монолитное здание с узкими стрельчатыми окнами, его высекли из скалы много веков назад мои предки. Это строение сетью коридоров соединялось с кладовыми, камерами, темницей и подземными укрытиями — таким образом, весь замок был целостным зданием. Я живу здесь один. Иногда — с женщиной. Редко: Путешествие высасывает из тебя все соки, включая половые, и здесь, дома, тебе нужно только одно — покой. Но проходит немного времени, и ты начинаешь оглядываться по сторонам, и тогда приходит женщина, всякий раз разная, и всякий раз именно та, что нужна. Но стоит тебе заскучать с ней, и она исчезает. Куда — никто не знает, да и не задается таким вопросом — это просто очередная аксиома Кэта, такая же, как и отсутствие здесь преступности и обыкновенной злобы. Я не один так живу, такой же уклад и у остальных путешественников. Нас семеро. Было девять, но двое не вернулись, один — год назад, другой — два месяца. Остальные хотели было провести спасательную операцию, но гномы не сказали, куда кого увезли. Они вообще ничего не сказали, посмотрели сквозь нас, отвернулись и пошли по своим делам. Эти две смерти — будто предупреждение мне: погибшие оба были старше сорока лет, теперь старше меня лишь Бенедикт — ему тридцать девять. Я становлюсь стар для Путешествий. Но я боюсь остаться за кормой, и это мой главный страх в жизни. Что будет тогда со мной? Сопьюсь и стану с открытым слюнявым ртом и жадным блеском в глазах ловить каждое слово молодых, которые только что вернулись? И завидовать им? Завидовать по-черному. Был у нас тут один такой старик. Бросил Путешествия в сорок три и за пять лет жития в трактире поседел и выглядел на все восемьдесят. В конце концов он повесился у себя на вилле в лесу — оставаться в Кэта он больше не мог, а для Путешествия сил в себе не нашел. Вот и выбрал самое главное Путешествие. Были и еще намеки: мои перерывы отдыха в Кэта становились длиннее — спокойная жизнь все больше устраивала меня. Моя последняя девушка — двадцатипятилетняя шатенка Софи — пробыла со мной пять месяцев, и я уже ловил себя на мыслях: а не жениться ли мне на ней? Завести детишек… Я испугался этих мыслей и сбежал в Путешествие, зная, что за время моего Отсутствия она исчезнет. Так и произошло. Теперь я готовил себе сам. Мог, конечно, пригласить повариху из Кэта, но пока не хотелось. Поужинав, я решил, что провести вечер в городе меня сегодня не тянет. Вечер прошел за чтением под патефон с бокалом сухого красного вина. Умываясь перед сном, я посмотрелся в зеркало, и зубная щетка замерла у меня во рту: за мое отсутствие в замке кое-что изменилось. В зеркале отражалась новая сеть трещин, и, может быть, взгляни на нее просто, она и претворится сетью трещин, но из зазеркалья на меня смотрели кривые готические буквы: «Луч зари к стене приник, ты слышишь звон ключей, вот и все, палач твой здесь со смертью на плече». Так, спокойно. Завтра придет Андрахий, мы возьмем зеркало и обойдем все углы замка. Завтра мы все поймем. Я долго не мог заснуть, лежал и думал об этих строках, а потом мне приснился сон. Слава Богу, он был коротким. Я стоял у стены, позади меня на стульях, стоявших в два ряда, сидели какие-то люди. Посреди зала стоял полутораметровый куб, в котором, скрючившись, сидел мужчина, злобно поглядывая на нас из-под мокрой черной челки. Сбоку к кубу подходили (светло-волокнистая оптика) какие-то шланги. За мной, как всегда, было действие. Я держал в руках пульт, и палец лежал на красной, главной, кнопке. Я нажал ее. Что-то со всхлипом взорвалось внутри куба, будто кто-то ударил с размаху кулаком по красной жидкости, она залила стекла куба, медленно потекла по ним, густая… Я проснулся, пот заливал мне глаза. Густая кровь. Больше до утра я не заснул, а с рассветом начал нетерпеливо ходить по залам и ждать Андрахия Кинтариуса. Когда же подошло время обеда, а тот не появился, я вышел ему навстречу. Меня не оставляло убеждение, что утекающие часы — последние часы… Чего? Я не знал. Только: «Луч зари к стене приник…» Раз, два, три, четыре — пятьсот ступенек, и быстрым шагом, почти бегом, мимо горных отрогов к старой дороге, змеящейся через пустыню. Снова ослепительное солнце утюжит мои плечи, а пески шепчут свою проповедь, только я сегодня не прислушиваюсь к голосу пустыни, я тороплюсь пройти дорогу до конца. И вот уже та лощина, где из песков торчат древние обрубки колонн. Я перевалил через бархан и невольно сбавил скорость. Взгляд мой остановился не на колоннаде, она была белесой и терялась в светлых тонах пустыни, мой взгляд выбрал контрастный цвет — светло-коричневый на сером камне дороги. Фигура человека. Неподвижно стоит и ждет. Меня. Я медленно спустился к Стражу Границы, уже предчувствуя беду. Ветер играл бахромой на его оленьих штанах. Темные глаза спокойно и цепко глядели на меня из тени под шляпой. Рука лежала на рукоятке револьвера, торчащей из кобуры. — Здравствуйте, Гемпель, — произнес он, когда я остановился перед ним. — Добрый день, Страж. Что случилось? Вы кого-то ждете? — Вы идете к Андрахию Кинтариусу? — проигнорировал он мои вопросы. — Совершенно верно, у нас с ним встреча. — Он умер этой ночью. Словно гром разорвал мою голову, я покачнулся, и в звенящей пустоте пронеслись его вчерашние слова: «…очень хочется узнать, что будет в конце… Боюсь не успеть». Он будто предчувствовал свою… Тут же все в моей душе восстало против случившегося. Смерть не могла прийти в бессмертный город! За пределами Кэта, в Путешествиях, — да. Но не здесь. И не с моим другом! Спокойные глаза холодно изучали происходящее в моей душе из-под полей шляпы. — Сердечный приступ. Инфаркт. Обычно у стариков, — наконец произнес он. — Вы пройдете со мной взглянуть на тело? Я покачал головой и вдруг почувствовал, что не смогу остановиться, что так и буду стоять тут, как лошадь перед кормушкой, и отрицать, отрицать, отрицать — и поход на виллу Андрахия, и саму возможность случившегося, — качать головой, пока этот спокойный человек не возьмет меня за виски своими сильными руками и не остановит это., Но Страж границы не помог мне, он просто стоял и ждал, когда я возьму себя в руки. — Нет, — наконец смог выговорить я. — Я лучше вернусь в Кэта. Так и не оправившись от потрясения, я развернулся и побрел в город. Бесконечность, помноженная на зной и слепящий песок, потом блеклые травы, и я вышел на извилистые улочки и потерянно огляделся. Мои друзья Путешественники сейчас, наверное, отдыхают либо в ресторанах, либо в Игорном доме; второе вероятней, по крайней мере, некоторые из них точно там. Я решил пойти туда и ошарашить их сообщением. С этими людьми мы говорим на одном языке, более того, мы думаем одинаково. Лучше них меня не сможет понять никто. Я выбрал направление и быстро зашагал к трехэтажному строению. В просторном каменном зале наших было четверо. Правильно, один — в Путешествии, а Конрад, наверное, дома. Или в ресторане. Рик с Бенедиктом играли в карты за большим дубовым столом. Против них играла пара откормленных горожан. У локтей мужчин стояли большие хрустальные кружки с пивом. Тотго, перегнувшись и почти лежа на бильярдном столе, метился в шар; рядом, картинно опираясь на кий, стоял Мэйсон. Кроме них в зале находилось еще человек пятнадцать — большей частью у стола, где стучал, подпрыгивая, шарик на колесе рулетки. Секунду я растерянно выбирал, к какой паре подойти. Рик с Бенедиктом, казалось, с головой ушли в карты, игра велась слишком уж напряженно. Я выбрал бильярдистов. Искоса глянув на меня, Тотто проговорил: — А, Алекс, привет. Смотри, как я сейчас отделаю под орех этого типчика!.. — Он ударил, и шар, толкнув соседа, покатился к лузе, но замер у ее края. Тотто раздосадованно вздох- нул: — Эх, твою мать! — и хлопнул Мэйсона по плечу: — Кажется, я подарил тебе ход, вонючка. Мне было жаль прерывать их игру, но случай того требовал: — Сегодня ночью умер Кинтариус. Инфаркт. К моему дикому изумлению, эффекта взрыва это не произвело. Точнее, вообще никакого эффекта. Тщательно прицеливаясь, Мэйсон проговорил сквозь зубы: — Ничего странного, со стариками это бывает. Как будто речь шла не об Андрахии! Ладно, они не были так' близко знакомы со стариком, как я, но сам факт смерти в Кэта!.. Нет, я не понимал их. Я не понимал сегодня моих друзей! Растерянно я перевел взгляд на Тотто. Он, казалось, вообще не обратил никакого внимания на мои слова. Все его внимание заняли приготовления Мэйсона к удару. Он нагнулся рядом с ним и злобно приговаривал: — Учти, только полные лохи бьют подставы! Пытаясь найти поддержку у других, я огляделся. Никто не смотрел в нашу сторону, но на пороге стоял Страж границы. Не тот, которого я встретил в пустыне, но похожий на него, как брат. Или это из-за одежды так кажется? Все Стражи похожи. Этот, казалось, хотел сделать какое-то заявление. Но в ту минуту Мэйсон ударил, и его крик взвился в душной атмосфере зала: — Сволочь! Ты толкнул меня!!! Его красное от ярости лицо почти прижалось к лицу Тотто. Тот оттолкнул его: — Ни хрена подобного! Сам промазал! Даже подставу пробить не смог, лупень! Я опешил. Не знаю, подтолкнул ли Мэйсона Тотто, раздосадованный неудачным ходом, или нет, только сам факт ярости в Кэта был нонсенсом, а уж чтобы Путешественники злились друг на друга?'. Это невозможно! Если бы такое случалось при каждом. подобном недоразумении, мы бы уже давно перебили друг друга. Я кинулся к друзьям: — Эй, мужики, вы что?.. Договорить я не сумел: Мэйсон в бешенстве обернулся ко мне; от выражения его лица меня пробил пот: наверное, таким оно было, когда он ворвался в логово троглодитов-маньяков, растерзавших его девушку в Хрустальных Горах. Ни один из двадцати пяти не ушел тогда. Я отшатнулся назад, но недостаточно быстро: Мэйсон с силой толкнул меня в грудь кием. Я отлетел на несколько метров, перевернул в полете карточный столик и врезался спиной в стену, аж дух перехватило. Дальнейшее я наблюдал оттуда. Тотто одной рукой с грохотом отшвырнул в сторону бильярдный стол и обнажил длинный прямой меч (Откуда у него меч?! Ведь в Кэта нет преступности! Зачем он взял с собой меч?!.. Неужели… Неужели он… Знал? Он хотел драки?!) и шагнул навстречу Мэйсону. У того не было с собой знаменитого мэйсоновского топора, и он выставил перед собой кий. Слабая защита. Мы выходили из передряг и при худшем раскладе, но не друг с другом же! Тотто яростно атаковал. Мэйсону удалось отбить меч в сторону и разбить кий в щепки о хребет противника, но в следующий миг он уже хрипел, разрубленный справа до позвоночника. Вытащив окровавленный меч из тела друга, Тотто ожесточенно огляделся, и мне вдруг показалось, что он выбирает новую жертву. Тут завизжала какая-то официантка, и Тотто, воздев меч кинулся к ней: — Что орешь, сука, имеешь что-то против… Гром оборвал и этот рев и визг женщины, она прижала ладони к разинутому рту и огромными глазами смотрела, как Тотто замер, покачнулся и, удивленно взглянув на двери, рухнул на каменный пол. В дверях по-прежнему стоял Страж, и лицо его по-прежнему было спокойно, а рука, направляющая револьвер в зал, не дрожала. Лишь из ствола вился дымок, разнося по помещению резкий запах жженого пороха. Оглядев присутствующих, он спрятал револьвер и спокойно обратился к нам: — Господа, я вынужден сообщить вам, что сегодня с утра Кэта подвергся массированному нападению варваров из леса, пиратов с моря и горцев, сами понимаете откуда. Силы стражей не могут справиться с нашествием. Мы вынуждены просить помощи мужчин Кэта. Я уронил голову, не понимая, что случилось с миром, не в силах поверить в происходящее. Нет. Все сегодняшние события — просто сон. Не может же мир действительно распадаться на моих глазах. Вокруг царило нездоровое возбуждение — мужчины отодвигали стулья, поднимались на ноги, криво ухмылялись и хлопали друг друга по плечам. Придерживаясь за стену, я тоже встал и пошел к выходу. Дома скрывали от взгляда лес и ближние горные отроги, но море отсюда было видно замечательно. И там, почти у горизонта, я заметил несколько темных черточек, быстро идущих к берегу, — парусники пиратов, только вот что-то слишком быстро они приближались. Сзади раздалось тарахтение, и я обернулся. Из-за утла игорного дома быстро подкатил открытый джип с пулеметом на заднем сиденье. — Откуда? Откуда это у вас? — Опешив, я взглянул на Стража границы, и ноги мои подкосились. Куда делись его коричневые штаны с бахромой? Куртка, шляпа, револьвер? Он был одет в пятнистый зеленый костюм и такую же кепку. На плече болтался автомат. Глаза прикрывали солнцезащитные очки. — А, это нам поступило новой оборудование из мэрии, — отозвался Страж и, улыбнувшись, (о Боже, он улыбался!) ткнул пальцем в белое низкое здание с портиком, которого никогда не было ни здесь, ни вообще в городе. Да что я несу? В Кэта вообще никогда не было мэрии! — Откуда это взялось? — прохрипел я. Солдат (у меня больше язык не поворачивался назвать его Стражем) удивленно отозвался: — Да что с вами? Она была здесь всегда. Я продолжал растерянно озираться. Вокруг появились горожане. Их глаза искрились возбуждением и страхом. В руках они сжимали двустволки. «Откуда? — у меня сегодня был один вопрос. — В Кэта были лишь револьверы, и те только у Стражей». Но лица вокруг отнюдь не были удивлены. «Да что с тобой, Алекс? — говорили их глаза. — Так было всегда!» — Смотрите! — завопил кто-то. — Они выпустили самолеты! — Ничего! — отозвался другой. — Щас наши зенитчики им покажут! До меня донесся далекий стрекот — пулеметы. Стрекотали башни, возвышающиеся по сторонам бухты. Что-то ухнуло слева, и дымная полоса быстро протянулась к горизонту. Там что-то вспыхнуло и опало. Один из кораблей — теперь я ясно видел, что они металлические и без мачт — повернулся к берегу бортом и окрасился белыми дымами. Новый визг, теперь что-то (снаряды, вот что) приближалось, а в следующий миг тротуар с грохотом взлетел в воздух осколками камня, и они смешались с обломками расколовшегося дома. Сквозь пламя и дым донесся вопль женщины. Вот тогда-то я и не выдержал. Я ринулся мимо толпы и домов, сквозь переплетения улочек и палисадники — к горам и своему замку. Земля продолжала дрожать, видимо, к войне прибавилось землетрясение — Судьба слишком долго баловала Кэта. По пути мне встретился Бенедикт. Весело насвистывая, он тащил к пристани какую-то трубу с ножками. (Гранатомет. Это называется гранатомет.) Испуганный своим знанием, я прибавил скорости. Вот и пятьсот ступенек. Взлетев по ним, я, запыхавшись, остановился. Вдали в горах тарахтели автоматы — пограничники сдерживали горцев. Башни у бухты рухнули, но что было причиной: землетрясение или ракеты пиратов — я не знал. Два корабля врагов пылали. А земля дрожала, дрожала, дрожала… Трещины змеились по ней из лесов через Кэта и пустыню — к горам. Огромная волна шла из океана, чтобы растереть город в порошок, закрутить в себе людей и унести в пучину. Осколки реальности — деревья, дома, люди — обрушивались в трещины. Мир распадался на моих глазах. Не в силах больше выносить эту картину, я вбежал в замок и поднял мост. Привычными уже коридорами я прошел в свои жилые комнаты, и здесь, в трофейном зале, увидел первое отличие: на стене, под головой оленя, скрещивались охотничьи ружья. Дальше — больше: электрические лампочки, стереосистема, холодильник, телевизор с голографическим экраном… Кружась, я в ужасе брел по залам, будто неуклюже, но быстро танцуя вальс с невидимым партнером. А потом кусок потолка рухнул на пол и пробил его. Предметы полетели с полок. Трещины пошли по стенам. Замок трясся. Я бросился бежать сквозь разрушающиеся залы, пока не оказался в тупике собственной спальни. Зал за открытыми дверями с грохотом рухнул в тартарары. Держась за косяки, я осторожно подошел к дверному проему и в панике огляделся. За дверями не было ничего. Ни стен, ни гор, ни горизонта. Просто чернота. Как… Как пустой экран. Треск, будто рвалась ткань самой реальности, через весь мир — спереди назад. Я резко обернулся. По стене змеились трещины, и прямо на моих глазах оформлялись в готические буквы: «Ночь короче дня, День убьет меня. Мир иллюзий в нем сгорает. Все живое исчезает. Как и я…» А потом комната развалилась и исчезла, а я стал падать, падать, падать, будто в бесконечность, не чувствуя своего крика. Я сам не заметил, когда меня потянуло в сторону, и я стал падать ногами вперед, только вправо. А потом все кончилось. |
||
|